Текст книги "Забытые крылья"

Глава 39

В продух просочился запах гари, и Света очнулась. Горит дом? Метнувшись к крошечному оконцу, она хрипло вскрикнула от боли в груди и тут же сильно ударилась головой о потолок: высота погреба была совсем небольшая, здесь даже невысокая Лидочка возилась пригнувшись.

Уж лучше бы он горел! Тогда хоть кто-то показался бы на участке, и она могла бы, собрав остатки сил, докричаться до живого человека.

Но это, видимо, жгли листву. А может, соседи разожгли мангал и жарили мясо, и сок капал на угли, и по краям насаженных на шампуры кусочков зарождалась и пузырилась загорелая ароматная корочка… Желудок свело до спазма. Господи, ну если не есть, то хотя бы пить… как же хочется пить!

Тихо подвывая от боли в отбитой до отека руке, она снова принялась колотить в крышку люка и вдруг замерла.

Стоп, а ведь в кухне тоже есть люк. Оттуда тоже можно спуститься в подпол. Как же я раньше не додумалась?

В погребе было уже совсем темно – по-видимому, снаружи наступил вечер. Сколько я здесь – сутки? Двое? Сколько я не слышу никаких звуков, кроме вздохов песка под ногами, собственного сердцебиения и хрипа в истерзанных жаждой легких?

Света встала и принялась обшаривать потолок, который не давал ей распрямиться в полный рост. Если лаз из гостиной здесь, то выход на кухню должен быть там… Она ощупывала каждый сантиметр сухого неровного потолка в поисках зацепки… Это должно быть дальше. Там, наверху, между кухней и гостиной построена печь – огромная, массивная русская печь, которую не использовали уже лет тридцать. Не на полу же она стоит? Она должна уходить в фундамент. Значит, вот-вот, буквально вот сейчас, будет ее бок, а за ним – проход во второй погреб.

Она зарычала от отчаяния, уткнувшись в кирпичную кладку. От стены до стены. Проклятый погреб разделен на две части, и стена между этими частями почему-то сплошная. Боль в голове била набатом, каждый вдох давался с трудом – похоже, сломаны ребра. Сколько она еще протянет…

* * *

Лешка и раньше ругал их за незапертую калитку – пару раз о ней действительно забывали.

– Вы с ума сошли, – горячился будущий правоохранитель, – это же вопрос безопасности! Какой смысл в крепком заборе, если любой может войти в открытую дверь!

Они кивали, и слушали, и действительно старались не забывать о калитке. Но тогда в доме были Надя и дети, а сейчас Света жила одна.

«И слава богу, – с ожесточением думала она, – теперь я сама себе хозяйка, и никто мне не будет указывать».

Когда из Кратова вслед за детьми уехала Надя, в опустевшем доме сгустилось одиночество. Словно парализующий газ, оно забралось во все углы, щели и поры, вытеснив воздух. Света могла целый день проваляться в постели или слонялась по дому в пижаме, прикасаясь то к одному, то к другому безмолвному предмету.

Это было невыносимо.

В ее заграничной жизни одиночество было привычным дневным состоянием. Работать в офисе ей было бы нелепо: бизнес Пьера не только давал приличный доход, но и требовал частых разъездов, и жена, конечно, ездила с ним. Если бы Светлана вышла на работу, эти поездки пришлось бы согласовывать с начальством или пропускать, и их наполненная короткими романтическими вылазками семейная жизнь омрачилась бы чередой досадных разлук. Преподавание тоже не годилось: даже частный учитель не может без расписания, а ей нужно было быть свободной для мужа. Поэтому, проводив Пьера в офис, Света погружалась в самые разнообразные занятия, которые должны были заполнить день до вечера.

Не хозяйство, боже упаси! Этим занималась приходящая домработница, иначе их бы просто не поняли. Света подолгу пила кофе, много гуляла, фотографировала, была постоянной гостьей в модных магазинах и на блошиных рынках – и все это в наушниках. Музыка, окружавшая Светлану с детства, и сейчас оживляла все ее занятия. Плейлисты были бесконечными: русская классика, итальянская опера, самые странные миксы современных электрических ритмов. Звуки были ее страстью, предметом коллекционирования, фоном всех мыслей и чувств. Если в плеере кончался заряд, она могла подолгу, замерев на какой-нибудь скамейке, прислушиваться к шипению велосипедных шин по асфальту, едва слышному плеску воды о гранит парапета, обрывкам речи. Она даже читала под музыку! И чем толще книга, тем лучше: нырнешь в придуманный мир – и ты сама себе не хозяйка.

Не хозяйка. Это и стало проблемой. Когда Свете наскучило плыть по течению, она вдруг осознала, что ничего не решает сама. Пьеру этот расклад казался совершенно естественным:

– Дорогая, но ведь я забочусь о тебе, а ты заботишься обо мне. Мы оба подстраиваемся под бизнес, который нас кормит, но тебе не приходится больше ничего делать. И нам весело вместе. Не этого ли мы хотели с самого начала? Не капризничай, пожалуйста, у меня так много работы.

У него действительно всегда было много работы.

Когда после переезда в Бельгию Пьер предложил жене заняться антикварным книжным магазином, она жалела только о том, что этого не случилось лет на десять раньше. Сейчас они оба понимали, что магазин должен заменить ей неродившихся детей, а заодно и поездки, в которые муж теперь отправлялся без нее.

Светлана увлеклась новым делом и с удовольствием проводила дни в магазине, где над стеллажами, набитыми прозой и поэзией разных эпох, постоянно звучала музыка. Когда она впервые увидела Филипа, в пропахшем книгами воздухе плыла Фантазия фа-минор Шуберта.

– Мадам, конечно, знает, что в эпоху Возрождения тональность фа-минор считалась самой подходящей для произведений о неразделенной любви? – тонко улыбнулся ей худой остроскулый шатен с несколько женственной стрижкой каре.

Она до сих пор хмыкала, вспоминая, каким благовоспитанным молодым человеком показался ей тогда Филип. Спустя пару месяцев от одного его «привет» ее бросало в жар…

* * *

Теперь музыка в старом доме звучала круглосуточно. Света казалась себе аквариумной рыбкой, медленно плавающей в одиноком забытьи, но сил на то, чтобы позвонить или поехать к кому-нибудь, у нее не было.

«Хватит с меня людей, – думала Света, – от них одни неприятности».

Через несколько дней бессильной хандры Света решила: вместо того, чтобы ругать себя за бесцельное пижамное безделье, нужно назначить себе отпуск. Скажем, на пару недель. Она отдохнет, как это можно сделать только наедине с собой, а потом поедет в Париж – разводиться и…

Никакого «и» на самом деле не было.

Она заказала в хорошем магазине несколько коробок вина, кое-чего покрепче, шоколад, орехи, сыр и яблоки. И, закрыв за курьером дверь, решила отдыхать по полной.

* * *

В какой-то момент в проеме двери внезапно возникла Лика.

– Что это у тебя дверь открыта? – спросила она, задумчиво глядя на Свету, которая сидела на старом диване в расхристанной пижаме и с немытыми волосами.

– А, привет, – Света почти точным движением щелкнула по кнопке пульта, делая потише, и подняла повыше бокал, – будешь?

Лика стояла не двигаясь.

– Свет, ты в порядке?

– В полном! – оглушенная музыкой хозяйка, не осознавая этого, почти кричала.

Лика двинулась к дивану, и пара пустых бутылок, звякнув, покатилась по полу. Она поморщилась при виде блюда с огрызками яблок и сыра и повернулась к соседке:

– Точно?

– Анжел, ну что ты пристала? Все окей у меня, – довольно зло ответила Света, приканчивая вино в пузатом бокале.

– Я Лика, – соседка сложила руки на груди, как будто защищаясь. – Зашла просто по-соседски, проведать. Твои все уехали?

– Уехали! – выкрикнула Света и тут же добавила тихо: – Совсем уехали, меня одну оставили. Бедную, несчастную Фоню бросили одну.

– Какую фоню, Свет, ты о чем вообще?

Света, не отвечая, шарила ногой у дивана, но, не найдя того, что искала, встала, бормоча под нос французские ругательства. И пошла по коридорчику в кухню, крича:

– Фоня – это я! Мое настоящее имя! Чтоб ты знала!

Лика вошла вслед за Светой в небольшую кухню и снова поморщилась от несвежего запаха и мерзкого зрелища засохших объедков, множества испачканных стаканов и валяющихся по углам пустых бутылок.

– Ты что, водишь сюда кого-то? – поинтересовалась она.

– Да что ты цепляешься-то, Анжел? Захочу – приведу! Что тебе вообще надо? Ты что, пришла воспитывать меня? – Света выпрямилась, держа в руке новую бутылку, и посмотрела на соседку злыми покрасневшими глазами.

Та тряхнула крашеной гривой и произнесла с нажимом:

– Лика я, Лика! Никакая я тебе не Анжела! А пришла, потому что волнуюсь за тебя. Музыка грохочет, двери нараспашку, ты вон в каком состоянии… Мало ли что случиться может! Свет, ты давай прекращай это дело.

– Да ты достала, честно! – огрызнулась Света, не глядя на нее. – Пришла тут, командует… Дома у себя командуй!

– Свет, я серьезно. Ну нехорошо это. Ты же тут совсем одна. И пьешь.

– Я одна! Да! И делаю что хочу, – Света, пошарив неверной рукой по столу, взяла штопор и нацелилась на горлышко бутылки.

– Свет, это плохо кончится, говорю тебе. Давай вызовем врача!

– Слушай, ты, маркиза ангелов! – рассвирепела Света. – Ты не охренела, а? Чего ты лезешь куда не просят? Дома, небось, не выступаешь, а? Рога свои молча носишь?

– Ах ты… гадина! – глухо, будто от сильного удара в живот, выдохнула Лика. – Ах ты…

И, еле сдерживая мгновенно набежавшие слезы, выскочила из кухни.

Света удовлетворенно улыбнулась и, кивая сама себе, откупорила бутылку и наполнила замызганный бокал…

* * *

Один раз позвонил отец – и очень удачно, утром, когда она была еще вполне в состоянии нормально разговаривать.

– Как ты, дочь? – бархатно спросил академик.

– Все хорошо, пап, – ответила она беспечно.

– Чем занята?

– Да так, по мелочи. Читаю, музыку слушаю. Отдыхаю, в общем.

– Хорошо. Я, собственно, звоню напомнить, что тебя ждут в том французском колледже. Я вчера встретил в университете Дмитрия Владимировича, который ищет преподавателя. Позвони ему, пожалуйста, поскорее. Он ждет именно тебя.

– Да, пап, хорошо.

– Ты не потеряла его номер? – настаивал отец.

– Нет, не потеряла, вот он, прямо у меня перед глазами. Я позвоню!

Когда это было, она не смогла бы вспомнить.

На днях.

Пару раз она выходила пройтись по поселку, но результат ей не понравился. Противный мужик, с которым она когда-то встречалась в веселой компании у магазина, похоже, всерьез решил с ней сблизиться, и отделаться от него оказалось ужасно трудно. А людей, с которыми ей хотелось бы поговорить, здесь не было. Да и где они были?..

«Никому я не нужна. И мне никто не нужен», – повторяла она, как мантру.

Груда бутылок росла, у кровати валялись книжки, которые она листала в минуты просветления. Еда, кажется, закончилась, но это ее не волновало. В ящике с вином оставался еще с десяток бутылок.

* * *

Когда в дверь заколотили, у нее играл Второй концерт Рахманинова – великая, невозможная музыка, которая всегда вызывала в душе какую-то ликующую горечь. Когда во второй части струнные немного поутихли, вдруг стало слышно, как кто-то тяжко стучит в дверь и сразу, не дожидаясь ответа хозяев, топает по дому. Света, покачиваясь, прошла к выходу из гостиной в коридор – и тут же грубая рука отшвырнула ее в сторону. Она упала, ударившись о стену, и в тягостном недоумении смотрела, как три фигуры вошли в комнату и начали рыскать по полкам и ящикам.

Она пыталась кричать, но погромщики, казалось, слышали только музыку и даже двигались в такт с гремящими в воздухе звуками концерта. Тогда она решила остановить их силой. Повиснув на локте у одного из этих людей без лиц, Светлана получила мощный удар в висок, а потом, лежа на полу, еще несколько тычков ногами.

– Давай в подпол ее, – скомандовал один из налетчиков, открывая крышку, которая так кстати оказалась на виду, когда содрали ковер.

– Выберется же.

– Ну мы уже далеко будем.

– А ничего, что она нас видела? – спросил тот, что помоложе.

– Да она же в дымину, ты чо, не видишь? Запрем, а как проспится, и не вспомнит ничего… – и более опытный налетчик захлопнул люк за рухнувшей в погреб Светланой.

– А эта дура на колесах, мы ее сверху, – прокряхтел третий, толкая заскорузлыми ручищами блестящий черный рояль Любови Николаевны. – Помогай давай.

Глава 40

Прохоров надеялся, что она не будет плакать. Вид женских слез был для него невыносим – и даже служба в полиции не избавила его от этой слабости. Ну разве что слегка. Когда в детстве он видел слезы в маминых глазах, отчаяние поднималось внутри горячей волной и требовало немедленной мести всем, кто посмел ее обидеть. Пашка так и рвался защитить, помочь, оградить.

Слезы жены Томы его сначала страшно удивляли, а под конец их недолгого брака стали просто бесить. Прохорову казалось, что эта женщина ничего не умеет делать искренне, даже плакать.

В полиции он навидался разных слез – отчаянных и фальшивых, злых, горьких, радостных… И научился, конечно, держать себя в руках, но все же иногда пасовал. Коллеги знали, что Павел Михалыч с азартом распутывает сложные дела, но иногда в конце предпочитает уйти в тень и перепоручить самую рутинную, но эмоциональную часть расследования другим. Даже если лавры достанутся не ему. И особенно если подследственный – женщина.

Но Наталья Набокова не была подследственной и до сих пор держалась хорошо. Наблюдение показало, что она и правда потеряла связь с исчезнувшим Воронцовым, и следователь надеялся, что за прошедшие недели девушка уже поняла, что сорванная свадьба в ее случае – меньшее из зол.

Они договорились на час дня, и она не опоздала – постучала в дверь его кабинета даже чуть раньше. Высокая и худенькая, очень красивая, она сейчас была меньше похожа на куклу, чем весной, в самом начале их знакомства. Тогда Прохоров расследовал кражу в офисе, где работала Наташа, но поскольку дело не касалось ее лично, она была совершенно равнодушна к происходящему. Совсем другое дело теперь. Неприятности делают людей более живыми, это он давно заметил.

Усевшись и нервно поправив тонкой рукой рассыпанные по плечам блестящие волосы, она приготовилась слушать, слегка выпятив губы в исходную позицию хоть для улыбки, хоть для горестной гримасы, хоть для поцелуя.

– Наталья Сергеевна, я пригласил вас, чтобы сообщить информацию по делу о розыске пропавшего Воронцова Максима Викторовича, в котором вы являетесь заявителем, – буднично и размеренно проговорил Прохоров.

Она быстро кивнула.

– Мы провели расследование и установили, что гражданин Воронцов замешан в серии мошеннических операций со страховками в разных регионах страны. Судя по всему, в конце мая текущего года он получил предупреждение от сообщников и скрылся за границей, чтобы избежать уголовного преследования. Поэтому розыск гражданина Воронцова мы продолжим, но уже в рамках другого дела, которым занимается Следственный комитет.

Наташа выдохнула и перебросила волосы с одного плеча на другое.

– А можно как-то попроще? Пожалуйста.

– Если попроще, то дело предположительно обстоит так. Максим Воронцов уже много лет занимается незаконным извлечением доходов на ниве страхования. В основном это были фальшивые полисы ОСАГО и КАСКО, которые он и его сообщники продавали в регионах. Это огромный бизнес, и он давал преступникам значительный доход. Но в какой-то момент Воронцов захотел большего и пошел на подлог со страхованием строительства. В Тверской области на большом участке земли был построен муляж коттеджного поселка. Как бы нормальные недостроенные дома, но из бросовых материалов, фактически макеты. По фотографиям этого так называемого поселка Воронцов заключил договор страхования на большую сумму. А спустя несколько месяцев его фальшивая стройка сгорела, и страховая компания, в которой вы работаете, должна была выплатить ему компенсацию.

Он оценивающе взглянул на красные пятна, выступившие на бледном лице Наташи, и ее стиснутые пальцы. Нервничает сильно, но, кажется, обойдется без слез.

– Значит, со мной он тоже познакомился ради этого?

– На этот вопрос ответить трудно. Конечно, он мог надеяться, что вы будете просматривать для него рабочие документы и, если что, дадите сигнал…

– Да он меня даже не спрашивал о работе никогда!

– Но это объясняет, например, почему он не стал менять имя, знакомясь с вами. В общем, Наталья Сергеевна, если подытожить – дело о розыске мы закрываем, расследование продолжится уже в другом ключе. Я вам разъяснил ситуацию и прошу подписать документ о том, что вы с этим согласны.

– А вы точно уверены, что с этой страховкой не все чисто?

– Наталья Сергеевна, я понимаю ваши чувства, но тут, к сожалению, все ясно. Ваш руководитель Бабаев лично выезжал в Тверскую область и проверял этот случай. Фотографии пожарища выглядели не слишком убедительно. А на месте сгоревшего поселка после нескольких дождей вообще мало что осталось. Там горел гипсокартон и пиломатериалы. Никаких домов там никогда не было. К сотруднику, оформившему оплату без выезда на место, есть вопросы и у компании, и у правоохранительных органов.

Наташа склонила голову, и Прохоров на минуту встревожился – неужели все-таки заревет? Но она только спросила:

– Меня еще будут допрашивать?

– Не думаю. Вы ведь не были в курсе аферы? – и после ее отстраненного кивка он продолжил: – Но, возможно, вам придется как-нибудь потом сходить в суд и подтвердить ваши показания по поводу вечера семнадцатого мая, когда Воронцов вернулся поздно и от него пахло дымом.

Пять минут спустя он стоял у окна и смотрел, как худая высокая фигурка пересекает большой двор, удаляясь от отделения полиции.

«Ничего, выпутается. Со временем поймет, что оказаться замужем за жуликом – не лучшая судьба. Но вообще, что с ними творится? Молодые, красивые, с мозгами – им что, правда все равно, с кем жить, лишь бы при деньгах и звал замуж?» – и Прохоров, задумчиво постояв у окна еще несколько секунд, хмыкнул:

– Сам-то хорош. Эксперт по любовным делам, ага, – и, комически перекосив лицо, он покачал головой, словно бабулька у подъезда, осуждающая вечное одиночество нестарого еще бобыля.

* * *

Пол влажно блестел, и Надя, выкрутив тряпку так, что аж ладони заломило, с удовлетворением оглядела длинный коридор.

– Вот теперь у нас чисто, – подмигнула она сидящему у кухонного косяка котенку, который таращил свои зеленые глазищи уже вполне по-хозяйски. – Слушай, а может, назвать тебя Сага? Сумерки там, волки всякие… и звучит вроде получше…

Дверь спальни открылась, и оттуда, позевывая, вышел Вадим. И замер:

– Надь, ты что? Полы моешь?

– А что ты так удивляешься, как будто это в первый раз? – Надя подхватила ведро и двинулась к туалету, чтобы вылить грязную воду. – Я, кстати, подумала: может, назовем кошку Сага?

– Сага… Хорошее имя, – он пожал плечами. – Я просто думал, что ты работаешь.

Надя молча прошла мимо него с тряпкой и принялась ожесточенно промывать ее в раковине.

– Времени все меньше.

– Вадь, я понимаю. Я все понимаю. Я просто… готовлюсь. Обдумываю, – она так терла и тискала тряпку, словно та была в чем-то виновата. – Мне надо понять, о чем я буду писать. Я уже столько времени маюсь, но нет у меня образа, понимаешь, нет!

– А о чем были твои тогдашние девочки? Может, тебе нужны те работы, чтобы были перед глазами? Хочешь, я позвоню Марго и договорюсь, чтобы их привезли?

Надя выключила воду, развернулась и уставилась на него рассеянным, невидящим взглядом:

– Нет, знаешь… Привозить, наверно, не надо… А вот о чем они были… Может, в этом как раз дело?.. Ведь если хорошо подумать… Они все были про будущее, понимаешь?

Вадим, сложив руки на груди, смотрел на нее очень внимательно и не перебивал. Такие моменты – и они оба знали об этом – и были тайным ингредиентом, столько лет скрепляющим их брак. Когда одному из них становилось трудно, другой всегда умел задать тот самый вопрос, который помогает разрушить невидимую преграду – и найти ответ, который без этой помощи был мучительно недоступным. Никто и никогда в его жизни не умел так спрашивать и слушать, как Надя. И сейчас он делал это для нее.

– Они были про мечты, про фантазии, про… Про ожидание, наверно. А сейчас… – Надя смотрела на Вадима удивленно, ясно и пристально, словно совершила открытие. – А сейчас у меня, похоже, нет никаких ожиданий. И поэтому ничего не получается.

Он покрутил головой, словно был одет не в уютную поношенную футболку, а в рубашку со слишком тесным воротничком.

– Ну что ж, если проблема действительно в этом, важно, что ты это поняла. Теперь нужен следующий шаг, – увидев вопрос в ее глазах, он продолжил: – Покопаться и все-таки понять, чего ты ждешь. Так, чтобы было совсем пусто, не бывает. Пока человек жив, он хотя бы исподволь чего-то ждет.

– Ну наверно…

– Не обязательно же это должно быть что-то глобальное? Ты можешь ждать, например, поездки в Прагу, к матери. Не думала об этом?

– В Прагу, к матери… – задумчиво повторяла Надя и слегка поворачивала свою стриженую светлую голову, словно прислушиваясь к этим словам. – Вадька, ты гений! Где мой ноутбук? Нужны фото Праги!

И, быстро чмокнув мужа в слегка колючую щеку, Надя проскользнула мимо него в коридор.

* * *

Два часа спустя, заглянув в мастерскую, Вадим увидел Надю, задумчиво сидящую на диване рядом с впавшей в медитативную неподвижность Сагой. Жена листала какие-то картинки в сети, а на мольберте стоял холст, загрунтованный сложным сиреневым тоном.

– Надь, я пойду прогуляться, – сказал Вадим, но она, не отрываясь от своего занятия, лишь рассеянно кивнула в ответ.

«Похоже, процесс пошел. Она и не заметит моего отсутствия», – подумал он, выходя из дома. Было так приятно ощущать волнение, от которого походка стала более упругой, а дыхание – глубоким и свободным. Как в юности.