Текст книги "Забытые крылья"

Глава 28

Они вышли из галереи втроем: Вадим с тяжелой папкой с картинами жены, Надя рядом, Маргарита следом за ними.

– Марго, может, отметим? – Вадим был уверен, что сумел переломить ситуацию с женой, и пребывал в прекрасном настроении.

– Вадим, спасибо большое, – Марго вежливо улыбнулась и достала из сумки брелок с ключами от машины. – К сожалению, мне нужно ехать, еще несколько встреч сегодня. Давайте я отвезу папку? Побудет у нас в кулуарах. Я как раз на выставку еду.

– О, это было бы здорово! А мы прогуляемся налегке, погода просто сказочная, – и Вадим пошел к машине Маргариты, оставив Надю прикидывать, не слишком ли много одолжений делает им эта женщина.

«Они хорошо смотрятся вместе, – машинально отметила Надя. – Она такая женственная, вся в изгибах, и кожа фарфоровая. Она его как будто проявляет – Вадим рядом с ней выглядит так… сексуально».

Вообще-то слово было не из Надиного лексикона. Но после вчерашнего бурного воссоединения оно возникло само собой.

После возвращения из аэропорта их как ураганом смело. Вадим, вошедший в квартиру на Плющихе следом за Надей, немедленно, еще в прихожей, обнял ее сзади сильными руками, заставил замереть и начал медленно-медленно, едва касаясь и обдавая кожу жарким дыханием, целовать в шею. Надя сначала держалась прямо, но потом ослабела, закрыла глаза, и когда он развернул ее лицом к себе и продолжил, уже не могла и не хотела возражать. В конце концов, это ее муж, ее единственный мужчина, и она соскучилась. Удивленно вскрикнув, когда он поднял ее на руки, Надя засмеялась, закрыла лицо руками и, слегка придя в себя по пути в спальню, начала горячо отвечать на его ласки. Настолько горячо, что сама удивилась. Им всегда было хорошо вместе, но Вадим играл ведущую роль, она лишь следовала за ним с нежной покорностью. Ее смущали разговоры о постельных делах, и хотя Надя не считала себя ханжой, когда Ленка однажды завела разговор о курсах орального секса, решительно отказалась даже пробовать: да, муж все чаще спит на диване в мастерской, но это же не повод.

– Это просто не мой стиль, Лен, – ответила она тогда подруге. – Может, у нас с Вадимом нет того, что называют настоящей страстью, но есть вещи, которые я никогда не буду делать.

Сейчас она немножко пожалела, что тогда так и не решилась пойти на эти странные курсы.

«В конце концов, это же просто репертуар, как у певцов, например, – думала она, спускаясь губами вниз по его поджарому животу и слыша, как дыхание Вадима становится прерывистым и тяжелым. – Да вроде и так хорошо».

Горячие и голые, они лихорадочно меняли позы, сплетаясь и расплетаясь, целовались и прикусывали, щекотали, сжимали, вдыхали, облизывали, смаковали, торопились, отрывисто и хрипло смеялись, и снова, и снова забывались, стонали, вскрикивали.

– Что это с нами сегодня? – спросила она, глядя на него сияющими глазами, лежа распластанной с закинутыми вверх и скрещенными руками. Растрепанный Вадим с невероятно помолодевшим, раскрасневшимся лицом навис над ней, удерживая ее запястья за головой и сильно прижавшись бедрами к ее телу.

– Все с нами хорошо. Мы просто наверстываем, – и резким движением припал к ее губам поцелуем.

Потом она лежала на боку, а он медленно и мягко гладил ее по спине всей ладонью, словно успокаивая. Надя улыбалась в пространство, ощущая, как все тело до последней клеточки согрето и наполнено, взбудоражено и расслаблено. Очень хотелось пить, но прерывать то, что сейчас происходило в их супружеской постели, было немыслимо.

«Мы просто ожили… ожили и стали настоящими», – медленно думала Надя и вдруг, неожиданно даже для самой себя, спросила:

– Ну и что, с кем в постели лучше… со мной или с Ленкой?

– Надь, ты с ума сошла! Ты – моя любовь.

– Единственная? – ей было так хорошо сейчас, что в ответе она не сомневалась.

– Единственная и навсегда, – подтвердил он уверенно.

– Ну что ж, – протянула она и повернулась на спину, чтобы увидеть его лицо. – Так и запишем.

И улыбнулась.

«Может, у нее кто-то был там, в этом Кратове? – обожгло Вадима. – Да нет, не может быть. Это ведь Надя».

* * *

Им было хорошо. Вадим договорился с Маргаритой о встрече у Новой галереи, отключил телефон и за весь вечер не позволил Наде завести разговор о том, что ее беспокоило, – об этом внезапно возникшем проекте совместной выставки. Поил ее чаем, кормил фруктами, целовал и на все вопросы «а вдруг… а как» – отвечал одинаково, любимой фразой всех мужчин мира: «Все будет хорошо».

Надя быстро позвонила Леше проверить, как он, и написала Свете, что не приедет ночевать. Ее телефон тоже выключили. И ночью снова была любовь – размеренная и жаркая, утомительная своей чрезмерностью, идеальная для того, чтобы после, тесно обнявшись, уступить сну.

* * *

– Вот видишь, я же говорил, что все будет хорошо, – Вадим вел жену за руку по набережной и улыбался. – Смотри, блики на воде блестят, как металл.

– Они же розовые, Вадька! Это цвет пудры рашель, какой металл? – смеялась Надя, радуясь легкости своего настроения, расслабленной бодрости тела, теплу и силе его пальцев, держащих ее кисть.

– Ты просто девочка, тебе везде мерещится пудра. А почему металлу не быть такого цвета?

В такой дурацкой легкомысленной пикировке, напоминавшей об их давнишней учебе в художественной школе, они дошли до «Музеона» и присели на скамейку.

– Вадь, слушай, а ты правда думаешь, что у меня получится?

– Даже не сомневаюсь! – твердо ответил он, пристально глядя на реку. И после небольшой паузы, вдруг нахмурившись, спросил: – Слушай, ты устала?

– Да нет вроде.

– Пойдем отсюда, а? Честно говоря, ненавижу это место. Зелень, река – да, но эти советские истуканы… Не могу на них смотреть, бесят, – Вадим вдруг заговорил нервным, злым голосом, и в Наде словно погасили зажегшийся вчера свет.

– Уже? Ну пойдем, конечно, – она еще надеялась, что он услышит в ее голосе грусть и передумает, но Вадим уже встал и развернулся, чтобы идти обратно к «Ударнику». – Погоди, тут же магазин рядом. Дай я зайду посмотрю холсты.

– Ну хорошо, – кивнул он, и они двинулись вдоль левого фасада огромного бетонного здания к знакомому крыльцу магазина для художников. Вадим снова держал Надю за руку, но легкость, которая была с ними еще полчаса назад, уступила место какой-то тяжкой думе.

«Что это с ним опять, – потерянно думала Надя. – Как эти перепады настроения неприятны, я за столько лет не смогла привыкнуть».

Его лицо было суровым и сосредоточенным. В магазине он не сказал ни одного лишнего слова – просто выбрал для Нади два отличных дорогих холста примерно того же формата, как ее старые работы, и быстро вызвал такси.

* * *

Надя, которую перемена в настроении мужа вышибла из колеи, сидела на диване в его мастерской на Плющихе и собиралась с силами, чтобы сказать неизбежное. По крайней мере, неизбежное сегодня.

– Вадь, послушай… Ты только не сердись, хорошо? Я поеду в Кратово.

– Ну естественно, – Вадим, что-то нервно перебиравший на огромном, заляпанном краской рабочем столе, неприязненно поморщился. – Теперь ты, конечно, поедешь в Кратово. Я ведь свою функцию выполнил.

– Ты о чем? – поразилась Надя.

– Ну у тебя теперь будет выставка, ты станешь звездой, а с мужем жить не обязательно, – он, словно защищаясь, скрестил руки на груди и сжал себя так, что побелели костяшки.

– Вот же… Ну да, ты не можешь сделать ничего для меня просто так. Я должна была догадаться, что ты пожалеешь! – сказала она, вставая с дивана.

– Я не жалею! Не жалею! Но ты ведь не останешься, да? У тебя же там прекрасная вольная жизнь, на природе, с подружкой, с гостями, без всяких обязательств! А ты хоть раз подумала, каково мне здесь одному… – его губы задрожали, рука нервно взъерошила волосы, и Надя с ужасом подумала, что он сейчас заплачет.

Она метнулась к мужу, словно он был ребенком, который страдает от боли, и прижалась, и прижала, и стала быстро и тепло гладить его по спине, рукам, голове.

– Вадька, милый, ну что ты! Ну о чем ты!

– Да, мне плохо, плохо тут без тебя! Я не могу работать, не могу писать, чувствую себя ненужным, – слабость изливалась из него потоком, словно вытесненная прессом показного мужества и веселья. – Я все лето к тебе ездил, я надеялся, что ты вернешься, а сейчас… Ты что, решила там навсегда остаться?

И он взглянул на нее таким беспомощно-сердитым взглядом из-под влажных ресниц, что ее сердце ухнуло в пропасть.

– Ну конечно, не навсегда. Мне просто надо подумать. Потерпи немного, уже август, дети будут потихоньку разъезжаться. И еще ведь Светка. Ей тоже нельзя одной, Вадь. У нее, похоже, проблемы.

– И что ты теперь будешь делать? – Вадим даже не поинтересовался, что за проблемы вдруг возникли у Светланы, и это было настолько в его стиле, что Надя и не заметила.

– Я подумаю. Но я буду приезжать чаще, обещаю.

– Ты ведь можешь здесь рисовать! Давай ты здесь будешь готовиться к выставке? – энтузиазм в голосе мужа ее обрадовал, но Надя колебалась.

– Вадь, погоди, ну не гони коней. Если я начну здесь писать, мне придется тут жить постоянно. Сырую картину же не повозишь туда-сюда, – растерянно ответила она. – Давай вот что. Давай подождем, пока Света устроится на эту работу в колледж, о которой Михаил Степанович говорил. Да? У нее появится дело, я ее спокойно оставлю и перееду сюда.

Повисла пауза, и Надя осторожно добавила:

– Если ты к тому времени не передумаешь, – и улыбнулась.

– Я не передумаю, – обиженно надув губы, Вадим резко привлек жену к себе и начал целовать ее за ухом.

Надя облегченно выдохнула, но отстранилась: сразу после вспышек мужа ей надо было прийти в себя, она не умела переключаться так же быстро, как он.

– Вадь, слушай, мне надо позвонить. Извини.

– Да?

– Прости, это буквально на пару минут. Поставь пока чаю, а?

И, кивнув мужу, двинувшемуся к выходу из комнаты, она достала из кармана прямоугольник визитки с именем «Максим Воронцов».

* * *

Прохоров ответил на звонок мгновенно:

– Да? Слушаю вас.

– Павел…

– Да, Надя, я вас слушаю, – она опять забыла его отчество – что за напасть! И надеялась, что он подскажет, как тогда, по пути к станции. Но он поддержал неформальный тон, и теперь менять его было глупо.

– Павел, я нашла то, о чем вы спрашивали.

– Уточните, пожалуйста, о чем речь.

– Визитка того человека из кафе. Максима Воронцова. Я ее нашла.

– Ага, очень хорошо. Где, если не секрет?

– Я специально не искала. Просто надела костюм, в котором была, видимо, в день встречи. И нашла в кармане.

– Понимаю, – нейтрально отметил Прохоров.

Надя слегка растерялась:

– И что мне теперь делать? Я действительно о ней забыла, а сейчас, в свете всех событий, это выглядит уже как-то совсем нехорошо.

– Знаете, мне нужно подумать. Вы не против, если я вам перезвоню?

– Да, конечно. То есть мне не нужно сейчас к вам ехать?

– Нет, пока нет. Я должен кое-что обдумать, и тогда можно будет решить. Я вам позвоню на днях.

– Хорошо, да, конечно, звоните.

Надя попрощалась и нажала на отбой. Опустив телефон, она бездумно смотрела в экран и глубоко дышала, чтобы успокоить внезапно быстро забившееся сердце.

– Я могу узнать, к кому ты собралась ехать? – Вадим, который, оказалось, все слышал через приоткрытую дверь, вошел – напряженный, суровый, с вздернутыми бровями.

– Вадь, что за прокурорский тон? Я следователю звонила.

– Кому?

– Ну Прохорову, помнишь? Он приезжал недавно в Кратово. Руководитель Лешкиной практики в полиции.

– Я его прекрасно помню. И зачем тебе понадобилось ему звонить?

– Я нашла то, о чем он спрашивал тогда. И позвонила. Потому что обещала.

– И что же ты нашла?

– Мне неприятен этот тон, Вадим. Как будто я перед тобой в чем-то виновата, – Надя почувствовала растущее раздражение и воинственно выпрямилась, глядя мужу прямо в глаза. – У меня могут быть свои дела?

– Могут ли у тебя быть свои дела с мужиком, который приезжает за город с выдуманным предлогом, чтобы тебя повидать? Который сидит два часа, изображая нормального гостя, которого позвали в дом, и всем от этого неловко? – это был настоящий срыв, таким Надя видела Вадима всего пару раз в жизни. – Конечно, у тебя могут быть свои дела! Ты ведь уже давно забыла, что значит быть замужней женщиной!

Надя задохнулась от возмущения. Ей хотелось сказать ему о Ленке, об его предательстве, о двойных стандартах, о том, наконец, что для ощущения замужности женщине нужен настоящий муж, а не эгоистичный капризный ребенок, не умеющий подставить плечо дольше чем на пару дней. Но… какой смысл?

Она резко выдохнула и сказала:

– Я поехала. Потом созвонимся и все обсудим.

Вадим нервной пятерней взъерошил волосы: «Вот дурак. Сорвался на пустом месте», – и пошел за Надей в прихожую. Смотрел, как она надевает обувь, берет сумку, и не решался ничего сказать, чтобы не сделать еще хуже.

«Вот же черт побери. С собственной женой боюсь разговаривать», – подумал он отчаянно, зло и молча обнял Надю, которая мгновенно повернулась так, что поцеловать ее можно было только в щеку.

– Мне правда пора, – тихо сказала она. – Помоги спустить холсты в машину.

– А может, все-таки будешь работать здесь?

– Вадим, если ты не хочешь помочь, я сама справлюсь.

Он, конечно, помог. Отнес холсты вниз, аккуратно пристроил их на разложенном заднем сиденье Надиной «Альфа-Ромео» и с каким-то щемящим чувством смотрел, как его хрупкая жена села за руль и с ничего не выражающей улыбкой помахала ему рукой.

«Ничего, все наладится», – сказал он себе.

«У него что, зуб внезапно разболелся?» – подумала Надя, кинув прощальный взгляд на болезненно сморщенное лицо мужа.

Глава 29

Профессионалу не нужны какие-то особые условия для творчества – в это Надя верила свято. Если ты художник, то можешь и должен писать каждый день, в любом состоянии, тренируясь, нарабатывая мастерство, не спотыкаясь на ошибках, а делая из них выводы. Этому ее учили в художественной школе, в институте, этому она учила и своих учеников в кратовском пансионе.

Этот принцип вообще здорово выручал, за что бы она ни бралась: чтобы получить результат, нужно к нему идти, пусть самыми малыми шагами. А сидеть на месте и ждать, когда тебя посетит муза, – верный способ ничего не добиться. Все долгие годы, когда Вадим рисовал в своей домашней мастерской картину за картиной, она твердила себе: «Хорошо, что он работает. Самое страшное – если он бросит кисти и ляжет на диван». Вадим был труженик, как и его отец. И то, как упорно он шел к своей цели, вызывало уважение. Хотя иногда на вопросы сына «Зачем он все это пишет, раз нет ни выставок, ни продаж?» ей очень хотелось ответить: «Не знаю». Уж слишком призрачной казалась цель. Но тем важнее было к ней двигаться.

Верить в себя – это одно. Еще важнее постоянно работать, чтобы дать этой вере возможность воплотиться в нечто реальное.

Все эти мудрые мысли не очень помогали Наде сейчас, когда на мольберте в просторной, пронизанной светом мастерской кратовского дома стоял чистый холст и ждал, когда на нем появится ее новая «девочка».

Столько лет прошло… Может, тот стиль вообще был функцией возраста? Тогда она взрослела, превращалась из девочки в девушку и чувствовала, как в ней прорастает некая не описанная в анатомических атласах система потоков, несущих не кровь, лимфу или кислород, а загадочную древнюю силу, которая наполняет женщину плодородной энергией, делает ее неуязвимой для больших и малых бед – и все ради того, чтобы продолжалась жизнь.

Этот расцвет, неизменный и вечно новый для каждой женщины на Земле на протяжении тысячелетий, она ощущала невесомыми яркими токами. Они текли и вибрировали под кожей, делали походку упругой, взгляд зорким и приметливым, а жесты – волнующими без всяких дополнительных ухищрений. Эта энергия помогала легко справляться с повседневностью и дарила вдохновение. Тогда Надина рука сама тянулась к кисти, и та становилась ее продолжением, и причудливые, хрупкие и сильные «девочки» появлялись на ее полотнах в окружении цветов, птиц и тонких линий – то ли звуков, то ли движений воздуха, обязательно цветного и непременно прозрачного.

Тогда она рисовала очень много. Хотя программа в художественной школе и институте многим казалась неподъемной, у Нади всегда находились и время, и силы на «девочек». Она все успевала, и чем больше рисовала, тем сильнее становилась.

«Вернуть бы то состояние, – думала Надя, глядя на пустой холст. – Когда мне было семнадцать, я за два месяца могла сделать не одну, а три или четыре картины… А сейчас руки поднять не в силах. Может, это возраст?»

Бесплодное кружение вокруг холста продолжалось уже третий день. Пансион был пуст: дети разъехались. Света где-то в глубине дома занималась своими делами, и Наде никто не мешал, но сосредоточиться никак не получалось. Она не знала, что будет рисовать. Образа не было.

Надя старательно разложила все инструменты в том порядке, который любила. На всякий случай заново загрунтовала оба холста. Навела в мастерской идеальный порядок – это ее всегда успокаивало и давало уверенность, что не придется отвлекаться от процесса – когда он наконец начнется. Она даже окна перемыла, чтобы идеальный осенний свет лился в комнату без помех. Но поставленный на мольберт холст оставался пустым, а выдавленная на палитру краска засыхала, не дождавшись прикосновения кисти.

Надя пробовала рисовать в альбоме, включать музыку, читала стихи, бродила по дому, ощупывая кончиками пальцев корешки книг, фактуру дерева, кожи и разнообразных тканей. Она отключила телефон, смотрела внутрь себя, искала там, внутри, девочку, которая задышит и оживет на ее картине. Все было тщетно.

– Значит, надо просто брать и работать. Хватит уже, – строго сказала она себе, надела заляпанный краской черный фартук и решительно подошла к холсту. Так, берем охру, сильно разводим и делаем набросок…

Тонкая кисть запорхала над полотном.

«Вот так я ее посажу. Лицом к зрителю, но так, чтобы взгляд было нельзя поймать. Острые колени под пышной юбкой… Нет, юбку лучше открыть посильнее, показать, что от хрупкой коленки идет мускулистое, сильное бедро. Получится что-то от танцовщиц Тулуз-Лотрека… Может, наметить чулок? Не знаю, это потом. Лодыжки с выступающими косточками скрещены, ступня в остроносой туфле почти касается пола – но просвет все же есть… Да, пусть она парит над поверхностью… Вторая ступня… Пусть будет пока только каблук, он где-то примерно здесь будет виден на втором плане. Теперь руки. Локтями она упирается в колени. Руки тонкие, длинные… Очень длинные. Кисти… Нет, я не вижу кисти. Не вижу, что она делает руками… Черт, черт, ну как же это».

Надя помедлила, отвернувшись от холста и сжав губы. Надо продолжать.

«Так, если голова повернута анфас, то подбородок пусть опирается на кисти. На одну?.. Нет, на обе… Черт, нет, так невозможно». Надя подавила желание швырнуть кисть, тщательно вымыла ее в растворителе и насухо вытерла чистой хлопковой тряпкой.

«Ничего, хотя бы начала – уже хорошо. Сейчас продолжим».

Надя быстро перебрала кучу ученических альбомов для набросков, выбрала один, взяла карандаш и ластик и забралась с ногами на стоящую у стены мастерской большую деревянную лавку с решетчатой спинкой. Подсунула под спину пару больших пестрых подушек, раскрыла альбом и продолжила рисовать.

Рука. Скрещенные кисти. В пальцах одной из них запуталось перо. Или травинка? Цветок?.. Надя рассеянным, невидящим взглядом обвела большую комнату и вдруг увидела почти стучащуюся в оконное стекло ветку березы. Мелкие, резные по краю листочки на тонких черных нитях уже начали золотиться…

«Осень! Ведь осень же!» – и Надин карандаш забегал по бумаге.

Осень. Плоды. Ягоды? Виноград? Виноград – это хорошо, да. Там же каждая ягодка может светиться. И если сделать девочку кудрявой, форма завитков будет рифмоваться с контурами ягод, и возникнет гармония.

«Боже, как хорошо! Нашла! Нашла…»

Надя оторвалась от рисования, положила альбом на живот и откинулась, скрестив над головой руки и невидящим мечтательным взглядом уставившись в крашеный потолок, на котором под седыми мазками сильно разведенной белой краски были видны прожилки и родинки древесины. «Как же хорошо. Да! Осенний колорит, виноград, и сама она рыжая, а платье сиреневое, и мелкие-мелкие мухи пусть летают вокруг – их осенью всегда очень много. И может быть, паутина. Летящая паутина в углу. Да, это то, что надо…»

Чувствуя себя невероятно легкой и одновременно наполненной, Надя поднялась с лавки и выбежала из мастерской.

– Свет! Света! Ты где? Чаю хочется! – крикнула она в глубину дома и пошла в направлении кухни.

* * *

На кухне сидели двое: соседка Лика в плюшевом спортивном костюме цвета свеклы – у стены, а Света напротив нее, спиной к входу. На столе были расставлены тарелки с закусками и стояла большая бутылка виски.

– О, а вот и Надя! – радостно приветствовала художницу Лика и приподняла тяжелый стакан, в котором звенели подтаявшие кубики льда.

– Привет, Лик, – кивнула Надя и озабоченно посмотрела на Свету, которая не обернулась при появлении подруги. – Отмечаете что-то?

– Просто сидим, – с нажимом сказала Света.

Она выглядела совершенно трезвой и вменяемой, и Наде стало неудобно за прозвучавшее в ее вопросе осуждение.

– Ясно… Просто время такое – часов пять же, не больше? А у вас бутылка на столе…

– Ты подумала, у нас праздник, да? – Лика, которая уже была совсем не так свежа и разумна, как Света, подмигнула и снова приподняла стакан. – А мы просто разговариваем. О своем, о девичьем. Давай к нам!

Надя помедлила секунду, потом выдвинула из-под стола табуретку и уселась в торце стола. Света сразу встала, пошумела чем-то в ящике и в буфете, и через несколько мгновений перед Надей появились столовый прибор и небольшая рюмка. У Светиной тарелки стояла такая же.

– Поешь давай, – сказала она Наде. – Работала? Все ок?

– Да, вроде да, – кивнула Надя. – Я вообще вышла чаю налить, думала вернуться… Да света уже нет, так что, наверно, завтра продолжу. Главное, что я придумала! Знаю, что буду рисовать.

– О, класс. Сейчас мы это обмоем, – Света взялась за тяжелую бутылку, почти полную коричневой прозрачной жидкостью.

– Виски? Ой нет, девчонки, это без меня, – запротестовала Надя. – Я крепкое не могу совсем.

– Ха! Подумаешь! Я сейчас пойду и принесу тебе вина. У меня его там… – Лика засобиралась, и Надя сказала:

– Лик, не надо. Неудобно, ну что ради одной меня куда-то бегать. У нас тут должно было остаться, недавно же застолье было. Свет, не знаешь, где оставшиеся бутылки? Гости ведь много навезли…

Света удивленно подняла брови и потерла пальцем кончик носа.

– Надь, а нет ничего. Все выпили.

– Да брось? Не может такого быть! Давай я посмотрю в шкафах – может, мама прибрала куда-то далеко? – Надя отложила бутерброд и хотела встать, но Лика положила ей руку на плечо:

– Надюша, сиди, я мухой, туда и обратно!

И, потряхивая вышитой надписью Juicy Couture на слегка полноватой фигуре, выбежала с кухни.

– Ей муж изменяет, – сказала Света. – Вот она и пришла душу отвести.

– О господи… Бедная…

– Она в принципе всегда подозревала, но закрывала глаза ради семьи – ну мало ли, у всех свои слабости.

– Ну что ж, разумно. Так многие делают, – Надя разглядывала блики на бутылке и стаканах и слушала не очень внимательно.

– Да, но сегодня Коли дома нет, а Лике позвонила какая-то девушка и сообщила, что беременна от него.

– Ого!! – Надя была в таком шоке, что перестала жевать и наконец посмотрела на Свету. – И что теперь?

– А никто не знает, что теперь. Коля на звонки не отвечает, дома его нет. Вот она бутылку взяла и сюда.

– Понятно, – протянула Надя.

Дверь вдали тихонько хлопнула, раздались шаги, и Лика возникла в проеме с двумя бутылками вина.

– А? Что я говорила! А к вину у нас будет сыр! – и достала из карманов две благородно пованивающие упаковки, которые пытались вывалиться на пол, да не успели. – Штопор есть?