Текст книги "Дыхание осени"

Глава № 5

Утром я обнаруживаю жасминовый чай, ванильный сырок, новую записку с поцелуем и пропажу всех своих сумок. Какое-то время, пока пью чай, в ступоре рассматриваю угол, в который их временно определила, но чуда не случается. Их все-таки нет. Теперь я заложник бриджей с топом и немногочисленных вещей, брошенных вчера в корзину.

Что делать?

Не люблю носить одно и то же несколько дней, но утешаюсь хотя бы тем, что по старой привычке постирала свое белье на ночь. Итак, одна из рубашек Яра заменяет мне платье, его ремень – пояс, но все равно это не выход. Преодолев смущение, спускаюсь вниз. Заметив Макара в коридоре, машу рукой, но быстро протискиваюсь на кухню.

– Ой, а у меня сырнички готовы, будете? – повариха радостно всплескивает руками при моем появлении и, не дожидаясь ответа, начинает суетиться. На столике появляется тарелка с ароматными сырниками, бадья со сметаной и чашка с зеленым чаем. Чай я беру, мне так легче настроиться на разговор, на сырники только посматриваю – чай с прикуской, как говорит моя бабуля.

– Мне бы, – сообщаю, нахлюпавшись и разомлев до задушевного состояния, – позвонить мужу.

– А что, – подмигивает повариха, – хорошее дело вы придумали, Злата Юрьевна.

Морщусь, но оставляю как есть – наверное, здесь так принято, хотя повариха и старше меня раза в два, а по отчеству.

– Дело-то, – говорю, – хорошее, но вот номера мужа я не знаю.

И тут мы обе смущаемся и в смущении обмениваемся данными. В больших глазах так и виден вопрос, мол, как же это, уже и ночи вместе, и женаты, а номера телефона не знает. Эх, да я много чего о Яре не знаю, но не жаловаться же?

Поднимаюсь к себе в комнату, набираю номер на своем мобильном, но вызов не жму. А если он занят? А если переговоры или встреча, а тут я с пустяковым вопросом о пропаже хозяйственных сумок?

Стук в дверь прерывает мои сомнения.

– Злата Юрьевна, – даже после приглашения водитель остается на пороге, – Ярослав Владимирович сегодня будет поздно, иностранные партнеры приезжают. Сказал, может, вы захотите проехаться в «Песок», отдохнуть по-женски?

Я чуть не ляпаю: а как это «отдохнуть по-женски», но водитель поясняет:

– «Песок» – это салон Ярослава Владимировича.

И я нахожу предложение заманчивым, тем более что спросить мужа о сумках можно и в приватной обстановке, вечером. Вбиваю его номер в память мобильного, переодеваюсь – ох – в бриджи и топ, и еду с водителем отдыхать как женщина.

А как женщина-друг, приглашаю с собой Ларису. Она взвизгивает, когда я только произношу «Песок», оказывается, это очень модный и дорогой салон, а здесь пригласительный на халяву, будет что рассказать менее удачливым знакомым, в число которых войдет и директриса нашего агентства!

Мы подхватываем Ларису у подъезда, радость ее, фонтанируя, передается, кажется, не только мне, но и водителю. Несколько раз я перехватываю тень его улыбки. Небольшой казус возникает у входа, когда администратор окидывает нас придирчивым взглядом и отворачивается. Лариса смотрит на меня, и мне приходится, вздернув подбородок, идти в наступление, но меня и администратора спасает появление Макара.

– Это жена Ярослава Владимировича и ее лучшая подруга, – говорит он, а брови администраторши едва не взлетают испуганными птичками.

Вокруг нас суетятся, расточают улыбки и изображают вселенское счастье. Лариса прощает все за массаж стоп, а я про себя дуюсь, хотя стараюсь не подавать вида. Да, я знаю, как выгляжу со стороны: простая девчонка, не обремененная лишними деньгами, и пусть это утопия, хочу, чтобы окружающие принимали меня такой, какая есть. Но если не считать родителей и друзей детства, добровольно принимает меня только Яр, остальным, как администраторше, приходится это делать.

Маски, массажи, маникюр с педикюром утомляют, посматриваю на часы, а они лениво переползают за тройку. До возвращения Яра еще долго и что толку спешить в пустой дом? Лариса, пользуясь случаем-безлимиткой, меняет прическу, а мои длинные волосы только моют, обогащают маслами и медовой маской, но стричь не решаются, хотя я и дала согласие.

– Ярославу Владимировичу нравятся длинные волосы, – оправдываясь, говорит девочка-парикмахер и тут же прикусывает язык.

Представляю, откуда у нее такая информация!

– Расслабься, – шепчет Лариса, перегнувшись из своего кресла, – теперь у него ты.

Мне заваривают зеленый чай, безвкусный, не слишком горячий – подозреваю, лично заваривала администраторша, но я его пью. Не могу обидеть человека просто так, все ищу ему оправдания. Вот и сейчас думаю: может, она не умеет заваривать чай, может, на дух его не переносит, а здесь я со своими капризами.

Утомившись сидеть в мягком кресле и окосев от ярких журнальных картинок, подхожу к окну. Июнь играет тополиным пухом, дети объедаются пломбирными рожками, на углу, как в мамином детстве, продают газировку с кружащими осами.

– Я сейчас вернусь, – говорю Ларисе и, повинуясь внутреннему порыву, выхожу на улицу. Тепло, можно сказать жарко, и так вовремя эта газировка, что не сдерживаю вдоха удовольствия, когда пью. Сладко, терпко, лимонно-апельсиново, чуть липнут губы, но до чего же вкусно!

– На здоровье, – улыбается продавщица, когда бросаю в урну опустевший стаканчик.

– Спасибо, – благодарю и, постояв какое-то время у входа, возвращаюсь в салон.

Лариса крутится передо мной и зеркалами, хвастается и любуется новой стрижкой.

– Ты похожа на француженку! – восхищаюсь абсолютно искренне.

– Да ладно! – абсолютно искренне принимает мое восхищение.

Мы выходим из салона под щебетанье администраторши. Так и хочется повернуться и сказать ей, чтобы не волновалась, я ничего не решаю в бизнесе мужа, но Лариса отвлекает вопросом:

– Ты домой?

– А куда?

Уже из окна машины смотрю на расстроенное лицо администраторши, поздно что-то ей говорить, да и ладно: пусть хоть немного простым человеком побудет.

– Подбросите меня в агентство?

– У тебя же отпуск только начался.

– Вот именно, – кивает подруга. – Только начался, еще целых две недели, и кто потом оценит мою новую стрижку. Давай в агентство, а?

Уловив в зеркале мой взгляд, водитель сворачивает вправо. Мы высаживаем Ларису, но не ждем, я знаю, это надолго, и сегодня день для клиентов и директрисы потерян. Машина пристраивается в ряд других, плавно едет по моему новому адресу, а на душе как-то нехорошо.

– Вам не понравилось в салоне.

Я редко слышу голос Макара, потому не сразу осознаю, что это он и что он не спрашивает – утверждает. Но взгляд в зеркале ищет мой. Пожимаю плечами, молчу. Взгляд его полностью отдается дороге.

Как только машина въезжает во двор и ворота медленно возобновляют оборону, ловлю себя на том, что или перепила лимонада, или мне дурно. Ухватившись за дверцу, бросаю тревожный взгляд, надеясь, что никто не заметил. Безуспешно надеясь, потому что водитель смотрит прямо на меня. Расправляю плечи и иду вперед, я всегда так, чем хуже мне – тем плечи ровней, а подбородок выше. В комнате первым делом распахиваю окна: глотнуть воздуха, свежего, настоящего, не хочу мерзнуть под искусственными потоками кондиционера. Поворачиваю ручку и едва не задыхаюсь от едкого запаха.

Ужас, да что это?! Жареный кот на шашлыки у соседей? Подышала называется свежим воздухом!

Я практически закрываю окно, когда визуальный сигнал наконец до меня доходит. Костер. Действительно, костер. Посреди цветущего сада. Именно он ярко плещется рыжими языками, издавая непереносимую вонь, а рядом с ним сидит маленький мальчик. Сидит, улыбается и смотрит на меня. Его не тревожит вонь, не пугает пламя, ему не жаль моих вещей, которыми он подпитывает огонь…

В оцепенении смотрю, как плавится последняя клетчатая сумка; захлопываю окно. Съеживаюсь в кресле, не отрывая взгляда от двери: надо бы запереть, но не могу пошевелиться. Как маятник раскачиваюсь, а встать не могу. Мне почему-то страшно, и кажется, только сделаю шаг – дверь распахнется и я увижу эти глаза отчаяния, и не смогу сдержаться, ударю. Больно ударю. А детей бить нельзя, они помнят, и даже если хотят, не прощают.

И страхи мои воплощаются. Как всегда. Бояться нельзя, нельзя! Все страхи воплощаются в жизнь. В приоткрытую дверь просовывается улыбчивая рожица, а темные глаза блестят злостью.

– Уйди, – прошу его по-хорошему.

Хлопает дверь, топот шагов по коридору, но вскоре дверь приоткрывается, и мои страхи развеивает неравнодушный женский голос.

– Ох, это надо же! Ох, ну и получит же он от Ярослава Владимировича! Ох, вам плохо? Попейте, это чай, как вы любите. Я как только увидела, что натворил этот мальчишка и что вы приехали, сразу и заварила. А Ярославу Владимировичу уже позвонили, вы не волнуйтесь! Он скоро будет. Не мог раньше вырваться, не мог. Ох, и попадет же этому мальчишке! Он неплохой, вы не думайте, он хороший… Ох, пейте, пейте, Злата Юрьевна…

Чай вкусный, и я с благодарностью его пью, несмотря на то, что это уже четвертая чашка и ночью я теперь вряд ли усну. Впрочем, я вряд ли усну после того, что увидела: на клумбе, что так похожа на алую простынь, костер, а вместо дров умирающие цветы и мои вещи…

Теперь я понимаю, почему мне стало нехорошо, едва приблизились к дому. Но страшен не костер и не то, что я лишилась своих вещей, меня бросает в дрожь, как вспомню глаза мальчика: отчаянная ненависть, тоска и бессилие. Слишком знакомый коктейль, чтобы перепутать.

– Где его комната?

Повариха растерянно хлопает глазами и повторяет и повторяет, что мальчик хороший и что Ярослав Владимирович сам с ним разберется, но я все-таки получаю ответ на вопрос. Комната Егора на третьем этаже, куда мы не поднимались – я думала, там чердак. Просторная комната, необъятная комната и совершенно неподходящая для ребенка, пусть даже притворяющегося взрослым. Ни одного плаката, ни одной фотографии, ни одного журнала для мальчиков. Кровать в размерах не уступает нашей, покрывало коричневых расцветок, мрачный, почти черный ковролин на полу, шкаф, стол, диски по иностранному языку и натюрморты на стенах.

– Зачем ты пришла?! – вскидывается зверьком.

Но я иду к нему, сажусь на кровать рядом и спрашиваю:

– Тебе никто не говорил, что, прежде чем лечь спать, нужно снять верхнюю одежду?

– Я не сплю! – огрызается и прячет лицо в подушку. Через минуту он оборачивается и бормочет растерянно: – Тебе никто не говорил, что, прежде чем зайти в чужую комнату, нужно постучать в дверь?

Ну вот, так-то лучше. Есть контакт. Егор почти улыбается, когда дверь распахивается и в комнату входит Яр. Мне не нужно оборачиваться, чтобы знать это: выдают его запах, его довлеющая надо мной аура, его тихие шаги и мое громкое сердце.

Он останавливается за спиной, кладет руки мне на плечи и сжимает, чуть сильнее, чем приятно, почти больно. Я кладу свои ладони поверх его, и мы оба молчим.

– Я… – голос Егора срывается.

Ни муж, ни я не торопим его.

– Я осознаю, что совершил глупый, детский поступок, не достойный отпрыска семьи Самарских, – на одном дыхании говорит мальчик, но во взгляде что угодно, кроме раскаянья.

– Не в первый раз, – замечает Яр, и глаза мальчика зло сверкают, прежде чем он успевает спрятаться за показным послушанием.

Ого, да у них в отношениях не трещина, а дыра, не хочется, чтобы из-за меня она превратилась в каньон.

– Я все равно не знала, куда разложить все эти вещи.

– Я все равно собирался обновить тебе гардероб, но это не оправдывает Егора, – голос мужа бесстрастен, но плечи мои он сжимает сильнее. – Ты дашь нам несколько минут?

И больше дам, если проблема решится.

Встаю, обнимаю мужа, потому что мне нравится его обнимать и потому, что кажется, мои объятия удержат его от неправильного поступка. Наверное, в моих глазах что-то все-таки отражается, потому что Яр склоняет лицо, якобы поцеловать в ушко, но сам шепчет:

– Я не трону его, обещаю.

И я спускаюсь в нашу комнату и терпеливо жду Яра, но он заглядывает на минутку, поцеловать, сказать, что такое больше не повторится, и принести за брата извинения.

– Конечно, не повторится, – соглашаюсь я, – у меня больше не осталось вещей, разве что он захочет выщипать зубную щетку.

Яр расслабляется, видя, что я не затаила обиду.

– Тебе к лицу моя рубашка, – целуя, забрасывает комплиментами. – И мой ремень на твоей талии… Мм, это наводит меня на определенные мысли…

А меня наводит на определенные мысли подозрение: а как он узнал, что я вышагивала сегодня в его рубашке? Только пришел, и сразу к мониторам, просмотреть записи за день? Но тогда это как минимум начальная стадия паранойи…

– Вечером, – со стоном отстраняется, посматривая на часы, и уже у порога бросает фразу, которая вводит меня в ступор сильнее, чем заманчивое обещание: – Больше никто в «Песке» не посмеет так с тобой обращаться.

Администраторше взбучка не повредит, хотя, если уж совсем честно, я понимаю, что простым смертным делать в таком салоне нечего, вот она и расслабилась. А мне расслабление поднадоело: походила по комнате, постояла у окна, глядя на сад – о недавнем происшествии напоминает теперь только лысая клумба и остатки едкого запаха; попыталась навязаться в помощницы поварихе, но в итоге была мягко выпровожена с очередной чашкой чая. Вот так люди и спиваются, взгрустнулось, и я сама не заметила, как снова оказалась у двери Егора.

Ну и зачем меня сюда притянуло? Стучу – тишина, но такая, когда чувствуешь, что за дверью кто-то есть. Вхожу. Мальчик сидит за учебниками, но подозреваю, вряд ли что-то в них видит: взгляд сосредоточенный, но пустой.

– Ты что, в профессора готовишься? – спрашиваю и, несмотря на его явное нежелание, подхожу ближе. Мальчик сопит, наверное, продумывает очередную пакость.

– Я буду послом, – выдает высокомерно.

– А, ну да, – соглашаюсь, – послы они как раз обучены разжиганию конфликтов.

– Я знаю польский, английский и немецкий! – вскидывается.

– Ого! Как минимум трем державам стоит опасаться твоего назначения.

Захлопывает с силой книгу, упирается кулачками в стол и дышит драконом.

– Ну вот, – говорю я, – о чем и речь. Вместо того чтобы уладить конфликт, ты ведешься на провокацию.

Открывает книгу, захлопывает. Открывает, захлопывает.

– Ты на улицу выходишь, – спрашиваю, притворяясь слепой, – или у тебя прогулки только по саду?

– У меня не так много свободного времени, чтобы тратить его впустую.

– А барбекю из моих сумок? – невинно интересуюсь.

– Я уже извинился!

– Нет, – поправляю, – извинился твой брат. За тебя. А ты просто сказал, что ведешь себя недостойно семьи Самарских.

– И что, этого недостаточно?!

У меня возникает ощущение, что разговариваю с вредным старичком. Вот и понимает, что не прав, а из упрямства и типа – мне по возрасту можно дурь нести, не сдается. И слова подбирает такие, взрослые, а порывы неосознанные, детские.

– Ты действительно хочешь услышать мое мнение?

Он, видимо, сам удивляется, как звучит его вопрос, если переиначить, и кивает скорее машинально.

– Я думаю, – осторожно подбираю слова, – что вести себя надо не так, как от тебя ожидает кто-то. А достойно самого себя. Но это в том случае, если у человека есть представления об обсуждаемом нами вопросе.

Егор склоняет голову и смотрит на меня как на говорящую рыбку. Помахать ему, что ли, плавником и уплыть за безопасные водоросли?

– Нет, – говорит он сжато.

– Что нет?

– У меня прогулки не только по саду. Я могу гулять, где хочу и когда хочу, если сделал все задания.

– А что ж ты не стараешься? – удивляюсь. – Сделай все, и свободен, а то весь бледный от своих книжек.

– А ты своего ребенка тоже будешь подговаривать отлынивать от учебы?

Невероятно, но происходит обмен улыбками. Неплохой мальчик может из него получиться, и может, в будущем станет хорошим послом. Если, конечно, он перестанет хвататься за ненависть, как за спасательный круг, если научится плавать сам, без пинка старшего брата.

– Неа, – говорю я, – буду подговаривать его объесться мороженым в ближайшем парке.

Темные глаза лихорадочно блестят.

– И сладкой ватой, – делаю вид, что ничего не замечаю. – Там еще и газировка вкуснющая! Но, конечно, если он сделает все задания…

Открывает книгу, быстро пробегается по строкам, закрывает, и это прогресс в их отношениях: не хлопает! И вот вижу, что хочет пойти, хочет и газировку, и вату, но молчит. И по большому счету, зачем мне все это надо? Проблемный мальчишка, который терпеть меня не может и ярко это продемонстрировал не далее как час назад, а я сижу рядом, соблазняю его прогулкой и пытаюсь установить контакт. Отчасти понятно, почему рыбки так близко к крючкам подплывают. И раз уж я подплыла…

– Ты все сделал на сегодня?

– Да, – говорит поспешно, но недоверчиво.

– А в парк хочешь?

– С тобой?

– Можешь и сам, но вдвоем веселее?

– Не уверен…

– Как знаешь, – быстрым шагом иду к двери. Прости, Яр, что могла, я сделала. Совесть, прощай, я старалась. И да здравствует парк, мороженое и сладкая вата, потому что я-то сидеть в доме в такой погожий денек точно не собираюсь!

– Эмм…

Оборачиваюсь у порога.

Егор нервно сглатывает и смотрит, как я играю ручкой двери, мол, мне не терпится – что отвлекаешь?

– Я не уверен, что нам вдвоем с тобой может быть весело, – повторяет, будто я туго соображаю. – Но… я думаю…

– Ну-ну? – подталкиваю.

– Я думаю… мы можем попробовать?..

И в глазах столько ранимых чувств, что я на секунду теряюсь.

– Жду внизу, – говорю ему.

Беру в комнате сумочку, уцелевшую по странной случайности, немного наличных, и спускаюсь в холл. Макар, узнав о наших планах, рвется к машине, но я объясняю, что мы хотим прогуляться, а не проехаться. Он внимательно слушает, в чем разница, и заявляет, что между водителем и охранником, конечно, тоже разница есть, но это не избавляет нас с Егором от его присутствия.

В общем, гулять мы идем под конвоем.

Правда, пока доходим до парка, мне удается уговорить Макара не маячить тенью за спиной, а идти рядом, не привлекая лишнего внимания.

– Не покрасоваться же идем! – резонно замечаю.

– Ага, точно! – подхватывает мальчик, косясь на мои бриджи. – Сильно ты покрасуешься в этом!

И замолкает под моим многозначительным взглядом, вспомнив, по чьей вине я вышагиваю в таком скромном даже по моим меркам виде. Но если злиться и намекать на одно и то же, так у нас прогулка и закончится немым хождением по дорожкам, поэтому предпринимаю попытку решить вопрос и поставить точку.

– Пообещай, что такая участь не постигнет гардероб, обещанный мне твоим братом, и давай уже выберем по мороженому, а то жарко, – выдвигаю предложение, за которое получаю два вопросительных взгляда.

Водитель и мальчик верят в мои миролюбивые намерения так же сильно, как я верю, что это последняя выходка Егора. Но мороженое мы покупаем, и на качелях катаемся, и один из нас прыгает на батуте, крича, как резаный поросенок.

– Это… Это… А можно еще? – подбегает после прыжков.

– Ладно, – легко соглашаюсь, – мне не жалко, если тебе поплохеет.

Плачу еще за полчаса и выбираю пустую скамеечку неподалеку. Журнал бы, хоть один из тех, что в салоне… Закрываю глаза, подставив лицо солнышку, и, наверное, падаю в дрему, потому что, когда глаза открываю, Егор сидит рядышком. Согнувшись пополам, рассматривает свои кроссовки и дышит паровозиком.

– А, – догадываюсь, – допрыгался?

Он поднимает бледное лицо, и я поражаюсь, как искренне сияет вымученная улыбка.

– Еще хочешь? – спрашиваю невозмутимо.

– Ты денег, смотрю, не жалеешь, – отдышавшись, говорит он.

– Плохая привычка – считать чужие деньги, – учу плохиша жизни.

– Это деньги моего брата, и я имею….

– Мои, – прерываю безумную реплику, не дослушав.

– Ты тратила на меня свои деньги? – поражается с кислой улыбкой.

– И на себя.

– После всего, что я сделал?!

– Ну а может, я рассчитываю тебя подкупить? – гашу его панику.

Он застывает с открытым ртом, и вопрос, кто теперь из нас рыбка. Подсчитывает мысленно и неуверенно так спрашивает:

– Подкупить?! За тридцать два пятьдесят?!

А я не выдерживаю и начинаю хохотать.

– Ну да, – говорю, вытирая выступившие слезы, – ты же пока не посол, расценки не в тысячах тугриков.

И впервые слышу, как он смеется, искренне, громко, по-детски. Некоторые прохожие оборачиваются, водитель смотрит недоуменно, а нам все равно хорошо и тепло и вообще…

– Прости меня, – говорит мальчик, а я не строю из себя злючку и не уточняю, за что, и думает ли он, что за одно слово можно сразу простить.

Киваю.

Можно. Уже. Хочу обнять его, погладить по густым волосам, но не решаюсь. Прикупив по большому шару сладкой ваты на палочке, мы идем неспешно домой. Посигналив, нас объезжает вишневая машина, и пока мы доходим, Яр уже стоит у двери дома, улыбаясь нам.

– Ваты больше нет? – спрашивает.

– Неа! – радостно выкрикивает печальную весть Егор.

А я смотрю на них двоих, таких похожих и разных, в лучах заходящего солнца, и чувствую, как в моей душе поднимается рассвет, а прятаться в тень поздно.