Текст книги "Верну любовь. С гарантией"

Больше всего она боялась оставить своего поклонника наедине с ключами от квартиры и поэтому никогда не бросала сумку без присмотра, а потом и вовсе аккуратно пришила к нескольким вещам потайные карманы и прятала ключи там, хотя это было ужасно неудобно. Но уберечь ключи стало ее манией. Боязнь того, что они завладеют ключами и снимут дубликат, дошла у нее до какого-то болезненного состояния. И только ночью, вернувшись наконец в квартиру, она чувствовала себя в относительной безопасности. Однако иногда ей казалось, что она слышит скрежет ключа в замке, и Катя обливалась холодным потом, хотя точно знала, что ключи все время были при ней и ее навязчивый поклонник не имел к ним доступа. Из-за такого странного, неестественного образа жизни она практически перестала спать, хотя всю неделю замещала в «Париже» болеющего завхоза.

По ночам, измотанная дневной работой и вечерними свиданиями, она, тем не менее, совершенно не спала. По совету врача пробовала пить снотворное. От него она ненадолго засыпала, но сон был тяжелый, рваный, и утром у нее едва хватало сил, чтобы подняться. У нее притуплялось внимание, голова была как чужая, и поэтому от снотворного она категорически отказалась. И Лысенко, и Банников, и даже сам Степан Варфоломеич советовали ей пока бросить ресторан – но из какого-то дикого упрямства она продолжала ходить и исполнять обязанности завхоза. Да и не могла она пообещать и не сделать! Тем более она знала, что действительно там нужна. Инна носилась целыми днями по каким-то делам, увольнялись не пришедшиеся ко двору люди и набирались новые, не хватало то уборщиц, то гардеробщиц, все время приходилось изворачиваться, крутиться, а завхоз и не думала выздоравливать от какого-то особо зловредного гриппа. Наталья звонила каждый день и также уговаривала ее бросить все и отдохнуть, видимо по голосу слыша, что Катя находится на пределе физических возможностей. Но как она могла трусливо сбежать после всего, что Наталья для нее сделала? И неважно, какие у Натальи Антипенко отношения с Банниковым, – у нее с Натальей свои счеты. И Катя работала, трудилась на совесть, быстро освоив несложную, но отбирающую много сил, кропотливую и мелочную службу завхоза.

Все их свидания с Юшко проходили практически одинаково – встреча в сквере, под бдительным оком наружки, недолгая прогулка по центральным, хорошо освещенным и людным улицам, и ужин в каком-нибудь кафе – по предварительному выбору начальства. Потом он отвозил ее на такси к дому. И каждый раз делал попытку пройти дальше порога, становясь все настойчивее и настойчивее. Вчера Юшко вел себя с ней просто по-хамски, и она подумала, что сейчас он ворвется, несмотря на ее холодный тон и решительное «Спокойной ночи!». Но в последний момент он почему-то отступил – то ли не имел опыта общения с такими особами, то ли у него не было четких инструкций на этот счет.

– Смотри, с огнем играешь! – высказался Лысенко. – По-моему, Катька, лучше бы ты его впустила. Мы уже наготове были. Сразу бы и повязали. Все равно придется его провоцировать на какие-то действия. Вот тут-то мы его теп леньким и возьмем, и поплывет он как миленький сразу, – мечтал Лысенко. Даже Банников, как руководитель операции, такой план, похоже, одобрял. Не одобряла план только сама Катя – квартира была единственным местом, где она чувствовала себя в безопасности.

– Если он тебя попытается под машину толкнуть, тут можно и не успеть, – пугал ее капитан.

– Игорь Анатольич, вы же сами понимаете, что под машину толкнуть – самый ненадежный способ. Даже если машина на меня и наедет, это еще не факт, что со смертельным исходом. Скорее руку сломаю или ногу, и все их планы пойдут псу под хвост. Им надо, чтобы наверняка. Чтоб сразу в морг. А то плакали их денежки, – с фальшивым легкомыслием рассуждала Катя. – Давайте еще потянем. Может, они как-нибудь раскроются?

– Ладно, ты с ним общаешься, тебе виднее, – бурчал Лысенко.

На самом деле «общение» записывалось на пленку, над ним работали аналитики и психологи, и на мнение лейтенанта Скрипковской начальству было, в общем, глубоко начхать. Но в этом случае ее мнение, видимо, совпадало с мнением кого-то важного на самом верху. Сегодняшнее свидание, шестое, ничего не прибавило к данным, уже имевшимся у них. Снова она пожелала господину Юшко спокойной ночи и как-то даже без эксцессов закрыла дверь. Почему-то именно сегодня он не сделал попытки проникнуть на ее территорию – не попросил ни воды, ни кофе, – а просто повернулся и пошел вниз по лестнице, даже не дождавшись, пока она захлопнет дверь.

– Странно, – прокомментировал Лысенко, когда объект наблюдения вышел из подъезда. И пошутил: – А может, он влюбился в нее?

* * *

– А может, ты влюбился в нее, Рома?

– Слушай, давай без идиотских шуток!

Влюбился! Какая глупость! Влюбиться и зависеть от кого-то. Влюбиться и стать слепым, глухим и полоумным. Не замечать ничего, как его мать не замечает, что у ее полкаша пахнут ноги и в ушах растут черные кабаньи волосы. И зачем, спрашивается, нужно влюбляться, если все всегда и у всех заканчивается одинаково – в постели. Значит, если ты оказался с бабой в постели, то ты в нее влюблен? Тогда выходит, он был влюблен во всех своих дамочек: глупых, ненасытных, жадных или, наоборот, слишком щедрых, старых и молодых, во всех скопом и в каждую по отдельности? Да глупости все это! Никогда он не был влюблен и не собирается. Он слишком умен для этого. И вообще, это для него просто работа. Конечно, это его первый прокол, и обидно, что он не смог ничего поделать с этой Соболевой, а сего дня по большому счету даже и не попытался. Не было настроения. Конечно, деньги ему обещаны немаленькие, можно сказать, даже большие деньги, но почему-то именно сегодня на него напала такая апатия.

– Рома, ты понимаешь, что осталась только одна неделя? – Металлический голос с так до конца и не изжитым прибалтийским акцентом вывел его из оцепенения. – У нас было две недели. Ничего не сделано! Даже ключей нет. Может, ты ей не нравишься? – насмешливо спросила она.

Это был чувствительный щелчок по его самолюбию. Да не бывало еще такой бабы, которая, только увидев, не захотела бы затащить его в постель! Кроме самой Лины, конечно. Но к ней он и не пробовал подкатываться. Зачем? Если бы он имел от этого какую-то конкретную выгоду… Но Лина была женщина босса и сама немножко босс, и вообще, она была… неживая, что ли? Слишком правильные и бесцветные черты лица, слишком правильная речь, да к тому же худая и плоская, как доска. Если бы он знал слово «андроид», то непременно окрестил бы им Лину.

А эта, рыжая, – она была как раз в его вкусе. За неделю, которую Лина сейчас ставила ему в укор, он полностью осознал это. Странно, что никогда раньше у него не было рыжих женщин. Кажется, натуральных рыжих не так-то и много. Крашеных полно, а вот натуральных… У нее даже кожа пахнет как-то особенно. Какими-то белыми цветами. Может быть, нарциссами. Или жасмином. И это не был запах духов, это был ее собственный запах, на который духи только накладывались. Ему нравилось в этой женщине все – и то, как она ходит, и как волосы падают ей на лицо, и как она поправляет непослушную прядь, закладывая ее за маленькое розовое ухо, и как сидит, положив круглый подбородок на сплетенные в замок пальцы, и как закидывает ногу на ногу – от этого движения его просто бросало в жар! Он чувствовал, он знал, что эта женщина была создана для него, Романа Юшко, но с его огромным опытом соблазнения она его отвергала!

Лина, похоже, также вдруг засомневалась в нем. Да что Лина! Лина – бездушная механическая кукла. Наверное, никогда никого не любила и не хотела. Да и он тоже никогда никого не любил – но с его работой и любить было невозможно. Просто по техническим причинам. А вот Лина, похоже, такая от природы. А с боссом спит, наверное, потому что так ближе к власти. Такие фригидные дамочки больше всего любят власть. А рыжая как раз не фригидна – в этом он готов был поклясться. Просто у нее другие правила. И он был готов принять эти правила. До сих пор он навязывал ей свою игру. Почему не попробовать так, как хочет она? Может быть, в этом и есть ключ к успеху? Но слова Лины задели его за живое. Влюбился! Готовность играть по другим правилам, конечно, можно истолковать только так. Он не может, не должен влюбляться в эту рыжую, с ее чуть слышным, но совершенно умопомрачительным ароматом белых цветов, с капризным ртом, янтарными глазами хищной птицы. Это будет означать, что она выиграла, а он проиграл. До сих пор выигрывал только он. И Лина права. Деньги. Он получит кучу бабок, если заставит рыжую все-таки играть по своим правилам. Но она не хочет. Он почувствовал, что окончательно запутался.

– У тебя кокс есть? – спросил он сумрачно.

– Для прочищения мозгов? – насмешливо ответила вопросом на вопрос бледная прибалтийская моль. – Ладно. Возьми. Здесь даже больше, чем ты заслуживаешь.

Да много она понимает, чего он заслуживает!

– И что, ты так ни разу с ней и не переспал? – продолжала допытываться Даугуле. – Может, все-таки дело не в тебе?

– Что ты хочешь сказать? – удивленно спросил он. – У нее что, есть кто-нибудь другой?

– Я думаю, что скорее другая.

– Что?!

– Ромочка, ну чего ты так кричишь! Ночь на дворе. А у меня соседи. Еще подумают бог весть что.

– Если ты с самого начала все знала, зачем тогда ее мне подставила?! – зло прошипел Юшко. – Что, выбора другого не было?!

– Я сама ничего не знала. Да что ты так задергался! Это только предположение. Остынь.

Она пристально взглянула на него, и в ее водянистых северных глазах читалось что-то – он никак не мог понять что. Сочувствует она ему? Или все-таки издевается? Или рада, что у него ничего не получилось? Да что же это такое?! Врет она, подставила его, а сама все знала. Вот сука, а? Ключи ей были нужны, вот что. Чтобы пошарить у этой Соболевой. Что-то ей у нее понадобилось. А про деньги просто для отвода глаз. Он ей как дурак принесет ключи, а она ему ничего не заплатит. Договор дороже денег – это Линины любимые слова. И она еще советы ему дает! Хорошенькое дело. Остынь! Да, это, наверное, все и объясняет. Так все и есть.

– Но… она ведь замужем?.. Да? Или нет? – неуверенно и зло спросил он.

– Замужем, – подтвердила Даугуле, с усмешкой наблюдая, как целая гамма чувств отразилась на лице собеседника. – И ее муж платит нам пятьдесят тысяч, чтобы мы его от нее избавили. Я хотела, чтобы эти деньги заработал именно ты. Я всегда к тебе хорошо относилась, Рома.

– Что значит – избавили? – не понял он. – Он хочет с ней развестись? Ему нужен на нее компромат? Но ты же видишь сама, что у меня с ней ничего не выходит…

– Он не хочет с ней разводиться.

Да, времени остается чертовски мало. Придется сказать этому самовлюбленному кретину почти все. Все равно он им больше не нужен. Слишком большой риск, что он когда-нибудь проговорится. А еще он слишком любит деньги. Хотя это даже хорошо.

– А зачем тогда… – Он умолк на полуслове. Понял. Закашлялся. – Лина, я не стану ее убивать.

– А тебе и не нужно будет ее убивать. Дурачок. – Даугуле улыбнулась.

Она подошла к нему вплотную, ласковым жестом взлохматила волосы. От этого жеста, а особенно от улыбки у него мороз пошел по коже – так было страшно, как будто улыбнулась и приласкала его восковая кукла из музея мадам Тюссо.

– Не нужно никого убивать. Не нужно никакой крови. Все должно выглядеть как несчастный случай. Маленький несчастный случай. Просто несильно ударишь ее – и все. Чтобы она потеряла сознание. И сделаешь маленький укольчик. Понял? А потом разденешь, уложишь в ванну и пустишь воду. Все очень просто.

– Она не пускает меня дальше порога, – упрямо повторил он.

– Ну, на порог все-таки пускает? А дальше и не нужно. И денежки, Рома, денежки. Огромные деньги за такую пустяковую работу.

Да, деньги. Она, несомненно, знала его слабые места. Болезненное, замешанное на собственном обожании самолюбие и деньги. Сначала он испугался. Потом испуг как-то незаметно стал улетучиваться. Действительно, человек может поскользнуться в ванне, удариться, потерять сознание и утонуть. Особенно под кайфом. И это ни у кого не вызовет ни малейших подозрений. Милиция? Сборище тупых, ленивых, жадных скотов. Они даже не почешутся, если их не заставить. А кто будет заставлять? Муж? Он будет молчать.

– А она правда лесбиянка? – вдруг спросил он.

– Рома, Ро-о-ма, – благодушно пропела Даугуле. – Ну зачем тебе это знать? Я думаю, что, скорее всего, да. Может быть, скрытая, латентная, так сказать. А может быть…

Больше всего он не любил, когда она при нем умничала. Он не понимал и половины тех терминов, которыми она сейчас сыпала. Обычно, когда при нем говорили о вещах, которых он не понимал, Роман страшно раздражался. Но сейчас это даже как-то его успокоило. Так. Ударить ее по голове совсем не сложно – хоть и на пороге квартиры. Охраны в доме никакой, только кодовый замок. За все время, что они с ней встречались, он ни разу не видел никого из соседей. Плохо, что этаж у нее не последний. Ничего. Главное – все сделать быстро. Реакция у него дай бог всякому, да и силой он тоже не обижен. Не зря столько времени проводит в тренажерном зале. Итак, ударить и быстро затащить в квартиру. Да, двух-трех секунд хватит. Эта рыжая постоянно высокомерно поворачивается к нему спиной, когда открывает дверь и берет на руки своего жуткого кота. Он все равно заработает эти пятьдесят тысяч!

– Слушай. – Он вдруг обернулся и с ужасом посмотрел на темные окна, как будто все его мысли сейчас были озвучены. – А нас тут никто не услышит?

– Ну кто нас тут услышит? Сам посуди – пятнадцатый этаж. Привидения в бетонных домах не водятся. Рома, у тебя совсем развинтились нервы. Это она тебя довела. Я тебя не тороплю. Езжай домой, перевари все. Обдумай. Но ответ должен быть у меня не позже завтрашнего утра. Иначе я буду искать другого человека. И я его легко найду, поверь. Пятьдесят тысяч – огромные деньги. Но… знаешь, я бы хотела, чтобы они достались тебе.

Он с трудом поднялся, как будто разговор отнял у него совершенно все силы. Слишком много она предлагала ему… переварить. Как бы не подавиться. Пятьдесят тысяч – большой кусок. Но… сколько нужно пахать на всяких старых уродинах, чтобы столько заработать? В конце концов, когда-то ему было страшно начинать и то, чем он сейчас весьма успешно зарабатывает на жизнь. Пятьдесят тысяч – большие деньги. У него отложено еще, и если прибавить эти пятьдесят, то уже можно открыть тренажерный зал. Пятьдесят тысяч! Обидно, если они уплывут в другие руки.

Он стоял в маленькой прихожей, одевался. Эвелина смотрела на него из неосвещенной комнаты, отступив вглубь, и он не видел ее лица. На нем были написаны одновременно и торжество, и брезгливость высшего разума по отношению к низшему.

– Слушай, у меня такое чувство, что нас действительно кто-то подслушивает, – сказало низшее существо, у которого инстинкты явно преобладали над разумом. – Очень неприятно.

– Ты фантазер, – ласково успокоила его Даугуле и еще раз напомнила: – Завтра, Рома.

Он кивнул ей, уже стоя в дверях. Сейчас он поедет домой, примет ванну и даже сделает себе дорожку, хотя и не одобряет это занятие. Нет, две дорожки. Но иначе ему не расслабиться. Все время кажется, что на тебя кто-то смотрит и слушает. Противное ощущение.

* * *

– Мать твою разтак и разэтак, – длинно выматерился человек в наушниках. – Техника! Блин, на грани фантастики!

– Слышь, Юрик, может, починишь?

– Старье списанное!

Банников хотел было надеть наушники, чтобы послушать, но передумал. Не стоило дразнить специалиста. Может, еще наладит. В прошлый раз слышно было просто отлично…

– А как вообще эта штука работает?

– Считывает колебания стекла и потом преобразовывает их обратно в звуковые волны. Понятно? – раздраженно пояснил специалист.

– Понятно… Значит, точно не работает? Может, еще попробуешь, а?

– Могу еще попробовать, – безрадостно согласился техник. – Как скажешь. Я же на работе.

Банников тоже был на работе. Без малого уже пятна дцать часов. И этот ночной разговор между Даугуле и Юшко он очень желал бы услышать. Надежнее, конечно, было наставить этой компании старых добрых жучков, но если у них есть прибор для обнаружения, или вдруг они случайно найдут хотя бы один…

Вопреки заявлению техник ожесточенно пытался наладить прибор – в основном с помощью народной смекалки и набора матерных выражений. Банников сидел рядом и терпеливо ждал.

* * *

Едва выпроводив гостя, она сбросила джинсы и свитер, которые не снимала с утра, и накинула любимый халат. Нужно было как-то расслабиться. Наркотики она категорически не признавала, а лучшим способом релаксации считала хороший секс или, в крайнем случае, качественный алкоголь. Сегодня секса не будет. Она достала бутылку, плеснула в бокал остро пахнущей жидкости. Разговор с Романом отнял у нее массу сил, а к ночи их и так оставалось немного – день выдался суетный и тяжелый. Весна. Этим все сказано. Что маньяки? Даже у совершенно нормальных людей вылезает такое… Истерички идут к ним за утешением такими плотными стадами, что сегодня она даже не всех приняла. И будущая неделя расписана наперед. Ничего, как-нибудь… Больших дел затевать уже не будут, а закрыться сейчас – значит вызвать ненужный интерес у этого уголовника. Пусть все идет, как идет, а они пока станут оформлять документы, переводить в наличные деньги имущество. У нее практической сметки побольше, чем у Радика. Да, все приходится решать самой. Даже если Рома сейчас придет к нужному выводу, то это будет только ее заслуга. Сегодня пришлось потратить на этого эгоистичного Аполлона столько душевных сил… Почему, если Бог дает людям такие красоту и обаяние, то обязательно недодает чего-то другого? И чаще всего это другое – мозги.

Она с ногами забралась в кресло и отхлебнула из бокала. Пришлось наплести этому красавчику, что Соболева – лесбиянка. Нужно было как-то поддержать его уязвленное эго. Дамочка на него не клюнула. Да еще молодая и красивая. Не клюнула, скорее всего, именно потому, что молодая и красивая. Значит, у нее есть кто-то и Ромочка ей даром не нужен. И на этого кого-то у нее серьезные виды, сделала Эвелина логический вывод, раз она с их суперменом даже из спортивного интереса перепихнуться не захотела. А может, ей нравятся не высокие, красивые и молодые, а низенькие, жирные и лысые. Кто-то любит арбуз, а кто-то – свиной хрящик. Вот Радик всю жизнь западает на грудастых, попастых, роскошных брюнеток. А она – субтильная, плоская и уже не очень молодая блондинка. Но Радик будет именно с ней, и только с ней. Не зря она всю жизнь положила на это. Осталось еще чуть-чуть. Еще немного, и они уедут и проведут вдвоем остаток жизни, и это будут лучшие их годы. Ему ни о чем не придется жалеть рядом с ней. Глаза ее потеплели, заблестели, на щеках появился румянец. Он и сегодня хотел приехать, но Ромочкин визит испортил им вечер…

Рома привык контактировать с ней – с женщиной ему проще. Примитив. Плохо, конечно, что приходится в самый ответственный момент полагаться на такого слабака, но что поделаешь… С самого начала она сделала ставку на него, и переигрывать уже поздно. Она рассчитывала, что он сразу влезет в постель к этой бабе, а потом по-тихому вколет ей нужную дозу, но эта сука оказалась слишком осторожной. Она отправила на тот свет свою мать и поэтому хорошо знает, что не стоит впускать в дом кого попало. Она, Лина, сильная женщина. Она бы, пожалуй, справилась с этой Соболевой… Да, она справилась бы. Но ее она и близко не подпустит, эта сучка подозрительна и осторожна. А Рома так хорошо играет роль влюбленного, что даже смешно! Бегает к ней на свидания каждый день. С цветами. Она фыркнула. Да он и на самом деле влюбился, дурачок. Надо же, влюбился в эту Соболеву! До этого он получал все, что хотел. А теперь вдруг не получил. И не получит. И поэтому он ее убьет. А вовсе не потому, что ему хочется денег. Хотя и денег тоже хочется. Ничего, скоро все они получат. Каждый свое. Она, Лина, получит Радика. Потому что она его заслужила. Потому что она слишком долго ждала, чтобы его получить. Полностью.

* * *

– Саш, ты еще не спишь? – спросила она в трубку почему-то шепотом. Шептать не было никакого смысла – даже если Саша Бухин и спал, телефонный звонок его наверняка разбудил.

– Еще не сплю, – ответил он сипло, и Катя поняла, что спал. – А который час?

– Полвторого. Ты извини меня…

– Катюх, ну что ты! Подожди чуть-чуть, я сейчас куда-нибудь… – В трубке было слышно, как он возится, и она еще раз пожалела, что разбудила человека среди ночи. Но больше звонить было некому. Самые близкие люди – мама и… Наталья. Но позвонить маме среди ночи? У нее инфаркт случится. Наталья? Наталье она могла бы все рассказать – но ей она рассказывать не имеет права. Может быть, потом, когда-нибудь…

В трубке послышался приглушенный кашель – наверное, Сашка готовился к разговору. Зря она ему позвонила…

– Кать, ну куда ты пропала? – спросил голос в трубке.

– Я не пропала, – обрадовалась она. – У меня бессонница, и я подумала, что ты тоже…

– С тобой все в порядке?

– В общем-то, да, – подумав, ответила она. – Наверное, в порядке. Знаешь, я даже засыпать стала, а потом вдруг… дикий страх. У тебя такого никогда не было?

У него такого никогда не было, и поэтому он спросил:

– Кать, а ты снотворные какие-нибудь пьешь?

– Сань, мне свежая голова нужна, – печально сказала она. – А после снотворного я такая… ватная. Как старое одеяло.

– Кать, а ты стихи не пишешь?

От удивления страх прошел окончательно.

– Нет. А что? Заснуть помогают? А почему ты спросил?

– Ну… образ очень хороший. Старого ватного одеяла. Емкий такой.

Она тихо засмеялась. И правда, смешно получилось.

– А Дашка стихи пишет, – похвастался Бухин. – Хорошие.

– Счастливая, – позавидовала Катя. – Я совершенно ни к чему такому не способна.

– Зато ты шикарно перевоплощаешься. Я тебя вчера даже не узнал! А знаешь, Дашка сегодня такое странное стихотворение написала… Хочешь, я тебе прочитаю?

– Хочу, – без энтузиазма согласилась Катя. Поэзию она уважала, но больше предпочитала прозу. Но Сашка такой милый, она подняла его среди ночи, и он даже не рассердился…

– Сейчас принесу, – пообещал он.

От разговора с ним она так успокоилась, что даже захотела спать. Когда все это закончится, она будет спать неделю подряд и отоспится за все свои бессонные ночи.

– Ты меня слушаешь? – спросила трубка. – Заглавия нет, но я бы назвал его «Копилка».

 
А у свинки-копилки под глянцевой шкуркой стучит,
И болит, и тоскует, и чувствует сердце беду.
Все – чужое внутри. Что-то там шелестит, и бренчит,
И то в левом заколет, то в правом заноет боку.
Одиноко на полке стоять. Все – по делу. Никто – просто так,
Бескорыстного нет ничего уж на свете давно!
И на руки возьмут – чуть разнежишься, – бросят пятак
В наболевшее, гулкое, все расписное нутро.
Ночью хочется спать, видеть луг и цветочки на нем,
Маргаритки, гвоздички, ромашки – совсем как на мне.
И чтоб лес уходил темно-синей волной в окоем,
Чтоб лягушки и рыбы плескались в зеленой реке.
Видеть братьев, сестер, ярко-розовых, толстых, живых,
Может, мама приснится – такая большая свинья,
Может быть, и сама я приснюсь себе вдруг среди них —
Вот, вот эта, потолще, в цветочек, – да это же я!
Но закроешь глаза, и все кажется, будто идут,
И по душу твою уж слышны шаги за окном,
Кому будут подарки, кому – новогодний салют,
А тебя – молотком, молотком, молотком, молотком…
 

– Сашка, какие жуткие стихи!

– По-моему, стихи очень хорошие. – Бухин, кажется, обиделся.

– Я это самое и имела в виду. Ужас! Даже мурашки по коже… Бедная свинья!

Бухин удовлетворенно хмыкнул.

– А у нее есть еще стихи?

– Целая куча, – гордо доложил Сашка.

– А дашь почитать? Потом?

– Не знаю, – осторожно сказал Бухин. – Как Дашка. Она, вообще-то, стесняется. Она даже мне не сразу показала. – Он зевнул. Видимо, чтение отобрало у него последние силы.

– Просто здорово. Саш, спасибо тебе за все.

– Всегда пожалуйста, – ответствовал он галантно. – Заходите, если что.

– Спокойной ночи.

– Ага. И тебе того же. Ну, я пошел? – Он деликатничал – не хотел первым вешать трубку. Катя ему помогла:

– Все. Пока. – И нажала на отбой.

* * *

Он думал, что придется долго рассуждать, взвешивать, так что вряд ли удастся принять какое-либо решение к утру. Но решение пришло почему-то очень быстро, еще когда он ехал в такси. Поднявшись к себе, он хотел было сразу звонить – наверняка Лина еще не спала, – но потом рассудил, что такая поспешность ни к чему: раз уж он так легко согласился, то она так же легко может сбросить цену. Нужно изобразить душевные терзания, чтобы продать себя подороже. Но и тянуть не было никакого смысла – она действительно могла найти другого. В семь часов, пожалуй, будет в самый раз. Он поставил будильник на без четверти семь и спокойно лег спать. Никакие сны ему в эту ночь не снились.

* * *

– Рома, мне сейчас разговоры разговаривать некогда. У меня в восемь первый пациент. Ты все хорошо продумал?

– В общем… ну… да. Сначала…

– Давай не по телефону, хорошо? – быстро перебила она – раздражаться глупости этого плейбоя у нее не было сейчас времени. Решил обсудить план убийства по телефону! Впрочем, мозгов у него никогда не было. Только смазливая мордочка и бесценное достояние в штанах.

– В два я пойду обедать, ты знаешь куда, – приветливо проговорила она в трубку. Ссориться, когда он сам так облегчает им задачу, не было смысла. Хорошего мальчика нужно поощрять. – Ты меня понял, Ромчик? Подходи туда, там и поговорим.

– Хорошо.

Он задумчиво повертел мобильник в пальцах. Вот так. Теперь он уже не может отказаться. И внезапно все, что виделось таким простым и легко выполнимым, показалось невозможным. А вдруг он слишком слабо ее ударит и она закричит? Переполошит весь дом. Или, наоборот, ударит слишком сильно и она умрет сразу? Тогда это будет уже не несчастный случай и ему не заплатят. Э, нет, господа хорошие! Деньги он должен получить в любом случае, если она умрет. Захлебнется там или сразу концы отдаст – они должны ему заплатить. Так он и скажет Лине. Точно. Это правильное решение. Он облегченно вздохнул и даже повеселел.

Только как ее вырубить? Нужно найти что-нибудь подходящее… Бейсбольной биты, которая так часто фигурирует в кино, у него никогда не было. Да и куда спрятать такую здоровенную дуру? А вот если молоток… Роман Юшко достал с антресолей фирменный чемоданчик с инструментами. Он купил его тогда же, когда и квартиру, в припадке хозяйственной деятельности, но так ничем и не воспользовался. Если что-то ломалось, он приглашал мастера, резонно полагая, что чинить кран должен специалист по кранам. Вот только молоток он, пожалуй, употребил пару раз – чтобы забить гвоздь, смешно кого-то звать. Молоток был аккуратный, небольшой и ловко сидел в руке. Нужно немного потренироваться.

Он прошелся по комнатам, ища что-нибудь такое, что по крепости и форме напоминало бы человеческую голову. Как назло, ни один предмет для этой цели почему-то не подходил. В кухне взгляд его остановился на кастрюле. Нет, тоже не то. Во-первых, металл, во-вторых, грохот будет на весь дом. Где-то он слышал, что кости черепа очень хрупкие, особенно в височной части. Там проломить голову легче всего. Поэтому категорически нельзя бить в висок. Крепче всего, кажется, на макушке. Соболева почти всегда на высоких каблуках. Он представил ее рядом и замахнулся молотком. Нет, попасть точно в макушку не получится, разве что если она нагнется. А если не нагнется? На каблуках она очень высокая. Нужно, чтобы она была в какой-то другой обуви. Она сама говорила, что ездит на выходные куда-то за город. Значит, нужно пригласить ее на прогулку. Например, за подснежниками. Очень романтично. Тогда она наденет кроссовки. Сейчас, правда, еще холодно и подснежников, наверное, и в помине нет… На чем же все-таки потренироваться? А, конечно! Как это он сразу не вспомнил! У него же есть старая боксерская груша… Точно! Он снова залез на антресоли, нетерпеливо выгребая оттуда все, что жаль было выбросить, но не хотелось держать на виду – старые туфли, спортивную сумку, набитую вещами, уже вышедшими из моды и не помещавшимися в шкафу, коробки с древними видеокассетами, которые ему тоже почему-то было жаль выбрасывать, какие-то пакеты…

Груша оказалась в самом дальнем углу. Ее покупала еще мать. Он протер пыльные бока мокрой тряпкой и поискал глазами какой-нибудь крюк. Приладить ее к кронштейну карниза, что ли? Однако он тут же и передумал. Стоять перед окном и бить молотком по груше ему не хотелось. В конце концов он снял со стены свое фото и крепко привязал грушу к гвоздю. Нижний конец растяжки прикрепил к батарее. Вышло кривовато, но прочно. Высота как раз получилась что надо. Он размахнулся и ударил. Молоток шмякнул о старую вытертую кожу почти беззвучно. Это его обрадовало. Он перехватил ручку – молоток был легким и удобным. Он ударил снова, сильнее. Звука и на этот раз почти не было, а вот старая кожа не выдержала и прорвалась. Уже не жалея груши, которая была безнадежно испорчена, он нанес серию ударов. Глазомер у него был хороший, и удары ложились кучно. Дыра на груше все увеличивалась. Он потрогал место разрыва. Кожа была хорошая, прочная. Он вспомнил, как в детстве молотил эту грушу – сильно, не жалея, вымещая всю свою злость на безденежную жизнь, на хорошо одетых одноклассников, на учителей. Груша выдерживала все. Правда, он бил в перчатках, а они все-таки мягче молотка. Его осенило. Конечно, если он хряпнет Соболеву этой железякой, такой с виду легкой и небольшой, но все-таки железякой, то наверняка проломит ей череп. А этого ни в коем случае не должно случиться. Значит, нужно чем-то смягчить удар. В аптечке имелся эластичный бинт, и он аккуратно обмотал головку молотка, а лишнее обрезал. Чтобы бинт не размотался, снизу он закрепил его скотчем. Повернув грушу другой, неповрежденной стороной, он с силой ударил. Звука почти не было, не оказалось и дыры. Потренировавшись еще немного, он решил, что полностью готов.

В два часа, как и договаривались, он подъехал к кафе. Лина как раз заканчивала обедать.

– Подожди меня на улице, – велела она.

Это было правильное решение. Он ни за что не стал бы разговаривать с ней в кафе, тем более показывать молоток. Ощущение, что их подслушивают, вернулось. Он с облегчением уселся обратно в машину. Через минуту вышла Лина и устроилась рядом.

– Поехали, – сказал Юшко своей спутнице. – Я хочу тебе кое-что показать.

Наружное наблюдение – штука дорогостоящая. Наружников постоянно не хватает. Поэтому встреча Романа Юшко и Эвелины Даугуле не была нигде зарегистрирована, а уж тем более никто не услышал их беседы.