Текст книги "Пять лепестков на счастье"

* * *

Группа народных промыслов уезжала после обеда. В маленьком фойе стояли чемоданы и сумки, пройти к лестнице было проблематично. Постояльцы сдавали номера. Кристина собирала ключи, делая пометки в компьютере, Саша желала всем доброго пути и приглашала вернуться на следующий год. Было шумно, суетливо и немного бестолково. Постоянно звонил дверной колокольчик: дверь открывалась-закрывалась, чемоданы выносились, люди ходили туда-сюда. Праздник заканчивался. От происходящего Саша испытывала одновременно и облегчение и грусть. Грусть, потому что завтра вот так же уедет Дима. Не думать о нем Саша не могла.

Он ушел в город. Как ни в чем не бывало. Праздник же! Откуда-то вновь появилась обида, совершенно необоснованная. Мог бы найти для нее минутку, перекинуться словом. Но нет, обычный постоялец со своими делами.

Однако ведь так и есть… обычный постоялец еще на одну ночь. К тому же накануне была ссора…

Кристина пошла что-то объяснять отбывающему мужчине, а Саша начала раскладывать по ячейкам ключи от номеров.

– Они тут надолго? – послышался шепот у самого уха.

И против воли на лице расцвела улыбка. Дима. Все-таки подошел, зря она обижалась.

– Минут через десять точно должны уехать.

– Отлично, жду тебя у древней липы. – Его губы почти касались шеи, и от этого кожа начала покрываться мурашками.

Саша ничего не ответила, только головой кивнула, продолжая свою работу.

Она понимала, что противоречила сама себе. Обижалась, переживала за вчерашнее неудачное окончание дня, боялась продолжения выяснений отношений, желала встретиться и поговорить, злилась, волновалась, вспоминала о благоразумии и о том, что у каждого из них своя отдельная жизнь. В итоге за полдня успела соскучиться и через четверть часа пришла во дворик в растрепанных чувствах.

Он сидел за столом и что-то писал в телефоне.

А она так бы стояла и смотрела, глупая.

А он вот сейчас возьмет и про развод скажет.

В дальнем углу двора напротив липы гофрированными шапками цвели золотые шары, именно там она срезала их для сегодняшнего букета. Рядом на земле стояла забытая лейка. Надо бы убрать, но попозже.

– Привет. – Саша подошла к Одинцову и села напротив.

– Привет, – улыбнулся он в ответ и отложил телефон.

– Как спектакль?

– Отлично. Привезем его в Москву, я уже договорился со Святославом Аркадьевичем, он заранее посмотрит наше помещение и подумает, как там все лучше устроить.

– Ясно.

Замолчали. Саша не знала, о чем говорить. Дима смотрел на нее и почему-то улыбался. Как будто они сидели за столиком в кафе в каком-нибудь курортном городе, ждали кофе и никуда не торопились.

Саша почувствовала, что начинает смущаться, чтобы скрыть это, она начала заправлять за уши волосы.

– Я хотела поблагодарить тебя за помощь утром. – Получилось немного хрипло, но надо было что-то сказать.

– Не за что. – Он все еще улыбался, и она никак не могла разгадать эту улыбку.

Ему хорошо? Отчего? Она тут с ума сходит…

– Ты отлично справилась бы и без меня, неотразимый администратор.

Теперь начала улыбаться и Саша:

– Неотразимый администратор… звучит интригующе.

– Очень интригующе.

Она сегодня была в черном. Строгая и трогательная одновременно, неуловимо похожая на француженку, а светлые глаза отдавали немного в синеву. Или Одинцову так казалось? Саша хотела сохранить расстояние, но у нее ничего не получалось. И ему это нравилось.

– Ты во сколько сегодня заканчиваешь работать?

– В семь.

– Так поздно?

– Забавно, что именно ты говоришь эти слова. – Саша не скрыла иронию в голосе, но он предпочел ее не заметить.

– А выходные у тебя бывают?

– Бывают, просто сейчас праздник, и в гостинице много дел. Вот завтра все разъедутся, тогда мы с Кристиной по очереди отдохнем.

– Ладно, я согласен на семь.

Телефон получал сообщения от Ромы, который в Москве сходил с ума и не понимал, почему Одинцов застрял в Воздвиженске. Дмитрий отписался про договоренности с актером и планируемый детский спектакль, теперь Рома желал знать подробности.

Одинцов посмотрел на телефон и перевернул его экраном вниз. Потом.

– Не получится, – проговорила Саша.

– Что не получится?

– У тебя в семь ничего не получится. Я после работы пойду к Марине Георгиевне, она пригласила.

– А отказаться?

– Никак.

Очень не хватало чашки кофе. Одинцов видел, что Саше некуда деть руки. Так бы она сидела, вертела блюдце, помешивала ложечкой темную жидкость, подносила чашку к губам…

– Марину Георгиевну заинтересовала моя брошь. Не пойму, в чем дело, но голос в телефоне звучал возбужденно. Понимаешь, она очень выдержанный человек, бывшая учительница.

– Что учительница – видно сразу, – хмыкнул Дмитрий, вспоминая оценивающие взгляды накануне. – Меня вчера, кажется, не одобрили, причислили к ненадежным элементам за вольнодумство.

Саша не сдержала смешок:

– А ты надежный элемент?

– Надежный.

И снова пауза. Она прячет глаза. Он решается продолжить:

– Мы слишком поздно многое понимаем. Обычно, когда теряем.

– Какая избитая фраза. – Саша внимательно разглядывала стол.

Липа за ее спиной едва слышно зашелестела листьями.

– Все истины избиты и хрестоматийны. Но от этого они не перестают быть истинами.

– Мне трудно тебе что-то ответить и трудно понять, к чему этот разговор, ты завтра уедешь…

– А сегодня провожу тебя после работы к строгой учительнице.

– Это так необходимо? – Саша наконец подняла глаза.

– Очень.

* * *

Есть дни, в которые совершенно по-особенному чувствуешь жизнь. Небо, город, дорожки с первой опавшей листвой, человека рядом. Абсолютная наполненность чем-то необъяснимым, но очень важным. Именно это чувствовал Одинцов, идя рядом с Сашей.

Их уединение во дворе нарушил Михаил Витальевич, который все же решился оставить приболевшую жену, чтобы узнать, как дела в гостинице. При его появлении Саша поспешно поднялась и, отчитавшись про группу народных промыслов, ушла проверить освободившиеся номера «на предмет внешнего вида».

Хозяин гостиницы проводил ее взглядом и с неодобрением сказал Одинцову:

– Не стоит кружить девушке голову. Вы уедете, а она останется.

– А если я заберу ее с собой? – поинтересовался Дмитрий.

– И где я потом такого администратора найду? К тому же вы женаты, так что шутка неудачная. Но вообще… эти женщины… у них в голове одна любовь, а ты в итоге без сотрудника.

– Найти хорошего администратора проблема, – согласился Одинцов.

– Именно.

Рома так никого пока и не нашел. Дмитрий не мог не оценить зеркальности ситуации. Забавно.

После разговора с Михаилом Витальевичем он наведался в автосервис, а ровно в семь ждал Сашу около гостиницы.

Она только вышла, и Одинцов сразу же ощутил вот эту полноту жизни, которая не покидала его всю дорогу до дома строгой учительницы. Хотелось взять Сашу за руку, почувствовать тепло ее ладони, показать всем в городе, что эта женщина – его. Он помнил ее вчерашнюю на концерте, новую, недоступную, волнующую. А сейчас Саша шла рядом и была совсем другая – знакомая, очень понятная и родная.

– Знаешь, хорошо, что мы вчера все это наговорили друг другу, – сказал он.

– Думаешь?

– Да, столько накопилось всего, держалось внутри, отравляло. А сейчас выплеснулось, и стало легче.

– Пожалуй, – согласилась она. – И знаешь, я там, в прошлом, далеко не всегда была права.

– Я тоже наделал кучу ошибок. – Одинцов все-таки взял ее за руку.

Она не отняла свою ладонь. Позволила крепче сжать пальцы.

Дом Марины Георгиевны стоял на возвышенности почти на самом берегу реки. Он был деревянный, с нарядными кружевными наличниками. За забором ярко пылали георгины. Хозяйка в темном шерстяном платье вышла поприветствовать гостей. Она, как и накануне, окинула оценивающим взглядом Одинцова, а потом пригласила всех войти. Дмитрий начал было говорить, что подождет у реки, но Марина Георгиевна уже шла по дорожке к дому. Ничего не оставалось, как зайти за калитку.

Сад около дома был небольшой, но ухоженный. Под старыми яблонями стояла беседка с круглым столом и плетеными стульями. На реку и противоположный берег открывался живописный вид. Все вокруг дышало покоем и умиротворением. Солнце готовилось к закату, окрашивая небо всполохами.

– Поставьте на стол, – прервала созерцание Одинцова Марина Георгиевна, вручив ему вазочку с вареньем.

Щелкнул выключатель. В беседке стало светло.

Стол для чаепития был готов быстро. Дмитрий и не помнил, когда в последний раз проводил время вот так. Разве только в детстве, на каникулах у бабушки. Давно забытое чувство, и что-то слегка защемило в груди.

В эти дни в Воздвиженске он вообще по-другому стал ощущать жизнь, словно на время остановилась вечная гонка и он вдохнул полной грудью, увидел то, что раньше ускользало.

Саша была права. Одинцов рассуждал об одиночестве в больших городах, рассказывал о планах сделать этот мир чуточку лучше, а сам все время бежал, не оглядываясь, не замечая мира вокруг. Организовывал досуг для других и терял свой.

Он понял, что нашла в этом городе Саша.

Жизнь. Небо. Реку. Дело. Вечера. Друзей. Музыку. Себя.

Чай был душистый и вкусный. Марина Георгиевна добавила туда смородиновые и малиновые листья. Разговор, начавшийся с обсуждения городского праздника, незаметно перешел на брошь, которую Саша вынула из сумочки и передала бывшей учительнице. Та бережно взяла украшение в руки, долго рассматривала его, а потом заговорила:

– Поразительно. Скажи, а у тебя в Воздвиженске никого из родных нет?

– Нет. Я здесь случайно, а что такое?

– Сейчас.

Марина Георгиевна поднялась на ноги и пошла в дом. Через несколько минут она вернулась с фотографией, той самой, с которой была сделана увеличенная копия для музея.

– Вот, посмотри, – положила она на стол карточку и маленькую лупу. – Это Любовь Чигирева с детьми.

Фотография была небольшая, но очень четкая.

– Видишь брошь? Когда мы увеличивали портрет, брошь не вошла, потому что слишком близко находится макушка ребенка, получалось некрасиво.

– И правда, брошь очень похожа. – Саша была заинтригована, она рассматривала украшение на фото через увеличительное стекло.

– Я бы осмелилась предположить, что та же самая.

– Но это невозможно! – Саша отложила в сторону лупу. – Во-первых, мои родители живут в Твери, в Воздвиженске мы никогда не были, и в нашей семье этот город никогда не упоминался. А во-вторых, сколько таких брошей было в те времена?

– В том-то и дело, что мало! Это не простая брошь. Посмотри на оборот, видишь клеймо? Ювелирный дом Вевер. Этого дома больше не существует, но в конце девятнадцатого века он сделал переворот в ювелирной промышленности, настоящую революцию. Братья Вевер ушли от классических общепринятых форм, они стали комбинировать металлы, использовать эмаль, перламутр, слоновую кость. Для их изделий характерна асимметрия и выпуклость, разные сплетающиеся узлы. Это было зарождение нового стиля, который позже получит название «модерн». В ювелирных украшениях братья Вевер стали его родоначальниками. Увидеть подобную брошь у жены купца из провинциального городка – слишком необычно, поверь мне. В конце позапрошлого века в Москве проходила выставка братьев Вевер, так что теоретически купить такое украшение было возможно. Может, Петр Гордеевич хотел сделать жене дорогой подарок? Мы не знаем. Но если это так, то выбор Чигирева был необычен и смел. Я давно об этом думала, еще когда готовила экспозицию для музея, а уж когда увидела брошь на тебе…

– Удивительно, – это все, что смогла сказать Саша.

Она отодвинула чашку и замолчала, задумавшись. На столе рядом лежали фотография и брошь.

Никто не прерывал возникшую тишину. Одинцов взял снимок и тоже начал рассматривать его через лупу. Хозяйка дома неторопливо пила чай.

– Мне всегда казалось, – тихо заговорила Саша, – что это старинная, но не слишком дорогая вещь, потому что здесь нет крупных камней, не знаю… бриллиантов или какой-то необыкновенной жемчужины, как пишут в романах. К тому же родители подарили мне ее очень просто, без какой-либо торжественности или сопутствующей легенды. Раньше брошь изредка надевала мама, а когда мне исполнилось восемнадцать… Я даже подумать не могла…

На большее слов не хватало.

– Это очень дорогая и по-настоящему ценная вещь, – сказала Марина Георгиевна.

– Знаете, – продолжила свой рассказ Саша, – я ведь не просто так попала сюда. Брошь всегда хранилась рядом со старинной открыткой. И на этой открытке как раз изображен Воздвиженск, колокольня у торговых рядов, парк. То есть вот я приехала после того, как однажды вечером рассматривала открытку. Может, брошь и открытка правда как-то связаны, но если это так… и если, как вы говорите, это нетипичное украшение… то получается… – От одной только мысли у Саши закружилась голова. – Это вещь Чигиревой?

– Получается, – подтвердила Марина Георгиевна. – Ты можешь показать мне открытку?

– Да, конечно, там еще на обороте надпись есть чернилами, только она сильно выцвела.

– Вы позволите? – Хозяйка дома забрала у Одинцова фотографию и перевернула ее. – Здесь тоже есть надпись. «Не стоит ворошить прошлое, его надо хранить». Почерк похож?

– Я не знаю, – растерянно произнесла Саша. – Я не помню. Это надо сверять, завтра вам покажу.

Совпадения казались настолько сказочными и нереальными, что думалось совсем плохо. Зато ей передалось возбуждение и волнение Марины Георгиевны. Неужели? Разве такое может быть? А главное, как в их семье оказалось это ценное украшение? И если его не купили у кого-то, а передавали из поколения в поколение… Дальше становилось просто трудно дышать.

– Что вы скажете, молодой человек? – вопрос был задан Одинцову.

– Пока ничего, – ответил он спокойно. – Саша права, надо сверить почерки, и если они совпадут, то получится удивительное открытие.

– Мне нравится ваш деловой подход. – Марина Георгиевна с интересом смотрела на гостя.

Она не спросила у Саши, кто этот человек, который второй день сопровождает ее. Ни жестом, ни взглядом не выдала своего любопытства. Саше даже казалось, что никаких объяснений не надо, Марина Георгиевна все знает сама.

– А над магнитом с пятым лепестком я бы все же рекомендовал подумать.

– Каким магнитом? – Она поняла, что упустила что-то.

– Помнишь, ты все время сокрушалась, что на брошке нет счастливого цветка? Вот я и предлагаю изобразить его на магните или открытке. Поймать удачу за лепесток.

– Думаете, сработает? – Марина Георгиевна потрогала рукой остывший чайник.

– За удачей многие гоняются, – ответил Дмитрий. – Важно в погоне не пропустить главное.

– А вы не безнадежны. Пойду чайник поставлю.

«Он ей нравится», – поняла вдруг Саша.

Уходили уже по темноте. Вместо того чтобы направиться домой, Саша начала спускаться к реке.

На берегу было безлюдно. Вода поблескивала под светом фонарей, что рядком стояли около домов на берегу.

Тихо плескалась рыба. Пахло кострами и тиной. Похолодало.

Дима был так близко, что Саша чувствовала тепло его тела. Хотелось прижаться спиной к твердой мужской груди, согреться и так и стоять, смотреть на реку, ощущать восхитительный покой природы, не торопить время.

Удивительный вечер, удивительный разговор.

– Как ты думаешь, такое вообще возможно? – спросила она, еще только осмысливая услышанное от Марины Георгиевны.

Он ничего не ответил. Стоял за спиной, молчал, о чем-то думал, а потом повернул Сашу к себе, взял в ладони ее растерянное лицо и поцеловал.

Развязка

Конец XIX века

1

Москва встретила шумом и суетой. Выйдя из вагона поезда и миновав перрон, Любовь Николаевна остановилась на вокзале. Извозчиков было в избытке, они кричали, размахивали руками, зазывая к себе приезжих. Любовь Николаевна постояла в нерешительности некоторое время, а затем шагнула к немолодому бородатому мужику.

– На Сретенку.

– С ветерком докатим, барыня, не извольте беспокоиться!

Извозчик помог ей сесть в коляску, поставил на сиденье рядом дорожный саквояж, потом лихо вскочил на свое место, и лошади тронулись.

«Москва, Москва, – крутилось в голове, – неужели все правда и я в Москве? Не верю, это сон…»

Любовь Николаевна смотрела по сторонам, пытаясь сосредоточиться, рассмотреть город, дома, но не получалось. В голове был туман. Она в Москве, разместится на три дня у дальней родственницы, увидит его. Им обязательно надо встретиться. Любови Николаевне казалось, что, если встречи не случится, – она не переживет. Посмотреть в глаза, дотронуться до острого подбородка, прошептать в губы: «Скучал?»

Неужели все это будет? После двух месяцев мучительной разлуки… Ее роман с Надеждиным, начавшийся в конце лета, стал смыслом существования. Каждое утро, еще только просыпаясь, Любовь Николаевна уже думала о нем. Вспоминала те две недели. Надеждин уехал скоро – отпуск закончился. Но и столь краткому счастью она была благодарна. Это счастье нельзя было измерить ни в аршинах, ни в верстах, ни в пудах. Оно было огромным укутывающим облаком, мягким, ласковым, ограждающим от всего остального мира. Сквозь него – как сквозь густой туман: очертания видны, но смутно.

Осталась память. Снова и снова воскрешала Любовь Николаевна их редкие разговоры.

– Я никогда не верила, что все это может случиться. Ты ведь не думаешь обо мне плохо?

– Конечно, не думаю. Разве ты можешь быть плохой?

– И как мало у нас времени. Скоро твои разъехавшиеся ученики вернутся, и начнется совсем другая жизнь. К Рождеству станет казаться, что этого лета и не было, что оно просто сон.

– Я не хочу думать о Рождестве.

– А о чем ты хочешь думать?

– О тебе.

– Я буду варить мыло.

Она помнила его смех после этих слов и прикосновение теплых твердых пальцев на своих щеках.

– Мыло?

– Почему нет? Мсье Жиль, француз, который заведует этим делом, говорит, что в ароматах есть целая философия. Ты, например, пахнешь липовым цветом.

– А ты сиренью.

– Сиренью?

Он не объяснил почему, приблизил свое лицо и поцеловал ее податливые губы.

Возвращение в Воздвиженск было тяжелым. Наверное, она бы сошла с ума, если бы не это облако, которое обступало плотно, укрывало надежно.

Забирать Любовь Николаевну с дачи Петр Гордеевич приехал сам. Надеждин к тому времени уже был в Москве. Мужчины разминулись.

– Как ты посвежела, похорошела, душа моя, – довольно заметил муж, рассматривая ее при встрече. – Что это мы раньше про дачи не думали?

Первые дни дома были трудными, разговоры Петра Гордеевича, его участие… Невыносимо. Все раздражало Любовь Николаевну в муже, но она сдерживалась, старалась не показывать этого. А он если и замечал что-то, то не подавал виду. Лишь порой приговаривал: «Ничего, ничего, уляжется».

Началась привычная жизнь с давно заведенным укладом. Новости разносились местными свахами и купчихами быстрее городской газеты. Так Любовь Николаевна узнала, что Павлина Смарагдова в театре больше не играет, уехала.

– Говорят, ей устроили ангажемент в Москве.

– Не в Москве, а в Петербурге, скоро перед императором показывать будут.

– А я слышала, что ее просто выгнали. Помните, летом сорвала спектакли и убежала куда-то? Вот с рук и не сошло.

– Я думаю, ее содержатель бросил. Вы же знаете, актёркам без покровителей нельзя. Наверное, дорого стала обходиться.

Все это обсуждалось приглушенными голосами, ни в коем случае не при Любови Николаевне, но сплетни все равно доходили. И, как ни странно, они ее не трогали. Где-то в глубине души женское тщеславие торжествовало. Любовь Николаевна предпочитала не думать о Москве или Петербурге, склоняясь к тому, что Петр Гордеевич бросил свою любовницу. Все о том говорило. И снова, как летом, ей вдруг стало жаль собственного мужа, которого теперь уже она, надежно укутанная в облако, не могла полюбить никак. Любови Николаевне казалось, что она словно заступила на место исчезнувшей актрисы Павлины и играет роль – роль хорошей жены, втайне тоскуя по Надеждину.

И снова на выручку пришел мсье Жиль, который уже готовился запустить мыльную мануфактуру. Для первого года решено было купить разные ароматные масла, а на будущий начать высаживать свои растения. Любовь Николаевна вернулась к изучению цветов, их особенностей и разных легенд.

– Название – это очень важно, – говорил француз, – мы же мыло продавать будем. Название должно звучать красиво.

Вскоре доставили заказанные масла, и производство началось. А Любовь Николаевна тут же слегла с желудочными коликами. Она так и не смогла оценить первую партию мыла. Слабость и частые головокружения заставили провести несколько дней в постели. Петр Гордеевич встревожился не на шутку.

Любовь Николаевна была ошеломлена. Сначала она не могла поверить, потом принять случившееся, потом… потом были душевные метания, слезы, непонимание, что делать. Долгое время она провела в нервном возбуждении и, вконец измученная переживаниями, приняла решение. Ехать в Москву.

Сама того не зная, Любовь Николаевна прибегла к той же самой уловке, что и ее соперница ранее, – заговорила о московских врачах и о необходимости проконсультироваться у них.

– Наши доктора хорошие и проверенные, несомненно, – сказала она как-то вечером за ужином. – Но мне бы хотелось обратиться к более известному человеку. Совсем замучилась с желудком, а прописанная вода с известью не помогает.

Она говорила это так спокойно и уверенно, что сама поверила собственному вранью, а потом испугалась.

Неужели она стала такой беззастенчивой лгуньей?

– Конечно, Любушка, мы найдем тебе доктора. Только сейчас мануфактура едва начала работать, и мне не уехать…

– Не беспокойся, я съезжу одна. Это всего дней на пять: два на дорогу и, думаю, не больше трех там.

Петр Гордеевич был согласен. Он сам отвез жену на станцию и посадил ее на поезд, взяв обещание, что по приезде в Москву Любовь Николаевна сразу же телеграфирует ради его спокойствия. Вот так все разрешилось самым лучшим образом.

Она разместилась у дальней родственницы – маленькой сухонькой старушки, которая сдавала комнаты внаем, телеграфировала мужу и записалась на прием к доктору, вернее, к двум докторам – лечащему желудочные болезни и специалисту по женскому организму. А потом отправила записку Надеждину, известив его, что пробудет в Москве три дня. Свой адрес Надеждин оставил ей при прощании летом.