Текст книги "Либерализм: взгляд из литературы"

По-моему, никаких осмысленных споров о либерализме и антилиберализме сегодня в России нет или уже нет, во всяком случае, я их не слышу. Есть шум, склока, провокация, скандал. Возможность что-то серьезно обсуждать в этой атмосфере, в общем, нулевая. Это первое.

Второе. Весь этот шум происходит в достаточно замкнутой среде, а если и выходит за ее пределы, то далеко не распространяется. Эта «узкая» среда включает в себя Москву, в гораздо меньшей степени Петербург плюс три-четыре крупнейших города, но там самостоятельных трибун почти нет, все равно приходится «кричать» через Москву.

Третье. Процесс, происходивший в последние годы с людьми, которые называли себя либералами, или с теми, кто раньше называл себя интеллигенцией, – это процесс разложения и распада. Эти люди не продуцируют новых идей, новых принципов, новых взглядов на мир, которые, с одной стороны, по-настоящему занимали бы их самих, а с другой – провоцировали бы окружающих на развитие, оппонирование или сколько-нибудь осмысленную систематическую деятельность по отношению к ним. Надо признать: бóльшая часть того, что совершается, – это демонстративные жесты в отсутствие идей и слов.

Жесты можно описывать, этим занимаются этология и проксемика, на жесты можно отвечать – опять-таки жестами. Но я бы призвал отличать от этой демонстративной жестикуляции вполне реальную, хотя чаще всего не демонстрируемую адаптацию. Это совсем другой процесс. И люди, которые публично клянутся, что они-де не либералы, прекрасно пользуются достижениями либерально-буржуазной цивилизации, начиная с массмедиа. Впрочем, ничего удивительного тут нет, ведь и 11 сентября башни в Нью-Йорке рушили не кремневыми ножами… Соединение либеральных благ с антилиберальной позой – вещь более чем распространенная в сегодняшнем постмодерном мире.

Однако я знаю, что такое либерализм в экономике, что такое либерализм в политике, но мне не очень понятно, что такое либерализм в литературе. Литература, по крайней мере русская, не всегда дружила с этим понятием. Когда Толстой говорил Тургеневу про его «либеральные ляжки», наверное, он имел в виду что-то малосимпатичное. А Блок, тот и прямо признавался: «Я поэт, следовательно не либерал» (что из этого воспоследовало для Блока, его круга и общества в целом, напоминать не стану).

Иными словами, если и можно говорить о работе либеральной мысли в российском интеллектуальном сообществе, то лишь с самыми серьезными оговорками. Между тем в других пространствах и временах такая работа – в сходных посттоталитарных обстоятельствах – оказалась возможной и продемонстрировала свою эффективность. Приведу лишь два примера иных подходов к осмыслению того, что в стране и в обществе происходит, что их может ожидать и каковы в этом смысле задачи интеллектуалов.

Один пример – послевоенная Германия. Другой – Польша после 1989 года.

И в части литературы, и в части гуманитарной аналитики, и в части социологии, и в части газетно-журнальной политической публицистики продуктивность интеллектуального слоя в этих странах, его способность вырабатывать собственные, действительно новые взгляды, которые позволяют понять, что происходило со страной, кто несет за это ответственность, как всем вместе и каждому в отдельности к этому относиться и как из этого выходить, являются для меня образцом. Ничего хотя бы отдаленно похожего в своем отечестве я за последние пятнадцать лет не вижу.

На мой взгляд, все дело в особенностях этого слоя, к которому мы все, здесь собравшиеся, принадлежим и по образованию, и по самоопределению. Даже если мы предпринимаем попытки дистанцироваться от него, соотносимся мы все равно именно с ним. Как сложился этот слой и каким пришел к 1985 году, как он жил после и в каком состоянии находится сейчас – вот это стоило бы обсуждать. А выкидывать друг другу таблички «Я либерал» или «Я не либерал», по-моему, смешно.

И последнее. Мне кажется симптоматичным и даже по-своему симпатичным переход массового читателя в России середины 1990-х годов (который о стычках либералов с антилибералами по большей части и думать не думает) от мужского «крутого боевика» к «женскому детективу». Сегодня автор и протагонист детектива – женщина, и, может быть, это означает, в частности, что на его страницах скорее всего не будет не только демонстративной чернухи и неприкрытой агрессии, но и оголтело антилиберальных символов и взглядов. Может быть, там не будет ярких либеральных идей, но броских антилиберальных штампов не будет уж точно – в отличие, например, от ходких романов Бушкова.

Денис Драгунский:

«Либерализм – явление очень временное и инструментальное».

Мне трудно говорить о литературном процессе, потому что попытки за ним уследить не привели меня ни к чему. Однако, на мой взгляд, окололитературная полемика по поводу того, с кем мастера культуры, либералы они или антилибералы, естественна, хотя я согласен с Б. Дубиным, что она мало занимает широкие читательские массы.

Гораздо более важным мне представляется следующий момент. Весь народ отгадывает сканворды. Идешь мимо кафе, там сидит девушка и что-то пишет, думаешь – студентка с конспектом, ан нет, она сканворд решает. В сканвордах не слово пишется, а картинка рисуется; например, если посудина с длинной ручкой – пишем «сковорода», два колеса, седло и руль – велосипед. Это точка перелома. Покуда мы спорим о либерализме и антилиберализме, некая точка перелома на уровне IQ массового читателя уже достигнута. И это не случайно. Кризис либерализма в принципе тоже неслучаен.

Либерализм – явление очень временное и инструментальное. Когда Джефферсон говорил, что все люди имеют неотъемлемые права на жизнь, свободу и стремление к счастью, под этими «всеми людьми» он подразумевал взрослых оседлых белых мужчин. Остальные в данной категории не рассматривались.

Что это вообще за слово такое – «либерал»? Каково его происхождение? «Liber» по-латыни – «дитя». Поэтому знаменитая фраза Достоевского из письма к Александру II, что свобода русская, свобода истинная и полная, а не формальная и договорная, как на Западе, есть свобода детей вокруг отца, любящего и любви детей верящего, не кажется такой уж глупостью. Liber – дитя, которое находится в данной семье, и слово свобода происходит от корня «свой». То есть liber – это человек, пользующийся правами, утвержденными в «его семье». Остальные, получается, не liber. И, как следствие, чем больше мы распространяем идею свободы и права, тем больше разного малоприятного народа входит в орбиту либерализма, причем входит со своими ценностями и представлениями, которые отнюдь не являются либеральными.

В результате мы приходим к парадоксу, что любые универсальные права не универсальны, потому что они либо требуют признать тех, кто их отрицает, либо, наоборот, исключить таких людей из сферы своего действия. Именно поэтому рано или поздно, когда кончается эйфория революции, либерализм должен быть заменен другой идеей, более свойственной слабому человеку, – например идеей референции с какой-то сильной группой.

То, что происходит сейчас у нас, происходило во всех странах. Пугаться этого не стоит. Надо просто, чтобы писатели писали хорошие книжки, а критики их разбирали как с эстетической, так и с идеологической точки зрения.

Роман Арбитман:

«Современная массовая литература исподволь или сознательно носит антилиберальный характер».

Мне кажется, что в дискуссии поднята достаточно серьезная проблема. Если бы речь шла об антилиберализме в литературе, которую традиционно принято считать «большой литературой», то к нему, наверное, можно было бы относиться более или менее спокойно. Серьезные прозаики, будь они либералы или антилибералы, достаточно вменяемые люди, и читатели их соответственно тоже достаточно вменяемы. Однако, к великому сожалению, Россия перестала быть самой читающей страной, и потому влияние серьезной прозы на массового читателя значительно уменьшилось.

Тут было названо имя Александра Бушкова, откровенного представителя настораживающей тенденции – вторжения антилиберальной тематики в массовое сознание посредством массовой же литературы. Вот это уже гораздо серьезнее, чем антилиберализм «большой литературы».

Прошли те времена, когда читатель занимался политическими проблемами путем чтения газет или просмотра теленовостей вкупе с политическими ток-шоу. Сегодня, к сожалению, один из способов включения массового читателя в политику – чтение массовой литературы. И если массовая литература исподволь или сознательно носит антилиберальный характер, то мы получаем соответствующую аудиторию, которая принципиально отличается от той, например, что присутствует здесь.

Эти аудитории все более отдаляются друг от друга. И что бы мы сейчас ни говорили, страна, увы, читает Бушкова и «черные романы», читает «литературу», в которой главные положительные персонажи – это адепты сильной руки и закручивания гаек. А поскольку по традиции для многих наших сограждан написанное пером является истиной в последней инстанции, то идеи, которые продуцируются через массовую литературу, постепенно становятся руководящей силой.

Мне кажется, проблема заключается в том, что серьезные критики не замечают или почти не замечают эту литературу. А ведь такие книги, повторю, суть трансляторы, которые влияют на умы. По-моему, стоит наконец обратить на них самое пристальное внимание.

Елена Иваницкая:

«Существуя без критического отклика, без профессиональной оценки, масслит давно и настойчиво воплощает антилиберальный проект».

У детективно-фантазийного масслита специфические отношения с механизмами памяти. Автор, название, череда событий забываются, стоит только перевернуть последнюю страницу… Однако какая-то гадкая ложь оседает на душе, тем более едкая, что читатель вскоре уже и не вспомнит, откуда эти бредовые сведения и впечатления в его сознание просочились. Тут я абсолютно солидарна с Р. Арбитманом. Попробую конкретизировать то, о чем он говорил, опираясь на некоторые мотивы масслита.

Среди массовых продуктов можно выделить собственно пропагандистские сочинения: целенаправленно антилиберальные и такие, в которых пропагандистские антилиберальные мотивы присутствуют частично, поскольку это опознавательный знак современного масслита вообще.

Жесткий «порядок», наведенный преступными руками, представляется желанным путем развития России, ибо, настаивают авторы, в «понятиях» справедливость есть, а в свободе и демократии – нет.

Лица «нерусской национальности» под стеклом масслита – патологические убийцы, ненавидящие «эту страну». «Русские – Божьи внуки, все остальные – рабы» (Сергей Алексеев). Или: «Едва ли не все чеченцы (по крайней мере подавляющее их большинство) одержимы дьяволом» (Илья Деревянко «Перевернутый крест»). А вот сочинитель-кинолог пишет истории «про собаку». Уж казалось бы… Кстати, там, где «про собаку», вполне даже интересно, но и в таких детективах появляется обязательный мотив: инородцы губят Россию (Константин Уткин «Таежный потрошитель»).

Перес троечную и постперестроечную реальность, по утверждению авторов масслита, состряпало ЦРУ. Типичный пример – Илья Рясной «Белый легион». Патриоты из КГБ предлагали меры для спасения, однако «приняты они не были, и шанс предотвратить большую беду оказался упущен». Но все же удалось создать секретную структуру (этот самый «Белый легион»), которая сегодня спасает Россию. «Положение в стране расписывать надо? Что идет холодная оккупация? Что идет геноцид русского народа и мы стоим перед перспективой цивилизационного уничтожения? Главная задача „Белого легиона“ – реванш. Опыт развала не прошел даром. Мы теперь знаем, что надо, где друзья и где враги».

То, что в России существует глубоко законспирированная, стоящая над законом «спасительная» организация патриотов-реваншистов («Группа», «Контора», «Молния», «Белый легион», «Орден», «Русский орден», «Военный орден полярного орла»), – один из главных мифов сегодняшнего «мужского» масслита. Кроме Ильи Рясного, об этом пишут Александр Афанасьев, Сергей Алексеев, Андрей Ильин, Олег Маркеев, Владимир Трапезников, Владимир Угрюмов и многие другие.

Впрочем, надежда на тайный орден не отменяет надежды и на КГБ/ФСБ. Спасители России из тайных орденов и ФСБ либо оказываются православными фундаменталистами, либо исповедуют некое специфическое язычество в той или иной пропорции с православием.

В тех продуктах, которые не относятся к пропагандистским, все равно так или иначе названные мотивы присутствуют. Колоссально тиражируемая Татьяна Устинова, не умеющая элементарно соотнести улики с преступлением, пишет, в сущности, не детектив, а лав-стори («Мой генерал»), где герой тем не менее оказывается сотрудником КГБ/ФСБ, который оправдывает и практикует бессудные расправы при восхищенном одобрении героини и сочинительницы.

По своей второй профессии социального журналиста я много занималась проблемами людей с ограниченными возможностями и не могла не обратить внимания на то, что масслит поражен инвалидофобией. Так, преступниками оказываются все 100 процентов изображенных инвалидов: если не убивал самолично, значит, помогал и способствовал («Живописец» Натальи Орбениной, «Рукотворный ад» Юрия Кривоногова, «Влажные призраки» Александра Духнова, «Гусарская рулетка» Дили Еникеевой, «Игра на чужом поле» Александры Марининой и многое другое).

Пропагандистские антилиберальные сочинения – не самые тиражные, но авторов, производящих этот продукт, очень и очень много. В самых же тиражных тот или иной мотив из вышеперечисленных обязательно выскочит. Подводя итог, можно с уверенность сказать: существуя без критического отклика, без профессиональной оценки, масслит давно и настойчиво воплощает антилиберальный проект.

Анатолий Курчаткин:

«Либерализм – это идеология буржуазии, и после того как эта идеология получила столь широкое распространение,

появилась и тенденция отрицания либерализма».

Мне кажется, что тема нынешнего разговора очень важна, и прежде всего в социофилософском плане. Слов «либеральные реформы», «либерал» в конце 1980-х годов в нашем лексиконе просто не существовало. Было понятие «демократические реформы», потом слово «демократ» заменило слово «либерал». При этом, что очень существенно, практически никто не давал определения, что же такое либерализм, не вспоминал, каково происхождение самого этого понятия.

А если вспомнить, то окажется, что либерализм как течение мысли, как понятие и как практика возник, когда народившейся буржуазии стало тесно в рамках монархии и она потребовала представительства, экономической свободы, а также свободы вероисповедания и передвижения. Все. О других важнейших понятиях, на которых зиждется человеческая жизнь, человеческое общество, таких, как милосердие и сострадание, речи не идет.

Либерализм – это идеология буржуазии, и совершенно естественным образом в 1990-е годы, после того как эта идеология получила столь широкое распространение, появилась и тенденция отрицания либерализма. Потому что либерализм в чистом виде, сам по себе не может принести процветание обществу. Либерализм чреват пролетарской революцией – вспомним XIX век. И этим же чревата нынешняя ситуация в России. Если мы сейчас говорим, что никакая пролетарская революция, революция низов и вообще революция у нас невозможна, то мы глубоко заблуждаемся.

Все экономисты, безусловно, знают Фредерика Бастиа. Этот современник Маркса был убежден: предприниматель заинтересован в том, чтобы хорошо платить своему рабочему и хорошо обращаться с другим предпринимателем, не ставить ему подножек. Бастиа исходил из определенных фундаментальных представлений о человеческой личности, которые, как оказалось, совершенно не работают в классическом либеральном обществе.

Однако либеральных обществ в чистом виде на Западе, в странах «первого мира», нет, и все это прекрасно понимают. Есть общества либерально-демократические. И ратовать за чисто либеральное общество – значит ратовать за нищету в стране, в которой будет жирующая и абсолютно не заинтересованная в процветании страны верхушка, что мы и наблюдаем сейчас. А самое главное: это значит вести страну к пролетарской революции, которая обязательно произойдет, если мы не будем отдавать себе отчет (и внедрять в сознание общества) в том, что случилось в стране, – а в стране уже случилась настоящая либеральная революция, и у нас существует либерализм в его классическом виде. И следовательно, Маркс скоро будет снова актуален и востребован.

Инга Михайловская:

«Не надо преувеличивать опасность потока дешевой литературы».

Я согласна с предыдущим оратором в том, что у нас действительно произошла революция, изменились, если оперировать марксистской терминологией, отношения собственности, отношения власти. И эти изменения заставляют людей расходиться, становиться, так сказать, по разные стороны баррикад. Иными словами, если произошла революция, то возможна и контрреволюция, возможна реакция. Интересно, можно ли провести параллель между «либерализмом – антилиберализмом» и «революцией – контрреволюцией», или эти понятия находятся все же в разных плоскостях?

Я тоже считаю, что принятие или неприятие нового социального порядка в значительной мере зависит от степени адаптации человека к нему. Но вот что любопытно: бывает, народ уже адаптировался, а над интеллигенцией дамоклов меч висит – ведь у нас, в нашей традиции, интеллигент всегда должен быть против власти.

Наверное, не надо преувеличивать опасность потока дешевой литературы. Что бы ни говорили и ни писали, экономическое и политическое поведение широких масс остается прежним. Вернее, экономическое поведение меняется, а в политическом отношении мы наблюдаем в основном апатию. Но, может быть, эта апатия и нужна в данный период? Три поколения дефицита, голода, страха, боязни… Может быть, какое-то время надо отдохнуть, немного отойти от всего этого?

Илья Кормильцев:

Общение с конкретными скинхедами, которые сами являются писателями, показывает, что эту литературу очень даже читают, более того – передают из рук в руки.

Олег Витте:

Меня потрясла в нашем разговоре одна фраза, произнесенная бегло, мимоходом, как нечто само собой разумеющееся. Еще больше меня потрясло, что никто этой фразы не заметил, не возразил и не взбунтовался. В самом начале дискуссии Евгений Ясин, формулируя ее задачи, выразил сомнение: сохранилась ли русская литература как таковая, осталось ли что-нибудь от культуры в результате реформ. Поскольку сказано это было действительно мимоходом, я подозреваю, что это свидетельство некоего глубинного, фундаментального неверия нашего российского либерала в то, что от реформ может быть хоть какая-то польза. Я также утверждаю, что это – бессознательное ощущение огромного количества людей, которые провозглашают себя либералами. Поэтому и вся пропаганда либеральных ценностей выглядит не очень убедительной. На мой взгляд, разумнее было бы задать другой вопрос: прошли годы, а что нового возникло в культуре?

Алла Латынина:

«Либеральный проект в обществе включает в себя в том числе и антилиберальную литературу».

Меня всегда занимал парадокс: почему русская литература, будучи вполне свободолюбивой, так не жаловала либералов? Не могу согласиться с замечанием Анатолия Курчаткина насчет того, что либерализм – идеология буржуазии. Во-первых, либерализм – не идеология. Во-вторых, у него происхождение аристократическое, а не буржуазное. Родословная свобод в либеральном понимании восходит к аристократическим привилегиям, к Великой хартии вольностей, а не к формуле «свобода, равенство, братство» Французской революции, попытка осуществления которой подвигла к изобретению гильотины. Другое дело, что либерализм изменчив и, защищая в современных условиях принципы неприкосновенности личности и частной собственности, он действительно защищает буржуазный строй. Не социализм же ему защищать.

Кстати, о социализме. Если был в истории литературы период, когда писатели ценили либерализм, так это поздние годы советской власти, начиная с 1960-х годов. Поскольку именно свобода подавлялась в обществе, а равенство декларировалось и выставлялось как идеал, хоть и труднодостижимый, поскольку личность ни во что не ставилась, а частная собственность была отменена, защищать либеральные ценности было и смело, и опасно, и, наконец, модно.

Как только либеральные ценности можно стало защищать публично, либерализм начал казаться пресным, тривиальным, плоским. Свободы было уже навалом, и литераторы затосковали по справедливости, по равенству, по революции, дерзости и новизне. Литература никогда не хочет быть мерой. А либерализм – это мера, он не любит крайностей ни справа, ни слева.

Либерализм сегодня немоден. Молодая литература играет с радикализмом, и либеральные ценности в ней невысоко ставятся. Здесь было сказано об идеологии скинхедов. Два года назад премию «Дебют» получили два автора, пишущие под псевдонимами Собакка и Спайкер, за повестушку, в которой описывается, как два молодых подонка шляются по Англии, ненавидя все установления этой страны победившего либерализма, – им бы негров избить да покой обывателей взорвать. Жюри пришло в восторг от свежести авторского взгляда и дерзости молодых проходимцев и ксенофобию фашиствующих юнцов легко простило.

Присутствующий здесь Илья Кормильцев издал книгу Лимонова «Другая Россия». Критика не удостоила ее своим вниманием, а зря, потому что аудитория у нее немалая и очень молодая, и читает она своего гуру внимательно. В этой книге предлагаются рецепты замечательного будущего: города разрушить, население их рассредоточить, образование отменить, одеть всех в одинаковую одежду, жить в кочевых коммунах героической жизнью, а тех, кто не захочет, – уничтожать.

Как согласовываются подобные вызывающе антилиберальные книги с либерализмом?

Парадокс либерального проекта заключается в том, что он адаптирует и Собакку со Спайкером, и Лимонова, и Сорокина, и Проханова. Потому что либеральный проект в обществе включает в себя в том числе и антилиберальную литературу. Лимонов говорит: мы будем всех либералов вешать и отстреливать. А мы говорим: мы тебя, Лимонов, расстреливать не будем, мы у тебя рукопись возьмем и издадим, и еще в газете о тебе доброжелательно напишем, и подписи в защиту собирать будем, и литературную премию дадим. Это все входит в либеральную идею. Но надо все же озаботиться тем, чтобы либеральная идея не была подорвана антилиберальным проектом.

Илья Кормильцев:

«Впервые за двести лет антилиберальный проект в России является частью мирового антилиберального проекта».

Мне хотелось бы остановиться на особенностях нынешнего варианта антилиберального проекта, и в частности на том, как он сказывается на развитии литературы.

Если кто и самоопределял себя как либерала, то в том смысле, который не очень популярен в российской среде, – в смысле антигосударственном, анархическом по своей природе. Этот вариант либерализма не «дружит» с толстовско-гандианским вариантом, который в России, и особенно в Москве, как раз очень популярен. Таким образом, я на проблему либерализма смотрю с другой колокольни, и для меня либерализм – это не литературный стиль. Я с трудом себе представляю либеральный роман. Это, наверное, что-то очень скучное…

Наталья Иванова:

Это Тургенев.

Илья Кормильцев:

Кстати, на мой взгляд, Тургенев в большинстве своих проявлений весьма плохой писатель – именно по причине вышесказанного. Либерализм – это некие социальные условия, которые предоставляют максимальную свободу личности для ее самовыражения. Я всегда считал это аксиомой и никогда не видел проблемы в антилиберальном дискурсе как таковом, если он не является господствующим и не требует от меня подчинения на уровне моего социального бытования.

Хочу подчеркнуть, что многие не замечают существенных особенностей нынешнего антилиберального проекта, сводя его к реставрации сталинизма, реставрации империи, к «новым песням о главном» и т. д. На самом же деле внимание следует обратить на то, что впервые со времен Священного союза, т. е. впервые за двести лет, антилиберальный проект в России является частью мирового антилиберального проекта. Именно это позволяет сегодня противоположным, казалось бы, сторонам оказаться по одну сторону баррикад, хотя, возможно, сами они этого не понимают.

Итак, каковы особенности нынешнего антилиберального проекта? Прежде всего, он не менее постмодерен, чем предшествовавшая ему либеральная провокация начала 1990-х годов. За ним не стоит ни «глубокая метафизика», ни «последняя истина», ни «единственно верное учение», ни вообще хоть сколько-нибудь продуманная миросистема. Он пользуется всем чем угодно и раскидывает карты в зависимости от требований момента: сегодня, например, нужно рассказать про свободу предпринимательства, а завтра – про исключительность русского народа.

И в этом смысле противостояние по той линии, которая существовала в традиционном либерально-диссидентском дискурсе в России в доперестроечные времена, просто невозможно, потому что для выражения противоположных идей часто используются одни и те же приемы, одни и те же жанровые характеристики, одни и те же образы.

Нынешний этап антилиберального проекта, повторю, не поддается осмыслению вне глобальных рамок. Но поскольку в советское время очень многое в либеральном проекте было ориентировано на поддержку Запада (причем в форме, как правило, государственнической, т. е. это была апелляция к врагу моего врага), сегодня, к сожалению, трудно осознать, что линия раскола в мире проходит уже не по географическим границам. Это и есть источник внутренней слабости либерального проекта в России, который готов выступать с критикой по поводу Путина, но гораздо в меньшей степени – по поводу Буша и уж тем более Шарона.

Я не думаю, что антилиберальный проект лишен идеологии. Просто пока он не готов ее заявить, потому что даже при нынешнем уровне моральной деградации социума не только в России, но и в мире, она может отпугнуть подавляющее большинство человечества. За либеральным проектом, безусловно, стоит криптоидеология, о которой можно судить только косвенно, по определенным признакам. На этой криптоидеологии, которая есть абсолютная противоположность свободе, только и может строиться любой нынешний либеральный проект. Поэтому для того, чтобы удержаться на том уровне значения русской литературы, который всегда был ей присущ, нынешний либеральный проект должен ставить вопросы космического характера, возможно религиозно-философские. А продолжать разбирать обломки вечного спора славянофилов и западников – значит обрекать себя на аудиторию в две тысячи дипломированных филологов.

Петр Мостовой:

Начну с небольшой зарисовки. 1980 год, Свердловск, ДК «Автомобилист», вручение единственной в то время негосударственной премии в области литературы. Я – член жюри. В память об этом событии у меня осталась примечательная фотография, на которой изображен Аркадий Стругацкий, стоящий на трибуне на фоне лозунга «Ум, честь и совесть нашей эпохи».

Эта фотография, которую я бережно храню, является для меня определенным символом той роли, которую литература тогда играла в формировании сознания самого широкого круга людей, молодых и не только. Почему? Потому что она предъявляла этим людям картину будущего, которое им хотелось бы создать, т. е. по существу выполняла ту миссию, какую литература в России выполняла всегда.

Для того чтобы осознанно пройти все фазы самоопределения, человеку, вообще говоря, многое нужно: он должен обладать культурой мышления, волевой культурой и т. д. Очень многим этот процесс самоопределения как раз и облегчала литература, предлагающая определенные образцы и цели.

Что мы наблюдаем сегодня? Мы видим, что количество грамотных, профессиональных инженеров не очень сильно сократилось, но количество читающих сократилось фатально. Я, разумеется, имею в виду читающих то, что хочется. Возможно, отчасти это следствие произошедшей в России революции и резкого уменьшения у людей количества свободного времени. Но я скорее склонен думать, что резко уменьшилось количество той литературы, которая помогает людям самоопределяться.

Раньше писателей называли «властителями дум». Не все читали их произведения, но то, что они писали, так или иначе обсуждалось, формировало общественное мнение; это было важно для отдельных людей и для тех слоев, с которыми люди себя отождествляли. Мне кажется, что сегодня мы утратили этот тип деятеля культуры.

Это просто констатация. Я пока не способен без должного анализа увязать произошедшее с социально-политическими и экономическими изменениями в стране. Но я точно не буду это увязывать с так называемым либеральным проектом в России. Более того, я утверждаю: не было никакого кризиса либерального проекта в России по той простой причине, что не было и самого либерального проекта. Было течение, порыв, но никто при этом не думал, что строить, зачем строить и какие цели следует ставить перед нацией, страной и каждым гражданином в отдельности.

Данное печальное обстоятельство обнажает реальную проблему, актуальную и для культуры, и для политики, и для власти в России, а именно проблему дефицита целеполагания и рефлексии по поводу того, что сделано, делается и должно быть сделано. Никто, повторяю, про это не думает. А ведь литература может влиять, и весьма эффективно, на процессы, происходящие в обществе, в массовом сознании и т. д., только когда она так или иначе высказывается по этому поводу.

И Проханова, между прочим, читают потому, что он в отличие от многих об этом думает и об этом говорит. И потому же читают Акунина, который предлагает по-своему блестяще исполненную консервативную и глубоко антилиберальную утопию. Заявлен некий идеал, являющийся источником цели, и поэтому людям хочется этому идеалу следовать. А то, что нам предлагается ретроспектива, так это, извините, понятно: великий полицейский может быть только в великой стране, а поскольку величие нашей страны в прошлом, то и действие вынесено в прошлое. Так что вопрос о том, что писать и что издавать, чрезвычайно актуален именно с точки зрения возможного будущего нашей страны.

Лев Гудков:

Я почти полностью согласен со всем, что сказал Петр Мостовой. Это очень важно. Действительно, практически ничего из сферы анализа человеческого материала, целеполагания не делается, никто не озабочен точностью формулировок. Это не интересует ни литераторов, ни критиков. Критики мне вообще напоминают этаких литературных канареек, которые столбят свой кормовой участок и заняты только звуком собственного голоса.