Текст книги "Забытые крылья"

Глава 20

Выйдя за ворота, отец и дочь повернули направо и неторопливо зашагали к пруду.

– Ну как твои дела? – спросил Михаил Степанович, глядя на профиль Светланы.

– Нормально. Хорошо, что ты приехал. Я давно хотела тебе показать дом, каким он стал.

Ремонту в доме было уже почти полгода, но отец впервые увидел плод Светиных стараний, и его отклик был для нее важен.

– Ну, я оценил. Отличная работа, товарищ дизайнер.

– Правда? Тебе понравилось? – Светлана явно обрадовалась, но на ее лице было написано беспокойство хозяйки, вынужденной покинуть дом в разгар подготовки к празднику.

Михаил Степанович, игнорируя ее нервозность, уверенно вел беседу в удобном для себя темпе.

– Да, все сделано с большим вкусом и вниманием к деталям. В твоем подходе чувствуется Европа. И хорошо, что сохранила старые вещи…

– Пап, я рада, что ты оценил! Я тебя потом еще проведу по дому, покажу, как все устроила! У нас теперь на первом этаже мастерская, там пришлось стену переносить, но в итоге здорово вышло, тебе понравится!

– Уверен, что ты все сделала наилучшим образом. Даже старому дому иногда нужны перемены. А вот в Лидочкину комнату я не успел заглянуть. Ты ее тоже переделала?

Лидия Ильинична всю жизнь прожила на первом этаже, в небольшой комнате рядом с кухней, которую теперь занимала Надя.

– Да нет, только мебель поменяла и стены перекрасила, – пожала плечами Света. – Знаешь, я, когда разбиралась у нее, обратила внимание, сколько у Лидочки было твоих фотографий. На стенах, в рамочках на столе, везде. В детстве я как-то не замечала. Я сделала новые рамки и повесила их все на одну стену. Так эффектнее смотрится.

Михаил Степанович вдруг судорожно вздохнул, беспокойно зашарил по улице взглядом и спросил:

– Ты не знаешь, здесь где-то поблизости можно присесть?

– Да, конечно, у школы есть скамейка, это рядом, только во двор свернуть.

Через пару минут они сидели в тени на лавочке у спортивной площадки, и Михаил Степанович, заметно волнуясь, готовился что-то сказать.

– Пап, я тебя умоляю, начинай уже. Честно, мне главное, чтобы ты был здоров. Ты ведь об Альбине со мной хочешь поговорить? Так даже если вы ребенка рожать надумали, я не буду против, лишь бы тебе было хорошо, – не выдержала Света.

– Ага, значит, можно. Ну слава богу, – с облегчением выдохнул Михаил Степанович и тут же рассмеялся, увидев, как побледнела дочь.

– Фуф! Реально? Будете заводить потомство? – Света уже сама смеялась своему испугу.

– Нет, дочь, не будем. Это сложная для нас с Альбиной тема – но нет. Мы как-нибудь в другой раз поговорим с тобой об Альбине. А сейчас мне нужно тебе рассказать нечто важное, о чем ты не знаешь. Точнее, не знаете вы с Володей.

Света озадаченно нахмурилась, и Михаил Степанович, секунду помолчав, откинулся на спинку скамьи и заговорил:

– Мы никогда не обсуждали с тобой тему развода с твоей мамой. Предполагаю, что это решение стало ударом и для тебя, и для брата. Хотя тогда казалось, что вы уже достаточно взрослые и расставание родителей не будет для вас проблемой. Но, должен признаться, в то время я плохо понимал, как некоторые поступки и решения сказываются на близких. Я был слишком озабочен собственными чувствами.

Профессор хмурился и беспокойно крутил шеей, будто пытаясь найти некое единственно правильное положение головы, но его голос, привычный к преподавательской деятельности, звучал красиво и ровно. Светлане эта размеренность сейчас казалась почти невыносимой – ну конечно, самое время сейчас обсуждать развод почти тридцатилетней давности! Но, видя, как непросто дается отцу внезапная исповедь, она сдерживалась и слушала не перебивая.

– Причина развода, конечно, была во мне. Но я понял это не сразу. Тогда мне казалось, что и твоя мама, и вы, мои дети, слишком черствы и эгоцентричны, что между нами нет настоящего родства и близости. Эта обида может выглядеть странной, ведь я и сам не был идеальным семьянином. Наука для меня всегда была на первом месте. Но у моих тогдашних мыслей и чувств есть оправдание. Точнее, основание. И я хочу тебе сейчас об этом наконец рассказать.

Михаил Степанович коротко откашлялся и, засунув руку за пазуху, вытащил из внутреннего кармана элегантного пиджака сложенный вчетверо, слегка затертый на сгибах листок бумаги.

– Светлана, это письмо я нашел после смерти Лидочки. Оно было адресовано мне…

Светлана во все глаза смотрела на отца и уже не могла сдержать нетерпения:

– Пап, ну я тебя умоляю, что там?

– Я, конечно, дам тебе прочитать. Но самое главное должен сказать сам, – Михаил Степанович выдержал паузу и объявил: – Светлана, ты должна знать, что Лидия Ильинична была моей матерью. И, соответственно, твоей бабушкой.

– Что? – Света тихонько вскрикнула, потом каким-то чужеродным для себя, бабьим жестом прикрыла рот рукой и секунду спустя повторила: – Что? Да как же это может быть?

Михаил Степанович снова прочистил горло.

– Как ты помнишь, Лидочка появилась в нашей семье в самом начале 1942 года, зимой. Она приехала с фронта с моим отцом, – многолетняя практика чтения лекций помогала Михаилу Степановичу даже в сложных ситуациях говорить красиво и связно.

– Дед Степан привез. А бабушка приняла как родную. Я эту историю прекрасно знаю с детства, – подтвердила Света.

– И у нас почему-то никогда не возникало вопроса, почему он привез с фронта домой молодую девушку, на много лет моложе него, и почему она навсегда осталась жить в чужой для нее семье, – Зарницкий говорил размеренно и четко, но звучный голос все-таки дрожал, и ему было досадно, что он не может справиться с эмоциями. – А у этого было очень простое и логичное объяснение. Лидочка была беременна.

– О боже мой, папа! – Светлана снова подняла руку, закрыв губы, и только темные глаза полыхали на ее лице.

– Да. Она была девочкой из деревни. Невинной девятнадцатилетней девочкой из глухой провинции. У них с твоим дедом на фронте случился роман. И Лидочка забеременела. Для него это стало полнейшей неожиданностью, потому что к тому времени он уже был много лет женат на бабушке и считал себя бесплодным.

– И когда все открылось…

– Когда все открылось, дед Степан привез Лидочку к себе. Это был единственный вариант спасти ее от бесчестья и дать возможность вырастить сына в приличных условиях, – продолжил Михаил Степанович ровным тоном. – А твоему деду – стать отцом.

– Господи боже мой… – выдохнула Светлана, потрясенно стиснула руки и, помолчав, продолжила вопросительно: – И бабушка Маша…

– И бабушка Маша на это пошла. Она любила деда. Кроме того, они были заметной парой – ведь он занимал хороший пост, мог даже на фронт не идти. Но он не мог и развестись, оставить бабушку, чтобы жениться заново. И они все устроили так, будто бы мальчик Миша родился у законной жены, Марии Ивановны Зарницкой. Сделали все нужные документы. И Лидочка эту ситуацию приняла, растила меня как родного сына… Которым я фактически и был, – его голос теперь уже откровенно дрожал и шел трещинами, как кора старого дерева, а руки растерянно шарили по одежде в поисках носового платка.

Света положила крепкую смуглую ладонь на согнутый локоть отцовского пиджака и машинально поглаживала его короткими движениями пальцев. Выдержав паузу, чтобы он мог высморкаться и немного собраться, она спросила:

– Пап, но почему? Зачем ей было это скрывать?

– Лидочка мне написала. Она боялась возвращаться домой. В ее деревне были такие нравы, что отец запросто мог ее убить. Тем более что дед Илья был тяжелым алкоголиком и во хмелю творил такие вещи, что его все боялись и даже считали безумным. Братья у нее тоже были не сахар. А репутация «военно-полевой жены» и среди гораздо более просвещенных городских людей тогда становилась позорным клеймом. Ей бы там не дали жизни, а ее ребенку – тем более. Лидочка рассудила, что лучше жить в хорошем доме и растить меня как неродного, чем вернуться на родину и оказаться парией с ребенком на руках, – объясняя дочери ситуацию, которую обдумывал много лет, Михаил Степанович немного успокоился. – И в общем, все ведь неплохо сложилось. Мы действительно прожили рядом всю жизнь. В детстве, помню, даже кровать моя стояла в Лидочкиной комнате, и мне это казалось совершенно естественным.

Света увидела, как поднялись и снова опустились его широкие костистые плечи, и ей внезапно показалось, что с ней на скамейке сидит не мощный, проживший длинную жизнь мужчина, а тот стриженный почти наголо мальчишка в нелепых широких шортах с подтяжками, которого она видела на отцовских детских фотографиях в Лидочкиной комнате.

– Пап, папа… Бедный мой папа…

– Даже когда бабушки Маши не стало, она не сказала нам, – Михаил Степанович снова влажно откашлялся и крепко вытер платком нос, но быстро справился с эмоциями. – Лидочка ведь была моложе мамы, то есть моей другой мамы, Марии Ивановны. Она ее надолго пережила. Но даже когда была уже возможность, она ничего не стала говорить. Пишет, что хотела, но решила, что это уже не имеет значения. Она привыкла к такому положению. Все привыкли. И она не хотела никого беспокоить. А когда ее не стало, я нашел это письмо, адресованное «Мише», – он выдохнул и прикрыл глаза.

В тишине было слышно, как стрекочут сверчки и шелестит прогретая солнцем, уже желтеющая листва липы. Свете казалось, что воздух над дачным поселком наполнился горячим дрожанием, какое бывает над костром, и она машинально щурилась, пытаясь разглядеть в этом дрожании лица своих предков, проживших столько лет, храня от всех, даже самых близких, такой огромный секрет. Сколько тайных мук и душевных терзаний прошло мимо невнимательного взгляда детей и внуков… Сколько любви, самоотречения, достоинства и боли было в каждом шаге, каждом жесте двух женщин и мужчины, которых их потомки, оказывается, совсем не знали… Да и кто приглядывается к старикам-родителям так, как к посторонним, – спрашивая себя, что те чувствуют, кого любят, чего страшатся и о ком тоскуют?

– Когда я узнал, я, конечно, был страшно потрясен, – продолжал Михаил Степанович. – Я потерял мать и даже не знал об этом. Точнее, думал, что потерял ее на двадцать лет раньше, а на самом деле она была со мной. Я никак не мог осознать, что всю жизнь прожил бок о бок с женщиной, которая меня родила, и считал ее просто домработницей, помощницей… То есть близким, но не родным человеком. Это трудно объяснить, – он сделал неопределенный жест, как будто перебирая слова в поисках нужного. – И это меня сломило. Я проклинал себя, вашу маму, вас, Лидочку – всех. Все вдруг показалось фальшивым, странным, вся наша длинная жизнь будто разом превратилась в фарс. Это был большой удар, с которым я не справился. И я все разрушил.

Светлана скрестила ноги в лодыжках, обхватила ладонями шершавую от нескольких слоев масляной краски скамейку и замерла, вся подавшись вперед. Лидочка… Их Лидочка, пропитанная самым привычным в мире запахом, выученная наизусть до последнего словечка и жеста, до самой мелкой морщинки, теперь казалась недостижимой и незнакомой. Ты смотришь вслед, щурясь от отчаянных попыток восстановить в памяти ускользающие черты, – но нет, ничего не выходит.

– Па, я даже не знаю, что тебе сказать. У меня это не укладывается в голове. А мама знает?

– Да. Но она узнала не сразу. Когда я собрался в длительную командировку в Китай, она сомневалась, ехать ли со мной. С одной стороны, вы уже выросли, и вас можно было оставить. С другой – делать такой перерыв в театре было рискованно. Вернувшись через пять лет, она могла никогда больше не выйти на сцену. Но наш брак трещал по швам, и твоя мама считала, что ее долг – ехать с мужем. Она думала, это может спасти семью. И тогда я все рассказал. Сказал, чтобы она строила дальше свою жизнь сама, ибо во мне что-то умерло вместе с Лидочкой. И единственное, чего мне тогда хотелось, – это одиночества и возможности с головой уйти в работу.

– Боже мой… Боже мой… – монотонно повторяла Света, глядя в землю.

– Тебе и Володе мы решили не рассказывать. Это не имело большого смысла, ведь Лидочку мы уже похоронили. У Володи был университет, у тебя экзамены, поиски себя… В общем, мы решили, что это лишнее, – сказал Михаил Степанович и добавил: – Сейчас я, конечно, не уверен, что это было правильно.

– Пап, это все, конечно, просто… Не могу слов подобрать. Я потрясена, конечно. Но скажи, пожалуйста, почему же ты молчал столько лет?

– Для этого есть две причины, – нерешительно заговорил академик. – Во-первых, я не думал, что для вас это важно.

Света хмыкнула, но он продолжил:

– А во-вторых, твоя мама считала, что эта информация повредит твоему браку.

– Что? – Света вскинулась так резко, что Михаил Степанович машинально отшатнулся от дочери. – Когда ты нашел это письмо, сколько мне было? Пятнадцать?

– Шестнадцать. Но тогда я не мог никому об этом рассказать. А когда уже сам все осознал, обдумал, набрался сил – у тебя уже был Пьер, и твоя мама мне настрого запретила говорить о моем, как она выразилась, сомнительном происхождении. Она боялась, что твой жених от тебя откажется.

Света невесело рассмеялась:

– О да. Это вполне в мамином стиле. Сама по себе я никто, Пьер на мне женился только из-за мамы-певицы и папы-академика.

Михаил Степанович поймал ее руку и крепко сжал дочкину ладонь своими сильными длинными пальцами.

– Твоя мама так никогда не думала, – и, увидев ее горькую усмешку, добавил уже более уверенно: – И я, зная тебя, абсолютно – ты слышишь? – абсолютно уверен, что Пьер ценит и любит именно тебя.

Света предпочла ничего не отвечать, только жестом упрямого теленка боднула отца в плечо низко склоненной головой. Как в детстве. И глубоко вздохнула, прежде чем задать следующий вопрос:

– Ну хорошо. А почему сегодня ты решил рассказать?

– Потому что мы наконец все собрались в нашем доме. Потому что я не верю, что твой брак с Пьером может рухнуть из-за какой-то старой тайны. И потому что я хочу, наконец, чтобы в моей семье все было открыто, честно и по-доброму. Чтобы все, кто мне дорог, общались между собой. Любили друг друга. Поддерживали. Чтобы мы снова стали семьей.

Дочь ничего не отвечала, опустив голову и уставившись на мелкие серо-бежевые камушки, которыми была усыпана земля перед приютившей их скамейкой.

– Света, большинство людей на этом свете живут не так, как хотели бы, а так, как получается. А получается очень по-разному. Иногда понять чужое счастье крайне сложно. И тогда нужно просто поверить, что человек сам знает, как ему хорошо. И не судить, – его голос снова задрожал, и рука с измятым и влажным платком потянулась к лицу. – Скажу честно, я не смог понять Лидочку. Почему она не рассказала мне, когда не стало мамы. Ведь у нас оставалось еще почти двадцать лет жизни бок о бок. Но раз она так решила, значит, для нее так было лучше.

Он снова откашлялся и наконец, полностью взяв себя в руки, заговорил с прежней уверенностью, как будто проговаривая давно выученный текст лекции:

– Не надо судить нас с Альбиной за наше счастье. Да, у нас большая разница в возрасте. У нас нет и не будет детей. Но она глубокий, по-своему очень несчастный человек. И несмотря на то, что наш союз не укладывается в общепринятые нормы, у нас с ней все по-настоящему. Просто поверь и прими.

Светлана придвинулась к отцу поближе, прижалась к нему и, снова уткнувшись в отцовскую руку лбом, совершенно по-детски засопела в его темно-синий пиджак:

– Пап, я так тебя люблю. Я постараюсь.

– Хорошо. Письмо читать будешь?

– Пока нет, – Света смотрела на зажатый между его пальцами потертый листок и чувствовала, что, прикоснувшись к нему, начнет плакать и не сможет остановиться. – Потом обязательно почитаю. А пока мне нужно просто все это попробовать уместить в своей бедной голове. Спасибо, пап, что рассказал. Для меня это очень важно.

Отец и дочь поднялись со скамейки и неторопливо двинулись к выходу со школьного двора.

– Па, ты счастлив с ней, да?

– Да.

– А разве так бывает?

– Бывает, дочь! Бывает, – Михаил Степанович улыбнулся с мечтательным выражением человека, который добрался до вершины, сбросил груз и, чувствуя, как ноют утомленные мышцы, не торопясь осматривает затянутую дымкой панораму. – Я был очень счастлив с твоей мамой. Она была восхитительная женщина и родила мне сына и дочь. Потом я состарился и привык быть один. Думал, так будет всегда, – наука, знаешь ли, отличная соперница любви… Но тут появилась Аля… И оказалось, что счастье может быть не таким, как ты его себе придумал, или спланировал, или назначил… Совсем другим – но от этого не менее настоящим.

Мимо них прошла небольшая компания ребят – по виду младшие школьники. Оживленно переговариваясь, они направились к спортивной площадке, и Михаил Степанович, перехватив взгляд, который бросила на детей Светлана, спросил:

– А что же Пьер, как он переносит разлуку? Скоро приедет навестить тебя?

– Сейчас никак, у него очень много работы. В этих комиссиях Евросоюза все гораздо сложнее, чем даже когда у тебя свой бизнес.

– Скучает, поди, бедняга! Значит, ты в сентябре закроешь дом на ключик и вернешься в Брюссель?

– Ох, пап, не знаю… А ты что, хочешь сюда переехать?

– Нет-нет. Нам очень удобно в Москве, рядом с университетом. Но ко мне тут обратились друзья с одним предложением, – начал было Михаил Степанович, но Светлана, ускоряя шаг по направлению к калитке, уже не могла сдерживать нетерпения и перебила отца:

– Па, давай потом продолжим, ладно? Прости, но сегодня так много дел… О, а вот это к нам! – и махнула рукой в сторону подъезжающей машины.

Глава 21

Стол на веранде был накрыт белоснежной скатертью, уставлен хрусталем и фарфором, и Марина, с удовольствием глядя на получившийся натюрморт, сказала:

– Вот чего за границей особенно не хватает – так это наших застолий, классических, домашних.

– Вы давно живете за границей? – поинтересовалась Альбина.

Ее симпатия к интересной седовласой даме, с первых секунд знакомства ловко бросившей ей спасательный круг светской беседы, укреплялась с каждой минутой.

– Двадцать лет, почти треть жизни уже, – отозвалась Марина.

– И муж иностранец?

– Нет, муж наш, из Питера.

– Как интересно! А как вы познакомились?

– Я приехала в Питер с подругой, на пару дней, погулять по музеям. А вечером пришли в какой-то модный в те времена английский паб на Невском и познакомились, – Марина неспешно раскладывала у каждого прибора сложенные уголком салфетки. – Он инженер, в то время уже жил в Праге и работал в большой пивоваренной компании. В Питер приехал повидать своих и в командировку, он тогда консультировал на «Балтике». Ну и как-то закрутилось.

Надя слушала рассказ матери и наблюдала, как Альбина внимательно ловит каждое слово. Это Маринино качество – рассказывать самые простые истории так, что от них невозможно оторваться, – она помнила с детства.

«То ли в голосе дело, то ли в том, как она при этом смотрит, но вот правда же – Шахерезада», – думала Надя.

– Знаете, я вас слушаю и думаю, что туристы вас, наверно, обожают. У вас голос какой-то завораживающий, слушала бы и слушала, – озвучила Надины мысли Альбина.

– Да? Спасибо, – Марина смеялась. – Мне это много раз говорили. И друзья, и туристы. Я, наверно, и мужа своими сказками завлекла. Он у меня молчаливый товарищ, а слушать мою болтовню очень любит. А как вы познакомились с Михаилом Степановичем?

– О, очень просто. Я писала научную работу и обратилась к нему за консультацией, потому что в его области разбираюсь плохо. Потом попросила его еще об одной консультации. Потом пригласила в рецензенты. А теперь вот живем вместе, уже около десяти лет. Только в нашей паре Шахерезада – это он, – Альбина стояла у старого буфета, сложив руки на груди, и говорила негромко, с легкой улыбкой.

– Мне кажется, там, где собираются симпатичные друг другу люди, истории никогда не заканчиваются. Правда, Надя? – Марина повернулась к дочери, но та не успела ответить, потому что по двору мелькнули несколько фигур, на крыльце раздался топот, и в отворившуюся дверь разом вошли Светлана, за ней – Михаил Степанович, художник Митя в тесной черной футболке, открывающей сложно татуированные мускулистые руки, Вадим и Маша.

– О, как здорово! Вы все разом! А Лешка где?

– Леша машину закрывает и несет сумку, – ответила Маша. – Они с Майей Васильевной сейчас придут.

* * *

Новоприбывшие разбрелись осматривать дом, отстал только Леша. Пользуясь тем, что его пышноволосая подружка Маша внимательно слушает рассказы художника Мити о повседневной жизни пансиона, он потянул Светлану в сторону и, почти прижав ее к стене коридора, сказал:

– Нам надо поговорить.

– Леш, ты с ума сошел? Что за тайны? – Светлана смотрела на него строго, хмуря темные брови, на ее щеках загорелся нервный румянец.

– Ты прекрасно знаешь, о чем я. Свет, я не могу больше. Я от тебя с ума схожу. Скажи, что у нас все будет.

– У нас ничего не будет, – прошипела она возмущенно, стараясь, чтобы ее не услышали ни с веранды, ни из гостиной, куда переместилась импровизированная экскурсия. – Никогда ничего не будет.

Леша схватил ее за руку, и она вздрогнула. Электричество в них, что ли, в этих двадцатилетних парнях с их тонкой гладкой кожей, с этими горящими глазами. От одного прикосновения в жар бросает.

– Леша, ты немедленно отпустишь мою руку и больше никогда ко мне не прикоснешься, – тихо и яростно отчеканила Светлана. – Никогда, ты понял?

– Это из-за Маши, да? – он тоже старался говорить тихо, но напряжение между ними было такое, что каждую секунду казалось: вот сейчас сорвется на крик. – Свет, она мне не нужна совсем. Просто глупая девчонка. Я люблю тебя. Я на все готов. Я хочу, чтобы ты стала моей женой.

– Леша! Ты меня на двадцать лет моложе! Ты сын моей подруги! Ты сошел с ума, и у тебя это пройдет. Понимаешь? Это помешательство!

Леша снова коснулся ее руки, и Света чуть не вскрикнула.

«Да что же это со мной, в самом деле?» – паника уже мешала дышать.

– Ребята? – возникший в коридоре Митя посмотрел на них с интересом.

– Да, Мить! – очень громко откликнулась Света и улыбнулась художнику. – Как вы там?

– Ну как, – слегка удивленно ответил Митя, растягивая слова и осматривая взволнованного, напряженно вытянувшегося у стены Лешу и раскрасневшуюся Светлану. – Я провел твоих гостей по дому, объяснил им, куда смотреть, и уже готов ухаживать за тобой, моя радость.

– Чудесно! Пойдемте на веранду. Наверно, уже пора садиться. Леша?

Молодой человек, словно очнувшись, тряхнул головой и сказал:

– Да, конечно. Иду.

– Только сначала на кухню, надо напитки забрать, – Митя пошел вперед вальяжной походкой уверенного в своей привлекательности мужчины, и Света, не оглянувшись на Лешу, двинулась за ним.

В слишком тесной для большой компании кухоньке на небольшом столе стояли многочисленные бутылки.

– Ого! – радостно присвистнул Митя и, картинно поигрывая мускулами, начал азартно перебирать разномастные сосуды и читать этикетки. – Может быть, пока высокое собрание изучает дизайн интерьеров, мы выпьем аперитив? Молодой человек?

– Нет, спасибо, – мрачно отозвался Леша. – Я за рулем.

– А мне налей, Митя, – решительно сказала Света.

– Мадам! Ваш подход меня радует! – обрадованный Митя немедленно полез в кухонный шкафчик и, достав две разномастные рюмки, плеснул в них «бехеровки» из овальной бутылки темного стекла.

Светлана, быстро чокнувшись, опрокинула рюмку и сразу протянула ее снова:

– Еще!

Митя удивленно поднял брови, но без возражений налил. Леша молча вышел из кухни.

– Проблемы с молодым человеком?

– Ну что ты, Митя, какие у меня могут быть с ним проблемы, – рассмеялась Светлана. – Все прекрасно. Просто прекрасно, дорогой.

– Еще одну?

– Ну давай, – кивнула Света. – И пойдем уже, там стол накрыт.

– Несомненно, мы пойдем. Прямо сейчас, – Митя притянул к себе Светлану и медленно, со вкусом поцеловал. – Наконец я могу себе позволить то, о чем мечтал с весны.

На этот раз электрического удара не случилось, но на поцелуй Света ответила с удовольствием: судя по всему, репутацию опытного соблазнителя Митя заработал честно.

– Ох, Митя, Митя… – она взглянула на него поощрительно, но высвободилась из объятий. – Пойдем, а то нас застукают.

* * *

– Давно у нас не было такого большого сбора, – сказала Света, оглядывая стол.

Она выглядела очень оживленной: глаза горели, глубоко расстегнутая белая рубашка подчеркивала смуглую яркость кожи. Леша, которого посадили рядом с Машей прямо напротив хозяйки дома, старательно отводил взгляд.

– Да, как в старые добрые времена, – зычно откликнулся Михаил Степанович. – Ну что ж, друзья, прошу поднять ваши бокалы и отпраздновать успех художественного пансиона, который придумала и открыла моя дочь! За успех Светланы и Нади!

Звон бокалов, стук столовых приборов и застольные разговоры заполнили старую веранду. За окном уже начинались сумерки, и круглая лампа с абрикосовым абажуром с кисточками отражалась в промытых стеклах ажурных окон.

Майя Васильевна, сидевшая между Вадимом и Машей, секунду раздумывала, с кем из соседей по столу затеять разговор, и рассудила, что лучше начать с девушки. Сын пока пусть займется Надей, ее надо любой ценой возвращать в лоно семьи.

– Машенька, а чем вы занимаетесь? Учитесь? – ласково спросила вдова у девушки, которая едва притронулась к положенному на ее тарелку салату.

– Да, учусь, – кивнула Маша. – На филологическом. Мы с Лешей на сачке познакомились.

– Ой, как интересно, – Майя Васильевна с непринужденностью опытной светской львицы пропустила незнакомое слово мимо ушей. Она нечасто общалась с молодыми девушками, но была уверена, что найти универсальную тему не составит труда. – И чем же вы занимаетесь?

– Учусь, – с некоторым удивлением повторила Маша. – На третьем курсе.

– Да-да, конечно, – слегка смутилась вдова и объяснила: – Я имела в виду вашу сферу интересов – вы ведь, наверно, изучаете литературу? Русскую?

– Ну, Пушкина я люблю, – рассеянно ответила девушка, пытаясь угадать, что случилось с Лешей, который по дороге в Кратово был оживлен и весел, а сейчас как будто отключился от происходящего за столом.

«Он думает, мне тут очень интересно с этим старичьем? – возмущалась про себя девушка. – Только этот патлатый вроде ничего выглядит, да и он какой-то…»

– Пушкина! – озадаченно кивнула Майя Васильевна, которой казалось, что у студенток филологического должны быть более оригинальные вкусы. Впрочем, Пушкин – это всегда хорошо. – И чем же вы планируете заниматься после университета?

– Ну, пока не решила, – призналась Маша. – Может, пойду к отцу в офис, пресс-секретарем каким-нибудь. А может, всерьез займусь цифровым искусством.

– Простите, чем? – Майя Васильевна не донесла до рта вилку с изящно наколотым кусочком огурца.

– Ну цифровым искусством. Рисую я, на компьютере. Иллюстрации всякие. Ну, это для другого поколения, конечно. У меня даже родители не очень понимают, чем я занимаюсь, а уж они у меня помоложе, конечно, – и Маша отвернулась к Леше, не обращая внимания на застывшую от неожиданного удара под дых Майю Васильевну.

– Леш, а этот парень с тату – он здесь кто?

– Не знаю, – остервенело процедил Леша. – А почему ты спрашиваешь?

Его недобрый взгляд обрадовал Машу: «Ревнует! Ура!» И, напустив на себя подчеркнуто невинный вид, она хлопнула ресницами:

– Да нет, я просто так спрашиваю. Он ведь не родственник?

– Нет. Работает тут в пансионе, наездами, какие-то уроки детям дает, – и Леша повернулся к сидящей слева от него Марине. – Ба, какой ты молодец, что приехала!

– Спасибо, Лешик, – Марина тихонько сжала его руку, с нежностью ощущая крепкую гладкость кисти своего взрослого внука.

– Знаешь, мне кажется, давно было пора, правда?

– Тебе не кажется. Но время настало только сейчас, – Марина подмигнула ему. – А мне кажется, твоя девушка скучает.

И, слегка наклонившись вперед, обратилась к Маше:

– Маша, вы же собираетесь с Лешей на выставку Вадима Игоревича? Там очень интересно!

– Кстати, о выставке! – радостно подхватила тему Майя Васильевна. – Ее тоже нужно отпраздновать! Это успех, большой успех!

Вадим слегка нахмурился и взъерошил волосы, но все же не сумел сдержать улыбку и обернулся к Наде, приветственно поднимая бокал. Надя ответила ему улыбкой, чокнулась и чмокнула мужа в щеку.

– Спасибо, друзья! Приглашаю всех на выставку, – сияющий Вадим чокался со всеми, кто тянулся к нему своими бокалами, и, дождавшись относительной тишины, громко сказал: – У меня есть объявление. Мне предложили провести еще одну выставку, в декабре этого года. И я хочу пригласить Надю стать участницей этого проекта.

Он повернулся к жене, которая смотрела на него снизу, запрокинув лицо, и от неожиданности никак не реагировала на его слова.

– Вадим, как здорово! – голос Марины, обычно мягкий и глуховатый, помолодел от радости. – Какая прекрасная идея!

Надя уже улыбалась смущенно, и Вадим, видя ее растерянность, обнял жену за плечи и сказал, обращаясь ко всем:

– Мы на днях поедем к куратору, покажем Надины работы и решим, как лучше все устроить. Да, дорогая?

Майя Васильевна поджала губы и изобразила глубокую задумчивость. Взглянув на нее, Надя подавила легкую панику и кивнула:

– Конечно, Вадь. Просто это так неожиданно.

– Отлично, пап. Круто, – солидно кивнул отцу Леша и тут же беспокойно посмотрел на Свету.

Она вдруг как будто погасла, опустила голову и рассеянно смотрела на тарелки с разворошенными закусками. Михаил Степанович тоже обратил внимание на дочь и громко, в своей лекторской манере, объявил:

– Ну, раз Наденька будет занята подготовкой к выставке – и она, я уверен, получится блестящей, – у Светы осенью появится свободное время, – он мастерски интонировал и расставлял в речи выразительные паузы, каких уже не делают в наше время. – И у нас с Альбиной тоже есть деловое предложение. В конце концов, пока ваш пансион будет закрыт, нужно использовать освободившийся творческий потенциал, верно я говорю?

Альбина мягко улыбнулась профессору, а Света обеспокоенно поинтересовалась:

– Пап, ты о чем?

– Светлана, – торжественно ответил он, – мы с Альбиной хотим тебе предложить сотрудничество с одним очень приличным колледжем, которые организовали наши друзья. Дело там поставлено хорошо, и ты со своим свободным, а главное – современным французским языком будешь там очень полезна. О деталях с ними будет легко договориться, я дам все контакты.

Светлана еще не успела стереть с лица удивленное выражение, а Леша уже говорил ей:

– Вот это класс! Будешь работать в Москве! Света, как здорово! Правда же?

– Да тебе-то что? – вдруг не выдержала Маша. – И какая она тебе Света? Она же в матери тебе годится.

Светлана, Надя и Майя Васильевна уставились на молодую пару с ужасом, а длинноволосый художник Митя радостно заржал, наслаждаясь мизансценой.