Текст книги "Забытые крылья"

Светка достаточно скептически отнеслась к Надиному плану выйти замуж на втором курсе, да еще и за одноклассника по художественной школе Вадьку Невельского, с которым они были знакомы с двенадцати лет.

– Куда ты спешишь? Тебе обязательно надо за него замуж?

– Свет, я люблю его. Он из хорошей семьи, стабильной, не то что у меня дома с Мариной. Мы рисуем оба, понимаем друг друга с полуслова. Я семью хочу.

– Залетела, что ли?

– Нет! – возмущенно отмахнулась Надя. – У нас все будет как положено.

– А жить где будете? У Невельских?

– Нет, что ты. У нас. Так всем проще. Мы среднюю комнату уже отдали Вадьке под мастерскую, а в моей живем.

– А Марина?

– Да что Марина? Она, как обычно, собой занята. Но говорит, что всем поможет, чем только сможет, – Надя недоверчиво вздернула правый угол рта. – Вот и посмотрим.

После свадьбы Надя перестала приезжать в Кратово. Она с головой погрузилась в созидание семьи, да и необходимость снимать дачу отпала – у Невельских была своя. Света, которая теперь жила в Москве, училась и активно тусовалась, куда-то запропала. Теперь она появлялась в заполненной хлопотами Надиной жизни необязательным пунктиром, а потом и вовсе исчезла, уехав за границу до нынешней весны, когда умерла бабушка Галина Дмитриевна.

Если люди дружат всерьез, то и двадцать лет спустя, встретившись, продолжают разговор с того места, на котором расстались. Происшествия, случившиеся за долгую жизнь, не меняют человеческой сути. Друг детства видит во взрослой солидной даме все ту же сметливую соседку по парте, которая давала списать математику, а в прошедшем огонь и воду суровом дядьке за сорок – предмет тайного обожания всех девочек класса.

Света вернулась и опять, как в детстве, стала для Нади глотком свежего воздуха. Сбежать от неприятностей последней весны именно к ней, именно в Кратово было удивительным подарком судьбы.

* * *

«Без Светки я бы пропала, наверно, – размышляла Надя, мчась в любимой машине по вечернему шоссе. – Я могла бы, конечно, сбежать от Вадима в Сокольники, но это было бы совсем не то. Все осталось бы по-прежнему: ездила бы каждый день на работу, вечерами скучала… Рисовать там невозможно. Глядишь, через неделю и вернулась бы, просто по инерции. Другое дело Кратово…»

Это лето, наполненное разговорами об искусстве, общением с детьми и художниками, чтением и рисованием, которое она забросила еще в юности, стало и отдушиной, и отрезвляющей пощечиной для Нади. Она наконец взглянула на последние двадцать лет своей жизни как будто со стороны – и теперь не понимала, как продержалась так долго без капли творчества, в суровой упряжке «солидной» работы и брака, который, конечно, начался с юношеской любви и страсти, но постепенно закоснел и стал рутиной. Это только в романах супруги сочатся нежностью до гробовой доски. В реальности после пары десятков лет, проведенных вместе, хорошо, если хватает энтузиазма на совместное селфи. Если бы успех пришел к Вадиму раньше… Хотя какой смысл думать об этом сейчас? Главное в другом. Когда Надя наконец захотела понять, что же нужно ей самой, – ответ пришел на удивление быстро. Надю по-прежнему тянуло на ту дорогу, с которой она свернула в юности.

Знаменитый психиатр несколько лет твердил ей: «Чтобы победить клептоманию, нужно полностью изменить жизнь, снизить уровень стресса». Это казалось невозможным, пока она не достигла дна. И вот спустя всего полгода после того, как за ней лязгнула дверь КПЗ, жизнь действительно изменилась. И что самое интересное, выиграла от этого не только Надя – выиграли, похоже, все. Она перестала обеспечивать семью – и у Вадима, как по мановению волшебной палочки, вдруг появились предложения. Леша, мечтавший и поскорее повзрослеть, и увидеть мать более счастливой, радовался за нее вполне искренне, а в бытовом плане устроился мгновенно. Сама Надя, словно напоенная кратовским светом, ароматами сада, красок и дождя, снова стала собой. Такого чувства свободы у нее не было, пожалуй, никогда. Только порой мешала назойливая мысль: «Все же я замужняя женщина… Странно так жить…»

Надо что-то решать с их браком, но что? Надя крутила и так и эдак, но не могла ответить. Даже если у Вадима ничего не было с Ленкой… Лучшая подруга, какая пошлость, господи… И пусть он правда ей не изменил, прежние отношения все равно невозможны. В Наде как будто что-то надорвалось. Ей хотелось если не романтической любви, то хотя бы легкого трепета, веселья, искреннего взаимного интереса. Нельзя же жить, как роботы, – пашут рядом, каждый по своей программе, а связывает только быт. Многие так и живут, даже не задумываясь, как это страшно – функционировать без настоящей близости, любви и тепла, да еще в те годы, когда все долги розданы и можно пожить для себя – хоть немного, пока не наступит грозная и тяжелая старость.

Надя точно знала, что брак в последнее время (кстати, интересно, какое: три года, пять, десять?) не приносил ей счастья. Было тягостно думать о возвращении в старые рамки, пусть даже внешне вполне симпатичные: спокойный уютный дом, приличная работа, муж, с которым знакома сызмальства, ее первый мужчина. И единственный. Надя хмыкнула: «Вот вроде бы я современная женщина, а прожила всю жизнь с одним-единственным мужиком. Ни тебе измен, ни разводов – состарюсь, даже вспомнить нечего будет». Развеселившись от этой мысли, она начала прикидывать, с кем могла бы закрутить роман… И ничего не придумала. Вадим заслонил собой весь горизонт – может, и правда попробовать восстановить то, что еще не до конца разрушено?

Сейчас ясно одно: кратовская передышка заканчивается.

«Вот провожу маму и буду думать всерьез», – решила Надя, подъезжая к воротам кратовского дома.

Глава 14

– Ну, как прошло?

– Все хорошо, Светик! Так все хорошо… Я и не верила, что так может быть, – Надя устало улыбалась и смотрела на подругу светло и растерянно.

– А я не сомневалась, что все так и будет! Она же твоя мать. И ты теперь сама мать. Вы просто обязаны были помириться! – Света крепко обняла Надю, и та благодарно потерлась носом о крепкое плечо подруги.

«Духами не пахнет», – отметила она машинально.

– Ну и как там Марина?

– Да отлично. Хорошо выглядит, бодрая. Устала, конечно, с дороги, но еще ждет сегодня вечером свою Ларису.

– Сильно изменилась?

– Поправилась немного, но вообще я ожидала, что она будет выглядеть старше. А ей навскидку ну лет пятьдесят пять, наверно. Стриженая, аккуратная, в общем, типичная европейская женщина. И такая, знаешь, спокойная-спокойная. Мудрая… Совсем не похожа на вертихвостку, как ее бабушка все время называла. Может, остепенилась.

– Ой, да брось. Галине Дмитриевне угодить можно было, только если по струночке ходить. Марина – нормальная живая женщина, просто, чтобы это понять, надо было самой вырасти.

Они перебрались в гостиную, чтобы выпить ритуальную вечернюю кружку чая, и только тогда Надя обратила внимание, что на крышке рояля что-то белеет.

– Свет, что это там?

– А, это… Представляешь, нашла крылья! На ангельские похожи, правда? – Света подошла к инструменту и взяла в руки большие бумажные крылья, связанные между собой крестом из тонкой бельевой резинки. – Смотри, вот так надеваются.

Быстро просунув руки в петли резинки, Света сделала несколько медленных шагов туда и сюда, а потом замерла с торжественным выражением на лице. Надя прыснула:

– Свет, ну ты даешь. Как в детсаду на утреннике!

– Точно! Только не в саду, а в школе. У нас был спектакль, я играла лебедя, и Лидочка мне смастерила эти крылья. Ну, белое платье еще, носочки, чешки, все как положено.

Надя смотрела на подругу с нежностью:

– И где ты это нашла?

– Да забралась сегодня на чердак, искала новый реквизит вам для натюрмортов, – Света подошла к дивану и повернулась к Наде спиной. – Помоги снять.

Бумажные перья, аккуратно вырезанные из обычной писчей бумаги и наклеенные рядами, кое-где сохранили следы карандаша. Мелкие пятнышки старого пожелтевшего клея прятались в пышной сухой бахроме, а резинка, которую Надя аккуратно сняла с широких плеч своей взрослой подруги, стала жесткой от времени.

– А что за спектакль был?

– Ой, ну что-то сборное, с кучей персонажей, знаешь эти детские спектакли, куда тащат обязательно всем классом? Главная роль, какой-то принцессы, мне, конечно же, не досталась. Я играла одного из лебедей. Мама была так недовольна, что даже на спектакль не пришла. А Лидочка ужасно мной гордилась. Пришла нарядная, села в первый ряд, в белом кружевном воротничке и с брошкой. И сказала мне очень важно, как будто в космос отправляла: «Ты, Фоня, не смотри, что крылья у тебя бумажные. У человека главная сила – в сердце. С настоящим-то сердцем и на бумажных крыльях взлетишь».

– Фоня… Тебя ведь никто так не звал, кроме нее, да?

– Ага. Мама страшно бесилась, но Лидочку было не переделать, – Света провела рукой по шуршащим крыльям. – Заберу их к себе, рука не поднимается снова на чердак убирать.

* * *

Детский крик раздался как будто над самым ухом – и Надя подпрыгнула в своей постели. Метнувшись из комнаты, она увидела в коридорчике у кухни напуганную Лизу: та плакала, широко разинув рот.

– Лиза, что с тобой? Детка, что ты?

Надя прижала ребенка к себе, быстро ощупала руки и ноги – все в порядке.

– Там, там… – девочка плакала, вздрагивая всем телом, и показывала рукой в сторону кухни. – Там привидение, да?

Не отвечая, Надя метнулась в темноту и увидела белую фигуру с крыльями, которая сидела на полу, привалившись к стене.

– Свет! Света!

Она и сама на миг испугалась, но потом узнала запах перегара, и страх мгновенно сменился яростью. Злобно зашипев, Надя бросила безвольную Светину руку и поспешила обратно в коридорчик к Лизе.

– Детка, все нормально. Это не призрак, это шутка. Светлана Михайловна…

– Это она? – Лизины глаза в темноте казались черными провалами, а распущенные длинные волосы делали ее похожей на маленькую Панночку.

– Да, она. В темноте мы с тобой тоже на призраков похожи, – Надя говорила весело, стараясь приободрить испуганную Лизу. – А ты зачем спустилась?

– Водички попить, – девочка снова всхлипнула. – Нельзя, да?

– Конечно, можно. Подожди здесь, только свет не включай, чтобы глазам не было больно. Я сейчас принесу.

Надя, усадив девочку на диван в гостиной, через минуту вернулась со стаканом воды.

– Заведем кувшин со стаканами в вашей спальне, чтобы тебе ночью не ходить.

– А что со Светланой Михайловной? – зубы Лизы выбивали легкую дробь о стекло стакана, и Надя обняла ее покрепче.

– С ней все хорошо, она просто так шутит.

* * *

Уложив Лизу, Надя спустилась на первый этаж и прошла на кухню. Света в пижаме и с крыльями за спиной по-прежнему сидела, свесив голову между расставленных колен, и, по-видимому, спала.

«Ненавижу, – устало подумала Надя. – Не могу. Нет, я ее не потащу».

Она вдруг почувствовала себя собственной бабушкой, Галиной Дмитриевной, презрительно смотрящей на напившегося деда. Надя чувствовала, как ее лицо само собой сложилось в брезгливую гримасу, как сдвинулись брови, напряглись крылья носа, поджались губы…

«Нет, так нельзя. Вдруг она тут до утра просидит. Нельзя, чтобы дети это видели».

Надя, решительно подойдя к подруге, сильно встряхнула ее. Света замычала и помотала опущенной головой.

«Самой мне ее ни за что не поднять, она же больше меня весит», – чертыхаясь и не скрывая от себя поднявшегося со дна души отвращения, Надя толкнула Свету на стену.

Та подняла голову, но глаз не открыла.

«И не думает просыпаться! Какая гадость так распускаться!»

Надя резкими движениями начала снимать со Светы жалобно шелестящие ангельские крылья. Та глухо застонала и попыталась что-то сказать, но Надя молчала, боясь, как бы не закричать от напряжения и злости.

Наконец сняв с пьяной подруги крылья, Надя без сил упала на табуретку.

«Как это вышло? Ведь я ее оставила совершенно нормальной… Как можно так напиться за какие-то три часа? – бессмысленные мысли ползали по кругу, не принося облегчения. – Какой-то бред, с какой стати Светка… Может, это развод ее так расстроил?»

– Надюш, – свистящий шепот раздался так внезапно, что Надя вздрогнула.

– А, очухалась? Отлично. Давай-ка топай наверх, – откликнулась она негромко, но жестко.

– Надюш, ты сердишься? – виновато проныла Света.

– Я не просто сержусь. Я в ярости. Ты вообще с ума сошла, что ли? Ребенка напугала. Марш в кровать! – Надя слегка повысила голос, и Света послушно завозилась, поднимаясь с пола.

Ей пришлось встать на четвереньки и опереться на стул, но в целом она двигалась лучше, чем можно было предположить по недавней картине, и уже через пять минут Надя успешно доставила кренящуюся то в одну, то в другую сторону подругу до спальни на втором этаже.

– Чтоб лежала тихо! И до утра из комнаты ни ногой, – приказала она на ухо Свете.

Спустившись, Надя решила проверить кухню. В мусорном ведре под раковиной поблескивало длинное прозрачное горлышко, и Надя вдруг подумала, что видит уже не первую опорожненную водочную бутылку, хотя официально считается, что Света не пьет крепкий алкоголь.

В остальном на кухне был полный порядок. Надя поискала глазами рюмку и не нашла.

«Она что, из горла?.. – и, бессмысленно уставившись на бумажные крылья, тяжело вздохнула. – Надо выпить снотворное».

* * *

С удовольствием приняв душ и забравшись в постель, Надя взяла с тумбочки картонную коробку с подарком матери и бережно достала хрустальный колокольчик. Прозрачность и хрупкость маленького предмета завораживали.

«Мама всегда делает совершенно непредсказуемые подарки», – подумала Надя и, придерживая пальцем язычок, чтобы не дать колокольчику зазвенеть, легонько покачала хрустальную чашечку.

Какой огромный, длинный, важный был сегодня день. Сколько в него всего поместилось. А завтра еще – выставка Вадима.

«И я пойду на нее с мамой», – подумала Надя и провалилась в черное, теплое, мягко шелестящее одеяло загородного сна.

Глава 15

День, которого Вадим Невельской ждал половину своей сорокадвухлетней жизни, начался совершенно так же, как другие. Возможно, отражение сегодняшнего триумфатора в чьих-то любящих глазах помогло бы сделать это утро особенным – но Вадим проснулся один. Пристально разглядывая себя в зеркале в ванной, он удивился суровому выражению своего лица. Внутри тоже все было тихо – ни особого волнения, ни вполне уместной в такой день радости. А ведь сегодня в центре Москвы наконец открывалась его персональная выставка – долгожданная, заслуженная, та, которая должна была состояться гораздо раньше.

Сын известного, всенародно признанного и обласканного властью художника Игоря Невельского, Вадим занимался искусством с раннего детства и никогда с этого пути не сворачивал. За домашними уроками последовали художественная школа, занятия в студии с отцом, с педагогами, потом – поступление в Суриковский институт, получение диплома… И женился Вадим на девушке из художественной среды: с Надей они познакомились, стоя за соседними мольбертами на уроках в художке, когда им было по двенадцать лет.

Но логичной и гладкой, как у отца, карьеры у Вадима не получилось. Конечно, виновато было время: в девяностые, когда он получил диплом художника, всем стало как-то не до искусства, люди в основном стремились заработать денег, да побольше. Связи отца, которые в советское и даже раннее постсоветское время еще обеспечивали вполне прочную и комфортную сеть для решения практически любых семейных задач, постепенно ослабели. Звание лауреата Государственной премии потускнело. Игорь Павлович был уже пожилым человеком и к тому же работал в реалистическом стиле, который совершенно не интересовал сына. А абстрактные полотна Вадима не были по вкусу ни старой, уходящей со сцены партноменклатуре от искусства, ни почему-то новым галеристам, которые азартно зарабатывали на русской классике и нонкомформистах советского периода.

Двадцать долгих лет Вадима только изредка, по дружбе приглашали на сборные выставки с одной-двумя картинами. Но, несмотря на полное отсутствие заработков и признания, он оставался художником и неутомимо писал, поскольку был убежден, что такая верность себе и искусству рано или поздно будет вознаграждена. И эта политика оправдала себя: день его триумфа наконец настал.

Он собирался приехать в галерею к трем, чтобы в сотый раз все проверить, проконтролировать развеску, таблички, раскладку каталогов – и еще пару дополнительных часов полюбоваться строгими линиями светлых стен и подышать воздухом, который, казалось, дрожал, пронизанный энергией крупных ярких букв на афише: «Вадим Невельской. Пульс времени». Это его день. Его успех. Он его заслужил.

Даже мама, капризная вдова лауреата Госпремии, понимала это и согласилась сегодня приехать в галерею на такси одна, хотя обычно требовала сопровождения своей персоны. Закончив бриться, Вадим налил кофе и начал прикидывать, во сколько лучше заказать матери машину, как вдруг зазвонил телефон. «Лена Токарева», – сообщил оживший дисплей.

– Черт, как я забыл, – сокрушенно нахмурившись, Вадим ответил на вызов. – Да?

– Вадик, привет! – радостный, полный жизни голос Лены так и звал улыбнуться. – Я звоню тебя поздравить с твоим большим днем!

– Ленчик, спасибо большое! – он вдруг ужасно обрадовался этому поздравлению, но тут же спохватился: Лену на вернисаж звать было никак нельзя, и голос стоило бы контролировать получше.

– Спасибо – и все? Ты меня не приглашаешь?

– Как же, разумеется, приглашаю. Давай завтра? Во сколько тебе удобно?

– А мне как раз удобно сегодня, – с лукавым нажимом, слегка нараспев произнесла Лена.

– Ленчик, прости, сегодня ну никак. Открытие, будут галеристы, пресса, потенциальные покупатели, я там буду носиться как угорелый и не смогу тебе уделить ни минуты. А вот завтра днем, да? Давай ты приедешь и я проведу для тебя персональную экскурсию, договорились?

– Вадик, ну что ты из меня делаешь дуру? Сегодня вернисаж, я ведь знаю. И, видимо, там будет Надя, так? – совершенно другим тоном спросила она.

– Лен, да. Она там будет. Ну как ей там не быть, сама подумай.

– Ну понятно. И после всего, что было, нам с ней видеться нельзя.

– Лен, прошу тебя, не надо, не начинай. Как ты себе это представляешь?

– Никак. Я себе это представляю никак. И что, потом вы вместе поедете домой, да?

– Нет, не поедем. Она заглянет на час-другой, потом поедет, наверно, в свое Кратово.

– Вы что, не договорились сегодня вместе ночевать? – ее интонация слегка окрепла, и Вадим обрадовался, что ему, кажется, удалось избежать истерики.

– Нет, мы не договорились. Между нами все по-прежнему, она там, я здесь, – Лена никак не реагировала, и Вадим осторожно спросил: – Ну как, мы договорились? Во сколько завтра?

– Слушай, я не знаю пока, – задумчиво протянула Лена. – Мне надо с детьми что-то решить. Давай вечером созвонимся? Ты когда вернешься?

– Ну смотри, там начало в пять, часа на три-четыре я точно задержусь, – зачем-то подробно начал описывать свои планы Вадим и осекся. – Давай наберу тебе в десять?

– Да, давай, – Лена явно уже справилась с негативными эмоциями и снова зажурчала ласково: – Хорошо, я буду ждать.

– Я обязательно позвоню! – стараясь не выдать облегчения, воскликнул Вадим. – Целую тебя!

– И я тебя целую, милый. Удачи тебе сегодня! Ты ее заслужил.

«Все-таки у Ленки золотой характер, – думал Вадим, снова рассматривая себя в зеркале. – И красивая, и с сексом полный порядок… Жаль, что на роль музы ну никак не тянет. Вопрос, как ей это объяснить…»

* * *

Вадим быстро прошел по блестящим мраморным плиткам светлого пола и застыл у большого деревянного портала на входе в анфиладу выставочных залов.

Одетый по цеховому обычаю художников в черное с головы до ног, он выглядел силуэтом, наклеенным на залитый равномерным светом бело-серый архитектурный тромплей[1]1
  В живописи – изображение-«обманка», настолько достоверное, что зритель может принять нарисованный предмет или уходящую вдаль перспективу за настоящие.


[Закрыть]. Поджарый и собранный, с поднятым подбородком и прищуренным внимательным взглядом, он напоминал некрупного хищника, готового сорваться за убегающей добычей, настигнуть ее в один прыжок и утолить наконец мучительный голод. Он насыщался атмосферой галереи за пару часов до вернисажа, дышал предчувствием успеха, предвосхищением живого гула, которым скоро наполнят это пространство зрители, обсуждающие его картины.

– Вадим Игоревич! – Маргарита окликнула его из дальнего конца зала и пошла к герою дня, помахивая рацией в руке с безупречным маникюром.

Арт-менеджер, то есть специалист по раскрутке талантов, появился у Вадима совсем недавно. Через пару недель после того, как Надя умудрилась продать большую серию его работ страховой компании, в которой работала много лет, а потом внезапно уехала из дома, Вадиму позвонили и назначили встречу в кафе. Он неохотно выходил из дома, а встречаться с кем-либо после отъезда Нади и вовсе не думал, но звонившая сообщила, что занимается арт-банкингом и курирует коллекции клиентов сразу нескольких крупных финансовых структур. И это меняло дело.

Маргарита Гант оказалась энергичной, очень ухоженной женщиной чуть за тридцать, с умным и необычно цепким взглядом. Она родилась в соседней стране, которая еще совсем недавно считалась братской, образование получила в Нью-Йорке, а карьеру решила делать в России. Здесь было много богатых людей, привлекательная внешность по-прежнему считалась совсем нелишним подспорьем в делах, а в ее беглом английском почти никто не мог уловить иногда так мешавший в Штатах легкий славянский акцент.

– Я помогаю VIP-клиентам нескольких банков управлять их художественными коллекциями: договариваюсь о выставках, сдаю в аренду значимым музеям, включаю в каталоги, предлагаю фондам и организую продажу, если это выгодно в данный момент и если владелец готов, – рассказывала Маргарита, сидя напротив Вадима в кафе и внимательно прощупывая его взглядом темных глаз. – Вы художник, вам не нужно объяснять, что от всей этой деятельности стоимость картины повышается, а значит, клиент получает именно то, что ему должен давать банк.

От нее исходил нестандартный, волнующий аромат, которого Вадим раньше никогда не встречал. «Либо очень редкие духи, либо уникальное сочетание собственного аромата и парфюма, рождающее личную ауру», – подумал он и кивнул:

– Да, конечно. Картина, висящая дома, – мертвая картина.

– Приятно говорить на одном языке, – улыбнулась она. – Так вот, я недавно заезжала по делам в страховую компанию, которая купила серию ваших работ. Картины мне понравились, но никто не мог назвать мне имя художника.

Вадим напрягся.

– Мне это показалось несправедливым, – отлично заметив его реакцию, напористо продолжила Маргарита. – Я уже давно думала заняться помимо своей основной работы личным продвижением художников. Жанр, в котором вы работаете, не очень популярен, но у меня есть опыт и связи, в том числе за рубежом, и я думаю, у нас может получиться очень интересное сотрудничество. Что вы об этом думаете?

«Если бы она хотя бы ненадолго перестала смотреть на меня, словно какая-то камера наблюдения, было бы гораздо проще», – подумал Вадим и медленно ответил:

– Хочется больше узнать о деталях.

– Конечно, – быстро кивнула она. – У вас есть еще работыпомимо серии «Пульс города», которую купила та страховая компания?

– Да, у меня в мастерской много работ.

– Для начала я бы на них посмотрела. Затем отберем, и, если материала будет достаточно, я организую фотосессию и предложу дружественной галерее провести выставку. Дальше будем действовать по ситуации – это могут быть и выставки, и прямые продажи, и в перспективе аукционы. Эта работа требует времени, но я привыкла действовать быстро. Вы будете платить мне процент от прибыли – а значит, я заинтересована в том, чтобы вы заработали как можно больше. Идет?

С того разговора прошло всего четыре месяца – и его первая в жизни персональная выставка уже была организована. За три недели до вернисажа Маргарита прислала Вадиму список «особых гостей», и он с трудом поверил в реальность происходящего. Маргарита Гант делала имя и себе, и ему – и делала это виртуозно.

– Марго! Вы сегодня как-то особенно восхитительны, – Вадим знал, что избитые комплименты прекрасно сочетаются с его хрипловатым голосом и богемной внешностью и с удовольствием говорил дамам то, что в устах любого другого мужчины звучало бы несусветной пошлостью.

– Спасибо, – она коротко улыбнулась, но голос ее остался деловым, – но сегодня ваш день. Хотите еще раз пройтись по залам? Время есть, – и, нажав овальную кнопку рации, арт-менеджер заговорила с кем-то из команды монтажа.