Текст книги "Забытые крылья"

Глава 37

Многие годы домашняя мастерская была вотчиной Вадима, а Надя в основном проводила свободное время в спальне. Справившись с хозяйственными хлопотами и поболтав с вечно чем-то занятым Лешкой, она усаживалась к маленькому угловому столику со стоящим на нем ноутбуком и бесконечно училась, коллекционируя разные сертификаты и дипломы.

В кровати с уютной лампой у изголовья Надя тоже постепенно привыкла быть одна: режим Вадима был непредсказуем, и чем дольше они жили вместе, тем чаще он смотрел в мастерской телевизор и засыпал там же, на большом разлапистом диване. Сейчас привычный порядок нарушился: Лешина комната опустела, мастерскую приходится делить – как много-много лет назад, пока Надя еще не бросила учебу в Суриковском институте. И даже в спальне они снова вместе.

Вообще-то Надя выросла в этой старой квартире на Плющихе – с певучими полами, окнами в частых переплетах и неуютной планировкой: три одинаковые прямоугольные комнаты выходили в длинный коридор, заканчивающийся узкой, как шкаф, кухней. Но почему-то полноправной хозяйкой здесь себя не ощущала. И сейчас, когда ей внезапно захотелось спрятаться от всего и от всех, Надя по привычке пошла в спальню.

Сил совсем не было, спину и плечи ломило, и она было прилегла – но уже через минуту поднялась и села. Почему-то не хватало воздуха. Надя сидела, напряженно подняв плечи и вцепившись в покрывало маленькими руками, и смотрела в белую стену перед собой.

Девочки. Нужны девочки. Но ведь невозможно написать картину, если у тебя внутри нет для нее материала. Искусство рождается не из красок, а из внутренних токов, импульсов, из шепота подсознания и внезапных озарений, из труда и боли, из раздумий, минут забытья и тревожного ощущения беспокойного живого бремени, которое готовится появиться на свет, ворочается, растет и наконец рождается, принося облегчение и покой.

А сейчас Надя была пуста. Ей казалось, что внешняя оболочка ее тела сделана из тонкого фарфора и глаза, которыми она смотрит на себя изнутри, видят лишь посудное нутро – пустое, звонкое, бессмысленно хрупкое. Стукни карандашиком – получится звон. Из звона живопись не создашь…

«Что-то меня совсем унесло, – подумала Надя с неприязнью к своей слабости. – Надо собраться. Но как…»

Привычно потянув из кармана телефон, она пролистнула список вызовов и ткнула в нужный номер. Трубку сняли после двух гудков.

– Мам, привет! Можешь говорить?

* * *

Надя задумчиво шла по улице, засунув руки в карманы плаща. Неожиданный поворот в разговоре с матерью заставил ее выйти из дома, и теперь она с удовольствием вдыхала прозрачно-синий вечерний воздух и любовалась маслянистыми бликами фонарного света на пока еще пышной листве.

Маринина любознательность, постоянное жадное чтение чего угодно, от книг по философии до глянцевых журналов самого массового пошиба, сделали мать вместилищем разнообразной мудрости. Надя уже подзабыла эту ее манеру смотреть на любую проблему под совершенно оригинальным углом и была обескуражена внезапным вопросом.

– Где у тебя ближайший парфюмерный? – поинтересовалась Марина, выслушав сбивчивый рассказ дочери о девочках, пейзаже и угрозе, нависшей над выставкой.

– Наверно, на Киевской, там ТЦ, много магазинов… А что?

– Сходи туда и потестируй духи, – Марина говорила с такой убежденностью, что Надя подумала:

«Либо мама просто не поняла мою проблему, либо проблема у меня в голове».

– Мам, прости, конечно… Но духи? Мне не нужно сейчас.

– Мне кажется, что духи – это лучший вариант. Но можно, если хочешь, пойти в хороший магазин одежды, такой, где есть и кожа, и меха, и разные ткани, и там все потрогать, примерить. Чем разнообразнее фактуры и цвета, тем лучше. Можно даже в ресторан, но ты у меня не гурман, так что…

– Ты можешь объяснить? – осторожно спросила Надя.

– Да, конечно, – спохватилась Марина. – Это все работает на включение чувственности. Смысл в том, чтобы вернуть контакт с телом, с твоими чувствами, отвлечься от спешки, избавиться от ощущения того, что нужно что-то сделать к сроку, понимаешь?

– Расслабиться и получить удовольствие? – хмыкнула Надя.

– Ну примерно, – хихикнула Марина. – Я не буду тебе советовать тащить мужа в постель, с этим ты без меня разберешься. Главное – вот это направление. Помнишь, я тебе рассказывала про колокол? После долгого молчания его надо раззванивать. Потихоньку, потихоньку…

– Мам, ну вот как раз потихоньку сейчас – не вариант. Мне надо нарисовать быстро, понимаешь?

– Понимаю. Но если цветочек тянуть из земли руками, он не вырастет быстрее. Сначала тебе нужно заново научиться чувствовать себя. Услышать голос, говорящий изнутри – о том, какая ты, что несешь в себе, к чему тебя тянет, от чего тебе хорошо… И тогда появится голос для внешнего мира.

– Звучит, прямо скажем, необычно, – со скептической обреченностью произнесла Надя. – То есть ты предлагаешь…

Марина подождала секунду и продолжила за дочь:

– Я предлагаю идти и нагружать свои органы чувств самыми разнообразными и тонкими впечатлениями. Не спешить, смаковать, вдумываться в свои ощущения…

– Думаешь, сработает?

– Ну а что ты теряешь? Просто попробуй.

– Спасибо, мам. Действительно… что я теряю. Попробую.

– Эй, не клади трубку, скажи, как там у вас дела? Ты здорова?

– Да нормально в целом. Я здорова, как бык, не волнуйся. У Вадима тоже все хорошо. Только вот Леша беспокоит. Он расстался со своей Машей… – Надя помедлила, но мать, словно почувствовав незаконченность мысли, ждала. – И положил глаз на Свету.

– Ну что ж, у него хороший вкус, – легко рассмеялась Марина.

– Мам, ты с ума сошла, что ли? – мгновенно вскипела Надя, и Марина ответила уже совсем иначе, серьезно и веско:

– Надя, поверь мне. Маша простовата и грубовата. А Света – совсем другое дело. И хорошо, что это она, а не любая другая взрослая женщина.

– В смысле?

– В смысле, что Света с ним разберется и наставит на путь истинный. А другая могла бы воспользоваться…

Надя недоверчиво хмыкнула.

– А ты думаешь, Света… – и она оборвала себя. – Ой, не знаю, мам. Я беспокоюсь.

– Не думай об этом сейчас. Самое главное – это твоя живопись. Твой голос, который нужно вернуть. Все получится, обязательно, слышишь меня?

Как много лет в Надиной жизни не было никого, кто бы верил в нее так – полно, абсолютно, убежденно. За что бы она ни взялась.

«Мама», – тихо сказала Надя и улыбнулась замолчавшему телефону.

* * *

Мобильный зазвонил, когда Надя уже перестала различать запахи духов, которые ей давала «послушать» консультант с ярко-красной помадой на губах. На Надин вкус, ароматы были какие-то простоватые и слишком похожие, но озвучить это свое мнение она не решилась: эксперт из нее никакой.

Много лет Надя забегала в пахнущие помадой и пудрой, ярко освещенные огромные магазины только для того, чтобы купить крем одной и той же марки. Набор теней служил ей уже десятый год, а тушь и помаду она, конечно, меняла, но никогда не могла толком ответить на простой вопрос: «Какая вам нравится?» Она просто не помнила и каждый раз брала наугад: тушь коричневую, помаду неброскую. А духи использовала одни и те же, уже много-много лет, Issey Miyake. Вадим впервые подарил их ей еще во время беременности – и с тех пор она так и не смогла им изменить.

– Ой, простите, – Надя смущенно кивнула консультанту и ответила на вызов.

– Надежда, здравствуйте, это Павел Прохоров беспокоит.

– Здравствуйте, я вас слушаю. Что-то произошло?

– Нет, – слегка удивился он. – Вы мне звонили по поводу визитки Воронцова, я обещал перезвонить, и вот… Скажите, мы можем увидеться?

– Вы меня вызываете? – медленно, севшим голосом уточнила Надя.

– Нет, конечно. Вы в Кратове?

– Нет, – Надя по-прежнему была в замешательстве и почему-то никак не могла сосредоточиться на том, что он говорит. – Я на Киевской, в торговом центре.

– Отлично. Давайте посидим там в кафе. Если я приеду через полчаса, вам будет удобно?

Положив трубку, Надя без раздумий сказала консультанту, которая терпеливо ждала окончания разговора:

– Знаете, это все не то. Какое-то оно все типовое. А я хотела бы… удивиться.

Девушка с уважением наклонила голову и сказала:

– Тогда лучше пройти к селективной парфюмерии, – и, видя Надино недоумение, махнула рукой в сторону: – Вот там у нас нишевые ароматы, среди них есть очень оригинальные.

Надя жестом отказалась от дальнейшей помощи консультанта и прошла к стенду, где красовались строгие флаконы с неизвестными ей названиями: Le Labo, Killian, Serge Lutens. Рука потянулась к флакону с надписью Louve, одно движение пальца – и в воздухе повисло облачко с ярким миндальным ароматом.

«Миндаль, и ваниль, и еще какие-то фрукты».

Надя уже брызнула на запястье и теперь глубоко втягивала в себя непривычно плотный запах. Таких духов у нее никогда не было. Стояла, покачиваясь и вникая в аромат, который завораживал с каждой минутой все больше, – и вдруг спохватилась. Пора в кафе. Она не удержалась и брызнула из флакона еще раз, теперь на шею. Достала телефон и сфотографировала этикетку. Интересно, что значит название? «Волчица», – подсказал гугл-переводчик. Волчица с запахом марципана… Консультант не обманула, действительно оригинально.

Надя успела заказать облепиховый чай и какое-то пирожное, когда появился Прохоров. Вошел в отгороженное от холла пространство кофейни – высокий, широкоплечий, с короткой светлой стрижкой, – и сразу за несколькими столиками задвигались, перетекая в наиболее выигрышные позы, молодые дамы всех мастей. Надя тихо улыбнулась, заметив эту волну интереса, и с неожиданным удовольствием смотрела, как он идет к ней по проходу.

– Вы позволите? – он слегка улыбался, но вид у него был усталый. Под глазами залегли тени, а складка рта выглядела жесткой.

«Я не замечала, что у него глаза такого же цвета, как мои», – вдруг подумала Надя и, чтобы не выдать внезапного смущения, сделала большой глоток кисловатой оранжевой жидкости.

– Я пью облепиховый чай, если хотите, присоединяйтесь, – предложила она, видя, как Прохоров задумчиво уставился в меню.

– Спасибо, но я предпочитаю черный. У меня простые вкусы, – ответил он.

И, сделав заказ, положил на скатерть массивную ладонь, словно помечая территорию.

– У вас появилась новая информация о Воронцове? – спросила Надя, не дождавшись, пока он заговорит.

– А? Да…

Он явно очень устал. Или нервничает? Надя до сих пор не видела Прохорова рассеянным, а сейчас он был именно таким.

– У нас есть предположение, что он не просто так с вами познакомился в кафе.

Надя нахмурилась:

– Мне нужно волноваться?

Прохоров помедлил, ожидая, пока официант отойдет от стола, и ответил:

– Нет, если то, что вы сказали мне раньше, правда… Что вы не общались с ним, – уточнил он.

– Это правда. Ни разу не говорили и не встречались.

– Очень хорошо. Тогда проверка не покажет ничего тревожного.

– Павел, скажите, насколько все плохо? – слегка помедлив, спросила она.

– Насколько я могу судить, у вас все как раз хорошо. Вы отлично справились со своей работой, приостановили выплату по страховому случаю, в котором фигурирует Воронцов, – Прохоров говорил негромко и смотрел чуть в сторону, а Надя с цепкостью художника изучала его черты, разбирая их на тени, углы и оттенки и укладывая в копилку памяти.

– Надо сказать, вы и здесь мне помогли. Если бы не тот короткий разговор по дороге к станции, я, возможно, и не обратила бы внимания на этот иск. Хотя сумма приличная…

– Ко мне сегодня заезжал ваш руководитель, Бабаев. Он как раз вернулся из Тверской области. Судя по тому, как выглядит пожарище на месте стройки, Воронцов хотел получить выплату незаконно. Но это вы еще обсудите на работе, – буднично рассказал Прохоров и слегка повысил голос: – В общем, вы молодец, Надя. Профессионал. Сэкономили компании большую сумму.

– А то, что я нашла у себя эту визитку, – об этом Бабаев знает?

– Если вы не говорили, то вряд ли. Думаю, ваше имя в этом деле вообще не должно фигурировать.

– А как же показания Наташи? Набоковой?

– По ним проведена проверка, они не подтвердились, – спокойно ответил Павел.

Надя поставила чашку на стол, откинулась на спинку кресла и скрестила на груди тонкие руки.

– Вы снова делаете мне любезность?

– Да ладно вам, – поморщился Прохоров. – Тут реально нет состава, зачем я буду вас дергать.

– Все равно большое спасибо. Я вам невероятно признательна на самом деле…

Он протестующе махнул рукой, прерывая, а потом набрал в легкие воздуха, будто собирался нырнуть, и проговорил:

– Надя, я должен вам кое-что сказать… – он помедлил и с облегчением понял, что она готова слушать, не поторапливая и не перебивая. – Еще весной… Когда я увидел вас впервые и понял, что вы мама Алексея, для меня это стало событием. В личном плане.

Он откашлялся и перевел взгляд с обивки Надиного кресла на ее лицо:

– Простите, я волнуюсь, – и нахмурился, словно сердясь на нее за то, что вызвала в нем сильные эмоции.

Она молча ждала.

– Я вам сказал правду тогда в Кратово. Я не стал вас сажать за кражу, потому что считаю тот случай недоразумением, симптомом, а вас – человеком, которому не место там, куда я вас мог отправить. Это не ваша судьба.

Надя смущенно откашлялась, поерзала в кресле и, взяв со стола льняную салфетку, начала машинально перебирать и растягивать упругий край ткани.

– Только не благодарите, – не дав ей заговорить, он наконец решился перейти к главному. – Надя, вы мне очень нравитесь. У меня маму звали так, как вас. И вы на нее похожи – а она была лучшей женщиной на свете. И я одинок, в смысле свободен.

Его глаза потемнели, и Наде вдруг стало страшно: таким огромным, значительным и одновременно беззащитным показался ей в эту минуту Прохоров. И ведь как-то надо реагировать, отвечать…

– Я живу один, и когда узнал, что вы уехали из Москвы, подумал, что, возможно, я могу рискнуть… предложить вам свое общество.

Напряжение стало совершенно невыносимым, и, чтобы прервать его, она заговорила, то медленно, то убыстряя темп, и незаметно для себя тихонько стучала маленькой рукой по краю стола, словно пытаясь придать своим словам дополнительный вес:

– Павел, я… Очень ценю то, что вы сейчас сказали. И то, что вы сделали для меня. Леша от вас в полном восторге, он теперь даже думает отказаться от адвокатуры, чтобы работать с вами. Для меня все это очень важно, понимаете? – он кивал в ответ, снова глядя в сторону, потому что уже понимал, что будет дальше. – Но я вернулась к мужу.

– Насовсем? – он вдруг вскинул голову и посмотрел на нее с вызовом, как старшеклассник, который осмелился при всех позвать на свидание самую красивую девочку в школе.

– Я не знаю, – выдохнула она. – Но вы ведь разбираетесь в людях… И понимаете, что я сделаю все, чтобы сохранить брак. У нас за плечами больше двадцати лет семейной жизни, знакомы мы и вовсе лет тридцать. Такими вещами не разбрасываются. Во всяком случае, я… Я не разбрасываюсь. И я не думаю, что готова к новым отношениям.

Пауза слегка затянулась, и Надя открыла было рот, чтобы продолжить, но Павел остановил ее легким движением ладони:

– Я понимаю. Что ж, Надя, пусть у вас все сложится. Но я должен был попытаться.

И он, поднявшись, слегка поклонился Наде и быстро пошел к стойке, вытаскивая бумажник из внутреннего кармана куртки.

Надя не отрывала от него глаз, пока он не вышел из кафе, а потом поднесла к носу запястье, зажмурилась и глубоко вдохнула облако аромата, в котором сквозь ноты марципана явственно проступили тона мускуса и амбры.

«Волчица, – вспомнила она название духов. – Интересно, захочу ли я теперь их купить».

Глава 38

Пересохшие губы цеплялись друг за друга тонкими заусеницами потрескавшейся кожи. Язык распух и ворочался во рту подыхающим тюленем. Смертельно хотелось пить. За время, проведенное взаперти, она обшарила уже все закоулки погреба и не нашла ни капли жидкости. Она бы убила сейчас за стакан воды, за любую оставшуюся наверху бутылку.

Горло саднило от криков и сухости. Но ее до сих пор не услышали и, наверно, уже не услышат. Продух – малюсенькое оконце под потолком погреба – выходил в сад, а сам дом стоял глубоко на участке. Не докричишься.

Она прикидывала, кто ее хватится и начнет искать. Выходило невесело. С Ликой они во время последней встречи, кажется, поссорились. С Надей поссорились точно. Леша, обрывавший телефон с того вечера, как она осталась в Кратове одна, привык, что его звонки остаются без ответа. Невероятно глупо погибать вот так. Даже не верится. Неужели это может быть – чтобы в двадцать первом веке, в центре оживленного дачного поселка человек просто сгинул и никому не было до этого дела?

Глаза устали выискивать в густом подвальном полумраке хоть что-то, на чем можно задержать взгляд. Тупая боль в голове и в груди, от которой каждый вдох давался с трудом, казалось, не закончится никогда. На руках саднила содранная кожа. Похоже, на них была кровь – но в темноте разглядеть не получалось. Упав в погреб, она сильно ушиблась спиной и головой, а грязь была всюду – на руках, на лице, во рту.

Какое-то время сверху раздавался топот и неравномерный стук, что-то роняли, бросали, тащили. Потом все стихло. Сколько времени прошло с тех пор, она не знала.

Люк, к которому была приставлена короткая струганая лестница, по-видимому, завалили чем-то тяжелым: скорчившись на верхней ступеньке, она толкала его руками, упиралась спиной, пыталась даже ногами – но он был как заговоренный, не пошевелить. Электричества в погребе не было никогда, и сейчас Света об этом жалела. Хотя – что бы ей дало электричество? Разве что повеситься на проводе, чтобы не подыхать вот так ужасно, медленно и грязно.

Скорчившись на засыпанном толстым слоем песка полу, она пыталась придумать, что ей теперь делать. По идее, стресс обостряет все реакции. Инстинкт самосохранения должен был включиться и подсказать выход – но она не чувствовала ничего, кроме боли, усталости и тупого отчаяния. А еще очень хотелось пить.

Прораб предлагал ей сделать «нормальный подвал» – с электричеством, аккуратно оштукатуренными стенами и бетонным полом. Но деньги на ремонт к тому времени уже почти закончились, и Света махнула рукой: дом и так огромный, наличие подвала ничего не прибавит. Только чистоту наведите, и достаточно. Навели. Теперь здесь были только песок, щербатые стены из кирпича и камней и пустой стеллаж, который рабочие сколотили из остатков досок «на всякий случай».

Проклиная свою страсть к порядку, она зачем-то несколько раз остервенело обшарила полки. Во времена Лидочки, с ее-то крестьянской основательностью, погреб никогда не стоял пустым. Какие-нибудь огурцы, компот, варенье – хоть что-то из старых припасов дало бы ей шанс на спасение. Сколько она протянет? Без пищи, возможно, неделю или даже месяц. Но без воды… И хоть бы еще какую-нибудь шмотку сюда, хоть тряпку, чтобы накрыться и победить этот проклятый озноб.

Она сидела, дрожа, в грязной футболке и широких штанах, и мечтала только об одном: чтобы ее нашли. И дали попить.

* * *

Надя пыталась представить, каково это – жить одному. Она такого опыта не имела совсем: с детства никогда не бывала одна, если не считать времени за рулем, в движущейся металлической капсуле, которая перемещала ее от дома до работы, от семьи к коллегам, от магазина к тому, кто ждет покупок. Жизнь с мамой сменилась собственной семьей, и Надя не представляла себя без ощущения, что рядом есть кто-то живой: дышит, ходит, думает, чувствует. Она никогда не ездила одна, например, на отдых, и самыми одинокими ее занятиями были работа и шопинг, во время которых ее, впрочем, тоже окружали люди. Но Надя не особенно страдала от отсутствия уединения. Ей было достаточно иногда закрыть за собой дверь в спальню, рабочий кабинет или в ванную.

А Прохоров живет один. И когда он закрывает за собой дверь, за ней никого нет.

«Сколько ему лет? Наверно, чуть за сорок, как мне. Как это может быть… Не урод, не пьяница, с нормальной работой… И в Москве, где невесты на каждом шагу. Вон та же Ленка – сколько лет выбивается из сил, ищет мужика. А этот ходит на свободе, – Надины мысли текли сами собой, в ритме неторопливых шагов по остывшему, гулкому сухому тротуару. В таком темпе ей идти до дома примерно полчаса. – Даже жалко его. Непросто ему было решиться на этот разговор».

Вдруг откуда-то справа раздался громкий писк. Надя пригляделась, но в сумерках ничего не увидела. Она шагнула на газон и через пару шагов заметила в черной траве ушастый комок с глазами, который громко и отчаянно вопил, не умея пока выговаривать даже короткое «мяу».

– Ах ты мурзик маленький, – заговорила Надя, протягивая руку к малышу.

Какой худой, позвонки можно пальцами пересчитать. Шейка тоненькая, глаза и уши огромные, а хвост совсем слабенький и дрожит…

«Продолжаем упражнения на развитие чувственности?» – спросила себя Надя, поглаживая маленькое грязное создание.

У нее никогда в жизни не было домашних животных, вполне хватало котиков в интернете. А этот даже не красивый. Кот как кот. Или кошка?

– А ну иди сюда, – она взяла на руки жалобно плачущий комок. – Ну вот, я уже тебя грею, чего кричишь?

* * *

Полчаса спустя Надя открыла свою дверь, держа на руке с ключом тяжелый пакет из магазина для животных, а другой прижимая к груди найденыша.

– Я дома! – по привычке объявила она в глубину коридора, но сразу поняла, что в квартире никого нет.

Надя опустила котенка на пол, сняла плащ и задумчиво уставилась на малыша, который довольно бодро принялся обнюхивать пакет с покупками, потом углы банкетки – и через пару минут уже затрусил, слегка забирая вбок, по направлению к кухне.

– Нормальное дворовое воспитание, – отметила Надя. – Робкие не выживают. Может, назвать тебя Волчица, в честь сегодняшних духов?

Пол котенка ей помогли определить в магазине, куда она завернула по пути. Все приданое – миски, туалет, лежанку, игрушки – ей собрали мгновенно, и Надя удивилась, сколько веселой нежности было в этом несложном процессе. Ради этого, что ли, люди заводят себе питомцев?

Она как раз засунула Волчицу в тазик с пеной из специального шампуня для короткошерстных кошек, когда зазвонил мобильный. Одной рукой придерживая вопящего котенка в тазу, другой Надя нажала на зеленую трубку на экране и прижала телефон плечом к уху:

– Михаил Степанович?

– Надюша, здравствуй, – раздался звучный голос Светкиного отца. – Скажи, пожалуйста, ты в Кратове?

– Нет, Михаил Степанович, я дома. А что?

– Понимаю, – он слегка помялся, а Волчица тем временем рвалась из таза, всеми четырьмя лапами подгребая под себя теплую воду. – Дело в том, что я не могу дозвониться до Светланы. Ты не знаешь, что с ней?

– К сожалению, не знаю, но Света часто громко включает музыку – может, она просто не слышит звонка? Ах ты черт! – громко вскрикнула Надя, потому что котенок наконец нашел путь к спасению и решительно полез вверх по руке, впиваясь в кожу тонкими, как иголки, коготками. – Простите, мне неудобно сейчас разговаривать…

– Да-да, конечно, Надюша, я понимаю, – смешался воспитанный академик. – Всего тебе хорошего! Я думаю, дозвонюсь.

– Конечно, дозвонитесь. Или она сама вам наберет, когда увидит ваш вызов. Всего доброго! Передавайте привет Альбине.

– Непременно.

И Надя, с облегчением нажав на отбой, отодрала Волчицу от своего промокшего плеча и завернула в большое полотенце. А то еще простудится.

* * *

Вадим застал их в мастерской. Котенок, сильно похорошевший после купания, сидел на диване и внимательно следил за Надей, которая опустилась на крутящийся стульчик у мольберта и впала в подобие транса.

– Надя? – в голосе мужа звучало такое изумление, что она сразу увидела ситуацию его глазами.

В их доме никогда не было животных и не предполагалось их появление. Напрасно Лешка изводил родителей мольбами завести «хоть кого-нибудь» – Надя была категорически против шерсти в доме. «И не уехать никуда», – добавляла она, будто ставя жирную точку в обсуждении. Расстроенный ребенок бормотал: «Как будто нам так нужно куда-то уезжать», – а Вадим добавлял: «Слушайся маму». На этом разговоры заканчивались.

И вдруг…

– Это Волчица, – сказала Надя, сама не очень веря, что произносит это вслух.

– Ого, как серьезно. А где ты ее взяла?

– На газоне, – растерянно ответила она и уточнила: – Ты против? Мы уже искупались.

– Вы уже искупались, – иронически подчеркнув первое слово, Вадим покачал головой.

– Как тебе кажется, имя подходит?.. И кстати, где ты был так поздно?

– Имя, имя… Волчица, говоришь? – и Вадим, не отвечая на последний вопрос, прошел к дивану, легко тронул нос котенка и взял малышку на руки. – Волчица… Нет, знаешь, по-моему, нужно поискать другой вариант.

И Вадим отпустил котенка, который решительно выдирался из его рук и, получив свободу, немедленно принялся вылизывать свои пока еще тощие бока.