Текст книги "Либерализм: взгляд из литературы"

Антилиберальные силы это чувствуют гораздо лучше нас. Посмотрите на тиражи «Нашего современника» – они огромны. Нацбестселлер – это тоже антилиберальный проект: национальная идея поднимает народ на какие-то третьи цели быстрее всех остальных, а либерализм не имеет таких средств очень быстрого воздействия.

Повторяю: настоящая литература в отличие от развлекательного чтива – мощное средство солидаризации. То, что мы называем литературой, а не чтивом, производится личностью и конституирует личность, воспринимающую этот целостный пучок смыслов.

Борис Дубин:

Можно реплику? К вопросу об авторе как либеральном проекте. Увы, именно в современную эпоху, «открывшую» автора как самостоятельную фигуру, явно разошлись искусство и благо, в том числе социальное. Трудно отказать Луи-Фердинанду Селину, фашисту и антисемиту, в том, что он, как ни противно это говорить, большой писатель. Думаю, этот факт придется признать. Но мы, к счастью, имеем право выбора. Так, может быть, выбирать в ориентиры не Селина или Эволу, Д’Аннунцио или Дрие ла Рошеля, а все-таки Германа Броха и Роберта Музиля, Джорджа Оруэлла или Томаса Манна?

Мне всегда было странно, что лучшим и, кажется, самым серьезным откликом, который прозвучал в России на главное событие ХХ века, осталась поэма Твардовского. Это поразительно. Катастрофа такого масштаба вызвала вот эту вещь – и все. Где отклик на мировую войну, кроме нынешних патриотических слюней? Где отклик на Шоа? Где отклик на изничтожение целых народов? Нынешняя словесность, нынешняя публичная культура вытесняет все это, серьезное и принципиальное, – настойчиво, цинично, при нашем, между прочим, с вами попустительстве.

Если уж говорить о либерале, то для меня воплощение либерала – сэр Исайя Берлин, тот самый, который не аристократ, поскольку либерал «по крови», рижский еврей. Берлин, который написал «Четыре эссе о свободе», но всю свою жизнь отдал тому, что занимался изучением двух вещей, со свободой несовместимых и свободе угрожающих, – коммунизма и национализма. Так, может быть, возьмемся за такие вещи или опять будем соль в стакане разводить и имитировать бурю?

Анна Кузнецова:

Но может быть, главным событием века стало не это? А, например, подавляющий процент в человеческой массе законченных эгоистов, которым нет дела до изничтожения народов? И не задача ли обществоведов изучать эти вещи, а не поражаться им, исходя из априорных постулатов, что важно, а что – ерунда? А русская литература и публичная словесность – вещи абсолютно разные.

Еще с полным риторическим успехом можно сказать, что главным событием XIX века была Крымская война, а отклик в литературе – три рассказа малоизвестного тогда Толстого. Потом главным был кризис абсолютной монархии – а в литературе писалось о ерунде какой-то, о проблемах дворянских семей…

Владимир Маканин:

Сегодня нет отклика потому, что мы живем в такое время, когда средства массовой информации обратились не к человеку, а к статистике. И никуда от этого не деться. Вы находитесь в поле статистики, а не в поле человеческой жертвы. Упавший на голову кирпич – это не трагедия, это статистика, в этом весь ужас современных СМИ. Это наше время, что поделаешь.

Борис Дубин:

Не соглашусь. Возьмите последних двух нобелевских лауреатов. Абсолютно современные писатели, оба пишут на современном материале. Имре Кертес, который пишет про холокост, и не только про холокост, несмотря на то что и телевизор смотрит, и статистику читает. И Джон Кутзее, герои-одиночки которого всегда внутри огромных масс, застигнутых общими катастрофами, когда и живут, и гибнут оптом.

Петр Мостовой:

Я с сожалением услышал сегодня, причем не раз, что отрицается возможность существования произведений, которые можно оценить в модальности «либеральный – антилиберальный». Я могу, к счастью, привести совсем свежий пример – произведение абсолютно либеральное не только по своему духу, но и по тексту, написанное на русском языке, изданное в российском издательстве. Есть только одно «но»: авторы этого произведения – увы, не русские писатели, а украинские.

Я имею в виду изданный в прошлом году роман Марины и Сергея Дьяченко «Пандем». Это развернутое размышление о том, что происходит, когда из самых благих побуждений свобода человека постепенно все больше и больше ограничивается. И как человечество сопротивляется этому, и к чему оно в результате приходит – к восстановлению совсем другой степени свободы, нежели та, которая была исходно ограничена. Это по-настоящему хорошая литература.

Александр Иванов:

«И либералы, и антилибералы проиграли третьей,

новой силе – массовой литературе».

Мне бы хотелось процитировать одного либерального мыслителя XIX века, поскольку слово «либерализм», понятие «либерализм» в основном связано именно с этим временем. Карл Маркс в «Немецкой идеологии» говорит о духовной, интеллектуальной ситуации после победы буржуазной революции. (В такой же ситуации фактически находимся и мы последние десять–двенадцать лет.) Маркс пишет, что буржуазия берет на себя функцию объединяющего универсального лидера всех социальных слоев или групп, которые протестуют против старого феодального режима. И дальше очень важный момент: буржуазии в этот момент на достаточно долгое время удается создать то, что он называет иллюзией общих интересов, когда, например, пролетаризованные, модернизованные слои населения начинают поддерживать буржуазию в борьбе против феодализма.

Мне кажется, что это справедливо и по отношению к нам. Вообще советский либерализм связан для меня с особым антропологическим типом, вызревшим в 1960-е годы; я называю его «метро „Аэропорт“». Это особый социоантропологический тип, с очень объемными, интересными характеристиками (на них я не хотел бы сейчас останавливаться), который подготовил, революционизировал общественное сознание в 1960—1970–1980-х годах и к которому я во многом сам принадлежу. Он подарил стране то, что можно называть иллюзией общих интересов. И революционные события 1991—1993 годов тоже были связаны именно с этой иллюзией.

Примерно с конца 1990-х годов иллюзия общих интересов начинает постепенно утрачиваться, а советский либерализм – испытывать моральный, эстетический и духовный кризис. При этом проблема либерализма заключается в том, что сегодня, в российском контексте, степень этого кризиса еще недостаточна для выздоровления. То есть болезнь еще не проявила себя во всей своей полноте. Я полагаю, что в ближайшем будущем нас ожидают довольно фантастические, вульгарные проявления кризиса либерального сознания и либеральной политики, которую мы наблюдали в последние полгода реформ.

Для меня, например, совершенно невозможными представляются такие связанные с советским либерализмом эстетические и этические компромиссы, как, с одной стороны, Куршевель, а с другой – песни Окуджавы; как полное отсутствие гуманитарного, этического измерения в либеральной риторике последних десяти лет. При этом я не считаю, что у антилиберальных сил есть какие-то преимущества. Я думаю, что скорее всего выиграет третья сила, которая уже на наших глазах побеждает.

В заключение хочу вспомнить главный русский роман о либерализме – «Отцы и дети», точнее, его эпилог, в котором Тургенев рассказывает, что стало с его героями. Базаров умер, братья Кирсановы доживают последние годы; а самый интересный герой – их слуга. Оказывается, этот незаметный персонаж завел свое дело, разбогател и в разговоре вместо обеспечен произносит обеспючен.

Вот я и думаю, что и либералы, и антилибералы проиграли третьей, новой силе – массовой культуре. Это чудовищный вызов и для либерального, и для антилиберального культурного ареала со стороны таких фигур, как Дарья Донцова и Акунин. Чего стоит один только факт: весьма снобистское, интеллектуальное немецкое издательство пять месяцев назад заплатило Татьяне Устиновой за один ее роман аванс в 80 тысяч евро. Такого беспрецедентного аванса никогда ни один русский писатель на западном рынке не получал. Наши коллеги в Германии, в Англии и в Америке прекрасно понимают, где искать самые горячие темы.

Андрей Кузьмичев:

«Современный деловой человек как читатель гораздо либеральнее многих россиян».

Мне, как автору колонки «Новинки книжных развалов» газеты «Ведомости», хочется поговорить о деловой литературе и о типе читающего делового человека. Ведь современный деловой человек, если он не работает на государство, как читатель гораздо либеральнее многих россиян. Но не потому, что может себе позволить купить практически любую книгу. Он либерал как экономист, потому что именно свобода позволила ему не только заняться любимым делом – бизнесом, но и реализовать свои возможности в новой России.

Возвращаясь к русской классике, я хотел бы вспомнить о том, как сто с лишним лет назад наглый русский мужик рубил вишневый сад. Эта тема всколыхнула общество, но она же потом повела за собой многих, в том числе известных писателей и ученых. Глубина этой темы просто поразительна – она прошла через две революции и осталась ведущей при советской власти. Был такой эпизод: в Большом театре на юбилее Московского Художественного театра (это время на исходе нэпа) все зрители, включая руководство Страны Советов, встали, когда один из основателей МХАТа предложил почтить память ушедшего из жизни Саввы Морозова.

Я помню период МММ с такими его новинками деловой литературы, как «Думай и богатей». Книга Наполеона Хилла выходила огромными тиражами. И многие люди, которые читали и читают такие книжки, до сих пор в теме. Те, кто реально в бизнесе, пятнадцать лет назад знали из книги Ли Якокку, как он поднял из пучины концерн «Крайслер». Сейчас они читают Энди Гроува и других авторов, в том числе книгу «Новейшая новинка» о Силиконовой долине. Бизнесмены очень точно чувствуют все изменения этого рынка.

Не далее как сегодня я анонсировал книгу двух шведских авторов «Нетократия». Название очень интересное, перевод – ужасен, но там есть выражение «гражданин сети». Оно в ходу уже не только в Европе, но и у нас в России. Я недавно спросил одного успешного молодого человека (ему тридцать с хвостиком), что он читает, где берет книги. Он ответил, что в магазине книги перестал покупать, скачивает с портала себе в ноутбук и работает только в сети. Значит, он уже стал гражданином сети. Это очень интересная тенденция, которую мы пока не замечаем.

Галина Козлова:

Можно я за Устинову заступлюсь? Я правда считаю, что если кому-то надо было давать премию, то именно ей. В ее романах действительно в обязательном порядке присутствуют либо позитивный олигарх, который крутился, крутился и заработал деньги, либо честный правитель…

Дмитрий Бак:

«Либеральная мысль должна стать проектом».

Мне кажется, разговор напрасно вращается только вокруг кризиса либерализма как такового. Я припоминаю историю, услышанную от Александра Жолковского. В пору разгрома «машинного перевода» всех диссидентствующих лингвистов собрали в одной конторе (кажется, «Информэлектро»), чтобы удобнее было за ними наблюдать. Больше никуда на работу не брали. И вот герой приходит к кадровику и подает заполненный «личный листок по учету кадров», в котором все прелести налицо: родственники за границей, пятый пункт и т. д. И кадровик изрекает бессмертный логический парадокс: «Ну да, позвонили, сказали всех брать… Но ведь не только же всех!»

Вот и мы говорим о кризисе либерализма, а речь должна идти о процессах, за последние годы исказивших все без исключения прежние культурные ориентации, типы самоидентификации: политические, литературные, просто поведенческие. Ведь посмотрите, были «коммунисты», «диссиденты», «верующие христиане», «прозаики-деревенщики», представители андеграунда, писатели-эмигранты – и где они теперь? Все преобразились неузнаваемо, и это не беда их и не вина, а какой-то объективный процесс.

Андеграундный Д. А. Пригов входит в мейнстрим, Гребенщиков поет во МХАТе, честный деревенщик печатает роман «Все впереди», эмигранты ММ и NN ездят из России на Запад и обратно, диссидент Л. на первых Мандельштамовских чтениях говорит, что отказывается от доклада, потому что поэзия Мандельштама больше не «ворованный воздух».

Тотальная реидеологизация, резко и непропорционально быстро сменившаяся постмодернистской деидеологизацией, сделала невозможными все традиционные способы культурной идентификации – не только либеральный. Я говорю именно о связи теории и практики, например «либеральной мысли» и «либерального проекта». Почему-то сейчас нельзя быть в прежнем смысле слова ни диссидентом, ни верноподданным, ни маргиналом, ни либералом – вот в чем надо разбираться!

Далее. Александр Иванов дельно говорил о приходе третьей силы. Так всегда бывает в культуре. Например, в 1880-е годы спорили, устоит ли русская классика (Тургенев–Гончаров–Достоевский) перед бешеным натиском новой, массовой, ничтожной, тенденциозной литературы (Салиас, Окрейц, Авсеенко, Мещерский). А тут берет и побеждает третья сила – Чехов и предсимволисты, которым в недалеком будущем предстоит создать новую парадигму. Они уже печатаются (Минский, Мережковский, Брюсов), а их не замечают, все выбирают между Тургеневым и Достоевским, с одной стороны, и князем Мещерским и Гейнце – с другой…

Но речь, собственно, даже не об исторических аналогиях. В формулировке темы сегодняшнего «круглого стола» специально подчеркнуто, что антилиберализм сознательно оформляется в виде проекта, а вот либеральная мысль остается мыслью и не более – в проект она превращаться не желает. Так вот, если допустить, что наша с вами, надеюсь, общая либеральная мысль желает выжить, то она должна создавать информационные поводы, должна стать проектом. Необходимо говорить не между собой в нашем интеллигентском гетто, а освоить другие, чужие языки, не гнушаться ими. Иначе – продолжение падения, опускание на дно, окончательный уход со сцены.

Мне кажутся странными рассуждения по поводу того, дозрела Россия до чего-то хорошего или еще не дозрела? Это все равно что победа революции в одной отдельно взятой стране: победим пока в отдельной, раз другие страны еще не созрели. Беседы промеж себя напоминают то ли споры в пионерлагере на тему «Может ли мальчик дружить с девочкой», то ли атеистические пропагандистские лекции в среде и без того неверующих. Вы попробуйте верующего убедить, что Бога нет (простите за каламбур – не дай Бог)!

Посмотрите, сколько информационных поводов создали авторы антилиберального проекта: «Консерватор», «Господин Гексоген», эскапады Дмитрия Ольшанского, процессы «Идущих вместе». Скажете, скандалы? Нет, информационные поводы! А где динамика в стане либералов? Что нового предложено? Да это политически самое косное воззрение (достаточно вспомнить косноязычие «яблочных» лидеров). Нельзя вернуть себе популярность эпохи Попова и Собчака. Попытка вернуть прежнее в неизменном виде всегда приводила только к Ватерлоо. Нужно меняться.

Ценнее в нынешней культурной палитре «креолизация», пересечение границ, новые альянсы, нормальные сдвиги политики и поэтики (вот я, как положено, и вспомнил о литературе!). Посмотрите на наших оппонентов: по крайней мере, два информационных повода, две коррекции курса, два альянса с бывшими оппонентами.

Первый – коммунопатриотический альянс начала 1990-х годов. Каким он казался сюрпризом (коммунисты, возрождающие РПЦ, и т. д.)! А ведь стерпелось-слюбилось, оказалось так естественно.

И второй сильный ход уже в конце 1990-х: альянс коммунопатриотов с маргиналами-авангардистами, который тоже до поры невозможно было вообразить. А вскоре и он стал казаться совершенно естественным и привлек к себе новых поклонников. В советское время каждый из этих трех персонажей гулял сам по себе: обкомовский инструктор, истово верующий и стиляга-маргинал. Теперь эта бодрая трехглавая гидра широко гуляет и по садам российской словесности, и по политической авансцене.

А мы тем временем продолжаем толковать о либеральных ценностях. Кому – разочарованному и не готовому к нашей мудрости народу? Так другого-то у нас нет. Когда-то Лотман провозгласил, что «литературоведение должно стать наукой». Так вот – либеральная мысль должна стать проектом. Пора!

Наталья Иванова:

Провокативно поставленный вопрос вызвал ответы, которые нуждаются в дальнейшем осмыслении. Проблема «либеральный – антилиберальный» существует (как существуют и связанные с ней проблемы) на очень разных уровнях, включая массовую литературу, так называемую элитарную литературу и систему ее продвижения.

Лет десять назад, встретившись в Нью-Йорке с одним очень известным издателем, я рассказала ему, что у нас есть замечательный писатель Маканин. И о чем же меня спрашивает этот издатель? Он спрашивает: «Сотрудничал с КГБ?» Я говорю: «Нет». Он: «Может быть, бабушку свою убил?» – «Нет». – «Вы что, хотите сказать, что он просто хороший писатель?» – «Да». – «Ну, тогда нет никакого смысла дальше это обсуждать».

И все-таки, несмотря на происходящее, мы должны и будем делать свое дело. Несет ли автор ответственность за то, что создает? Приведу в заключение нашей беседы слова, сказанные в 1919 году Михаилом Бахтиным: человек искусства ответствен за общество, в котором он живет, а общество ответственно за человека искусства. Это взаимная ответственность, и она существует.

Вот, например, слушала я сегодня на радиостанции «Свобода» беседу с Борисом Дубиным и другими такими же умными людьми, называется «Встреча в ОГИ». Речь шла о герое в литературе и в жизни. И один из участников беседы, настоящий интеллектуал, говорит: «Герой и негодяй… это одно и то же». Если интеллектуалы согласятся с тем, что герой и негодяй – одно и то же, если они согласятся с тем, что между либеральным и антилиберальным тоже никакой разницы нет, то, может быть, книга, которую напишет такой интеллектуал, и будет интересной, а вот наша жизнь – точно нет.

Евгений Ясин:

Я принимал участие в передаче Николая Сванидзе накануне принятия нового гимна России. Илья Резник зачитал прекрасный текст, сочиненный на мотив «Патриотической песни» Глинки, которая до этого была нашим гимном. Еще было около 120 вариантов – есть из чего выбирать. Но одному человеку хотелось другого гимна и других слов. И в этом все дело.

Помню, в 1993 году состоялся у меня разговор с Фазилем Искандером. Он говорил мне, что не знает, что писать, не понимает, что происходит. А я ему сказал: по-моему, не его дело понимать, что происходит, его дело – писать. Писатель по-другому осмысливает жизнь, и талантливый писатель все равно сильнее (талантливее!) тех идей, которые он хочет выразить. Разделяет писатель либеральную идею – хорошо. Но важно, чтобы это была литература.

Я согласен, что либерализм – прежде всего свобода творчества. Вообще свобода нужна только людям творческим. Об этом писал еще Джон Локк: свобода нужна немногим, но требуется убедить общество, что она нужна всем – потом это окупится, потому что свобода создает богатство, обеспечивает развитие. В этом смысле, я думаю, даже Проханов в душе либерал и рад тому, что может писать по-своему.

Но я бы хотел развести два момента. О первом я только что сказал: либерализм как свобода для людей творческих делать то, что они считают нужным. А второй момент тот, о котором говорил Локк: проповедь свободы, безусловно, нужна. Сейчас, на мой взгляд, наступило время перелома. Мы прошли революционный этап, потом – этап стабилизации и подошли к некой границе, за которой то, что мы принимали за свободу, и то, что мы принимали за демократию, у нас могут отнять.

Я глубоко убежден, что все недавнее время мы жили в обстановке этакого революционного хаоса, в условиях протодемократии, которая еще не была усвоена народом, никем не ценилась, просто потому, что не была впитана с молоком матери. Спрос на свободу и на демократию появляется только сейчас.

По большому счету неважно, какая у нас литература. Я с уважением отношусь к писателям, которых не читаю. Потому что глубоко убежден: большинство людей представление о хорошем и плохом, о должном и не должном получает из источников, которые не относятся к большой литературе. Добрые истины, в том числе и осознание ценности свободы, могут произрасти из любого материала: из сериалов, если они сняты на соответствующие темы, из книг Дашковой и Марининой, если они об этом пишут. Другое дело, что мало кто об этом пишет и снимает, чему я получил сегодня яркое подтверждение.

Конечно, писатель выбирает темы, которые, как ему кажется, будут интересны сегодняшнему читателю. Коммерциализация литературы – в некотором смысле процесс неизбежный. Однако если пишут о благородных бандитах или достоинствах КГБ, то это не только способ заработать – это обращение к темным инстинктам толпы, что, я думаю, недостойно настоящего литератора. И это уже вопрос ответственности писателя перед обществом.

Сейчас опять возникла ситуация, когда нужно оказывать сопротивление власти для того, чтобы начали расти свобода и демократия. Нужно создавать ту почву, на которой литература может возрождаться и обращаться с посланием к обществу.