Текст книги "Дыхание осени"

Глава № 5

Яр пьет шампанское, разглядывая меня через бокал.

– Мне нравится вопрос.

– И где ответ?

Я слышу, как игристые пузырьки щекочут его губы, а мне – нервы. Еще один глоток, взгляд немигающий, склоняет набок голову и ждет. Или придумывает? Или…

– Подсчитываешь?

– Мне это не нужно, – качает головой, и луч прорезавшегося среди черных тучек солнца запутывается в его волосах. Поспевшая пшеница… Я так любила теряться в ней и пальцами, и взглядом, мне нравилась и мягкость и послушность, и запах свежий с нотками сандала, и нравилось, как заводился Яр, захватывая губы поцелуем. Или устало на колени мне склонялся, а я рукой поглаживала по волосам и думала умиротворенно: так бы вечность, вместе… Но вечность встретила одна, а он ушел к другим. Брюнетка, что улыбкой ведала о скорой свадьбе… Одна она в его постели или по количеству квартир есть и блондинки, и шатенки, рыжие?

– Всех помнишь? – я не унимаюсь.

– Да, – тяжелый взгляд, и почти сразу: – Нет.

– Так помнишь или нет?

Беру бокал, вновь делаю глоток.

– Я знаю, что ты не простишь, – вдруг говорит мне Яр.

И моя улыбка замерзает, я стыну изнутри, так холодно, что нехотя сжимаюсь в огромный снежный вал. Но через силу задираю подбородок, смотря в греховные глаза, когда-то зацелованные мною.

– Я знаю, что ты мне не изменяла…

Пока он прав, пока я не смогла, но так противно от всего, что говорит. Он думает, что откупился от предательства? Так я легко его разочарую.

– Я знаю, что ребенок был моим…

Удар под дых, но я захлебываюсь в смехе.

Нет, журналистика не для меня. Попробовала раз, и хватит. Сидеть вот так, напротив льва, а он вне клетки, он в своей стихии, тогда как у меня дышать выходит через раз? Увольте. Денег мне достаточно, а прогнать скуку может хобби, найду еще какие-нибудь увлечения, займу себя, захочется адреналина – прыгну с парашютом.

Нет, не могу…

Не выдержу…

Так тяжело… с ним… рядом…

Язык как в кресле стоматолога, стал непослушен, в голове гудит, перед глазами пляшут матовые точки, вспотевшие ладони на бокале оставляют влажный след. И Яр все видит: видит, как мне плохо, и говорит, и говорит, а я не в силах залепить ему пощечину, чтобы заткнулся. Подняться не могу, пошевелиться. Практически не слышу слов, смотрю на губы. Я столько раз прокручивала эту сцену, когда скажу в лицо что накипело, вылью злость, свой страх, непонимание. А он раскается, быть может, упадет передо мной на колени и будет слезно умолять…

Прокручивала, зная, что такого быть не может. Во мне перекипело, только страх остался, липкий, вязкий, на животном уровне. Яр не из тех, кого легко представить на коленях, при этом сотрясающим вселенную раскаяньем. К чему слова, когда есть взгляды, шорох пузырьков в бокале и тишина, кричащая меж нами? И разве я прощу, если попросит? Прощение за унижение сильного? Нет, не прощу. Не в силах. Я слабее. Он пьет шампанское, а я хочу глотнуть пьянящей мести. Спасибо, что спонсировал, мой бывший. Держу пари, что ты не пожалеешь.

– Злата…

Он знает, что не изменяла. Я знаю, что он был под действием наркотиков. Вот только знания несут с собой не свет, а поглощающую тьму, и из последних сил держусь, чтобы не упасть здесь в обморок. Бокал я все же отпускаю, ищу в огромной сумочке свой телефон.

– Ты где? – шепчу чуть слышно.

Через секунду позади распахивается дверь. Я выключаю диктофон, достаточно для интервью, а исповеди не по моей части: он прав, я не прощаю, не могу. Егор мне помогает встать, но у двери я оборачиваюсь и смотрю в глаза своему кошмару.

– У нас был сын, – хриплю. – Святослав.

Яр что-то говорит мне вслед, но я в тумане бреду по коридору, еду в лифте, сажусь в салон авто. Макар не задает вопросов, Егор в руках сжимает все бумаги. Я выдыхаю облегченно. Все, в разводе, но нет полета от свободы, лишь тоска.

Я справлюсь, нужно только отлежаться. День – мало, лучше два. Я что-то ем, бываю в душе, я что-то пью, но даже чай не возвращает меня к миру. В квартире появляются чужие люди, уходят так же тихо, как приходят, и вдруг я взглядом натыкаюсь на ребенка, сидящего напротив, гладящего мою руку, как больному, и уговаривающему есть, ведь я нужна ему, ему так плохо без меня.

– О боже… – словно просыпаюсь. – Егор, прости.

И обнимаю мальчика, доверчиво прильнувшего.

– Я больше так не буду, – обещаю.

И стряхиваю с сердца лед, которым обернулась. Пусть обожгусь, пусть снова буду чувствовать, пусть перестану притворяться безразличной и жалеть себя.

– Слушай, – выдвигаю предложение, – не навестить ли нам бабулю?

– Бабулю? – вспыхивают темные глаза.

– Ага.

Егорка носится по комнатам с ноутбуком, высматривает рейсы самолетов, а я, смеясь сквозь слезы (вот же ж глупые!), разочаровываю, что в том городе, куда мы едем, нет аэропортов.

– Как так? – не верит.

– Так вот повезло.

Рассматривает в Гугле карту, хмурится, вздыхает, переносит поиски на поезда. Пока он возится, звонит мобильный. Макар, и жуть пропущенных звонков! Он спрашивает, как дела, какие планы, говорит, что на мои счета уже переведены все деньги.

– Отлично, – не скрываю радости. Все, хватит притворяться! И вдруг мелькает мысль: не взять ли нам в попутчики Макара? А что, вот будет чем соседям языки чесать, родители порадуются, что не одна. Бабуля знает все, но попрошу молчать. Егор, как лучший друг, потерпит ради дела.

Макар выслушивает предложение без энтузиазма, и мне приходится чуть приоткрыть задумку. Покажемся с ним на людях, изобразим роман – ну легкий, только с поцелуями, так нужно для статьи, которую готовлю. Редактор не сказал: в каком писать формате, а значит воля, и пальчики зудят от предвкушения. Какие сказки? И какие гномы? Вот где кипят котлы всей преисподней! У меня под боком!

– Так ты поедешь?

– Только на два дня, – сдается, – у меня работа. Устроит послезавтра?

Да, устроит. Он, чтобы меньше времени потратить на дорогу, предлагает не на поезде, а на машине. Я не ломаюсь. Прекрасно въехать в дворик детства в иномарке, с мужчиной, коего запишут мне в любовники, и взрослым мальчиком, которого и злые кумушки при всем старании не смогут записать мне в сыновья. А кто он мне?

Пусть поломают голову!

Итак, вперед, на сбор материала для статьи! Я расскажу премилую историю, и даже вот название придумалось, так, с ходу. «Рога на миллион!» Звучит? Еще бы! Поставлю миленькую подпись и первый раз глотну из чаши мести. Но я не жадная, я поделюсь и после своего дебюта отправлю экземпляр в Голландию, свекрухе.

Все, отпустило, мысли улеглись, а то скакали, будто строчки стихотворные…

Прекрасную идею для статьи нужно как-нибудь отметить, и мы с Егором идем в ближайший магазин. Рассматриваем полки, мальчик кривится, я тоже в затруднении. У нас забит весь холодильник, но хочется чего-то необычного. Посматриваю на вино, но пить одной – не комильфо, опять купить огромный торт – опять калории. Мне, в принципе, не помешает, Егорка тоже тощий, но полки сладкого обходим стороной, зато единодушно останавливаемся у кокосов.

– Ты ел их?

– Неа, только в шоколадках.

– И я.

Мы с жадности берем по одному на брата, у кассы, не сговариваясь, прихватываем шоколадки, хотя и вряд ли к ним сегодня прикоснемся. Торопимся, один раз наступаем дружно в лужу, хохочем и несемся к дому. А дома ждет сюрприз из неприятных. Кокосы нам не поддаются: ни ножом, ни молоточком для отбивных не можем расколоть хотя бы первый. После всех стараний, после взмахов ножиком, усаживаюсь на пол и над разделочной доской бью по кокосу. Все безрезультатно.

Напротив, у стола, культурненько пыхтит Егор. Я выдыхаюсь первой: кокос не пострадал, на кухне катастрофа, Егор задумчиво следит за моими взмахами с мясным ножом; своим ножом пиляет. Берем по шоколадке, жуем кокосовую стружку, думаем, и озаряет ведь! Причем одновременно!

Егорка тащит ноутбук, выходим в Интернет и там читаем инструкцию борьбы с мохнатым фруктом. Оказывается, перво-наперво надо сделать дырочки у основания, там даже метки есть, слить вкусненькое молоко, а уж потом…

А продырявить чем?

Ножом не получается, я вспоминаю вдруг, что где-то видела подобие отвертки, ищу и нахожу, Егор со вздохом просвещает, что в руках у меня шило. Но кое-как дырявлю им. Действительно, выходит, вот только молоко как будто изнутри застряло. Егор трясет кокос в большую кружку, я издеваюсь с шилом над другим кокосом.

– И все? – Мы оба с изумлением рассматриваем муть на дне. Егор по-джентльменски предлагает выпить мне, я отдаю волшебный эликсир ребенку, в итоге мы сговариваемся сделать по глотку и… Оба прыскаем над раковиной.

– Фуу! – возмущается мальчишка.

– Не буду спорить.

И уже не хочется долбить кокос, не хочется объесться вкусной стружкой, но дело принципа толкает нас продолжить. Я вспоминаю неожиданно, что рядом с шилом видела и молоток, несу, долблю, как дятел – бедные соседи – и вау! Корочка отламывается, как в яйце с цыпленком. Егор выхватывает мой кокос, кряхтя, сдирает дальше кожуру. Не удержавшись, мы отламываем по кусочку мякоти и с перекошенным лицом жуем, рассматривая друг друга. А потом одновременно мчимся к мойке, выплевываем, полоскаем рот от несусветной гадости и облегченно выдыхаем, только выбросив покупку.

Пока Егор выносит мусор на площадку, я подметаю, мою раковину, злюсь.

– Хоть шоколадка была вкусной, – утешает мальчик.

– Да уж. Вот мы и поели фруктов.

– А если бы мы были на необитаемом острове?

– Погибли бы от голода, – не сомневаюсь.

– Порадуемся, что мы здесь и живы!

– Ну давай!

Для радости подходят консервированные ананасы, мы уплетаем их за обе щеки. Хоть и заморский фрукт, а как родной, и столько нервов на него не надо, и съедобный. Заглядываем в Интернет, читаем, понимая, что кокосы были порчеными.

Везунчики!

Не жалко заплатить, а жалко сил и времени. Поев, Егор уходит заниматься, а я смотрю в окно, на то, как в сумерках снежинки падают на лужи, как застывают в чьих-то волосах. Сегодня первый день зимы, а за плечами у меня дыхание осени. Из будущего – поездка в город детства – тоже стужа. Но это послезавтра, а пока…

Я набираю на мобильном Ларисин номер, всего лишь два гудка, и ее голос захлебывается радостью, что я звоню. Я предлагаю завтра с ней увидеться, пройтись по магазинам.

– Да я, – мнется, – на мели.

– И что? Я развелась, теперь с деньгами.

– Правда?!

– Ну да. Как смотришь, чтобы мы примерили по шубке?

– Натуральной?!

– Ну конечно.

– Ой, правда?

– Повторяешься, – смеюсь.

– Ой, я приду!

Не сомневаюсь, что она придет, и сладостно и горько от ее согласия. За шубой на край света. Купить себе подругу? Я могу. Совсем недорого ведь продается…

Пока Егорка в комнате за ноутбуком, готовлю супчик, вроде бы не пересаливаю. По крайней мере, мой едок нахваливает, когда, отзанимавшись, тянется на запах в кухню. Я посвящаю его кратко в план, он хмурится, пытается отговорить и написать что-нибудь другое, пусть даже более разоблачительное, но не с изменами. Я поясняю, что не собираюсь изменять, а Яр…

– Ты думаешь, он изменял тебе?

– Уверена.

Выдавливаю согласие молчать моим родителям о том, какую роль в моем разводе сыграл Макар, и шустро переключаюсь на другую тему. Мы обсуждаем, что возьмем с собой, на сколько едем, что посмотрим интересненького. Все пункты заставляют призадуматься, потому что вещей у меня, подходящих сезону, нет, сколько пробудем в городе – откуда знаю, как мы заскучаем? – а интересненького там не наблюдалось.

– Что, и трамваев нет?! – Егор шокированно застывает с открытым ртом.

– Есть маршрутки, – обнадеживаю.

– С курящими водителями? – заглядывает мне в глаза.

– Других не держим.

– Ну тогда уедем, когда я накатаюсь! Ладно?

Я мысленно прикидываю: максимум три-четыре дня, к тому же некоторым надо заниматься. Егор мне говорит, что согласует план занятий с репетиторами и все возьмет с собой. Накидываю плюс еще два дня. Неделя? Ну довольно долго, чтобы всех проведать, и не так долго, чтобы надоесть. Давно к родителям не приезжала, и их поездка ко мне сорвалась, а тут такой сюрприз: приеду к ним с Егором. Вот интересно, что они подумают? Представлю как сынишку…

– Я слишком взрослый для тебя, – смеется мальчик.

И я смеюсь, хоть думаю наоборот. Но утром соглашаюсь, что Егорка прав, ведь он как взрослый готовит нам божественный омлет.

– А вкусно, – я нахваливаю.

– Конечно, – отзывается невозмутимо.

Поев, Егор встречает репетитора, а я переодеваюсь и иду на встречу.

Лариса прибегает с опозданием, запыхавшись, целует в обе щеки и притворяется, что между нами не было плохого: ни подлости, ни недомолвок, ни подставы. Я притворяюсь, что у меня отшибло память, и слушаю, как она жалуется мне на Яра.

– Ох, – сокрушается, – ты знаешь, прицепился, все выспрашивал, куда я тороплюсь. Ужасно строгий. Вот какое ему дело до обычного салона красоты, если столько компаний в обороте? А нет же, вился коршуном! Ух, ты не представляешь, как с ним трудно!

Не представляю, не была у него в подчинении, и, слава тебе, господи, не буду. Я говорю Ларисе, что салон ведь тоже часть его империи, она отмахивается:

– Да я сама справляюсь!

Я прячу взгляд, чтобы себя не выдать, и захожу в бутик. Подруга – следом. Два консультанта, окинув взглядами, воркуют над Ларисой, кружат ее, выслушивают капризы. Она танцует перед зеркалами. Устав, пьет кофе, а я прохаживаюсь по бутику.

– Ты что, себе надумала купить?

Я усмехаюсь, но усмешки за шубейками не видно.

– Да так, присматриваюсь.

– Ой, я не верю! Да и не представляю тебя в шубке, – заливается. – Тебе, мне кажется, плащи и куртки попривычней. Не думаешь?

Я много о чем думаю, но вслух интересуюсь:

– Ты подобрала что-то?

– Да! – указывает на две норковые – черную и голубую. – Так обе хочется!

Невинный взгляд, и мой такой же. Раз хочется – кто против?

Я примеряю на себя одну из тех, что выбрала Лариса, она хохочет. Два консультанта хитро улыбаются, ей вторя. Но я невозмутима. Нет, эта не подходит. И эта тоже. Достаю дубленку, натуральную, не с оптового рынка, и замираю удовлетворенно перед зеркалом.

– Нууу, так… – оценивает Лариса.

– Беру, – решаю я.

Два консультанта смотрят на Ларису, не веря, переводят взгляды на меня.

– А эти покупаете? – спрашивают у нее.

– Да я…

А я при чем? И я смотрю с вопросом, потом для верности озвучиваю вслух:

– Берешь?

– Ну да, я так давно мечтала!

Пожав плечами, я иду за консультантом, расплачиваюсь карточкой и тут же надеваю на себя обновку. А плащ – в кулек, в плащах уже прохладно. Оборачиваюсь у выхода – ни одного движения; растерянные взгляды, шок, прозренье.

– Так что, – с улыбкой спрашиваю бывшую подругу, – берешь ты шубку? Что, не хочешь? Ну ладно, мне пора. – И открывая дверь, благодарю за прошлое, хотя и не поймет: – Спасибо.

В дубленке так тепло, что не застегиваю. Иду, смотрю на талый снег вчерашний и улыбаюсь всем прохожим. Глоток из чаши мести так пьянит, что хочется смеяться, танцевать, как бывшая подруга перед зеркалами. В хорошем настроении я обхожу еще три бутика, теперь я вся в обновках, но покупок столько, что еду на такси.

– Ухтышка! – восхищается Егор, когда вхожу в квартиру. Мне кажется, он рад больше меня. И заставляет примерять, и хвалит. Или молчит, что означает – так себе, но ладно. Но прямо расцветает, когда я достаю сюрприз и для него – штаны практически из одних карманов и блейзер с иероглифами.

– На удачу, – говорю.

А он кивает, говорит, что в курсе, и мне перечисляет все значения: и на удачу, и на привлечение любви, и на здоровье, и на деловую хватку. Мелькает мысль, такой бы блейзер его брату, но мысль и я одновременно в шоке.

Опять я тряпка. Строю планы, а сама…

Чтобы не думать лишнего, вожусь с вещами, раскладываю по шкафам что не беру, а то, что пригодится – определяю в сумку.

– А ты свои сложил? – кричу Егору в комнату.

– Ага! Ко мне Полина приходила.

– Кто это?

Выходит, смотрит на меня недоуменно.

– Вот странно, – говорит, – почему из всех, кто работал в доме моего брата, ты знаешь, как зовут только водителя?

Пытаюсь объяснить, что в этом ничего нет странного, Макар возил меня, мы много времени с ним проводили вместе и вообще сдружились…

– Ну да, – поддакивает мальчик, – такие прям друзья-друзья!

Я знаю, что Егор не переваривает Макара, я знаю, что для этого есть основания, но в моих планах мести почему-то нет водителя. Он мог использовать меня, но пожалел. Его ошибка только в том, что не сказал мне, не сказал и Яру, но по полу меня таскал не он. Не он поверил лживому врачу, не он оставил меня в клинике наедине с диагнозом, позором, непониманием и страхом. Не он вливал мне в рот ту дрянь, что унесла жизнь моего ребенка.

Я говорю с Егором, ловко обходя углы, но он отказывается понимать. Прямолинеен, как все в детстве.

– Я, – говорит мне с вызовом, – только ради тебя делаю вид, что терплю его.

– То есть? Только делаешь вид?

– Ну да.

– А что на самом деле?

– На самом деле, Злата, я очень кровожадный и продуманный.

И смотрит так серьезно, что на секунду ему верю, а потом покатывается со меху, заметив мой испуг.

– Да ладно, – машет мне рукой, скрываясь в комнате, – не собираюсь я сидеть из-за него. Мне еще карьеру делать.

Я облегченно выдыхаю, усаживаюсь на диване для подумать и совершенно четко понимаю, что мальчик не солгал. Не во второй раз. В первый. И даже страшно предположить, что он может придумать для расплаты с Макаром.

Не просто это – взрослые дети.

Егорка что-то щелкает на ноутбуке, а мои мысли неожиданно перескакивают на Яра, прокручиваю встречу дня и понимаю, что практически не помню разговора. Бумаги подписала, разбогатела, а что наговорил мне Яр?

Плевался ядом?

Морально подготовившись, включаю диктофон. Так удивительно, мой голос как чужой, немного через нос, простуженный какой-то. Не знала бы, что я – и не узнала. Ага, вот задала вопрос, вот пауза, вот наша перепалка, а вот…

– Я знаю, что ребенок был моим…

Молчание.

– Я знаю, что едва не убил тебя…

Молчание. Все, больше я не помню, но голос Яра продолжает говорить, такой же, как и в жизни – ровный, хрипловатый, без обнаруженного у меня французского произношения.

– Когда приехал врач и привел меня в себя…

Он делает паузу, за время которой я успеваю вспомнить, что действительно вызывала врача. Странно, позже я о нем ни разу не подумала, а ведь он не подошел ко мне, не оказал помощь. Никто не подошел, кроме Макара.

– Поверить не могу, что сделал это с тобой. Перед глазами красная пелена, изо рта пена, как у шизофреника. Я бросился к тебе, но не смог…

А этот момент я помню: он сказал, что не может прикоснуться ко мне. Еще бы, после охранника, после всего, что мы с ним вытворяли на экране, после якобы моей от него беременности. Чистюля, пальчики боялся испачкать, а я лежала, укрывая себя горстями земли и слушая, как дождь стирает кровь с моих ног. Не могу! Ненавижу! Так хочется, чтобы он понял, через что я прошла, чтобы осознал, что потеряла, чтобы увидел, какой стала благодаря ему. А я смогу прикоснуться к грязи. Не хочу, противно, но смогу.

Но голос Яра с диктофона продолжает начатую фразу, и я схожу с ума.

– …Не смог прикоснуться к тебе после всего, что сделал….

То есть не прикоснулся не из-за меня, не из-за моей ложной связи с водителем и водевиля, а… потому что сделал со мной… он…

Я выключаю диктофон, оглядываюсь затравленно. Мне страшно, что он может оказаться рядом, подойти и… начать объяснять все со своей стороны. А я не хочу видеть его сторону! Мне бы забыть свою! Мне бы здесь рассчитаться!

Я снова включаю диктофон, и снова голос Яра. О том же. Не мог начать перечислять любовниц? Не мог похвастаться, как хорошо ему без меня? Не мог съязвить, как громко они кончают?

Рвет душу, а я слушаю…

– … Я – убийца, прикасаюсь к тебе… Я не был уверен, что ты выдержишь это, ты металась на грани, ты бредила, ты проклинала…Ты звала другого мужчину, но мне было все равно…

Я звала Святослава…

– … Потом мне показалось, что ты уходишь, бросаешь меня, а я… Пытался найти хоть кого-нибудь в этом склепе, пытался отогнать от тебя Макара, даже хотел убить его. Там, на дорожке. Но когда он взял тебя на руки, ты замолчала, я подумал… твоя жизнь была важней, чем его убийство…

Моя жизнь ничего для меня не стоила, но странно, что он вместо мести обиженного мужчины пытался меня спасти и даже позволил взять на руки моему любовнику. Хотел убить Макара… Да, он мог бы…

– Я не пытаюсь откупиться деньгами. Я знаю, что моя вина… она со мной… Я не пытаюсь оправдать себя… Я просто хочу, чтобы ты попыталась начать жить заново… Без меня, но… Я очень хочу, чтобы ты была счастлива, Злата… И что касается твоего вопроса… Мне не нужно вспоминать и подсчитывать, чтобы ответить… У меня не было женщины после тебя… Хотя для тебя это неважно и я зря это говорю… но то, что чувствую к тебе… Тебе нехорошо? Прости меня… Я не должен… Злата…

Далее идет моя просьба Егору, слышен звук отворяемой двери, и все.

Конец нашей истории и хороший сюжет для разоблачительной статьи о миллионере, который не может довести свою женщину до оргазма – только до реанимации, но вопреки логике не изменяет ей. О миллионере, который оплачивает смерть своего ребенка, а сам блистает в светских хрониках, даже не интересуясь именем малыша. Он даже своего брата спихивает бывшей жене-шлюхе, лишь бы не возиться с ним.

Но почему при одной только мысли облачить всю эту грязь в буквы, мне так паршиво, будто я эту грязь хлебнула?

Я никогда не буду писать о Егоре. Я благодарна, что он со мной. Я никогда не буду открывать наши интимные отношения с Яром, потому что… до сих пор для меня это слишком лично, слишком невероятно. Я никогда не буду писать о том, что произошло тогда в доме, потому что имя моего сына для меня неприкосновенно.

Домой мы все-таки съездим, проветримся, сменим обстановку, пусть бабуля забалует внука, но я никогда не стану ни хорошим, ни плохим журналистом, потому что этой статьи не будет.

Завтра чуть свет вставать, и мы с Егором договариваемся лечь пораньше, но это я так думаю, что договариваемся, потому что когда в два ночи, так и не уснув, встаю попить воды, замечаю тусклый огонек в комнате мальчика. Заглядываю – надо же! – других читать не заставишь, а этот вооружился электронной книгой и зевает уже, а не выключает.

– Егор! – окрикиваю.

Он, ойкнув, выключает книгу и делает вид, что спит давно и видит десятые сны.

– Спокойной ночи, – говорю ему, не сдерживая улыбки.

– Спокойной, – радуется, что не ругаюсь.

А я сижу на кухне, смотрю во дворик, освещенный фонарями, и думаю о записи на диктофоне. Так жаль, если он говорил там правду. Жаль, ведь если бы не кто-то третий, сыгравший с нами злую шутку, все могло быть по-другому.

Но уже не будет.

И даже его фраза о неких чувствах… Так, проскользнуло, а у меня сна ни в одном глазу. Не знала бы я лучше Яра, настроила бы, накрутила и поверила, что все, что говорил, все, что осталось между строк, укладывается в одно-единственное слово – «люблю»…