Текст книги "Пять лепестков на счастье"

– Прям детектив какой-то. А сколько оно стоит? Может, откупиться удастся? Скандал нам точно ни к чему. Сейчас вон с этими сетями все сразу становится достоянием общественности. – Михаил Витальевич запустил руку в волосы и разлохматил редкие пряди.

Одинцов поставил пустую чашку на стойку. Он был голоден. Кофе, конечно, оказался кстати, но хотелось колбасы, булки, сыра и большую кружку чая. Можно выйти в город и найти кафе, но тут Саша. От колбасы Одинцов отказаться мог, а от Саши – нет.

Она закончила с букетом, вытащила из вазы пару увядших цветов и напомнила о том, что ее сегодня ждет Марина Георгиевна.

– Ах да… я совсем забыл. Кристина вернется, и ты свободна. В гостинице кто-нибудь остался?

– Почти все ушли. Группа народных промыслов еще пару часов назад полным составом и семейная пара, я видела, после завтрака вышли. Надеюсь, до вечера будет тихо.

Директор кивнул. Наверное, тоже надеялся. Одинцову стало уже неудобно стоять тут тенью, а придумать повод для разговора не получалось. Саша была сегодня удивительно хороша. Или ему так казалось. Ему вообще все, начиная с четверга, казалось чем-то очень хорошим. И чуточку ненастоящим, как затянувшийся сон.

– Ладно, я к себе, а ты поспрашивай наших про кольцо.

– Хорошо.

Михаил Витальевич еще раз пожал Одинцову руку, пожелал ему хорошего праздника и удалился. Дмитрий сел на стул под картиной и включил телефон, чтобы проверить почту, а также ответить на пришедшие сообщения. Конечно, все это можно было сделать и в другом месте, но Одинцов боялся упустить Сашу.

Они снова, как и в четверг, остались одни после суматохи событий. Саша ничего не спрашивала, даже не смотрела в сторону Димы, она просто занималась своими делами – читала что-то в компьютере, набирала текст, шелестела бумагами. Каждый сосредоточенно занимался своей работой.

Дмитрий подумал, что время только близится к обеду, а лицо у Саши уже усталое. Да и не удивительно, после такой-то утренней встряски.

– Как думаешь, режиссер успеет? – спросил он только ради того, чтобы что-нибудь спросить, потому что молчание затягивалось, и следовало либо начинать разговор, либо уходить.

Одинцов встал, подошел к стойке-конторке.

Саша пожала плечами и подняла голову. Сегодня блузка на ней была голубого цвета. И глаза от этого казались тоже голубыми и ясными, как маленькие льдинки. Такие же прекрасные и прохладные.

– Ты переживаешь за режиссера? – поинтересовалась она.

– А ты?

– Мне бы хотелось, чтобы у него все получилось. Даже у несчастливых людей обязательно должны быть свои счастливые дни.

– Чуть не опоздали! – возвестила Кристина под звон колокольчика. – В конце почти бежали. Валентина Петровна отстала, а мы со Святославом Аркадьевичем были вовремя. Знаете, – девушка плюхнулась на стул под картиной и выдохнула, – он в работе совсем другой, такой собранный, внимательный. Даже строгий. Очень хотелось посмотреть, чего он там напридумывал, но мне Валентина Петровна обещала показать, она будет на телефон снимать. С кольцом, конечно, ужасно все получилось.

– Ужасно, – согласилась Саша, присела под стойку и выудила оттуда маленькую синюю сумку на длинном ремешке. – Поспрашивай на кухне или теть Зину, может, кто-нибудь видел кольцо. А мне пора. Михаил Витальевич у себя.

– Поняла, – вздохнула Кристина и поднялась, а потом с интересом посмотрела на Одинцова.

Мол, а вы тут по делу или как?

– Я хотел спросить, здесь где-нибудь поесть поблизости можно? А то на завтрак я опоздал.

– Я пошла. – Саша открыла дверь под звон колокольчика.

– Удачного выступления! – пожелала Кристина.

– Спасибо, – послышалось в ответ.

Одинцов и Кристина проводили Сашу взглядом.

– Вообще, у нас тут много всяких кафе, если пойдете по направлению к скверу – найдете целых два. Одно больше по десертам и тортам специализируется, а во втором борщ нальют точно.

– Ясно, спасибо. – Одинцов поблагодарил девушку, потом похлопал себя по карманам: кошелек и телефон на месте.

Можно двигаться в путь. Ему надо успеть догнать Сашу.

* * *

Саша знала, что он ее догонит, и чувствовала себя при этом прекрасно – как девушка, у которой только-только намечается новый роман. Вот эта смесь ожидания, волнения, неизведанности. Смешно, конечно, все это ощущать с собственным мужем после почти трех лет расставания, но тем не менее… даже утренний внештатный инцидент с пропажей кольца, который в другой ситуации выбил бы ее из колеи на целый день, сейчас – чем дальше она отходила от гостиницы – казался всего лишь неприятностью, которая обязательно разрешится. Потому что он рядом. И ни разу не произнес слово «развод».

Глупо? Еще как глупо, и ведь давно уже запретила себе верить в небывальщины, а вот Дима появился, и сердце снова забилось сумасшедше. Откуда-то появилась наивная вера в чудо.

Саша шла по направлению к скверу и глубоко дышала, вбирая в себя свежий августовский воздух, – наслаждалась днем. В садах разноцветными шапками пестрели флоксы. Хотелось подойти поближе и почувствовать их сладковатый запах. Небо было чистое-чистое, едва уловимого серого оттенка – предвестника холодов.

Она приехала сюда три года назад, почти наугад, и ни разу потом не пожалела.

Тогда, понимая, что разрыв неминуем и надо что-то делать, Саша не знала, какой именно шаг предпринять. Больше всего она боялась дойти до той черты, когда в их квартире окажутся два совершенно чужих друг другу человека – не муж и жена, а соседи. Это так страшно – проснуться и увидеть рядом на подушке чужого человека. Саше хотелось опередить неизбежный момент, успеть уйти раньше, не дожидаться окончательного краха. Решение подсказала старая дореволюционная открытка. Откуда она взялась в их семье, Саша не знала, но, сколько себя помнила, открытка всегда лежала в коробочке с брошью. Брошь Саше подарили на восемнадцать лет – необычную, старинную, в виде веточки сирени. В простой день такую не наденешь, но к отдельным нарядам, особенно тем, что на выход, украшение удивительно шло, придавая облику неуловимый шарм. Жаль только, что пятилепесткового цветка на веточке не оказалось. Вот если бы она была ювелиром, то обязательно воспользовалась бы возможностью подарить женщине веру в счастье. В тот день три года назад Саша, перед тем как положить брошь на место после одинокого вечернего выхода в театр, взяла в руки открытку. Как удивительно старые вещи хранят дух своего времени. Саша разглядывала желтый картон с изображенным на нем цветущим парком и виднеющейся вдали колокольней, и ей казалось тогда, что она держит в своей руке застывший кусочек времени. Кому эта вещь принадлежала раньше? Ее подарили? Прислали по почте? Или это всего лишь купленная на память о поездке открытка? Ответов нет. Просто один из видов старого города. Саша перевернула открытку другой стороной и прочитала слова. Бледные, почти полностью выцветшие чернила, но разобрать написанное можно.

«Конец одному, начало другому».

Прямо про нее, точнее не скажешь.

Снова перевернула открытку. Над фотографией крупными буквами было напечатано «Воздвиженскъ».

И Саша восприняла это как знак. Начать другое, новое – в Воздвиженске. Она просидела тогда три дня в сети, читала про город, смотрела фотографии с видами, изучала возможность получения работы. Когда тебя ведет судьба – все складывается само собой, и на сайте трудоустройства она увидела вакансию администратора в частной гостинице. Это был шанс начать жизнь заново.

Дима ее догнал и молча пристроился рядом. В сквер они вошли вдвоем. Близость пьянила, и Саша еле удержалась, чтобы не дотронуться до него рукой. Вместо этого она сказала:

– Ты хотел поесть.

– Да, но могу и потерпеть. А куда ты идешь?

Саша из последних сил сдерживала радостную улыбку. Может, машине она и проиграла, но вот голоду определенно нет.

– Я иду в музей. А ты?

– А я иду с тобой.

– Голодный.

– Немного.

Саша отвернулась, чтобы скрыть свое довольное лицо.

В сквере оказалось очень много народу, играла музыка, вдоль главной заасфальтированной дорожки располагались палатки и шатры. Здесь были представлены народные промыслы, детские уголки творчества, лотки с книгами, открытками, старинными фотографиями. Музыка, как позднее выяснилось, слышалась из настоящего старинного граммофона. Около граммофона стоял парень в косоворотке и жилете и продавал билеты на сеанс синематографа.

– Настоящий синематограф? – уточнила Саша. – Немой?

– Немой и с тапером[1]1
  Музыкант, обычно пианист, сопровождающий своим исполнением немые фильмы.


[Закрыть], – подтвердил парень.

– Где же вы его взяли? Я имею в виду фильм.

– Нашли старую пленку. Посмотрите, не пожалеете, сеансы каждые полчаса.

– А где?

– Большой шатер в конце сквера видите? Вот туда вам надо. А билеты у меня продаются.

– Сколько кино идет по времени?

– Двадцать минут, недолго.

Саша поняла, что очень хочет посмотреть этот самый синематограф, да еще с тапером, и повернулась к Одинцову.

– У тебя музей, – ответил он на ее немой вопрос.

– Мы успеем, я вышла заранее.

Они смотрели друг на друга, понимая без слов, как когда-то очень давно.

– Нам два билета, пожалуйста. – Одинцов сказал это, вынимая из кармана бумажник и не отводя глаз от Саши. Это было какое-то огромное, не умещающееся в груди счастье – стоять вот так и знать, что впереди целый день. Один день на двоих.

Они шли по дорожке мимо прилавков с шалями, деревянными расписными ложками, пирогами, шерстяными носками.

– У нас варенье вишневое, клубничное, малиновое!

– Мед липецкий!

– Мам, купи мороженое!

До начала сеанса оставалось пятнадцать минут, а рядом пекли блины, продавали калачи, предлагали ягодный сбитень.

Они купили горячего чаю, блинов с вареньем и смотрели, как на открытой площадке около клумб звезда сериалов и рекламы читает прекрасным баритоном юмористические рассказы Чехова. И люди подходят, садятся на скамейки, слушают. Одна только Лулу, разместившаяся в первом ряду, откровенно скучает, вертится или копается в телефоне.

– Я никогда не был на таких фестивалях, – признался Дима, отодвигая в сторону пустую одноразовую тарелку. – Очень колоритно. Надо чаще ездить по городам, никогда бы не подумал…

– Видишь среди деревьев высокую колокольню? – Саша махнула рукой в сторону площади. – Эта церковь была построена на деньги купцов и примыкает к бывшим торговым рядам. Обманул человека, согрешил, побежал помолиться-покаяться и снова за прилавок. Я всегда, когда иду мимо, думаю, что когда-то здесь протекала совсем другая жизнь, а горести и радости у людей были все те же: дом, дети, семья, болезни, работа.

Она не произнесла слово «любовь» – побоялась.

– Ты стала философом.

Саша ничего не ответила – вертела в руках стаканчик с остывшим чаем.

До музея они добирались быстрым шагом, потому что пошли в синематограф. Саша чувствовала себя ученицей, которая сбежала в кино с понравившимся мальчиком, а теперь опаздывала на урок. Но как это было прекрасно! У входа в шатер их приветствовала дама в узкой длинной юбке и с высоко взбитыми волосами, настоящая чеховская героиня. Она провожала гостей к стульям. В углу стояло пианино, и как только зрители расселись, а полы шатра были опущены, оператор зарядил пленку. Тапер начал играть. Показывали трагедию о несчастной любви с заламыванием рук, рыданьями и отравлением. У героини были огромные глаза и нарисованные брови, герой носил черный фрак с пышной хризантемой в петлице и тонкие, подкрученные кверху усики. Между любовью и деньгами он выбрал деньги. Она отравилась. Текст, заменяющий звук, надо было успеть прочитать, потому что кадры сменялись быстро.

– Видишь, ничего в жизни не меняется, проблемы все те же, – сказала Саша, когда они вышли на свет из темного шатра.

Оба прищурили глаза, привыкая к солнечным лучам. Что сказать дальше, она не знала. Саша очень хотела, чтобы Дима ее обнял. Это праздник во всем виноват, и теплый ясный день, и то, что он рядом. И она от всего этого чуточку сошла с ума. Возвращаться в действительность не хотелось.

* * *

На вывеске было написано «Музей-лавка. Мануфактура господина Чигирева». Похоже, того самого, в доме которого сейчас гостиница. Оглядеться Одинцов не успел, заметил только нарядные витрины и толпу народа у входа.

– Пошли. – Саша потянула его за собой.

За дверью оказался старинный магазин. Везде темное дерево, на полках красивые коробочки, перевитые тонкими лентами, куски ароматного мыла, мешочки-саше, расшитые цветами, за прилавком – две девушки в длинных платьях, похожих на то, что носила Кристина. Кажется, здесь принято ходить в старинных одеждах. Город живет туризмом, возрождает дух прошлого, так сказать. Одинцову хотелось оглядеться, настолько все выглядело по-настоящему. Он еще успел подумать, что это место – отличная натура для кино, а потом боковая дверь отворилась, и в зал вошла женщина, та самая высокая худая блондинка, которая отпрашивала Сашу у Михаила Витальевича.

– Здравствуйте, Марина Георгиевна, успела?

– Добрый день, Сашенька, успела. Иди переодеваться.

Марина Георгиевна тоже была в соответствующем наряде: светлая полосатая блузка, темная юбка в пол и камея на кружевном жабо.

«Директриса пансиона благородных девиц, – резюмировал Дмитрий. – Не хватает пенсне и указки».

– А это… – Впрочем, она и без пенсне очень внимательно его разглядывала.

– Это со мной, – быстро ответила Саша и глянула на Одинцова. – Походит вместе со всеми?

Директриса еще раз просканировала гостя сверху вниз, прежде чем ответить:

– Походит.

В ее голосе послышалась легкая смешинка. Потом Марина Георгиевна открыла крышку часов, что свисали у нее на цепочке у пояса, и скомандовала:

– Оля, запускай.

Одна из девушек вышла из-за прилавка и направилась к выходу.

– Сейчас начнется экскурсия, побудь с группой, посмотри, послушай, тебе понравится, – шепнула Саша. – А мне пора.

Одинцов ничего не успел ответить, она уже выбежала в боковую дверь, а через несколько секунд зал наполнился толпой шумных посетителей, испытывавших те же самые эмоции, что и он, едва переступив порог лавки.

Девушка, которую звали Олей, подождала, когда первые впечатления улягутся, а потом бойко заговорила:

– Добро пожаловать, господа, в наш музей. Он основан на месте бывшей мануфактуры Петра Гордеевича Чигирева – одного из богатейших людей Воздвиженска конца девятнадцатого века. Сейчас мы находимся с вами в магазине, однако раньше здесь находились только производство и сад, а лавка располагалась в другой части города – центральной. Тем не менее по сохранившимся старинным фотографиям мы постарались воссоздать интерьер того времени. В конце нашей экскурсии у вас еще будет возможность вернуться сюда и приобрести на память мыло со старинным ароматом. Рецепт его приготовления мы восстановили благодаря архивным записям, которые нашли в Ленинской библиотеке. Ну а сейчас прошу за мной.

Оля открыла боковую дверь, и вся группа последовала за экскурсоводом.

За дверью оказалась комната с большой плитой в центре, на ней теснились котелки, тазы, вместительные кастрюли. У окна располагался длинный стол с колбами, пробирками и трубками, маленькие весы, гири и пузырьки с маслами.

– Вот так нехитро выглядело в девятнадцатом веке производство парфюмерной продукции. А мыло, несомненно, тогда являлось одним из образцов искусства ароматов. Многие легендарные фабрики начинались с подобных маленьких залов. Даже известный парфюмер Брокар, создатель легендарной «Красной Москвы», начинал свою деятельность скромно, с парой помощников в съемном помещении, где было установлено такое же довольно простое оборудование. Но уже во второй половине девятнадцатого века на его фабрике работало около двухсот человек, а в начале двадцатого века – тысяча. Средние фабриканты обходились тридцатью – шестьюдесятью работниками. Наша мануфактура была средней, при этом она пользовалась успехом. Сохранились записи, благодаря им нам известно, что мыло Чигирев возил на продажу в Москву, Тверь и Нижний Новгород. Все это говорит о популярности возникшего здесь производства. Итак, фабрику основал Петр Гордеевич Чигирев – один из богатейших людей города. Как это произошло, мы не знаем, но предполагаем, что во главе технологического процесса стоял специалист, потому что человек несведущий в парфюмерии не мог поставить дело настолько успешно. Ароматы – искусство сложное, даже философское.

Тут в комнату вошли двое актеров и разыграли перед зрителями сценку. Один, высокий и тучный, исполнял роль Чигирева, другой – молодой парень – романтика и мечтателя, он обещал фабриканту создать изысканное мыло для дам.

После окончания сценки всех пригласили в следующую комнату, уютную и очень женскую, с кружевными занавесками, полкой книг и фарфоровыми фигурками на столике. Около дивана стояла большая корзина, в ней лежало много самых разных цветов. Окно в комнате было открыто, оно выходило в сад с пышно цветущими клумбами.

Оля продолжила свой рассказ:

– В основе старинных ароматов всегда было растение – цветок. Не случайно тот же Брокар, о котором мы сегодня еще не раз будем упоминать, имел обширные плантации душистых растений на фабричных территориях. С чем это связано? Дело в том, что сырье, то есть ароматические масла, завозились в то время в основном из Франции и Италии, их закупка и доставка была сопряжена с большими расходами, поэтому в целях экономии были разбиты собственные сады. Петр Гордеевич Чигирев, видимо, пришел к такому же выводу, потому что у него при фабрике тоже был собственный сад, в котором выращивалось много различных цветов, иначе говоря – сырье для ароматических масел. Сад находился как раз в этом месте, чуть позже Чигирев прикупил дополнительную землю за чертой города, расширив тем самым посевные площади. Сейчас мы можем воссоздать лишь небольшой фрагмент бывшей плантации. Потом мы с вами обязательно посетим сад, где вы насладитесь его ароматами.

Когда экскурсовод закончила говорить, в комнату вошла дама и села на диван. Она взяла с полки книгу про цветы, а потом вынимала из корзины по одному растению и, сверяясь с книгой, рассказывала о его значении.

– Колокольчик – «нежная любовь», анютины глазки – «вспомни меня», крапива – «ты не нравишься мне», листья розы означают «нет», гвоздика – «да».

– Это супруга Петра Гордеевича – Любовь Николаевна, она изучает язык цветов. Ведь в те далекие времена, когда женщины были затянуты в корсеты, а мужчины при ухаживании могли лишь поцеловать руку или принести шаль, все имело особое значение, даже подаренный цветок, поэтому мыло с определенным ароматом становилось настоящим посланием.

Актриса, исполнявшая роль Любови Николаевны, поднялась с веткой сирени в руке, чтобы направиться в следующую комнату.

Все дружно последовали за ней и оказались в кабинете. Старинный стол с зеленым сукном, перо, чернильница. На стене – увеличенная фотография красивой дамы с высоко взбитыми волосами. За столом сидит Петр Гордеевич, очень сосредоточенно читает бумаги, около него стоит супруга, поигрывает веткой, лишенной цветов, но богатой листьями. И дальше перед зрителями разыгралась сценка из семейной жизни, смысл которой свелся к тому, что надо попробовать выпустить мыло с запахом сирени, потому что белая означает «давай будем любить друг друга», а фиолетовая – «мое сердце принадлежит тебе».

– Ты моя муза, – с чувством произнес Петр Гордеевич и поцеловал руку жене. – Это мыло я посвящу тебе.

– И такое мыло было создано, – подхватила слова актеров Оля, – именно оно надолго стало визитной карточкой мануфактуры Чигирева. Длительные поиски в старых библиотечных архивах помогли нам найти фотографию коробочки, в которую это мыло упаковывалось. Называлось оно «Тайна любви». В те времена, так же как и в наше, производители стремились привлечь покупателей с помощью заманчивых названий, необычных флаконов, ярких красивых упаковок. Петр Гордеевич шел в ногу со временем. После окончания экскурсии вы сможете приобрести «Тайну любви» в нашем магазине в такой же коробочке, в какой мыло продавалось больше века назад. Обратите внимание на портрет на стене – это увеличенная копия с оригинала. На нем изображена Любовь Николаевна Чигирева. Как вы можете заметить – она была очень красивой женщиной. А вот фотографии Петра Гордеевича, к сожалению, не сохранилось. Тем не менее создание сиреневого мыла в наших краях – это удивительная история. Ведь ради производства именно этого аромата было посажено огромное количество кустов сирени. Сейчас настоящие сиреневые плантации существуют, пожалуй, только на юге Франции – в Грассе. Конечно, в Воздвиженске подобного масштаба не было, но все же для торгового купеческого города подобные посадки стали делом невиданным. Так что Чигиревы были большими оригиналами для своего времени. Хотя и не единственными. Примерно в тот же самый период уже не раз упоминаемый нами Генрих Брокар выпустил свои знаменитые духи «Персидская сирень», посвященные собственной жене. В 1889 году на выставке в Париже эти духи получили Большую золотую медаль, а их выпуск продолжается до сих пор, потому что сейчас фабрика Брокара носит всем известное название «Новая Заря».

После этого рассказа присутствующих пригласили на мастер-класс в помещение с длинными столами в два ряда. Каждому полагался маленький кусочек мыла, которое предстояло красиво упаковать в цветную бумагу, перевязать атласной лентой и прикрепить к упаковке картонного амурчика с посланием. Одинцов очень плохо представлял себя за столь творческим занятием, поэтому вышел из комнаты и сразу оказался в саду, том самом, что виднелся из окна. В саду были расставлены столики и стулья, перед ними находилась импровизированная сцена, в углу под навесом стояло старинное пианино. Здесь явно что-то затевалось. Половина столиков оказалась занята, как понял Одинцов, предыдущей группой. В ожидании программы гости пили чай со сладостями, они продавались тут же – в беседке.

Цветы были повсюду: в вазонах перед сценой, по периметру сада, в подвесных кашпо на беседке. С двух сторон от сцены, конечно же, росли кусты сирени.

«Отлично организованный бизнес», – подумал Одинцов, оглядываясь.

– Вам понравилось, молодой человек?

Обернулся. Рядом стояла директриса без пенсне и указки.

– Да, – ответил он, засунув руки в карманы джинсов. – Очень… занятно.

– Занятно? – Дама слегка приподняла брови.

– Ну… знаете, экскурсии, на которых выдают много информации, зачастую бывают скучными для большинства людей. А у вас все очень увлекательно и познавательно.

Она кивнула, так, словно на тройку Одинцов все же ответил. На этом и надо было остановиться, но почему-то захотелось слегка поколебать королевское превосходство директрисы, поэтому Дмитрий добавил:

– Но я бы в ваш рассказ вставил еще одну легенду про сирень. Вы знаете, что если найти пятилепестковую, то нужно загадать желание и съесть цветок, не отходя от куста?

Дама молчала. Молчание означало: безнадежно, двойка.

– И как, сбывается? – наконец поинтересовалась она невозмутимым великосветским тоном.

– Обязательно! – горячо заверил Одинцов. – Так что в мае всем своим гостям сообщите об этом непременно.

Он нес какую-то несусветную чушь, но остановиться уже не мог.

– А вообще, это идея для сувениров. Можно выпустить магнит с такой сиренью, или на коробке с мылом нарисовать, или открыток напечатать. Наверняка кто-нибудь захочет купить пять лепестков на счастье.

– Отличная идея, – сказала дама.

«Садись, пять», – добавил про себя Одинцов, а вслух произнес:

– Я не вижу Саши. Она где?

Строгое лицо смягчилось.

– Скоро придет, вы пока располагайтесь, занимайте место. Сегодня у нас в честь фестиваля концерт для гостей.

Дмитрий послушался совета. Он купил чай и расположился за свободным столиком поближе к сцене. Группа экскурсантов, закончившая свой мастер-класс, вышла на улицу.

Сад был полон. В воздухе витало ожидание. Наконец на сцене появился эльфовидный Кирилл, он поклонился публике и сел за пианино. Волосы музыканта были тщательно уложены, одет он был в черный фрак, петлицу которого украшала хризантема. Такое чувство, что костюм этот товарищ одолжил у актера недавно виденного немого кино.

«Какой слащавый типаж, – подумал Одинцов. – Не может быть, чтобы она… и этот…»

Кирилл заиграл мелодию старинного романса. На сцену вышла Саша. Концерт начался. Она была в длинном закрытом платье бледно-желтого цвета. Начав петь «Белой акации гроздья душистые», Саша казалась пришелицей из другой эпохи. Даже короткие волосы собрала так, что сразу и не понять про стрижку.

И брошь с веткой сирени около горла. Все правильно – на удачу.

Саша пела. Он слушал голос, почти физически ощущая, как стираются границы времени, и этот постановочный концерт вместе с предыдущей экскурсией, этот сад с цветами и чаем на открытом воздухе давали возможность окунуться в позапрошлый век. Умело созданная человеком иллюзия, которой поддались очарованные зрители. А он не мог. Все в Одинцове сопротивлялось этому. Потому что на сцене стояла Саша, и он смотрел на ее лицо, слушал ее голос, ставший более глубоким и выразительным, чем много лет назад, когда он впервые ее услышал. И песни она теперь пела совершенно другие. Одинцов никогда не слышал в исполнении Саши романсы. Да, наверное, тогда она и не смогла бы их спеть настолько проникновенно и зрело.

Он видел перед собой женщину – свою жену и незнакомку одновременно. Между Сашей тогдашней и Сашей сегодняшней – пропасть. Та сидела на стуле, перебирая пальцами в серебряных колечках струны, и пела баллады-мечтания. Эта стояла на сцене, строгая, элегантная. Она пела о жизни. Ту он знал, с этой только предстояло познакомиться.

Саша сегодняшняя манила, завораживала, заставляла себя слушать.

Он все пропустил. Все… На губах вместо вкуса крепкого чая отчетливо ощущался вкус горечи. Свой путь женщина на сцене прошла одна, без него.

И почему-то совсем некстати вспомнилось, как очень давно, еще в самом начале, когда они ездили летом на море и взяли напрокат в отеле велосипеды, Саша, громко смеясь от страха и восторга, катила вечером по тротуару вдоль берега.

– Ты не понимаешь, я же с детства не садилась на велосипед! – кричала она. – Я сейчас упаду!

Но не упала. Только хохотала, обгоняя Одинцова и показывая ему язык. А потом они сидели в обнимку на прохладном песке и смотрели, как розовый закат окрашивает бледное серое море яркими красками, и было настолько хорошо, что казалось, вот так, обнимая друг друга, можно просидеть целую вечность. Не получилось.

Теперь кто-то другой… о другом он думать не хотел, но после очередного романса эльф поднялся со своей табуретки, подошел к Саше и поцеловал ей руку. Франт и позер! Публика громко хлопала. У Одинцова аплодисменты отдавали эхом в висках. И снова вернулся вчерашний вопрос: кто этот тип – просто знакомый или нечто большее?

Ему совсем не нравилось видеть серебристоволосого Кирилла рядом с Сашей. А тот улыбался, что-то шептал на ухо, внимательно слушал тихий ответ. Разговор двух хорошо знакомых людей. Она кивнула и сделала шаг в сторону. Пианист вернулся на свое место. Концерт продолжился.

Саша села в плетеное кресло около сиреневого куста и слушала вместе со всеми музыку – вальс. Ее пальцы неспешно перебирали длинные кисти накинутой на спинку кресла шали.

Одинцов не отрываясь смотрел на сцену.

Ревность, удушающая, злая, нелепая, накрыла полностью и отравляла. Снова он думал о велосипедах и море, и родинке за ее ухом, и о том, видел ли этот пианист с хризантемой в петлице маленькое темное пятнышко? Трогал его?

С чего Одинцов взял, что Саша хранила верность, когда он сам…

Вальс закончился. Она поднялась со своего кресла, вышла на середину сцены, держа в руках шаль, обвела невидящим, обращенным внутрь себя взглядом сад.

Заиграла музыка. Саша начала петь.

 
Август – астры,
Август – звезды,
Август – грозди
Винограда и рябины…
 

Это было наваждение. Глубокий грудной голос обволакивал, укутывал во что-то теплое и мягкое, едва осязаемое. С каждым пропетым словом воздух словно наполнялся ароматами и постепенно стал густым и насыщенно-вязким. Невозможно было пошевелиться, хотелось слушать, ловить каждый ее вдох, каждое мгновенье.

 
Полновесным, благосклонным
Яблоком своим имперским,
Как дитя, играешь, август,
Как ладонью гладишь сердце…
 

Саша… Она вдруг вскинула голову и посмотрела Одинцову прямо в глаза. Взгляд этот показался неожиданно темным, как вода в бездонном колодце.

 
Август! Сердце!
 

Остальные слова заглушил резкий порыв ветра. Сквозь переливы музыки послышался шелестящий шепот листвы. Вечеряющий день добавил небу, по которому плыли рыхлые ватные облака, синевы.

Саша отвернулась, накинула на плечи шаль и подошла к кусту.

 
Месяц поздних поцелуев,
Поздних роз и молний поздних…[2]2
  М. Цветаева.


[Закрыть]
 

К окончанию концерта Одинцов был совсем больной.

* * *

Оказалось, что не все забылось. Оказалось, что Саша, как и прежде, отлично чувствует его настроение. Только тогда это было напряжение после долгого рабочего дня, неудачи или разочарования – вот такой четко контролируемый голос, выверенные вопросы, односложные ответы. И это было объяснимо. А сейчас что не так? Что произошло за время, пока Дима сидел за столиком, а она пела на сцене?

Саша не понимала.

Она волновалась, волновалась больше обычного, потому что знала – он там. Весь концерт чувствовала присутствие Димы, его внимательный пристальный взгляд, старалась не смотреть, иначе собьется, сорвется, сфальшивит, и только на одной песне позволила себе поднять глаза. Не петь – говорить. Рассказать о себе.

Как ты жил без меня?

Ты чувствуешь этот август?

А мое сердце?

У тебя есть грусть по прошедшему?

Почему все конечно?..

И Кирилл со своим обожанием был так некстати. Преподаватель в музыкальном училище, местная звезда, по которому сходили с ума ученицы, не понимал отказа. Да и как тут понять: красивый, образованный, с претензией на утонченность и широкую известность в узких кругах. Саша даже пару раз сходила с ним в кафе. Потому что надо было начинать жить сначала. Женщина должна знать, что нравится, иначе в ней что-то незримо, но верно умирает. Саша хотела нравиться, хотела ухаживаний и даже романа. Однако, как выяснилось, хотела только в мыслях, а на деле… поцелуй после второго свидания дал ясно понять – развивать отношения дальше не стоит. Только измучается сама и измучает его. В постель не пустит. Все не то и не так. Наверное, надо подождать еще. Кирилл Сашиной холодности не принял и продолжал навязчиво ухаживать, считая ее недоступность затянувшейся игрой. Саша же от всего этого очень уставала и старалась дозировать общение, сведя его только к музыкальному сотрудничеству. А сегодня была очень рада, что рядом оказался Дима.

– Это мой старый знакомый, – сказала она Кириллу. – Мы давно не виделись, поэтому он проводит меня обратно до гостиницы.