Текст книги "Пять лепестков на счастье"

3

Ребеночек твой. Слова Павлины жгли, лишали покоя. Ребеночек твой.

Сколько служб отстоял, сколько на храмы жертвовал, прося милости – наследника. И вот оно – свершилось. Но помыслы Божьи никому не ведомы. Почему Павлина? Почему не Любушка? Как бы все по-другому сейчас было. Как бы наладилось. А это… незаконный, от актёрки. Но и тому следует быть благодарным.

Павлину Петр Гордеевич покинул не скоро, все слушал ее речи, и сладкие, и причитающие. Не трогали. Побывал в Костроме – словно обновился весь – не вспоминал о Павлине в разлуке, а вот о Любушке думал. Решил: вернется, оставит актёрку. И без того много ей дал, полно. Вот вернулся…

Ребенок. Желанный, вымоленный, незаконный. А и что же? Эка невидаль. Сколько их по всей земле-то? Да и в Воздвиженске сколько прижито незаконных от баб не последними купцами? Ничего, своего не бросим. Вырастим, признаем, будет кому дело передать. Пока же думать об этом рано, да и жене ни к чему заранее знать. Всему свой срок. Только вот у Павлины пузо скоро вырастет – не спрячешь.

– Ты вот что, – сказал Петр Гордеевич, вставая из-за стола и делая медленные шаги по комнате, – готовься потихоньку в дорогу. В городе оставаться более нельзя, скоро положение твое станет заметно, уехать надо.

– Стесняешься? – Голос Павлины вдруг прозвучал резко, ничего не осталось в нем ласкового.

Да и сам взгляд сделался недобрым.

– Куда же увезешь меня, Петр Гордеевич?

– Домик найду…

– В деревню не поеду!

– В город свезу, – усмехнулся он. Надо же, условия ставит, не сама ли только что про горемычную судьбу свою плакалась? – Девку служанку возьмешь, приглядывать будет. До родов там останешься, денег дам.

– А потом? – насторожилась Павлина.

– А потом видно станет.

Ему и самому подумать надо, хорошо подумать. От угощения Петр Гордеевич отказался, сказав, что пора уже. На прощанье Павлину не поцеловал, хоть она ждала. Лишь посмотрел пытливо в глаза и пообещал через два дня заглянуть.

– Плод свой береги. – Голос прозвучал сурово.

Она сначала вскинула голову, гневно сдвинув брови – не того ждала, а потом опустила. Поняла, не хозяйка своей судьбе. Как он скажет, так и будет.

Как будет – Петр Гордеевич и сам не знал. Чувствовал только, что ребенка своего чужим на воспитание не отдаст, да и Павлине не оставит. Если только на первое время. Его кровь…

Дома Любушка была в своей комнате, лежала, пожаловалась на мигрени.

– Отдыхай, душа моя, – сказал он, тихо притворив за собой дверь.

Вот ведь как на свете все складывается. Непросто.

Петр Гордеевич был человеком энергичным, вся его деятельная натура требовала разрешения сложившейся ситуации. Он знал, что надо увезти Павлину подальше от глаз и сберечь жену. А потому два дня спустя утром за завтраком сказал:

– Что-то ты бледна, душа моя, да и мигрени не проходят. Я подумал, надо тебе за город, на дачи, отдохнуть. Пока дни хорошие и лето не прошло.

Она долго не отвечала, помешивала ложечкой чай в чашке.

– А как же мсье Жиль? – поинтересовалась тихо.

– Я уже нашел учителя французского, будет мне переводить.

– Вот как…

– Езжай, Любушка, отдохнешь, развеешься.

– Хорошо.

4

Она сразу поняла, что отъезд на дачу связан с Павлиной. Не могла объяснить, ничего не знала, просто чувствовала. Никак не шла из головы случайная встреча в церкви и недобрый взгляд соперницы. Чем больше Любовь Николаевна вспоминала тот день и саму Павлину, тем больше она казалась ей похожей на мышь. Сильную, жилистую, с маленькими острыми зубками. Вцепится – не отстанет уже. Да и все ее красивое лицо походило на мордочку грызуна. Любовь Николаевна еще там, в театре, заметила, насколько тесно соединились в Павлине красота и безобразие – смотря какой стороной обернется она к зрителям. То хорошенькая, то отталкивающая. Так думала Любовь Николаевна о любовнице мужа, уязвленная и оскорбленная.

Все то хрупкое и правильное, что она создала в последний месяц с желанием новой жизни, вдруг рухнуло. И снова – виноватые глаза Петра Гордеевича. И это его настойчивое желание увезти жену на дачи.

А здесь – скука смертельная, хотя другие веселятся. Август стоял на удивление ясный, если дожди, то без хмурых низких туч. Прольет, наполнит землю влагой – и сразу распогодится. Недалеко от дома, снятого мужем, была березовая роща. Там вечерами устраивали общее чаепитие. Собирались жители всех дачных домиков в округе, ставилось более десятка столов, дымились самовары, пелись песни, появлялись деревенские дети, готовые прислуживать за пятачок. И разговоры, разговоры…

– А вы слышали, что Косоворотова в долговую яму спустили?

– Мне доподлинно известно, что во многих столичных гостиницах устроены притоны. Если одинокая миловидная дама снимает там номер, то скоро ее берут в оборот.

– Да что там гостиницы! Вот в Москве был случай. Пришла одна купчиха к швее платье заказывать, а та оказалась сводней и устроила ей свидание. Так купчиха и ходила все платье шить, а кавалеры каждый раз новые попадались, покуда одним из них не оказался, кто бы вы думали? Собственный муж развратницы.

– Местные рассказывают, что раньше в этих краях грибов было не в пример больше, а нынче в лесах пусто.

Все эти разговоры наводили на Любовь Николаевну тоску. Привыкнув за последнее время к своему участию в создании мыльной мануфактуры, она страдала от безделья, скучала по разговорам с мсье Жилем и в один из вечеров, сидя за столом с большим блестящим самоваром, стала вдруг примерять к дачникам разные ароматы. Вот тому толстому и самодовольному главе семейства подойдет табачный запах, а сухой строгой даме, похожей на старую деву, не помешает капелька сладости, например, пиона. Так она станет нежнее. Пышной круглолицей жене нотариуса – мак, красный, как ее румяные щеки, миловидной тридцатилетней женщине с двумя детьми – ландыши, а тому высокому мужчине рядом… липовый цвет, сладкий и вязкий, летний и головокружительный.

Любовь Николаевна не отрываясь смотрела на мужчину, который подошел к ландышевой даме и что-то рассказывал детям. Сначала ей показалось, что обозналась. Но потом он слегка повернул голову, и стал виден знакомый чуть удлиненный острый подбородок, характерная линия носа… Он! Здесь?!

Словно почувствовав пристальный взгляд, мужчина поднял голову. И через весь длинный стол пронесся безмолвный разговор глазами:

– Вы?

– Я.

– Здесь? Как же это?!

– И вы здесь…

– Невозможно…

Она усилием воли заставила себя неторопливо допить чай, а потом поднялась и пошла к маленькой речушке, что текла неподалеку. Надеждин нагнал ее почти у самого берега.

– Любовь Николаевна.

– Андрей Никитич.

– Как вы здесь?

– В последнее время маялась бессонницей, и было решено провести конец лета за городом на свежем воздухе. Что я тут – неудивительно, но вы! Признаться, была уверена, давно отдыхаете в Крыму.

Он не мог ей признаться во многом. В том, что задыхался в душной пыльной Москве, но каждый день тянул с отъездом на море. В том, что сопровождал сестру на французскую ювелирную выставку и увидел там брошь из эмали – ветку сирени. Брошь была необычная и дорогая, но он сразу понял, что купит ее, потому что в памяти воскресла прогулка и разговор о счастье около отцветшего куста сирени. Надеждин потратил деньги на брошь, поэтому ехать в Крым и жить там ему было не на что. А потом он ругал себя последними словами, называл юнцом и безумцем. Дарить такое украшение замужней женщине, с которой не связывает ничего, – немыслимо. Зачем он это купил? Зачем потратил сбережения? Провел бы август на берегу моря в компании товарищей, наслаждался бы отпуском и забыл, наконец, женщину, которая никак не забывалась. Вконец измучившись мыслями и желаниями, он решил подарить брошь сестре на ее день рождения, который будет в декабре.

Всего этого Любови Николаевне он рассказать не мог, поэтому ответил:

– Я сопровождал сестру, которая на месяц выехала за город. Ее муж занят на службе, а путешествовать одной с детьми хлопотно, я вызвался помочь в дороге. Прибыли вчера.

Она стояла на берегу и смотрела на реку, как стояла и смотрела несколько дней назад. Только это была другая река.

– Когда же вы едете обратно?

Он собирался завтра утром, но сейчас, находясь от нее так близко, осязая всю, нежную, печальную и неуловимую, сказал:

– Как вам будет угодно.

5

У нее кружилась голова. Каждый день, каждую встречу, в ответ на каждое прикосновение.

Тогда, вечером у реки, Любовь Николаевна ничего не ответила, лишь повернулась лицом и, прежде чем приподнять его, позволяя себя поцеловать, долго пытливо всматривалась в стоявшего рядом мужчину. Правда? Это правда?

Конечно, он никуда не уехал. Ни на следующий день, ни после.

Теплые дни сменялись прохладными вечерами, катания на лодке по реке – чаепитиями в роще. Любовь Николаевна не сблизилась с сестрой Надеждина, была в стороне, считая это знакомство в сложившемся положении неправильным. Держалась особняком. И терпеливо ждала. Он приходил после обеда, гулял с ней вечерами почти в сумерках. Она не думала о доме, о муже, о Павлине. Ни о чем не думала. Не хотела. Потом. Все потом. Слишком мало времени. А счастье – вот оно – сумасшедшее, пьянящее, желанное. То самое. И сколько у нее этого счастья? Всего несколько дней. Ему уже пора в Москву, в училище.

Эти несколько дней – все ее!

Они почти не разговаривали, хотя могли бы вести долгие пространные беседы о чем угодно. Он бы ее понял, Любовь Николаевна знала это. Но бесед не получалось. Когда встречались глаза и соприкасались руки – все остальное казалось не важным. Они спешили навстречу друг другу, понимая, что нельзя терять времени, которого почти нет.

Она полюбила. Пылко, зрело, глубоко. Так, как может любить женщина, уже давно миновавшая пору юности, познавшая зыбкость надежд и постигшая горечь разочарования. Она любила в нем все: лицо, взгляд, голос, руки, то, как касается, как дышит, перенося на нее свою тяжесть, как целует после ее неубранные волосы.

Она старалась не думать о том, что будет после. Есть только сейчас: этот снятый домик, этот август и этот мужчина, в глазах которого она читала обожание.

Голова кружилась. От полноты жизни, чувств и ни с чем не сравнимого ощущения счастья.

Воскресенье

Кольцо нашлось. В холле снова был скандал и куча народа. Саша устала. За время своей работы в гостинице она, конечно, многое повидала, постояльцы случались разные и ситуации непростые, но последние два дня казались каким-то затянувшимся цирковым выступлением. Причем поставленным плохо и неумело.

«Надо потерпеть всего сутки, – говорила она себе. – Сегодня фестиваль закончится, половина гостей уедет к вечеру, остальные завтра».

Всего сутки. И Дима тоже уедет. В свою жизнь.

Вчера он так и не спустился. Саша не спала почти до рассвета, перемалывая в себе события прошедшего дня, вспоминая прогулку по городу, концерт и последующую ссору. Ей очень хотелось понравиться ему там, в саду. Хотелось, чтобы он услышал ее пение и восхитился. Как когда-то.

А на деле… на деле получилось то, что получилось, – взаимные безжалостные упреки.

И что дальше? Развод?

Да, развод.

От одной этой мысли становилось страшно и холодно. Можно не видеться годами, жить в разных городах, общаться с помощью скупых эсэмэсок по праздникам и при этом знать, что еще есть нечто связующее. Хотя бы общая фамилия, штамп в паспорте и действующее свидетельство о браке.

Вот удивительно: давно живешь отдельно, кажется, новая запись, официально объявляющая о разрыве, абсолютно ничего не изменит – уже расстались. А больно. Так же, как когда уходила.

В крошечном холле кричали, скандалили, размахивали руками. Кристина рядом безуспешно пыталась успокоить постояльцев. Надо что-то срочно придумать, как-то угомонить разбушевавшихся людей. В конце концов, это ее работа, но сил не было. Может, предложить всем чаю с пирожными?

Кольцо нашлось случайно. В вазе с карамелями. После завтрака Валентина Петровна традиционно решила взять несколько конфет, запустила туда руку и выудила собственное кольцо.

Откуда ни возьмись появилась Лулу со своим едким комментарием:

– Это как же вчера нужно было зачерпнуть халявы, чтобы не заметить потерю такой редкой драгоценности?

И началось… Саша вообще не понимала, что Лулу делает в гостинице. Она приехала к подруге, а постоянно вертелась здесь.

– Вы намекаете на то, что я хапуга? – взвизгнула помощник режиссера.

– Почему же намекаю. – Лулу откровенно наслаждалась ситуацией. – Две конфеты взять можно, в крайнем случае, три… давайте посчитаем, сколько в руке у вас.

– Ну, знаете ли… – Валентина Петровна перевела взгляд на Святослава Аркадьевича, ища поддержки.

– Вот видите, кольцо нашлось, а вы переживали. – Он привычно похлопал ее чуть ниже локтя.

– А конфет можно брать столько, сколько хочется, – пришепетывая, заявила Кристина и улыбнулась.

– Хоть вместе с вазой, – закончила Лулу.

– Уберите от меня эту… эту… оскорбляющую стерву!

– Ты слышал, милый, – обратилась Лулу к только что вышедшему из ресторана актеру, – меня обозвали стервой. И кто? Старая жирная маразматичка, которая теряет кольца в вазах с конфетами.

– Зачем вы так про Валентину Петровну? Я не позволю! – повысил вдруг голос Святослав Аркадьевич.

– Хватит! – Саша хлопнула ладонью о поверхность стойки.

Все замолчали и повернулись в ее сторону.

– Валентина Петровна, не обращайте внимания на глупые реплики. Конфеты здесь для того и стоят, чтобы их брали. Я очень рада, что кольцо нашлось. Это ваш талисман, талисманы надо беречь. Если хотите, я распоряжусь подать во дворик чай или кофе, погода хорошая.

– Нет-нет, – торопливо ответил за свою спутницу режиссер. – Нам уже пора. Сегодня в сквере около фонтана устраиваем интерактивную сказку для детей «Аленький цветочек».

– Следующей будет «Колобок», – ехидно заметила Лулу.

– Нет, это просто невозможно! – По лицу Валентины Петровны покатились крупные, с горох, слезы.

– Зачем вы так! – Кристина сама уже готова была плакать.

Актер презрительно посмотрел на Лулу.

– Добрый день, ресторан для завтраков еще открыт? – раздался доброжелательный мужской голос.

По лестнице со второго этажа спускался Дима. Выспавшийся, чисто выбритый, красивый и довольный жизнью. Как несправедливо. Сразу захотелось поправить волосы, побежать к зеркалу, накрасить губы. Хотя… не поможет.

– У вас еще есть двадцать минут. – Улыбка озарила лицо Кристины, на щеках девушки появился легкий румянец.

Только не это. Кажется, она увлеклась.

– Отлично. – Дима уже спустился и одарил Кристину ответной улыбкой, затем коротко, но очень внимательно глянул на Сашу.

Она ничего не сказала, но взгляд выдержала. Потом Дима повернулся к безуспешно старающейся унять слезы Валентине Петровне. Он взял ее полную руку, на которой снова красовалось массивное кольцо, и почтительно поцеловал:

– Пропажа найдена? Поздравляю.

– Спасибо, – всхлипнув, поблагодарила женщина.

И тоже… слегка покраснела.

– И где оно оказалось?

– Кто-то подбросил кольцо… – зловеще начала Лулу, но Саша ее перебила:

– В вазе с конфетами.

– Настоящий английский детектив, бывает же такое. – Одинцов снова улыбнулся Валентине Петровне, а затем обратился к режиссеру: – Я слышал про интерактивный «Аленький цветочек». Спектакль для детей, правильно понимаю?

– Да, это детская сказка. Идея в том, что главные роли исполняют актеры, а массовку – дети, которые пришли на спектакль. Их можно задействовать в какие-то моменты, например, изобразить колокольчики в саду или продавцов на ярмарке. Для этого я специально написал несколько отдельных сцен. Таким образом, детишки одновременно оказываются и зрителями, и актерами, и даже создателями спектакля. Есть места, где они должны импровизировать, вы понимаете?

Режиссер оживился, он почувствовал аудиторию и внимание слушателей.

– Очень интересно, – заверил говорившего Одинцов. – Сегодня обязательно схожу посмотреть на ваше представление. Дело в том, что несколько лет назад я организовал клуб, в который люди приходят, чтобы общаться друг с другом, и раз в неделю у нас есть специальные детские дни. Это занятия пением, рисованием, совместный просмотр мультфильмов, различные игры, и вот я подумал, что было бы неплохо в нашем клубе показать такой спектакль.

– Я даже не знаю, что сказать, – растерялся Святослав Аркадьевич, вынимая из нагрудного кармана носовой платок.

– Это было бы чудесно, – высморкалась в свой Валентина Петровна. – Вы понимаете…

– Дима, – представился Одинцов.

– Дмитрий, Святослав Аркадьевич замечательный, необыкновенный режиссер. Но кому нужен талант в наше время, когда все кругом куплено и без взяток никак?

– Вот и отлично, договорились. Я обязательно посмотрю сегодня «Аленький цветочек», а потом мы все подробно обсудим.

Святослав Аркадьевич промокнул платком вспотевший лоб, а потом протянул руку Одинцову. Тот крепко ее пожал.

– Нам пора идти, а то я бы вам рассказал, как это нравится детям, – сбивчиво забормотал он.

– И родители в восторге, – добавила Валентина Петровна. – Вы знаете, какие он пишет сценарии?

– Валечка, нам пора. Право слово, не надо меня расхваливать.

– Да-да, – в последний раз высморкавшись, отозвалась помощник режиссера и одарила Одинцова улыбкой. – Спасибо вам за ваше понимание.

Звякнул колокольчик – режиссер под руку с Валентиной Петровной удалились.

– Боже, сколько пафоса! – фыркнула Лулу.

– Наверное, я имею право попросить удалиться тех, кто здесь не зарегистрирован как постоялец, – холодно проговорила Саша.

Ей снова стало спокойно и хорошо. Она почувствовала безмолвную поддержку Димы. Димы, который завтра уедет насовсем.

– А мы уже уходим, правда, милый? – Лулу подошла к актеру и по-свойски обняла его за плечо. – Мы тоже хотим посмотреть на «Аленький цветочек». Заинтриговали прямо этим интерактивом.

– Я бы с удовольствием, милая, – в тон ей отозвался актер и снял со своего плеча холеную женскую руку, – только через час уезжаю, а надо еще успеть собрать вещи и сдать номер.

– Как уезжаешь? Куда?

– В Смоленск, на съемки.

– А я? Как же я? Почему ты вчера ничего не сказал о своих планах?

– А почему я должен кому-то рассказывать о своих планах? – Оказывается, бархатный баритон может звучать холодно.

Лулу резко изменилась в лице. Назревал новый скандал.

– Какое кино: мелодрама, детектив, боевик? Или это секрет? – поинтересовался Одинцов, переключая внимание на себя.

– Историческое и немного мистическое. Роль, должен признаться, небольшая, но характерная.

– То есть – творческая удача?

– Да, можно сказать и так… – Актер некоторое время помолчал, над чем-то раздумывая, а потом продолжил: – Скажите, вы говорили про клуб и детские дни. Означает ли это, что есть и так называемые взрослые дни?

– Конечно. К нам приходят люди разных возрастов.

– Фильм в будущем предстоит продвигать, да и потом, у меня же есть много других ролей…

– Вам нужна встреча со зрителями?

– Нам обязательно надо обменяться контактами, Дмитрий. Загляните ко мне в номер, в течение часа я еще здесь, – сказано это было по-барски.

«Красавцы», – подумала Саша, наблюдая за переговорами.

Актер посмотрел на кусавшую губы Лулу, и в его глазах затаилась насмешка.

– Чао, белла![4]4
  Пока, красавица (ит.).


[Закрыть] – сказал он чарующим голосом, а потом послал красотке воздушный поцелуй и направился к лестнице.

– Сволочь! – донеслось ему в спину.

– Лулу, эта партия проиграна. – Одинцов открыл дверь. – Проводить?

– Сама выйду.

Столичная гостья, высоко подняв голову и не оглядываясь по сторонам, быстро вышла на улицу. Дима последовал за ней.

Холл опустел. Саша заметила, что картина со старинным домом висит слегка криво, надо бы поправить.

– Как он всех тут, а? С ума сойти. – Кристина прижала ладони к пылающим щекам. – И ручку поцеловал, и про спектакль договорился, и к актеру в номер сейчас пойдет, и с наглой Лулу справился.

Да уж… Саша вышла из-за стойки и подошла к картине. Еще букет не помешает сменить.

Какие цветы срезать на клумбе? Флоксы? Астры? Георгины?

– Вот мужик… – услышала за спиной вздохи. – И никаких перспектив.

– У кого?

– У меня, – обреченно проговорила Кристина. – Женат.

Саша поправила картину, а потом посмотрела на вазу. Может, золотые шары?

Поддерживать тему о Диме желания не было.

– А вообще, любопытно посмотреть на его жену, – продолжала размышлять девушка. – Интересно, дети есть?

Положение спас зазвонивший телефон.

– Сашенька, на работе? – раздался в трубке голос Марины Георгиевны.

– Да, что-то случилось?

– Нет-нет. Я все про вчерашнюю брошь, хотела бы на нее взглянуть, если это возможно.

– Возможно, конечно. Только сегодня я до вечера буду в гостинице.

– У меня тоже несколько групп в музее. Давай встретимся после работы.

– Марина Георгиевна, я освобожусь только в семь вечера. Для вас будет не поздно?

– В самый раз. Приходи ко мне на чай, там обо всем и поговорим.

Саша была заинтригована. Она открыла сумочку и проверила брошь. Украшение лежало в отдельном кармашке. Вчера забыла его выложить. Вернулась домой после ссоры, и не до того было.

– Приду, – пообещала Саша и, положив телефон на место, снова подошла к вазе.

Да, все-таки золотые шары.

* * *

– Зачем ты это делаешь?

– Делаю что?

– Занимаешься вредительством.

Лулу резко остановилась и посмотрела на Одинцова с презрением:

– Кто ты такой, чтобы меня отчитывать?

– Никто, – он пожал плечами и засунул руки в карманы джинсов, – но прими совет: заканчивай со своими играми.

– Я не понимаю.

Они стояли около гостиницы, у самых цветников. День обещал быть таким же солнечным и ясным, как накануне. Дмитрий поднял глаза на небо и понял вдруг, что в Москве никогда не рассматривал его. В Москве всегда не до того, всегда некогда. Здесь по-другому. Здесь небо – часть города, с его старыми домами, цветами из детства, запахом яблок и какой-то неторопливостью. Это не сонность, нет, просто иной уклад жизни.

– А что тут понимать? – сказал он вслух. – Кольцо в вазу с конфетами подкинула ты, значит, и забрала его вчера с раковины тоже ты.

– С чего ты взял?

– А больше некому. Гостиница маленькая, постояльцев немного, со стороны никто причастен не был.

– Да старуха сама его туда засунула, она же из ума выживает. Вообще не понимаю, почему все сразу кинулись ее защищать. – Лулу продолжала демонстрировать презрение.

– Это очень легко проверить, в холле есть видеокамеры. Достаточно посмотреть записи. Думаю, Михаилу Витальевичу будет небезынтересно.

– Михаил Витальевич в настоящий момент очень занят своей женой, у которой с утра сильно болит голова. – Лулу хотела, чтобы ее голос прозвучал сладко, но получилось с обидой: детской и эгоистичной. – Бегает по дому, звонит врачам, ищет таблетки, смотреть противно.

– Почему противно? Он же муж, это нормальная реакция, если любимый человек заболел. А вот подруга быстро слиняла.

– Я там лишняя, лучше бы в гостинице жила, сил нет выслушивать это воркование «о, Мишель» – «да, моя крошка». Планируют ребенка, все разговоры о том, какие анализы сдать, каким врачам показаться. И вообще, зачем я это все рассказываю? Мне пора, хочу посмотреть на «Аленький цветочек».

– Я не держу. – Одинцов вынул руки из карманов и приподнял их вверх, показывая, что путь свободен. – Только дай спокойно жить постояльцам и работать персоналу.

– Я уже говорила, что не имею к кольцу никакого отношения.

– Подкинуть Михаилу Витальевичу идею просмотреть записи?

– Не надо, – вздохнула Лулу. – Буду паинькой.

– Вот и договорились.

– Хотя он заслуживает мести за то, как выставил меня из ресторана в первый день!

– А что бы ты сделала на его месте?

– В смысле? – Лулу непонимающе посмотрела на Одинцова.

– Ну, вот представь, ты – хозяйка гостиницы и ждешь важного гостя, готовишься с утра, лично проверяешь номер, заказываешь меню, встречаешь, и тут в самый неподходящий момент появляется слегка нетрезвый Михаил Витальевич и своим поведением устраивает концерт, практически срывая планы. Что бы ты сделала в этом случае?

Лулу выслушала Одинцова, а потом вдруг расхохоталась:

– Да выгнала бы его пинками!

– Что, собственно, он и сделал. Это было очевидно. Мы редко ставим себя на место другого человека, а ведь только стоит посмотреть на все с другой стороны, и многое становится понятным.

– Давно ты такой умный? – чуть прищурившись, поинтересовалась Лулу.

– Последние года три.

– А-а-а… – протянула она. – Слушай, а тебе не надо продвинуть свой клуб за умеренную плату? Я бы могла.

Все же реагировала Лулу быстро и выгоду искала везде.

– Боюсь, твоя страница не для моей целевой аудитории.

– А вот этот, – красотка кивнула в сторону гостиницы, – так не считал. Вчера весь день постила фоты с ним в инстаграм, продвигала старика, а сегодня он линяет на съемки, гад, и меня с собой не берет.

– Ты его использовала, он тебя. Это называется взаимовыгодное сотрудничество. Думаю, если бы твои дела шли хорошо, то не пришлось бы гоняться за человеком, рекламирующим мазь от радикулита.

Последнее замечание Лулу явно не понравилось. Наверное, потому, что было правдой, и она ответила с вызовом:

– Знаешь, как трудно остаться на плаву и в тренде? Все время соображаешь новое, чем блеснуть, чем удивить. А какая вокруг конкуренция! И подписчики уходят, и зарабатывать на рекламе непросто.

Одинцова тяжелые будни блогера не трогали, и вообще ему давно пора было идти. Хотелось увидеть Сашу. Они вчера плохо расстались, надо придумать, как все уладить.

– У тебя отличный потенциальный заказчик под носом. Это Михаил Витальевич. Вместо того чтобы вставлять ему палки в колеса из-за обиды, лучше бы предложила свои услуги. Поговори с ним, сделайте серию фотографий – номер, ресторан, дворик, расскажи, как замечательно отдыхать в провинциальных городах. Думаю, ему понравится. Сделай неприятеля единомышленником – это всегда беспроигрышно.

Лулу слушала его, раскрыв рот, и когда Дмитрий закончил свою речь, она, эффектно откинув темные волосы назад и стрельнув глазами, поинтересовалась:

– Слушай, тебе, случайно, любовница не нужна?

Одинцов расхохотался.

Когда он вернулся в гостиницу, Саши в холле не было, только Кристина, улыбаясь, сказала, что завтрак закончился, но если он хочет, то можно договориться с кухней. Есть хотелось ужасно, тем не менее Дмитрий отказался от щедрого предложения, решив купить чай с булочками в городе. Он и так уже опаздывал на начало спектакля, а предстояло еще заглянуть к актеру.

Звезда сериалов встретил Одинцова радушно, извинился за беспорядок, предложил коньяку. От коньяка, как и чуть раньше от завтрака, пришлось отказаться. Лишь только преамбула вежливости закончилась, перешли к главному – обмену контактами и примерными сроками проведения авторской встречи. Переговоры много времени не заняли, и через десять минут Одинцов уже спускался вниз, вполне довольный результатом. В холле снова была одна Кристина.

А на столике в вазе стоял свежий букет – яркие золотые шары.

Дмитрий улыбнулся девушке и вышел на улицу.

В сквере собралось много народа, к площадке с фонтаном удалось пройти с трудом. На ходу у одной из палаток Одинцов купил чай и булку с изюмом. Булку съел быстро, а чай оказался слишком горячим. Пробираться со стаканчиком сквозь толпу зрителей было проблематично, поэтому, сделав несколько глотков, с чаем пришлось расстаться.

Фонтан временно отключили, чтобы шум воды не заглушал голоса. Зато в гранитной чаше плавали кораблики.

«Аленький цветочек» был в самом разгаре. Настенька уже бежала к своему чудищу, и по замыслу режиссера на ее пути встали непроходимые кусты. Изображать заросли пригласили маленьких зрителей. Дети выбежали к фонтану и сели на корточки в круг, держась за руки. В центре круга стояла Настенька, которой предстояло выбраться наружу. Затевалась игра в кошки-мышки. Началось веселье, дети забыли, что перед ними Настенька, которой следует помочь. Они вставали перед девушкой, закрывая ей выход, громко смеялись и хором кричали:

– Не пройдешь! Не пройдешь! Не пройдешь!

Продолжалось это до тех пор, пока Настенька не взмолилась:

– Пропустите меня, непроходимые кусты, на другой стороне леса ждет меня доброе существо. Если я опоздаю, то оно погибнет!

Святослав Аркадьевич громко спросил детей:

– Ну что, ребята, пропустим Настеньку?

– Да! – прозвучало дружно в ответ.

Это оказалось замечательное представление – настоящий театр с игровыми элементами. Одинцов наблюдал за родителями и детьми, среди которых увидел потерявшуюся в пятницу девочку по имени Милорада. Он думал о том, что если подобное получится организовать в Москве – будет здорово, а еще лучше – сделать детский театр на регулярной основе. Но это в будущем. Потом его взгляд выловил из толпы зрителей Валентину Петровну. Женщина сидела на лавочке позади чудища и активно фотографировала на телефон. Лицо ее дышало радостью, оно утратило свое недовольное выражение и словно разгладилось. Дмитрий вспомнил слова Саши: «Просто не очень счастливый человек». Сейчас все наносное, капризное и высокомерное, то, что служило броней, – спало и показалось другое – настоящее.

Одинцов подумал, что не хочет быть одиноким и несчастным. И капризным и высокомерным тоже.

– Дядя, вы будете дубом? – от размышлений его отвлек детский голосок.

– А почему я? – удивился Дмитрий, посмотрев на стоявшую рядом Милораду.

– Потому что здесь больше нет знакомых мужчин. А вас я помню, вы меня конфетами угощали.

«В каждой маленькой девочке скрывается настоящая женщина», – пронеслось в голове, и Одинцов задал следующий вопрос:

– Почему дубом?

– Потому что он высокий и могучий.

Логично. И, кажется, это был самый настоящий комплимент.

– А что надо делать дубу?

– Держать на своих ветвях птичку. Дядя, вы что, невнимательно слушали ведущего?

– Отвлекся, прости. Где же птичка? – Одинцов присел, чтобы его глаза были на одном уровне с ребенком.

Милорада отошла на шаг назад и, разведя руки в разные стороны, провозгласила:

– Птичка – это я!

Зрители были покорены. Со всех сторон послышались аплодисменты и смех взрослых. Милорада из тех, кто всегда найдет свою аудиторию, понял Одинцов. У этой красотки с пепельными волосами большое будущее.

– Ну, если это ты… – Одинцов поднялся на ноги. – Где растет высокий и могучий дуб?

– Вон там!

Девочка взяла Дмитрия за руку и подвела его к фонтану.

Он подхватил Милораду, она снова раскинула руки – на этот раз изображая крылья, и громко, с чувством заговорила:

– Высоко сижу, далеко гляжу, иди, Настенька, за фонтан. Там на лавочке сидит твое чудище лохматое!

Ничто не сравнится с детской импровизацией и непосредственностью. Это был успех. И уже не просто аплодисменты – овация. Хохотали все. Одинцов трясся от смеха и боялся уронить дивную птицу. Настенька аккуратно вытирала платочком уголки глаз, чудище больше не сидело – оно лежало.