Текст книги "Дыхание осени"

Глава № 9

Я стараюсь не думать о том, что у меня заберут Егора. Я стараюсь не смотреть на Егора, бессвязно отсчитывая последние минуты до завтра.

Завтра за ним приедет мама.

А я?

Я – чужой для него человек, знаю. Сама виновата, что прикипела, но… мама есть мама, даже такая, с торшером на голове.

Зачем ей понадобился Егор? Я не знаю. Но ребенку, наверное, с родителями будет лучше, они создадут для него должные статусу условия, а я…

А я переживу. Одиночество – это не страшно. В конце концов, я всегда могу вернуться сюда, в город детства, и здесь спокойно себе зачахнуть. А что? Цвести я ни для кого больше не собираюсь, пускать корни – тоже. Быть перекати-поле легче, веселей, а я иногда грежу о беззаботности. Мне двадцать два, а внутри все мертвое, и я почти физически ощущаю, как мертвеет еще одна часть меня.

Не больно.

Пусто, холодно, но не больно.

И слез нет. Наверное, они остались там, под дождем осени…

– Злата, – Яр берет мои руки в свои, а я не спорю.

Двигаться не могу. Дышу – и ладно. Говорить совсем тяжело. Слышу – и хорошо. Еще бы что-то понять…

– Злата, – повторяет он, и я по голосу различаю, что он рядом, скорее всего, сидит на корточках, но почему-то не вижу его, перед глазами белая пелена, – я приехал не для того, чтобы сказать тебе, что Егора заберут.

Нет? Странно. Разве не он сказал мне об этом. А впрочем, какая разница кто… Руки Яра такие горячие, но убрать ладони не могу. Не хочу. Не получится. Он не отпустит.

– Я приехал, чтобы сказать: если ты хочешь оставить Егора… если вы оба хотите… есть шанс. Мы можем попробовать…

Есть шанс? Я не верю. За ним приезжает мать. Сама… Приезжает…

А я в двухкомнатную квартиру вернусь одна. Наверное, это к лучшему: и не придется ставить перегородку, и по утрам никто не разбудит, и никто не будет бухтеть, что так долго можно делать в ванной, и никто не будет сидеть напротив меня, разбивая кокос и мчаться по лужам за тортом… А утром никто не попросит завтрак и не сварит кофе так, чтобы заляпать белую печку. Никто спросонья не поцелует в щеку, думая, что я сплю, и не прошлепает на кухню, дожидаясь, когда я встану, замечу босые ноги и заставлю идти за тапками в комнату. Никто не будет ежедневно у магазина проверять в банкомате карточку – не пришел ли наш гонорар. И мне некому будет пожелать: «Добрых снов, непослушное солнышко» и услышать притворное: «Ага, нашла солнышко! Я не такой пока круглый!» И не с кем будет стоять у окна и смотреть на пушистый снег, что, кружась, прячет серую осень.

Зима пришла.

Холодно.

Мне бы согреться…

– Мы можем попробовать… – это Яр повторяет или я застыла во времени? Столько всего передумала, а прошла лишь минута – так чудно. Мир становится четче, начинаю различать освежающе-горьковатые запахи и… отодвигаюсь. Спина устала, а так легче, и можно закрыть глаза и…

Стоп!

Разве прятаться от проблем – это выход?

Мы можем попробовать… И пусть меня пугает случайное «мы», оно несет в себе перспективы. Проще сидеть вот так, откинувшись на спинку дивана, делать страдальческое лицо и сожалеть о том, что случится завтра. Сложнее попробовать изменить завтрашний день, или, по крайней мере, встретить его с открытыми глазами.

Ну, начинаем?

Рядом мама, папа, бабуля, за ней переминается с ноги на ногу молчаливый Егорка, а глаза в глаза… напротив меня Яр.

– Попробовать? – спрашиваю его и вижу, как оживляются лица родных, как пытается улыбнуться Егор, заметно расслабляется Яр. Мой бывший меня боится? Или, что вовсе невероятно, я вела себя так, что он… за меня боялся?

– Да, – Яр выпрямляется; надо же, я успела забыть, какой он высокий.

– Как?

– Есть один способ.

Явно тянет, значит, способ мне не понравится, но, может, я смогу… ради Егора? Вон как он глазищами умоляет решиться, но опасается, что предпочту отсидеться в теньке. Может, думает, что был нужен мне только вытрясти деньги из брата?

Я бы подумала так, наверное, если бы от меня отказались без боя…

Неужели я действительно когда-то считала себя мирным воином? Надо же. А сейчас рвусь драться, подбираю оружие… Но пока не могу и представить, какой выход увидел Яр. Его мать наверняка знает, что мы в разводе, кто-то из бывших слуг шепнул, что хозяин всех разогнал, а Егор живет не с ним, а со мной, и она решила эту тяжкую ношу взять на себя. Ношу… Вряд ли вдруг воспылала чувствами к сыну. Хотя бы к одному из них…

– Да, – подтверждает Яр, – она знает, что Егор живет с тобой. Она так же знает ваш адрес и знает, что… мы с тобой в разводе. Но, – Яр какое-то время рассматривает занавеску в зале, а потом упирает в меня такой тяжелый взгляд, что удивительно, как занавеска не изменила карнизу с ковром, – она понятии не имеет, где живу я.

Не дождавшись моей реакции, Яр вкрадчиво продолжает мысль:

– Мы можем сделать вид, что я живу с тобой.

– Не хватало!

– Мы можем сделать вид, что я живу с вами.

– Нет!

– Мама уверена, что Егору нужна семья…

– Ты не был женат, но твой брат все равно жил с тобой!

– Да. Со мной.

И я наконец считываю между строк. Он – семья для Егора, я – никто. И даже такая мать предпочтительней, чем никто.

– Это займет несколько дней, – говорит Яр. – Она увидит, что мы вместе – какая разница, где мы живем? А потом… я могу съехать…

Могу…

То есть может съехать, а может остаться?!

– Ты съедешь! – выпаливаю.

– Как скажешь, – поспешно соглашается, а до меня доходит, на что я только что подписалась. Это же…Яр будет жить в моей квартире… В нашей квартире с Егором… И как не сойти с ума?

Я не выдержу. Не смогу. Я все-таки сброшу его с балкона…

Егор мгновенно оказывается рядом и обнимает и шепчет что-то ласковое, от чего успокаиваюсь. Подняв глаза, смотрю на Яра: а он не кажется довольным перспективой жить со мной в тесных квадратных метрах. Наверное, зря я вижу во всем тайные умыслы, но все же…

– Зачем ты это делаешь? – спрашиваю его.

– Егор тебя любит, а ты любишь его.

– Только поэтому?

– Любовь – слишком редкое чувство, Злата, чтобы им разбрасываться.

Что он может знать о любви, если сам не любил, не любит? Что могу знать о любви я, если опустошена? Скользкая тема. Не для меня. Не с ним.

– Ты уверен, что не хочешь уехать в Голландию с мамой? – спрашиваю Егора.

Тот качает головой раз сто, не надеясь на мое быстрое понимание. Вся родня копирует синхронный узор напольного ковра, вроде бы и есть, но незаметны: молчат, не вмешиваются, только дышат громко и не в унисон, выдавая свое присутствие.

– Хорошо, – подтверждаю согласие, – если ты думаешь, что это сработает…

– Заеду завтра в пять, – посмотрев на часы, объявляет Яр и раскланивается с моими родственниками. – Мама, вы, как и ваша дочь, изумительно красивы… Папа, я как и вы, не могу сказать, что очень рад знакомству, не скрещивая за спиной пальцы… Бабуля, ваш бантик очаровательно молодежен.

Он уже практически у двери, когда меня осеняет, что он уходит. Один. В ночь. В чужом городе. Догоняю его, когда обувается.

– Ты куда?

Мне действительно интересно, где он планирует провести ночь – не из ревности, а потому что теперь он мне нужен, предпочтительно живым, а в нашем городе нет ни одной гостиницы и посуточно квартиры не сдают. Было бы лето – перебился, а так – снежок, и в квартире не тропики, на улице и подавно. Простынет, и отпаивай его потом чаями и микстурами, вместо нескольких дней проваляется в нашей с Егором квартире неделю, и мне что, самой прыгать с балкона от такого соседства? Нет уж, пусть объясняется.

– Самолет только завтра утром, так что поищу, где остановиться. Завтра, как и сказал, заеду за вами. Успеете собраться?

– Да, – киваю, – но вряд ли ты за это время успеешь найти ночлег.

– Очень мило, что ты за меня переживаешь, но я справлюсь.

Я оглядываюсь на родителей. Те – ждут развязки событий. А бабуля, качнув седовласой головой и, соответственно, бантиком, решительно объявляет:

– Ну вот что, молодой человек, никуда вы не пойдете!

– Неужели? – заинтригованно оборачивается Яр.

– Да, – гремит бабуля прорезавшимся сопрано, – у меня переночуете.

– К чему такие сложности?

– А к тому, – бабуля упирает руки в стройные бедра, – что чем ближе вы ко мне будете, тем больше у меня шансов надавать вам заслуженных пощечин.

С минуту они рассматривают друг друга, и когда я уже думаю, с кем разыскивать Яра с утра пораньше – с милицией или родней (от него за версту разит деньгами, а у нас народ простой: если денег много, ими надо делиться), он с улыбкой отвешивает полупоклон и очаровывает бабушку обещанием:

– Буду рад рассказать вам свою версию за чаем с баранками.

И вот интересно, как он узнал, что по ночам бабуля коротает бессонницу чаем с бубликами и сухарями? По ее фигуре такое не скажешь. Но слова Яра не только радуют бабулю – как же, вдвоем и ночь не длинна, – Егор носится по комнате постреленком, а родители, многозначительно переглянувшись, скрываются на кухне.

– Давайте, обсудите что там у вас с глазу на глаз, – советует Яру бабуля, – и пойдем ко мне. Сомневаюсь, что здесь вас накормят.

– Сомневаюсь, что он от этого умрет до завтра, – усмехаюсь я.

– Сомневаюсь, что даже если и умру, ты это заметишь, – громко вздыхает Яр.

Бабуля тоже ретируется на кухню, мы остаемся втроем.

А и… терпимо… Переносимость нормальная, по крайней мере, у меня скулы не сводит и я не шарахаюсь от каждого жеста. Пожалуй, несколько дней выдержу, да и не будет Яр сиднем дома сидеть – так, для вида разок заночует. И то… если не будет занят… на одной из квартир…

Но только я расслабленно перевожу дыхание, как слышу за спиной:

– Яр! А мы про тебя статью написали! Я кое в чем немного усомнился, а так все знал! Может, проверишь?!

Всерьез прикидываю варианты: скончаться, не сходя с этого места, или совершить двойное убийство, когда дальнейшие слова Яра в одну секунду превращают меня в огонь, а в следующую – уничтожают до состояния пепла.

– Конечно, – говорит он, прожигая душу темными глазами, – я с удовольствием почитаю.

Мальчик сверкает, как наливное яблочко, и то ли действительно вспомнил, что я принимала участие в написании статьи, то ли из вежливости спрашивает, не против ли я, чтобы ее проверили на ошибки. Момент, когда можно соврать, что статья отправлена редактору, безнадежно упущен, и вот я сижу в комнате, смотрю в спину, закрывающую мой ноутбук, жду непонятно чего.

– Ты собиралась это отправить? – спрашивает Яр, не оборачиваясь.

– Да, – говорю его спине. – А что, нашел несоответствия?

– Всего два, одно из них пустяковое. – Он быстро вносит поправки, и я не выдерживаю. Подхожу, всматриваюсь в экран. – Вот здесь, – показывает, – я стажировался в Англии, а не Голландии. И не два года, а три.

Как по мне, обе поправки пустяковые, но спорить – это тратить на Яра время, и вообще… Я не хочу… мне неудобно… в общем, я не могу видеть его в своей комнате, не желаю терпеть его присутствие больше, чем это необходимо.

– Ну ладно, – Яр отворачивается, – думаю, теперь это можно отправить.

– Я сама.

– Как знаешь, – легко соглашается, но не отходит, пока я, бегло просмотрев изменения, не отправляю письмо редактору. – Могу прогнозировать, что статью не только утвердят, но и закажут новый материал.

Я вовсе не собираюсь обсуждать с ним карьерные планы, но молчать с ним невыносимо.

– Сомневаюсь, – пожимаю плечами.

– Зря, – улыбается он.

Улыбается так, что мне хочется хлопнуть перед ним дверью, да так, чтобы задеть хотя бы кончик носа.

– Злата, – прищуривается, рассматривая меня, – я знаю, что ты вольна жить как хочешь…

– Вот именно, – вскидываюсь, думая, что начнет говорить о Макаре.

– Но с тобой ребенок.

– И, поверь, я о нем не забываю.

Егор кивнув, отворачивается к балкону. Что он там высмотрел? Окурки моего отца? Морозные узоры на стекле? Вот же притвора!

– Уверен, что это так, – говорит Яр. – Да и Егор не даст забыть о себе, но… Иногда кажется, что это единственный выход, но это тупик, Злата.

– Моя личная жизнь тебя больше не касается.

– Да. И нет.

Он резко поднимается, и мне на долю секунды кажется, что надо мной одна из моих надуманных башен и что, если я закрою глаза и смогу убедить себя, что ничего нет, башня рассыплется. Я раньше так делала, правда, тренировалась подолгу, чтобы по кирпичикам разрушить провинциальные комплексы. Потом или устала, или обленилась, или привыкла к себе. А башня не унимается, вторгается в личное пространство, у меня в ушах звон колокольни, а ей хоть бы что – снова сильна и как шпала прямая.

– Хотя бы ради Егора, Злата, не ради меня…

Говорящая…

Пока я раздумываю над странной фразой, Яр приседает у моей кровати и достает забытый коньячок и подсохший лимончик на тарелочке.

– Отдай.

– Уверена?

– Дай сюда.

– Злата…

– Это не мое!

– Но ты так рьяно это оберегаешь…

– Да! Я пью! По ночам! Доволен?!

Яр скрещивает на груди руки, склоняет задумчиво голову.

– Доволен, – говорит, – теперь я уверен, что это не твое.

Довел меня до точки кипения, и теперь он доволен. Ужасный человек. Невыносимый. Неуютный. Как я могла считать его добрым и ласковым? У него же на лбу написано – «Осторожно, голодный хищник!». Представляю, сколько таких же овец, как я, подпортили из-за него свои шкурки.

– Ненавижу, – шиплю в лицо и хлопаю дверью, относя папину радость на кухню. А вслед мне слышится такое же, едва различимое, как моя ненависть:

– Да. И нет.

И что это значит?

Если он думает, что мне нечем заняться только как ребусы его словесные разгадывать, так ошибается. Это его «да и нет» – это что? Согласен, что я его ненавижу, но сам относится ко мне лучше? Или не верит, что я говорила всерьез?

Удивительное самомнение.

Он отравил мне поездку, из-за него я мчусь сломя голову в играющий судьбами мегаполис, не проведя с родными даже недели. По-моему, ненависть – самое логичное чувство.

Да?

Или нет?

Отец припрятывает коньяк до следующего приезда подходящего зятя. Мама пытается реанимировать лимон, но, осознав, что дело бесполезное, а продукт жалко, уговаривает папу на вечернюю чашку чая. Бабуля запасается котлетами, двумя порциями картошки в горшочках и уходит с моим бывшим. Я держу открытой дверь, пока они садятся в лифт, потому что в подъезде опять кто-то выкрутили лампочки.

В окошко провожаю две удаляющиеся фигуры. Идут под руку, что ли? Городу явно не помешал бы хоть один фонарь вне центра, а то не люди на улице, а одни суетливые тени. Экономят себе в карман, а потом умильно рассказывают, что у нас высокая преступность.

Едва не вывернув шею, все-таки замечаю, что у соседнего подъезда Яр оборачивается. Не то чтобы мне есть до него дело, просто загадала: если обернется, то…

А впрочем, все это детство и все неважно.

Да, прекрасная мантра: неважно… пустое… мне все равно…

Только устаешь от нее быстро, словно ты – фрукт, а мантра – соковыжималка. Для морального отдыха нет ничего лучше однотипных сериалов или передач о звездах – не запоминаются, не откладываются в подсознании, не давят на мозг. Так, картинки мелькают. Говорящие куклы.

Мы семейно усаживаемся в зале перед телевизором, хотя они стоят в каждой комнате. Время от времени разбавляем молчание комментариями. Егор в кресле корпит с ноутбуком, убеждает, что делает домашнее задание, но с чего бы такая улыбочка? А, ладно, завтра наша вольная жизнь заканчивается, завтра мы оба под микроскопом его мамы и брата.

И почему я не выбрала пятикомнатную квартиру, в которой есть минимальный шанс затеряться? Если продержимся без убийства хотя бы два дня, то…

Нет, это тоже неважно. И невозможно. И зря.

– Ты могла бы как эти звезды, – говорит отец, насмотревшись о светской жизни, – а мы бы с матерью тобой любовались. Гордились, что у нас такая дочь получилась.

– Любуйтесь сейчас, – отбиваюсь, – пока я рядом и не накрашена.

Егор хихикает, и у меня все больший соблазн заглянуть в его ноутбук. Мама по-доброму улыбается, прильнув к папиному плечу. Отец не сдается.

– А вот серьезно, – рассуждает на полном серьезе, – ты же сейчас с ними на одной ступени. Ты тоже можешь ходить на все эти презентации, открытия выставок, делать умное лицо и крутиться перед камерами. Разве нет? Ты ничем их не хуже.

– Давай я куплю тебе видеокамеру и дам эксклюзивное интервью, если ты хочешь любоваться на меня с телевизора. Еще и накрашусь, чтобы больше повода для гордости. Хочешь? А могу уговорить дать интервью Егора. Представляешь? Наследник династии Самарских! И денег у него наверняка побольше, чем у меня.

Егор хмыкает, но не ведется на провокацию, отец упрямствует в слепой любви к дочери, и тогда мне приходится сдать карты.

– Пап, я понимаю, что для тебя и мамы я самая лучшая в мире и все такое. Но куда мне до светских тусовок? Я была один раз с Яром на выставке – ничегошеньки там не понимаю; ходила, хлопала глазами от страха, что что-нибудь спросят, и я его опозорю. Так то был шанс опозорить мужа, а сейчас-то себя. Насчет того, что я не хуже звезд… Ты знаешь… я думаю, что, по меньшей мере, не лучше. Они чего-то добились, они сделали себе имя, – неважно, какими путями, – а кто я? Ну, есть у меня деньги, но разве я сама их заработала? Нет. Сама я кто? Начинающий журналист? Думается, моя карьера закончится после первой статьи. Начинающий копирайтер? Так я постоянно ищу отмазки, чтобы не браться за очередное задание на сайте: некогда, не мое, не успею, не выйдет…

– Ты – сказочница! – отвлекается от ноутбука Егор.

– Да, – пытаюсь не передать горечи, – когда-то давно я правда верила в сказки.

– А сейчас? – осторожно спрашивает мама.

А сейчас я и в жизнь не верю. Но вслух, конечно, этого не говорю, вру, что устала, хочу спать, сворачиваю беседу и пытаюсь разлучить свое чудо с ноутбуком.

– А купаться? – возмущенно напоминает он, и пока я иду ставить воду, пока вода закипает, получает отсрочку. Видимо, недостаточную, чтобы завершить уровень игры, ибо по-джентльменски настаивает, чтобы я посетила ванную первой.

Такое купание не в удовольствие, оно необходимо, и я справляюсь быстро, а мальчишка с кислой рожицей уходит к тазику с цветочками и пахучему гелю для душа.

– Вот интересно, – бурчит недовольно, – зачем гель для душа, если душа у вас нет!

– Ты прав, – соглашаюсь и меняю гель на кусок хозяйственного мыла. – Так лучше?

– Тьфу, – понюхав, отплевывается, – что это за вонючка?!

Вырвав у меня из рук флакончик с запахом пачули и абрикоса, выпроваживает и поспешно закрывает дверь, ворча, что это ж надо придумать террористическое испытание, что от такого мыла и крысы подохнут, уж лучше пахнуть цветочками, хоть и тоже противно…

На выходе я встречаю его с тюбиком мази. Всю аптечку перелопатили, пока нашли подходящую мазь. Аптечка – это три пакета, о которых все в семье знают, и два припрятанных от фашистов, наверное.

– Да ну, она вонючая! – вместо благодарности упирается мальчишка и пытается выбить мазь у меня из рук. – Не хочу такую под глаз!

– Иди сюда, чемпион, – маню пальчиком, – а то завтра мама тебя не узнает.

– А можно подумать, за ночь все пройдет, – бережно гладит свой фингал, отскакивая в сторону. – Нет же? А так я буду с синяком и еще и дурно пахнуть! Мама точно подумает, что я у вас бесхозный! Нет, не хочу этим мазаться!

– Как хочешь, – смиряюсь, хотя родители неодобрительно хмурятся.

Плохо меня знают, что ли?

Мальчик довольный усыпает, и тогда я крадусь к нему с тюбиком, на ощупь все-таки щедро мажу под глазом. С чувством выполненного долга сладко засыпаю.

Не знаю, что меня разбудило. Шаги? Шорох? А после подозрительная тишина? Бросаю взгляд на расстеленное кресло – так и есть, пусто. Тапочки не пытаюсь найти – в такой темноте безнадежно. Иду скорее по ощущениям, хотя и некий больничный запах притягивает. Нашла. На кухне, забравшись на стул и уткнувшись в окно, сидит Егор и так громко вздыхает, что хочется повиниться. Эх, я стала не просто бесчувственной – черствой… Наверное, учуял запах мази и от этого проснулся.

Останавливаюсь за его спиной, чтобы не напугать, тихо спрашиваю, почему не спится, а в ответ слышу такое, что у самой мурашки по коже:

– Домовые замучили.

Оглядываюсь – никого. Фуух… Но свет не зажигаю, чтобы остальных не будить, ближе к Егорке подтягиваюсь, тоже утыкаюсь в окно. Темень улицы чуть разбавляет снег, пока еще белый, машинами не объезженный.

– Скину одеяло на пол, – жалуется Егорка шепотом, – потом просыпаюсь от духоты, а оно опять на мне! Перевернусь на бок, а меня кто-то махнатой рукой по лицу гладит! А темно так, что не разглядеть ничего! Жуть!

– Сильно испугался? – глажу его по спине, успокаивая.

– Ты что? – сверкает возмущенно глазами. – Да я специально нашел где потемней и пришел сюда! Там-то темно, но ты рядом, и сколько я потом ни ждал, домовой не вышел. А здесь, пока я один, думал, может, покажется?

– Давно ждешь?

– Да больше часа точно! Спать, что ли, он ушел?

Я поддакиваю, чтобы уговорить Егора вернуться в комнату. Идет неохотно, укладывается еще неохотней, но засыпает быстро. Наверное, дольше простоял у окна, чем час, и подмерз маленько – вон как завернулся в одеяло. А тайна с домовым раскрывается утром, когда, проснувшись с рассветом, я застаю папу, складывающего в аптечные пакеты тюбики с мазями от синяков и ссадин. И вообще-то… его руки можно назвать мохнатыми, хоть он и мой папа. Через минуту раскрывается тайна самоползущегося одеяла.

– Так спит неспокойно твой мальчик, – сетует мама, выходя из ванной, – на пол одеяло сбросил и мерзнет! Я два раза вставала и два раза одеяло на полу!

Но Егору я, конечно, ничего не сказала – пусть, пока еще есть возможность, чуть-чуть поиграет в сказки: их очень мало в нашей реальности. Но бывают. И не всегда закачиваются свадьбами, а иногда только с них и начинаются. Могла ли я, к примеру, подумать, что выйду замуж за миллионера, разведусь, а потом буду еще статьи о нем писать, как о великом герое?

Все-таки хорошо, что редактор меня «зарубит» после первой статьи… Кстати, надо набраться храбрости и заглянуть на почту – вдруг я уже свободна и от работодателя и от агента? Расстроится мальчик, но мы с ним другое общее хобби найдем.

Стараясь не разбудить Егора, тяну ноутбук в зал, усаживаюсь в кресло, захожу на почту. Пришел ответ от редактора. Ай… боязно немного… пусть даже это и не работа всей моей жизни, но когда посылают, все равно как-то неудобно и переживательно. Открываю письмо, начинаю читать и… И поверить не могу, что редактор не упал с дуба, когда это писал: «Превосходно! Легкий слог! Оригинально!» Это он обо мне, точно?

Открываю отправленный файл, читаю. Да ничего особенного – родился, учился, стажировался… Ну, пусть и легкий слог, но сюжет-то скучнейший! Или я чего-то не понимаю?

Читаю дальше, практически дохожу до конца, и…

– Мамочки!

Мама тут же оказывается рядом, а с ней отец и взъерошенный Егор. Со всех сторон заглядывают в ноутбук, нависают на плечи, и дышать тяжело. Пытаюсь спихнуть их – не поддаются, охватывают лианами и читают.

– Н-да, – говорит отец, с подозрением посматривая на меня.

– Вот оно как, – говорит мама, поглаживая меня как маленькую по голове.

– Ухтышка! – целует в щеку Егор.

Удовлетворив любопытство, они расходятся, а я в который раз перечитываю треклятые строки из своей (моей ли?) статьи, и теперь мне понятны реверансы редактора.

Есть две версии статьи, та, что моя, и… эта.

В моей концовка выглядит так:

«… Итак, делаем закономерные выводы: Самарский Ярослав Владимирович – не просто состоятельный бизнесмен. Он – один из самых богатых людей нашей страны, миллионер. Довольно симпатичный, что легче всего отметить по детским фотографиям, к статье прилагающимся и… внимание!.. Он – холост!

С учетом того, что он был женат трижды, разрыв между разводом и новой свадьбой составлял не больше года, а с последнего развода прошло уже несколько дней, у жаждущих стать новой женой олигарха не так уж много времени, чтобы перехватить его.

Из проверенных источников (внимание на подпись автора статьи) добавлю, что в настоящее время сердце и безымянный палец Самарского Ярослава Владимировича свободны. Так что желаю вам удачной охоты, милые дамы!

Самарская Злата Юрьевна»

А в новой версии:

«… Итак, делаем закономерные выводы: Самарский Ярослав Владимирович – просто бизнесмен. Не самый богатый человек нашей страны, хотя и один из самых трудолюбивых. Он очень красив, невероятно харизматичен, что легко отметить даже по детским фотографиям, к статье прилагающимся, но… внимание!

Увы, не свободен!

Из проверенных источников (смотрим на подпись внизу статьи) известно, что в настоящее время сердце Самарского Ярослава Владимировича безнадежно занято. С учетом всего вышеперечисленного, для жаждущих стать женой олигарха в следующей статье будет составлен актуальный список свободных миллионеров.

Удачной вам охоты, милые дамы!

Самарская Злата Юрьевна / Самарский Ярослав Владимирович»