Текст книги "Забытые крылья"

– Я знаю все, что нужно знать. Ты моя мечта. Ты прекрасна. Я сделаю все, чтобы ты была счастлива. Света, только разреши мне! Ты не пожалеешь, – и осекся, увидев, как гримаса боли все сильнее искажает ее лицо.

– Я никогда ничего тебе не разрешу. Всякое счастье имеет свою цену. Иногда чудовищно большую. И я не позволю ни тебе, ни себе ее заплатить, – каждое ее слово казалось тяжелым шершавым камнем, и эти камни падали между ними, возводя преграду, которая вот-вот скроет их друг от друга…

Леша порывисто схватил ее, обнял и начал быстро целовать – волосы, губы, щеки, уши, шею. Светлана пыталась оттолкнуть его, но прежде, чем у нее получилось, они услышали:

– Это еще что такое?

Глава 35

Вид Нади был ужасен. Леша за всю жизнь не помнил мать в таком состоянии. Надменное лицо выражало глубокую брезгливость, губы скривились, складки, пролегшие от углов рта к носу, делали ее старше лет на двадцать.

– Я еще раз спрашиваю, что здесь происходит? – дрожащим от ярости голосом произнесла Надя и, взяв подругу за плечо, развернула лицом к себе.

– Ничего особенного здесь не происходит, – бросился на защиту Леша. – Мы разберемся сами.

Надя, не обращая внимания на сына, смотрела на Светлану и ждала ответа.

– Надь, все в порядке. Не волнуйся, – сказала та, и тяжелый, почти коричневый румянец залил ее смугловатые щеки.

– Ты совсем с ума сошла? Ему двадцать лет! Ты не охренела такие вещи вытворять?

– Она ничего не… – начал было Леша, но Надя, не поворачиваясь, жестом опытного хормейстера велела ему замолчать.

– Почувствовала себя неудачницей и решила заткнуть дыру в душе еще одним молодым мальчиком? – с ненавистью шипела она в лицо Светы. – Тебе плевать, что ты ему жизнь сломаешь!

– Мне не плевать. Перестань, – Света попыталась выдержать Надин взгляд, но отвела глаза от невыносимой силы материнской ярости.

– А ты… – Надя резко развернулась к сыну. – Ты хоть знаешь, во что ввязываешься? Знаешь, почему она вернулась из своей заграницы? Ты бы ее видел тут вчера пьяную, тебя бы стошнило! Вот, смотри, – Надя рванула вверх рукав черной футболки и сунула худенькую руку под нос остолбеневшему Леше, – я ее вчера, невменяемую, на себе от станции тащила, посмотри, нет, ты посмотри!

Леша, страшно побледневший, с ужасом перевел глаза на Свету, ожидая, что она скажет. Но Надя продолжала говорить одна:

– Ты думаешь, я его для этого растила?! Чтобы ты, старая стерва, им пользовалась, как игрушкой?

Надя кричала, лицо ее было красным, и казалось, что здесь, на любимой с детства кратовской веранде, сейчас орет на самых дорогих людей не она, а та ведьма, что снилась ей ночью. Мерзкая, страшная и сильная, эта сущность призвала всю свою древнюю хтоническую мощь, чтобы разрушить намечавшуюся связь, которая может стать удавкой на шее единственного сына.

– Значит, так. Мы едем в Москву. Сейчас! Сиди здесь и жди меня, – велела она Леше и тут же передумала: – Нет! Ты иди к себе, – повелительный жест в сторону Светы, и та сразу, опустив голову, вышла из кухни, – а ты иди со мной. Соберешь холсты и кисти. Быстро!

Никогда в жизни мать не говорила с ним так. С ним никто и никогда вообще так не говорил. Потеряв дар речи, Леша покорно прошел в мастерскую и сложил в большой кофр все принадлежности, на которые мать указывала резкими движениями.

– Отнесу в машину? – тихо спросил Леша, когда сбор материалов был закончен.

– Нет. Идешь со мной, – Надя командовала, почти не разжимая губ, и эта сдерживаемая ярость пугала даже больше недавних криков.

Леша сидел на стуле, глядя, как мать собирает сумку: пара платьев, костюм, какое-то белье. Она помедлила над стоящей на столике массивной металлической шкатулкой, прикинула, удастся ли унести ее за один раз вместе со всей остальной поклажей, и в конце концов сказала сама себе:

– Потом. Это потом.

И, повернувшись к сыну, резко мотнула головой, указывая подбородком на дверь:

– Вперед!

Они ушли, даже не попытавшись попрощаться со Светой. И всю дорогу до Москвы молчали: Надя – глядя на шоссе и выжимая газ на полную катушку, будто убегала от погони. А Леша – упрямо сжав челюсти и глядя то на проносящуюся за окном машины Москву, то на ожесточенный профиль матери.

* * *

Этой ночью Надя не дала мужу к себе прикоснуться, хотя ее раскиданные в нервной горячке руки и ноги Вадим ловил почти до рассвета. Только под утро она наконец затихла и заснула глубоко, по-настоящему.

Накануне поздно вечером жена и сын ввалились домой без предупреждения, молчаливо-напряженные и злые, и быстро разошлись по своим комнатам. Вадим увидел большой кофр и холсты в прихожей – и внезапно растерялся. Несколько месяцев он мечтал, чтобы жена вернулась и все стало как прежде, но сейчас внутри было больше тревоги, чем радости.

Вадим смотрел, как солнечный луч скользит по Надиному лицу. Вот-вот она проснется, и лишь недавно расправившиеся брови снова сдвинутся в мрачной гримасе. Что-то там у них произошло…

– Привет, – сказал он, как только увидел раскрывшиеся глаза, в которых осеннее солнце зажгло мелкие серо-зеленые искорки.

– Привет, – сказала Надя и перевернулась на бок, лицом к мужу, подтыкая одеяло и хмурясь. – Голова болит.

– Таблетку? – автоматически предложил Вадим, зная, что она откажется: Надя почему-то всегда избегала обезболивающих.

Он протянул руку и начал мягко поглаживать обнаженное худенькое плечо, но она сразу сморщилась:

– Вадь, не надо. Честно, не до того…

– Да что случилось-то? Ты во сне всю ночь металась, как безумная…

– Да, у меня сейчас кошмар за кошмаром… То какая-то ведьма приходит и пытается утянуть на глубину. А сегодня снилось, что из всего тела, там и тут, торчат кости. И так торчат, что просто жуть берет, как будто новый скелет прорастает и наружу рвется…

Она поежилась, и Вадим погладил жену по растрепанной голове.

– Ну, с телом у тебя все в порядке. Лишних костей нет, – и подмигнул, приглашая ее улыбнуться.

Но Надя смотрела все так же мрачно и после короткой паузы, набрав в легкие воздуха, наконец сказала:

– Вадь, похоже, Лешка расстался с Машей…

– Ну… Расстался и расстался. Дело молодое, новую найдет.

– Так нашел уже! Я его вчера застала на даче – он целовал Светку!

– Что? Светку Зарницкую? – Вадим громко рассмеялся, но под суровым взглядом Нади осекся и добавил: – Надь, это ненадолго. Уверен, все образуется.

– Тебя послушать, так всегда все само образуется, – Надя устало выдохнула, снова легла на спину и поймала мужнину руку, двинувшуюся к груди: – Вадь, я же сказала, не надо. Пора вставать. Я хотела поработать сегодня – получится?

– Да, конечно, – стараясь скрыть опять невесть откуда взявшуюся тревогу, ответил Вадим. – Вся мастерская в твоем распоряжении, я сейчас ничего не делаю, только обдумываю.

* * *

Лешу удержать дома не удалось. Едва проснувшись и даже не позавтракав, он сбежал – сначала к Маше, забирать машину и вещи. И потом «к ребятам». Надя пыталась спорить, но Вадим прервал ее и убедил, что сейчас на парня давить не стоит: успокоится, тогда и поговорим. И сам уехал куда-то по делам – она и не спросила, куда и зачем.

Надя немного посидела на диване в мастерской мужа, оглядывая наизусть знакомое залитое солнцем помещение. Готовых картин здесь теперь не было: в последнее время под влиянием Марго карьера художника Вадима Невельского, много лет прозябавшего в безвестности, развивалась со сказочной скоростью. Почти все написанное за два десятилетия было выставлено в нескольких московских галереях разной степени крутизны, владельцы которых знали Маргариту Гант, были ей обязаны или в ней заинтересованы.

В мастерской стало просторнее и чище, но общий небрежный тон сохранился: все горизонтальные плоскости были заняты множеством пестрых, разнородных тюбиков, баночек, бутылок, кистей, книг, палитр, альбомов, папок, пачек бумаги. На огромном столе-верстаке в беспорядке валялись щипцы для натяжки холстов, мастихины, испачканные причудливыми пятнами масляных красок тряпки. Крутящийся фортепианный стульчик у мольберта, кажется, был единственной поверхностью, на которой ничего не лежало.

Сама Надя не могла работать в такой обстановке и много раз порывалась помочь мужу с уборкой в мастерской – но он каждый раз ревниво и строго запрещал ей это делать, приговаривая ахматовское «когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда». Надю цитирование не убеждало, а раздражало – но, в конце концов, это его пространство, и она уступала. Интересно, что пыль здесь все-таки кто-то вытер. Неужели Марго и об этом успела позаботиться?

Надя волоком притащила из прихожей тяжеленный кофр со своими материалами и внесла два холста: один девственно-чистый и еще упакованный, а второй – с наброском. Вчера, до Лешиного внезапного появления в Кратове, она весь день работала и даже успела сделать тональный этюд. Заканчивала при электрическом свете – на такой подготовительной стадии это было, в общем, допустимо, хотя… Время поджимало, и Надя спешила. Ей хотелось как можно скорее отправить фото работы этому верзиле Фомину и снова услышать то, что он говорил об ее картинах.

И это будет не очередная «девочка», а совершенно новая работа. Все удивятся!

Надя вытащила и установила скучающий у стены старый мольберт и начала споро готовить себе рабочее место.

* * *

Вадим вернулся, когда вечер уже опускался на Москву и свет стал нерабочим. Надя, весь день простоявшая на ногах у мольберта, с облегчением рухнула на кухонный стул и вонзила зубы в пиццу, которую заботливый муж принес с собой.

– Слушай, как здорово, что ты принес поесть! – говорила она с набитым ртом, радостно сияя глазами. – Я весь день работала, даже чаю не пила.

– Молодчина, – откликнулся Вадим, глядя на нее ласково и дружески. – Получается?

– О да, – кивнула Надя. – Прям пошло дело. Я там такую штуку придумала…

– Покажешь?

– Давай не сейчас, а? Я уже много сделала. В общих чертах завтра должна закончить. Думаю, можно будет сразу слать Фомину фотографию и делать вторую работу. До дедлайна же еще куча времени, так что будет новое на выставке! – и Надя потянулась за третьим куском пиццы.

Вадим задумчиво посмотрел на жену. Он никак не мог понять, радует ли его та перемена, которую он сам так активно поддержал.

* * *

Мама Майя Васильевна уже закатила ему несколько роскошных истерик по поводу второго имени на афише выставки в Новой галерее. Она никогда особенно не любила Надю, скорее мирилась: девочка была кроткая, порядочная и послушно служила гордому имени Невельских. Но превращение невестки в самостоятельную единицу и ее отъезд из дома возмутили Майю Васильевну до глубины души.

– И что же, она теперь считает себя большим художником? – спрашивала Майя Васильевна, выламывая подрисованную ниточку поредевшей брови и поджимая ярко накрашенные губы.

Старомосковские интонации у нее сочетались с хорошей осанкой и выразительной мимикой. «Чистый МХАТ», – иногда позволял себе мысленно заметить внешне почтительный сын.

– Мама, это я предложил Наде поучаствовать в выставке, – спокойно отвечал он. – Я считаю, что это будет полезно для нашей семьи.

– Вадичек, я прекрасно понимаю и уважаю твое желание сохранить семью, но все-таки нужно думать о цене своих поступков. Имя Невельского многого стоит. Твой отец много лет трудился, чтобы создать себе реноме. Он получил не одну Государственную премию, он был значительной фигурой в Союзе художников, его приглашали за рубеж, – Майя Васильевна, всю жизнь прожившая за спиной выдающегося мужа, никогда не уставала торжественно перечислять заслуги покойного Игоря Павловича.

– Мамочка, я все это знаю, – мягко отвечал Вадим и, чтобы сдержать растущее раздражение, брал мать за сухую веснушчатую руку, неизменно украшенную несколькими массивными кольцами с разноцветными камнями.

– Именно, Вадим. И ты должен понимать, что тебе никак нельзя опускаться ниже определенной планки. Мы долго ждали, когда твои картины получат заслуженное признание, – и когда это наконец случилось, очень важно быть достойным. И не ставить свою репутацию и свой успех под удар, выставляя рядом картины низкого уровня!

Майя Васильевна выговорила последнюю фразу с особым надрывом, как будто через силу, но Вадим поморщился от неловкости: было совершенно очевидно, что укусить Надю для мамы – удовольствие, пусть и выдаваемое за неприятный долг честного человека.

– Мама, Надины картины смотрел куратор Новой галереи Валерий Фомин. Он доктор искусствоведения. И он их одобрил.

– Доктор? Он смотрел эти ее картины с женщинами?

– Да. И он считает, что совместная выставка – хорошая идея. Надина тема сейчас в тренде, значит, будет больше прессы и внимания. А нам это на руку.

Майя Васильевна снова поджала губы – за эту привычку, появившуюся уже в годы вдовства, она расплачивалась глубокими морщинами у рта, но победить ее была не в состоянии.

– Ну им, конечно, виднее, что сейчас пользуется успехом… А что говорит Маргарита?

– Маргарита тоже считает, что это хорошая идея. Это можно красиво подать: выставка двух супругов, у каждого из которых своя яркая художественная манера. Равноправие, синергия, творческий союз – это может привлечь журналистов, а за ними и коллекционеры подтянутся.

Пересказывая матери все эти слова, которых ему так не хватало в годы безвестности, он чувствовал себя словно кот, которого опытная рука хозяина гладит во всех нужных местах и именно так, как он любит. Но показать, как сильно его это радует, значило уронить себя, поэтому голос его звучал подчеркнуто равнодушно:

– Сейчас очень важно создать информационную волну. Марго говорит, что к такой двойной выставке даже легче привлечь внимание и в России, и на Западе.

– На Западе? – вдова горделиво выпрямила спину и вздохнула. – Как был бы горд твой папа, Вадичек… Как жаль, что он не дожил! Его тоже так хорошо принимали за границей!.. Ну ладно. Раз Маргарита говорит, что это стоящая идея, нужно ее слушаться. Я, конечно, считаю, что это неправильно. Надины работы ученические, до твоего уровня не дотягивают. Но, возможно, они станут удачным фоном для твоих полотен.

Вадим кивнул, стараясь скрыть улыбку. Как бы мама ни объяснила себе целесообразность этого проекта, главное – чтобы она перестала нервничать. Он не очень понимал, зачем Маргарита настояла на знакомстве с вдовой лауреата, но теперь дамы общались, пусть и поверхностно. Впав в раж, Майя Васильевна вполне могла бы позвонить с претензиями агенту сына, а разруливать ситуацию пришлось бы, конечно, Вадиму.

– А Надя вернулась домой? А Маргарита? Расскажи мне о ней! – с удивительной последовательностью потребовала вдова. – Интересная молодая женщина. Она тебе нравится?

– Надя вернется. А Маргарита… Мне с ней отлично работается, мама. Она очень умна и точно знает, что делает.

– Это хорошо… – задумчиво протянула Майя Васильевна. – Фамилия у нее такая необычная… Гант. Это по мужу?

– По мужу, да. Она была замужем в Америке, но недолго. Развелась, а фамилию оставила, – и, видя пристальный вопрошающий взгляд, добавил: – Сын у нее есть, ему семь лет, живет в Америке с отцом.

– С отцом? Как необычно, – брови Майи Васильевны снова поползли вверх.

– Мам, это ее личное дело, – сказал Вадим, отсекая дальнейшие вопросы.

Он умел без грубости, но решительно останавливать шквал эмоций, сплетен и оценок, которым всегда становилось такое важное для матери «общение по душам».

Глава 36

Надя закончила работу и еще раз окинула ее взглядом.

«Да, вот теперь все нормально. Надо было с самого начала так сделать, и чего я уперлась в этих девочек?»

Все еще сжимая в руках длинную кисть, которой наносила на картину последние штрихи, Надя прошла мастерскую по диагонали, приоткрыла дверь и крикнула:

– Вадь, подойди! Я закончила.

Вадим почти сразу появился откуда-то из глубины квартиры и, улыбаясь жене, потер руки.

– Ну-ка, посмотрим, что тут у нас…

Он прошел к мольберту, где стояла только что законченная работа. Надя внимательно наблюдала за мужем, пытаясь не пропустить ни одной мельчайшей детали его реакции. Ей хотелось запечатлеть его позу, мимику, все жесты и слова – но пока материала для наблюдений не набиралось. Вадим просто стоял перед картиной и молчал.

– Я хотела тебя удивить, – кокетливо проговорила она, становясь рядом.

– У тебя получилось, – ответил он совершенно нейтральным тоном. – Это действительно неожиданно.

Помолчали.

– Ну скажи, нравится тебе или нет, – не выдержала Надя, которой не удавалось прочесть на лице мужа те эмоции, которых она ждала. А то, что она видела, ей не нравилось.

– Надя, это неплохо. Достойный, мастеровитый пейзаж. По всем канонам. Просто… это совсем не то, чего можно было ждать…

Она напряженно выпрямилась, взглянула на мужа с вызовом:

– Да, это пейзаж. И хороший. Я писала тех девочек двадцать лет назад, даже больше. Я тогда была другим человеком, – голос слегка дрогнул и стал тише: – Я пыталась писать в той манере, ничего не вышло, Вадь.

Вадим стоял, скрестив руки на груди, и сосредоточенно рассматривал подсыхающую на мольберте картину.

«Тут же совсем не за что зацепиться… Банальная композиция, традиционный колорит, аккуратные мазки, все чистенько и прилизанно, ни грана оригинальности. Это невозможно выставлять, это интерьерная работа, таких полно на любой ярмарке».

Вадим надеялся, что растущая внутри паника не проявляется слишком ярко. Слегка откашлявшись и не отрывая глаз от пейзажа, главным образом чтобы не смотреть в лицо жене, он наконец осмелился сказать вслух:

– Надюша, это неплохо. Правда. Беда в том, что в этой работе совсем нет тебя, – и наконец перевел взгляд на Надю.

Она закусила побелевшую губу и опустила голову, будто хотела боднуть картину.

– Все так плохо? – спросила едва слышно.

– Нет! Не плохо! Не плохо. Но… странно.

Надя прерывисто вздохнула, будто ей не хватало воздуха, и провела рукой по лицу, оставив на нем тонкий мазок светлой охры. Вся сжалась и рывком двинулась к дивану – забралась на него с ногами, плотно-плотно обхватила колени и замерла, отчаянно глядя на мольберт.

– Давай так, – Вадим говорил так спокойно, как только мог, чтобы не напугать и не расстроить ее еще больше. – Я сфотографирую и отправлю Марго. И мы все обсудим. Фомину пока не будем показывать – сначала надо подумать, как это лучше ему подать.

– Вадь, скажи честно, ты считаешь, что это провал? – Надя как будто внезапно охрипла, и голос ее был обреченным и слабым.

– Нет, Надя, я так не считаю, – резко и почти агрессивно ответил он. – Это не провал. Это неожиданно, но это не провал.

– В конце концов, я ведь живой человек, я же могу меняться, развиваться! Мне в юности не была интересна природа, а сейчас – вот, – поспешно заговорила Надя, будто убеждая саму себя в том, что все хорошо. – И картина профессиональная, яркая, новая. Ведь правда?

– Правда. Я постараюсь все решить, Надюш, – и Вадим, снова нахмурившись, достал из кармана смартфон, чтобы сделать снимки. – Пока я не переговорю с Марго, вторую не начинай, – добавил он, выходя из мастерской.

Надя, услышав это распоряжение, снова вздохнула. Тихо встав с дивана, она медленно подошла к мольберту и застыла перед ним, вглядываясь в свою картину и стискивая за спиной сложенные в замок пальцы.

* * *

– Нормальный, качественный пейзаж, – говорил Вадим в трубку, заранее зная, что услышит в ответ.

– Да, нормальный и качественный. Но совершенно банальный и не интересный даже тебе, Вадим, – ему всегда, с самого первого звонка, нравился ее живой и энергичный голос, но сейчас, слушая Марго, Вадим болезненно морщился.

– Ну, может, мы что-то придумаем, а?

– Прости за прямоту, но, на мой взгляд, с этим работать нельзя. Продавать на какой-нибудь ярмарке, даже в салоне – можно. Все же чувствуется школа, это не мазня, а хорошая крепкая работа. Но выставлять это в Новой галерее невозможно.

Он мечтал бы услышать в голосе Маргариты хоть тень сомнения, но ее не было.

– Марго, ну послушай… В конце концов, Надины старые работы и так очень сильно отличаются от моих. И если Фомин согласился сделать совместную выставку, значит, он в принципе готов смешивать стили. Может, все не так однозначно?

– Вадим, я не спрашиваю тебя, зачем ты вообще все это затеял. Очевидно, ты считаешь, что в вашей совместной выставке есть какой-то глубокий смысл, предполагаю, очень важный лично для тебя. Но как твой агент я эту идею не поддерживаю. Особенно с тем, что ты вот сейчас мне прислал. С этим я работать не могу и не буду. Это не тот уровень.

Не отрывая трубку от уха, Вадим болезненно сморщился и сильно потер ладонью лицо, потом взъерошил волосы и все-таки спросил:

– То есть Фомину ты это показывать не хочешь?

– Ни в коем случае. Время пока есть. Если тебе принципиально важно участие Надежды в этой выставке, заставь ее сделать нормальную работу. В ее фирменном стиле. Иначе она тебя, как русалка, утянет на дно. Фомин такое выставлять не станет. И ты потеряешь шикарную возможность попасть в Новую галерею, – отрезала Марго.

– Ох, – вздохнул он. – Ценю твою прямоту. Но легче мне от этого не стало.

– Ты всегда можешь откатить назад и сделать нормальную персональную выставку. У тебя для этого все есть, а Фомина я как-нибудь уговорю, – сказала она более ласково, вновь впуская в тембр мягкие грудные ноты. – Афиши еще не напечатаны, анонсы начнут публиковать через пару недель.

– Хорошо, я подумаю, что можно сделать, – медленно произнес Вадим.

– Отлично. Если будет нужно, звони, приезжай, – и Марго, как обычно, позаботилась, чтобы разговор, несмотря на все прозвучавшее, закончился на радостной ноте: – Вадим, все будет хорошо, время еще есть, если мы постараемся, то все разрулим.

– Все будет хорошо… Все будет хорошо… – съежившись на кухонном стуле, Вадим опустил руку с телефоном и растерянно смотрел вглубь коридора, где белела дверь мастерской.

Как хорошо, что она закрыта…

* * *

Вадим не любил признавать свои ошибки. Как правило, хороший анализ показывал, что в провалах и неудачах был виноват не он. Вот и сейчас он делал все, чего можно ждать от порядочного и умного человека. Он искренне хотел поддержать жену и поделиться с ней своим успехом. Но ведь он не может сделать за нее все. Наде стоило бы нарисовать нормальную работу, а не этот странный пейзаж. Невозможно допустить, чтобы после всего, что он пережил, жена сейчас лишила его успеха. Образ коварной русалки, который предложила Маргарита, неожиданно его зацепил. Вадим буквально чувствовал, как холодные мокрые пальцы скользят по его спине и тянутся к шее, чтобы обхватить и увлечь во тьму забвения.

Понятно, что Надя не окончила Суриковский и не была настоящим художником, как Вадим и его отец. Но все же она художественно грамотный человек и не может не видеть уровень своей картины.

И тем не менее, если быть совсем честным с собой, ошибку он все же совершил. Он поторопился. Сначала надо было убедиться, что жена не утратила способность к творчеству, а уж потом объявлять галеристам о том, что выставка будет совместной. Неужели триумф, которого он ждал столько лет, будет сорван из-за его нелепой идеи сделать из Нади художника?

Вадим Невельской сидел с закрытыми глазами и болезненно хмурился, представляя себе все последствия этого необдуманного шага. Мама, в истерике кривящая старые губы и комкающая кружевной платок. Растерянная и жалкая Надя. Профессионально вежливая Марго, предлагающая ему завершить сотрудничество после громкого провала выставки. И снова – годы безвестности и работы впустую, без зрителей, без успеха, без денег…

– Вадь, ну как? – тихо спросила Надя, которая уже с минуту стояла в дверном проеме, глядя на посеревшее лицо мужа.

Он открыл глаза и нашел в себе силы улыбнуться:

– Ну, как и ожидали. Эта работа не годится, она недостаточно оригинальна. Для выставки нужны твои девочки. Хотя бы одна.

Надя склонила голову и сгорбилась, не отвечая.

– Сможешь? – нарушил он повисшую тишину.

– Я не знаю, – прошептала Надя. – Мне надо подумать.

– Хорошо. Думай. Время пока есть. Не буду тебе мешать, – и Вадим, не поднимаясь с кухонного стула, проводил глазами жену, медленно бредущую по коридору.