Текст книги "Верну любовь. С гарантией"

* * *

– Я тебе не нравлюсь?

– Очень нравишься. Но я замужем.

Нарциссы. На каждом свидании он дарил ей розы – и только розы. Дурацкие голландские красные розы – эмблемы любви. Перевязанные золотыми ленточками. Как на похоронах. А тут вдруг нарциссы. Белые. Кажется, мама называла их поэтическими. Пахли они одуряюще.

– Ты что, очень любишь своего мужа? Что-то я его ни разу не видел.

Она спрятала лицо в цветы.

– А тебе хотелось бы с ним познакомиться?

– Просто мне кажется, что он тебя не слишком балует своим вниманием.

– Допустим, и я его не обожаю. Да и он меня тоже, тут ты прав.

– Так что, у меня есть шанс?

– Шанс есть у всех. Даже у тебя, – дерзко ответила она. Ветер трепал рыжую прядь, сдувал с ее головы капюшон. – А все-таки чувствуется весна, – проговорила она, пряча подбородок в нежный мех.

Он сразу же ухватился за эту фразу.

– А давай завтра съездим в лес? Уже есть подснежники. Побродим, погуляем…

Она бросила рассеянный взгляд на голые деревья сквера, мимо которых они проходили. Вряд ли в лесу есть подснежники. Но он зовет ее за город. Значит, они приняли какое-то решение. Решили, что за городом убивать ее будет легче? Она вспомнила свой недавний сон, как тонула в пруду, и, чтобы он не заметил испуга в ее глазах, снова опустила лицо в цветы. Нет, туда, где есть какой-нибудь водоем, она ни за что не поедет.

– Я завтра работаю.

– Завтра же воскресенье! Раз в году, за подснежниками… весенний лес…

– Ну, если только с утра, – неуверенно согласилась она и заметила, как блеснули у спутника глаза. Значит, завтра. «Ну что ж, – хладнокровно подумала она. – Кто предупрежден, тот вооружен. И то, сколько можно играть в эти игры? Надоело до смерти жить чужой жизнью…»

– В самом деле, если ехать за подснежниками, то только с утра. Хочешь, поедем в одно место – там озеро обалденное. Вокруг дубовый лес…

– Далеко? – При одном только упоминании об озере мурашки побежали по коже.

– На машине чуть больше часа.

– Нет, так далеко я не могу, – решительно отказалась она. – Мне к обеду на работу. Если хочешь, давай съездим в лесопарк.

– Да ну, там все загажено…

– В другое место я не поеду. Если не хочешь в лесопарк, то я вообще…

– Хорошо, хорошо, – поспешно согласился он. – В лесопарк так в лесопарк.

* * *

Катя вздохнула. Начальник наверняка сейчас скажет, чтобы она не волновалась и что ее поведут прямо от дома.

– Не дергайся. Тебя поведут от самого дома. Ребята все свои, надежные… Да, старайся отвлекать его внимание от дороги – он не должен заметить хвост. Транспорт будем по возможности менять, но все-таки… сама понимаешь… Чтобы он больше на тебя смотрел, а не в зеркало. Поактивнее разговаривай, старайся быть непринужденной…

Он еще что-то говорил, но Катя предоставила майорскому голосу мерно журчать в трубке, а сама задумалась о том, сможет ли она быть раскованной, зная, что ее везут в лес убивать.

– Так ты меня слушаешь? – недовольно спросил Банников.

– Конечно, Николай Андреич, – заверила она.

– А почему не реагируешь?

– Я слушаю, – растерялась Катя. – А… что?

– Обувь, говорю, удобную надень. Если вдруг бегать придется.

– Я как раз именно об этом и думала, – сообщила она. – Что обувь надо удобную надеть…

– Я тебе об этом битый час толкую, – рассердился Банников. – Катька, ты что там, от страха совсем голову потеряла?

– Знаете что, – с достоинством ответила она, – только дурак ничего не боится! А я, как вы изволили выразиться, Николай Андреич, ничего не потеряла. И голову в первую очередь!

– Ладно, ладно, – примирительно пробурчал он. – Я знаю. Ты умница. Я тебе просто хотел сказать, что бояться совершенно нечего. Завтра все ребята будут что надо. Скажешь, чтобы он ехал к лыжной базе. Там вас будут ждать…

– Да три раза говорили уже. Все я поняла. Спать ужасно хочется.

Здесь лейтенант Скрипковская лукавила. Спать ей нисколько не хотелось. Хотелось просто посидеть в тишине.

– Ладно, ни пуха, – проворчал Банников.

– К черту, – отозвалась она и, пренебрегши правилами служебного политеса, первой опустила трубку на рычаг.

* * *

Вчера, когда он обсуждал с Линой свой замечательный план, все казалось ему по-киношному простым и красивым. И действительно, что может быть проще? – ударил эту глупую, заносчивую бабу молотком, сделал укол, оттащил в ванную, раздел, пустил воду. Закрыл дверь и ушел. Деньги Лина обещала заплатить сразу же, как только выяснится, что Соболева умерла. Скорее всего, в этот же день. То есть уже сегодня.

– А как мы узнаем, что она… – осторожно спросил он, и Лина усмехнулась уголком узкого рта:

– Рома, это уже не твоя забота. У меня в любой больнице знакомые. А ее повезут или в неотложку, или сразу… – Она сделала паузу, достала сигарету и не спеша прикурила.

Выдохнула дым и закончила: – Или сразу в морг. Мы встретимся, и я передам тебе всю сумму. Хорошо?

– Хорошо, – согласно кивнул он.

Хорошо. Вчера было все хорошо, все логично, все просто. А сегодня вдруг стало непросто. Вчера Лина дала ему какую-то таблетку, велела выпить и лечь пораньше. Он выпил ее ровно в половине девятого, быстро уснул и действительно спал, как младенец. Даже сны не снились. Впрочем, они ему редко снились. Он поставил будильник с большим запасом, на полшестого, рассчитывая не спеша встать, сделать полноценную зарядку, принять душ, не торопясь выпить кофе… Но когда настойчивый трезвон сообщил ему, что сегодня уже наступило, он вдруг с ужасом понял, что ему предстоит убить человека. И это будет совсем, совсем не так, как в кино, где кровь просто краска и актеры после съемки спокойно смывают смертельные раны и расходятся по домам.

Он машинально умылся, почистил зубы, побрился – все как-то медленно, вяло. О зарядке даже не вспомнил. Потом сварил себе чашку кофе. Но когда он пригубил эту самую чашку, желудок вдруг взбунтовался и тошнота отвратительным клубком подкатила к горлу. Он помчался в ванную, боясь, что его вытошнит прямо по дороге. Он успел добежать, когда сильнейший спазм скрутил его пополам. Из пустого желудка ничего не изверглось, только слюна бежала кисловатой струйкой, и он несколько раз подряд с отвращением сплюнул. Тошнота мало-помалу улеглась, и он прополоскал рот водой с противным вкусом зубоврачебного кабинета. От этого почему-то сразу стало легче, и он даже сделал несколько глотков. Кофе на столе совсем остыл, и он выплеснул содержимое чашки в раковину.

Одно дело – переспать с любой, даже самой страшной бабой, – рассуждал Роман, наблюдая, как гуща растекается замысловатым узором, – и совсем другое – убить, пусть даже и лесбиянку. Лина любит перевернуть чашку и посмотреть, вспомнил он. Что-то она рассказывала об этой самой кофейной гуще… Что-то насчет гадания. Какие-то треугольники, ромбы… Крест. Посередине был крест. Что… что это означает?! У него задрожали руки, и он, обругав себя безмозглой курой, плеснул прямо в середину проклятого креста. Потом намылил губку, вымыл чашку, а заодно и мойку. Эти простые хозяйственные действия так успокоили его, что он, пожалев, что не выпил кофе, решил сварить новый, но тут же и передумал. Достал тот самый пухлый конверт, что дала ему позавчера Лина, и сделал дорожку. Вдохнув, несколько минут сидел с закрытыми глазами, пока не почувствовал, что страшное напряжение потихоньку отпускает, тает холодная льдинка где-то за грудиной, а руки и ноги становятся сильными и невесомыми.

Несмотря на большой запас времени и то, что ехать до дома Соболевой было всего ничего, он все-таки поехал: сидеть и ждать было выше его сил. Молоток он еще с вечера положил в небольшой спортивный рюкзак и туда же бросил маленькую бутылочку воды и большое красное яблоко. Это была невинная конспирация – скорее для себя самого. «Она вряд ли успеет заглянуть туда», – мрачно подумал он, косясь в сторону рюкзака, лежащего рядом на пассажирском сиденье. Он так задумался, что пропустил зеленый, и рванул с места, когда сзади уже вовсю сигналили. Сигнальщики, мать их! Он с облегчением свернул на улицу, где жила Соболева, и взглянул на часы. Езда отняла у него всего десять минут.

Притормозив у круглосуточной аптеки в самом начале улицы, он решил постоять здесь. Чего светиться ни свет ни заря у нее во дворе? Вдруг она выглянет в окно? Он прикрыл глаза и попытался расслабиться – нужно приготовиться и сосредоточиться. Но ни расслабиться, ни тем более приготовиться к убийству Соболевой у него почему-то не получалось. Вместо этого у него задрожали заячьей дрожью пальцы и отчаянно захотелось в туалет.

Уже выходя из запущенной подворотни рядом с новой, с иголочки аптекой и брезгливо вытирая пальцы платком, он увидел приближающуюся знакомую фигуру и понял, что судьба, которая всю жизнь давала ему очередной шанс, в нужный момент сводя его с нужными людьми, ждала его здесь, возле аптеки, и в это утро.

Фигура шла, приволакивая ноги и шаркая подошвами по тротуару так, как будто двигалась из последних сил. И впрямь, сил у нее оставалось совсем немного. Болела голова, болели ноги, болел желудок – болело все, и отчаянно хотелось вмазаться. Вмазаться было не на что – все, что можно было продать, было давно продано, и везде, где можно было занять, было занято без возврата. К матери идти совершенно бесполезно – не даст ни копейки, к сестре – тем более. У сестры был муж, который ненавидел его, Виталия Мухина по кличке Муха, лютой ненавистью, и в воскресенье утром он наверняка был дома. Без него у сеструхи можно было что-нибудь выклянчить, да хоть бы и пожрать на халяву, но этот жмот вонючий не впустит даже на порог. В прошлый раз Виталя стянул у сестры золотую цепочку, которую та неосмотрительно оставила на виду. Хорошо, что успел свалить и толкнуть, – вечером к нему ввалился зять, орал и перетряхивал скудные Мухины пожитки. Муха находился в нирване, и крики зятя воспринимал как нечто настолько далекое и почти нереальное, что зять плюнул, все понял, но под конец разборки не удержался и вломил Мухиной бесчувственной оболочке пару облегчающих душу пендюлей.

Сейчас в карманах бренчала какая-то мелочь, во рту было сухо, как в пустыне Калахари, когда там пять лет кряду не выпадало ни одного дождя; голова была тяжелой от тупой свинцовой боли, а мозги, казалось, стали жидкими и тяжело колыхались в такт шагам. Муха направлялся в аптеку, чтобы купить упаковку пенталгина, хотя знал, что пенталгин ему не поможет. Не поможет и валидол, и седалгин, и вся их сраная фармакопея. Вылечить его может только доза, но на дозу у него не было. Когда у него начиналась ломка, судьба всегда подбрасывала ему что-нибудь – работу, халяву, пьяного с бумажником, лежащего в скверике, или золотую цепочку сестры. И сегодня, когда он вышел за этим никчемным пенталгином, судьба, похоже, околачивалась где-то рядом, держа в руках очередную дозу кайфа.

Роман стоял, ожидая, пока расслабленная фигура добредет наконец до него, и приветливая улыбка расплывалась у него по лицу. Улыбка была почти искренней. В другой день, завидев Муху, он не стал бы его останавливать. Но сегодня Муху послало сюда само Провидение.

– Привет! – Роман Юшко слегка хлопнул ладонью по протянутой мухинской руке, влажной и вялой. – Как жизнь молодая?

Когда-то они с Мухой ходили в один тренажерный зал – качать железо. Сейчас, глядя на жалкую, осунувшуюся и оплывшую особу Мухи, никто не мог бы предположить, что эти два молодых человека когда-то выглядели как два молодых Аполлона. Молодым Аполлоном, безусловно, выглядел сегодня он, Роман Юшко, а вот Виталя Мухин…

– Ничего, – просипел Муха, облизывая совершенно сухим языком сухие губы. – Потихоньку. Рома, – понизил он голос, хотя и так шелестел еле слышно, – у тебя вмазаться нет?

Юшко был неплохой пацан и несколько раз одалживал Витале небольшие суммы, а также, что было несравнимо лучше денег, у него водился вожделенный белый порошок, и за небольшие услуги он щедрой рукой отсыпал Мухину пару раз. Старая дружба – великая вещь.

– Ломает? – сочувственно спросил его Рома, и Муха закрутил давно не стриженной и не мытой головой.

– Так что? Дашь?

– Дам, дам, – заверил его Юшко. – Пошли в машину.

У Мухина затряслись руки. Он ввалился на переднее сиденье, предусмотрительно и почтительно переложив с него хозяйскую вещь, и весь салон мгновенно наполнился сложным запахом кариесного рта, немытого тела и какой-то аптечной дряни, которой он безуспешно старался перебить ломку.

– Так дашь? – Муха искательно заглянул хозяину в глаза. – Я отработаю.

– По-крупному заработать хочешь? – вдруг спросил его Юшко.

– Сколько? – жадно встрепенулся Муха.

Рома зачем-то посмотрел по сторонам, хотя улица была совершенно пустынна, и поправил зеркало.

– Здесь граммов двести, – сказал он, – и дома еще триста.

Глаза Мухина загорелись диким зеленым огнем. Он шумно сглотнул.

– Попробовать товар дашь?

– Только попробовать. – Роман запустил руку под сиденье, где был пришит наивный карман, долженствующий изображать тайник, и извлек оттуда небольшой пакет. В пакете был бережно собираемый кокс, которым постоянно и щедро снабжала его Лина, полагавшая, что Рома употребляет его сам и угощает клиентов. Нет, белый порошочек Юшко скрупулезно копил, постоянно напоминая о нем Лине, а потом сдавал одному хмырю, неплохо зарабатывая еще и на этом.

У Мухи от нетерпения тряслись руки. Он почти вырвал пакет у Юшко и завертел головой во все стороны, ища, на чем раскатать дорожку.

– Журнал в бардачке возьми, – посоветовал Юшко.

Мухин с облегчением вытащил толстый глянцевый журнал, с необычайной ловкостью соорудил дорожку и спросил:

– А ты?

– Я уже. – Юшко смотрел на него каким-то странным, оценивающим взглядом, но Мухе было плевать на какие-то нюансы, ему сейчас хотелось лишь одного – добраться наконец до кокса.

– Бумажку дай, – попросил он своего благодетеля и пояснил: – У меня только мелочь.

Роман полез в бумажник. Банкноты, как назло, были все крупные. Он прекрасно знал, что Муха обратно ничего не отдает.

Мухина уже била крупная дрожь.

– Рома, не жмись! Я же сказал, отработаю!

– На. – Юшко протянул ему банкноту достоинством в сто гривен.

Мухин проворно свернул ее трубочкой и с наслаждением втянул белый порошок.

– А-а-а, – блаженно выдохнул он, откинул немытую голову со свисающими сосульками жирных волос на опрятный чехол вылизанной до блеска юшковской машины и закрыл глаза.

Боль, с утра терзавшая все его тело, куда-то улетучилась, и в голове понемногу становилось ясно и просторно, как в полном воздуха и света бальном зале. Тремор в руках улегся, а где-то внутри твердый и настойчивый голос сказал: «Еще!»

Мухин открыл глаза – на его коленях остался только журнал – и повернулся к Юшко:

– Рома, еще одну, а? До пары?

– После работы все твое будет, – заверил его Юшко. – Журнальчик засунь в бардачок.

Мухин с сожалением провел грязным пальцем по тому месту, где минуту назад была белая дорожка, снял микроскопические остатки порошка и сунул палец в рот.

– Рома, ты же знаешь, за мной не засохнет. Когда работать нужно?

– Сейчас. – Юшко зачем-то снова поправил зеркало. Улица, разделенная на две части широким сквером, была по-прежнему почти пуста, только не спеша катила детскую коляску какая-то ранняя мамаша.

– Так, Муха, слушай меня внимательно, – сказал Юшко.

* * *

Вчера Банников плотно общался с начальником службы наружного наблюдения.

– Да ты, Коля, пойми, – разгорячившись, кричал начальник наружки, у которого такое общение уже было в печенках. – Нет у меня людей больше! Я тебе и так на завтра даю три машины! Просишь – даю! Еще два человека – даю. А третьего у меня нет. Нет! Как хочешь, а рожать людей я еще не научился!

– Ты, Паша, тоже пойми, – уговаривал его Банников, – от этого человека, возможно, операция зависит.

– Ну нет у меня этого человека, – устало оправдывался Паша. – Ты у меня сколько людей на завтра забрал? Я тебе хоть слово поперек сказал? Надо – бери. А тебе все мало. Машины три дал? – завел он по новой перечислять все те блага, которые предоставил майору Банникову. – Дал! Людей дал? Дал! Все, Коля, все, что мог, я тебе дал. И ты теперь мне руки не выкручивай…

Банников еще полчаса назад понял, что вытрясти из Паши больше ничего не удастся, но попытка была, как говорится, не пытка. Главное – упорно просить, и тогда, возможно, одна машина волшебным образом превратится в две, а два человека – в три. Сегодня волшебство работать не пожелало, и два человека наружного наблюдения так и остались двумя. Эти наружники нужны были Банникову позарез – для Хлебникова и Даугуле. Операция явно входила в решающую стадию, и от этих двоих можно было, по его мнению, ожидать чего угодно. Третий предназначался для Романа Юшко. Собственно, этот третий и был единицей, которую в случае чего можно сократить, – известно было наперед, что Юшко подъедет к Катерине ровно к девяти, а от дома их должны были вести уже на трех сменяющих друг друга машинах. Так что пасти Юшко с самого утра не было, казалось, никакого смысла – ну, увидит наружник, как тот отъезжает, ну, передаст, а дальше что? Известно же, куда он едет, и там его уже ждут. А вести сразу на машине – опасно. Утром в воскресенье не так много машин, этот тип запросто может засечь слежку.

Своими соображениями Банников поделился с Лысенко, и напарник план действий одобрил. Одобрило его и начальство в лице подполковника Степана Варфоломеича с милой кличкой Бармалей. Одобрил его, наконец, и сам Коля Банников, прикидывая расклад то так, то этак. Получалось вроде бы со всех сторон верно. И третий человек как будто и не нужен был. Но какой-то мелкий червячок настойчиво грыз где-то глубоко внутри, доказывая, что третий завтра был бы совсем не лишний.

* * *

Двести граммов и триста граммов! Полкило кокса! Ёпсель-мопсель! Муха полуприкрыл веки, едва вслушиваясь в то, что уже по третьему кругу талдычил ему Рома. Полкило! Это ж насколько хватит! А если… Да, дурак он будет, если не пустит кокс в оборот. Забодяжить кокс чем-нибудь – у Юшко кокс всегда хороший, чистый, где только берет! – забодяжить его хотя бы один к одному, это ж сколько выйдет? Кило? Мама родная! Вот привалило так привалило. А он за пенталгином шел! Забодяжить… да хоть бы детской присыпкой! Хорошая вещь – детская присыпка, совсем безвредная. Муха вспомнил, как один идиот размешал кокс пополам с алебастром и как у его покупателей в носу гипс образовался. Это ж надо такую дурость – с алебастром. Он, Муха, куда умнее. Детская присыпка – и пожалуйста. Килограмм! Развесить на дозы, толкануть – это ж как подняться можно?! Будет, будет у него все – и машина не хуже, чем у этого Юшко, и квартира, где ему досталась от тетки комната в одной из немногих оставшихся в их доме коммуналок, которую он выкупит в свое единоличное пользование. Сделает ремонт, жратвы накупит, чтобы не шастать по ночам по чужим шкафчикам, – холодильники в общей кухне уже давно никто не держал. И не макаронами пустыми будет питаться, не киселем в брикетах столетним, изъеденным по краям прусаками, – нет… И цепочку сеструхе купит, швырнет зятю в толстую харю – на, подавись!

– Так ты понял, что бить только сверху? – озабоченно спросил Юшко, наблюдая за отрешенно-мечтательным выражением мухинского лица.

Только и всего, что прибить какую-то там бабу. Кило кокса!

– Да понял я. А чем бить-то? – вынырнул наконец на поверхность Муха.

Юшко достал с заднего сиденья рюкзак и извлек из него обмотанный эластичным бинтом молоток.

– Вот этим.

– Этим? – Муха с сомнением повертел молоток в руках. – А ты уверен, что она отрубится?

– Уверен, уверен. Проверял. – Юшко мрачно кивнул. Мероприятие с участием Мухи на мгновение показалось ему сомнительным, но при виде обмотанного бинтом молотка опять, как и утром, подкатила тошнота. В конце концов, они с Мухой ходили когда-то вместе качать железо, он и сейчас не хиляк какой-нибудь слабосильный, частенько нанимается грузчиком, да и роста они практически одного.

– И вот этим ее уколешь. – Он достал маленький шприц в прозрачном футляре.

– А что за ширево? – живо поинтересовался Муха.

– Ширнешься – на тот свет сразу отправишься, – пообещал Юшко.

– По вене пустить или как? – спросил Муха, опасливо пряча футляр во внутренний карман видавшей виды куртки.

– Все равно.

– Ага, понял.

– Так, давай еще раз, – быстро взглянув на часы, потребовал Юшко. – Все сначала. Твои действия?

– Так, звоню в дверь, она типа открывает, – обстоятельно начал Муха, – бью, значит, ее по голове…

– Не в висок!

– Да ясен красен! Не в висок!

– Дальше.

– Волоку в ванную…

– Дверь на лестницу закрываешь!

– Да понятно, что закрываю! Не бзди, Рома, все сделаю путем. Да, закрываю дверь, волоку эту блядь в ванную, ширяю ей эту штуку, пускаю воду…

– Раздеть ее не забудь.

– Раздеть – с большим удовольствием. А может, ее… это? Употребить?

– Я за что тебе плачу? – внезапно зло прошипел Юшко. – Чтобы ты самодеятельностью занимался?

– Не хочешь, не надо, – тут же покладисто согласился с работодателем Мухин. – Мне и самому с трупаком не захочется, – заявил он и продолжил: – Значит, пускаю воду на всю катушку и сваливаю по-тихому…

– Перчатки не забудь.

– Перчатки? – Муха с сомнением посмотрел на свои грязные лапы. – Нет у меня никаких перчаток…

– На, возьми. – Юшко достал дорогие лайковые перчатки и протянул Мухе. Перчаток было жаль, но что поделаешь, если у этого дебила даже перчаток нет.

– А кокс? Сразу отдашь? – Мухин снова вернулся к вожделенному порошку.

– Сразу. Потом поедем ко мне и отдам остальное. Но чтобы все было чисто. Понял?

– Слушай, когда я тебя подводил? – солидно спросил Мухин, засовывая перчатки в карман.

Юшко на секунду задумался. Действительно, на Виталика Мухина можно было положиться. Несколько раз он давал ему поручения – то за дамочкой последить, то съездить кое-куда – и Мухин все выполнял аккуратно и точно. Стимул у него был мощнейший – кокаин.

– Слушай, а чего я ей скажу? – вдруг спросил Муха, и на его лице отразилось недоумение. – Чего я приперся? Как она мне дверь откроет?

Действительно, три раза все повторили, а вот о том, что он скажет, как-то не подумали. Да, Виталик Мухин и в самом деле не все мозги прококаинил.

– Телеграмма? – предположил Юшко нерешительно.

– Лучше скажу, что трубу прорвало, – предложил Муха. – Дом старый, такое все время случается. Лады?

– Лады… – Кроме телеграммы, ему почему-то больше ничего не приходило в голову. – Ладно, скажешь, что заливает. Потом спустишься и пойдешь не спеша. Не спеша, понял?

– Ты здесь будешь стоять? – поинтересовался Мухин.

– Здесь. – Юшко снова посмотрел на часы. Была уже почти половина девятого. – Пора, – скомандовал он.

* * *

Первая машина наружного наблюдения прибыла на место уже в четверть девятого и остановилась метрах в двадцати, у детской площадки, откуда прекрасно просматривался подъезд. Забрызганную грязью «девятку» невнятного синего цвета маскировали также мусорный бак и большой фургон с надписью «Салтовский хлебозавод», который подъехал несколькими минутами раньше.

Двор был по-воскресному тих – большинство жильцов еще нежились в своих постелях. Собачники же к этому часу уже выгуляли своих питомцев и ушли, потому как для собачников, привыкших подниматься что в воскресенье, что в понедельник в шесть утра, день начинался всегда одинаково. В фургоне Салтовского хлебозавода находилось трое – техник прослушки, Лысенко и старлей Бухин. Бухину здесь находиться было совершенно необязательно, но он желал увидеть все собственными глазами. Объект должен был появиться в девять.

– Когда ж он приедет, красавец наш? – спросил Лысенко и взглянул на часы.

Бухин тоже посмотрел на часы и ответил:

– Наверное, скоро уже.

Обе машины въехали во двор с другой стороны улицы, и поэтому автотранспорт гражданина Юшко, уже часа полтора стоящий на углу возле аптеки вместе со своим хозяином внутри, так и остался незамеченным.

– Юра, у тебя все готово? – спросил Лысенко.

– Сейчас. – Техник принялся щелкать какими-то тумблерами, завертел верньер… – Сейчас, сейчас… – пробубнил он.

К подъезду, за которым наблюдал капитан, вдруг подошла какая-то фигура.

– Это еще кто? – спросил Лысенко.

Любопытный досужий техник, который уже наперечет знал почти всех жильцов дома, мельком взглянул и тут же определил:

– А… Это синяк один из пятого подъезда.

– А у нас он что делает? – спросил Лысенко, как будто техник был еще и ясновидящим.

Техник Юра ясновидящим не был, просто у него была потрясающая память на лица, и поэтому на неуместный вопрос он ответил:

– А хрен его знает! Может, к знакомому какому пришел…

* * *

Войдя в пустой и тихий, час назад прибранный старательной дворничихой подъезд, Мухин достал обмотанный эластичным бинтом молоток, взвесил его на ладони и презрительно скривился. Дурак Рома, хоть и большими делами крутит. Да разве ж такой игрушкой бабу пришибешь? Легкая, мягкая… Огреет он эту… даже не спросил у Ромки, как ее зовут, – а она ногтями в физиономию вцепится! Мухин поднялся на площадку между этажами и повертел головой, желая на чем-либо опробовать орудие. На площадке было голо и пусто, лишь в углу подоконника сиротливо лежал пропущенный дворничихой окурок. Мухин постучал легонько сначала по деревянным перилам, а потом по своему колену: нет, точно, никуда не годится. Баба заорет, придется делать ноги, а кокс останется у Ромы. Полкило кокса! Нет, он, Муха, не дурак. Он все сделает по-своему. Роме что требуется? Чтобы баба коньки отбросила, – так он понял. И зачем-то сначала ее надо молотком бить, потом дрянью этой ширнуть – Муха пощупал через карман шприц с отравой, – ну а после еще и утопить. Круто! Чем эта мымра Ромику насолила, что ее так мудрено пришить хочет? Сколько он ему объяснял, как тупому, а суть-то все одна получается: грохнуть нужно эту бабу, и все дела. И только в этом случае Рома Мухе заплатит. А если баба ласты не склеит, он, Муха, ничего не получит. А это не есть гут.

Мухин отлепил скотч и смотал эластичный бинт. Молоток был слишком маленьким – он лично взял бы что-нибудь поувесистее. Но идти домой и искать что-нибудь другое у него уже не было времени. Рома сказал, что баба до девяти будет дома, а потом отчалит, – ищи-свищи. Вот если размахнуться посильнее… Виталик Мухин поставил ногу на две ступеньки выше, размахнулся, но перед своей собственной коленкой все же инстинктивно притормозил, ударил едва-едва в пятую часть силы, чуть не потерял равновесие и зашипел от боли. «Ничего себе, наверное, синяк будет, – подумал он, потирая ушибленное место, – годится! Если как следует размахнуться…»

Где-то наверху загудел лифт. Мухин проворно спрятал молоток в карман. Он услышал, как двумя или тремя этажами выше кто-то сел в кабину и старый лифт, покряхтывая, стал опускаться. «Сейчас уйдут, и позвоню», – подумал он, стоя у нужной квартиры. На часы он не посмотрел – часов у него давно уже не было.

* * *

Роман Юшко нервно посмотрел на часы – было почти девять. Без каких-то там семи минут. Муха свалил уже… тридцать три минуты назад. «Ну что он там… уже? Или… – Юшко сглотнул набежавшую горькую слюну – его опять затошнило. – Или… еще?»

* * *

Он набрал воздуха, представляя себя жильцом снизу, богатым и крутым… ну, скажем, директором фирмы. Дальше директора фирмы мухинские амбиции не шли. И эта самая мочалка заливает его только что сделанный богатый и крутой ремонт. Сейчас он ее… Он с силой вдавил кнопку звонка. За двойной дверью негромко и как-то неубедительно затренькало. Тогда он придавил пуговку звонка пальцем и не отпускал. Секунд через десять щелкнул замок, дверь рывком распахнулась, едва не съездив Муху по физиономии, и от этого он еще больше вошел в образ. Виталик Мухин в своей никчемной жизни наделал много ошибок, но самой существенной была та, что он не стал актером. С таким талантом зал смеялся бы мухинским смехом и плакал бы мухинскими слезами. Но великий актер погиб в нем не безвозвратно. И сейчас он был как нельзя более убедителен.

– Что ж вы! – заголосил он прямо с порога, кривя лицо и метая глазами молнии. – Заливаете меня! Ванную залило, в кухне по стенам течет! Чего тут у вас творится, а?!

Молодая рыжая баба растерянно смотрела на него, не понимая – у кого течет? Что течет? Она была уже одета – в куртке, брючках, а в руке держала одну кроссовку – и, похоже, впрямь собралась сваливать, как и предупреждал Рома.

– У меня? – спросила она нерешительно. – У меня течет?

– Нет, у меня! – зло бросил Мухин, все более и более входя в образ. – У меня, блин, течет! Только ремонт закончил! Только мастера вчера ушли!

Рыжая недоуменно сделала шаг внутрь квартиры.

– Давайте посмотрим… У меня нигде не течет…

– Давайте, давайте, – запальчиво проорал Муха, вдвигаясь в переднюю и цепким взглядом любителя поживиться за чужой счет окидывая помещение. – Давайте!

На ходу он нашарил в кармане молоток и крепко ухватил его за рукоятку. Рыжая прошла вперед еще пару шагов и вдруг неожиданно обернулась. В глазах ее Мухин увидел мгновенный всплеск какого-то страшного понимания и ужаса. Он сообразил, что сейчас она заорет, махом выхватил из кармана молоток и обрушил его прямо ей на голову.

* * *

– Пять минут десятого, однако, – заметил Лысенко, еще раз взглянув на часы. – Что-то наш пунктуальный влюбленный запаздывает…

– О, анекдот по этому поводу классный знаю. – Техник обернулся, бросив копаться в своих приборах, которые почему-то никак не желали включаться.

– Ну, – как-то вяло поощрил его капитан. – Что за анекдот?

– А анекдот такой. Два киллера сидят в подъезде на подоконнике, жертву ждут. Тот всегда с работы вовремя приходит. А жертвы нет полчаса, час, потом уже два часа нет… Один киллер и говорит другому: «Знаешь, я что-то волноваться стал. Может, с ним что-нибудь случилось?»

– Смешной анекдот, – кивнул Лысенко. – Так что, Юра? Твое хозяйство когда-нибудь зафурычит? Давай послушаем, чем Катька занимается.

Юра потыкал куда-то пробником тестера и вполголоса заметил:

– Похоже, опять микросхема полетела…

* * *

Она успела все понять – и свою огромную ошибку, и то, что сейчас этот странный, какой-то неопрятный и неухоженный человек, который уж никак не может быть соседом Натальи Антипенко, будет ее убивать. Она не успела ни закричать, ни позвать на помощь – только инстинктивно, молниеносно подняла руку, когда он замахнулся для удара, но этот жест уже не защитил ее. Она не успела рассмотреть, чем он ее ударил, – боль была такая острая, жгучая, нечеловеческая. Перед глазами сначала ярко вспыхнуло и сразу же померкло, и она почувствовала, что летит с огромной скоростью куда-то, в какую-то пропасть, в воронку, вращающуюся все быстрее и быстрее. Потом вращение стало совсем нестерпимым, со звоном лопнула какая-то струна, и она больше уже ничего не ощущала.