Текст книги "Дыхание осени"

Глава № 14

Мы сидим в машине, смотрим то друг на друга, то на светящиеся окна квартиры и говорим. Просто говорим. Как два человека, которым есть что сказать, которых ничего не гонит скорей разбежаться, которым уютно вот так, скрещиваться и взглядами и дыханием, в тепле, в закрытом пространстве, когда за окном разгулялась зима.

По свету определяю, что Егор перемещается из своей комнаты в кухню, и так несколько раз. Наверное, тщетно разыскивает что-нибудь вкусненькое в холодильнике. Приготовлю завтра что-то нормальное. Да, завтра, а пока такая усталость, что выжимает все силы, и даже выйти из машины лень. Потому и сидим. И еще потому, что выйдем – и разойдемся. Я – домой. Яр – не знаю куда. Представление окончено, Егора никто не заберет, а значит, незачем мучиться в холоде на балконе.

– Если я правильно поняла, – вожу рукой по стеклу, хотя знаю, что водители этого не переносят, – твоя мать не принимала участия в моем совращении, но была в курсе?

– Она узнала гораздо позже, после всего.

– Ты уверен?

– Никто из тех, кто замешан, не переступил бы порог твоего дома. Не с моего разрешения.

– Почему ты думаешь, что она не знала? Помнишь, что сказал ей Егор? А ты любишь папу… Мне кажется, в этом вся ее суть.

– Не думаю, что она бы вмешалась, узнай о планах отца, – соглашается Яр. – Более того, думаю, не посмела бы. Но она не была в курсе.

Он говорит, а я слушаю и в который раз понимаю, как далека от его мира. То, что я расценила как пустую беседу за ужином, на деле оказалось проверкой базы противника, дислокацией и предупреждающим ударом. Я не уточняю, где что, потому что голова и без того раскалывается, а нагружать ее новыми терминами… Нет, не сегодня и даже не завтра.

Яр говорит, что восстановил всю цепочку событий, вычислил всех, кто замешан, еще раз просит меня не общаться с Ларисой и Стасом. Я киваю, слушаю и поверить не могу – не тому, что замешана Лариса. Пусть, хотя и не знаю зачем. А тому, что Яр за меня так волнуется. И еще очень странно – я думала ему все равно, я строила планы мести и сама разрушала их, предаваясь апатии, а он в это время действовал. Молча, без предупреждения, без лебезения с просьбами, чтобы его простили.

В век технологии и за деньги ему не составило труда вычислить человека, пытавшегося управлять Макаром. Человека, купившего служащих в его доме. Человека, который считал, что предусмотрел все. Этот человек, прекрасно знал, что у Макара есть причины, мягко говоря, недолюбливать Яра, знал, что случилось с бывшей невестой водителя, и вуаля – ловушка расставлена.

– Он не учел, что Макар меня пожалеет, – замечаю я.

– Пожалеет?

Но Яр тут же уводит голосом дальше, и я тихо иду след в след. Яр признается, что намеренно спровоцировал визит своей матери, сама бы она и не подумала приехать, а здесь так удачно «совпало»: и журнал с моей сказкой за подписью Егора, в котором ей намекнули на пошлость; и вопросы посла Нидерландов «А правда ли, что ее младший сын живет с совершенно чужим человеком?», и туманные ответы Яра на ее непродолжительные звонки, и сегодняшний выход нашей совместной статьи в газете.

– Кстати, видела? – Яр достает из бардачка свежий номер, и пока я пробегаюсь по строкам, мужской голос фоном звучит для моих музыкальных букв. Моих, хотя он и значится у меня соавтором. Музыкальных – потому что я вижу не просто буквы, но слышу ритм: здесь немного сфальшивила, здесь шипит, а здесь гладко и мелодично… общий вердикт – не шедеврально, читабельно.

Голос Яра убаюкивает, успокаивает, убеждает. Я ловлю себя на том, что даже не подвергаю сомнению его слова. И не дергаюсь, хотя он однажды случайно касается моих коленей горячей ладонью, однажды поправляет выбившуюся прядь мне за ухо и как минимум дважды раздевает взглядом.

Хорошая статья вышла, несмотря на поправки Яра. Или хорошая благодаря именно им?

Я вожу пальцами по шершавой бумаге и с улыбкой читаю хвастливое обещание насчет списка неженатых миллионеров. Тоже завтра, завтра вернусь в насущное. А пока я слушаю Яра и понять не могу, как у таких черствых родителей выросли такие не похожие на них дети?

Яру пришлось разработать целую стратегию, чтобы вытянуть на пару дней даму в шляпе и позволить ей поиграть в настоящую мать. Посол намекнул, влиятельные друзья покивали, Яр навел по телефону тумана, и только тогда она берет под мышку шляпы, мужа и приезжает, изобразив глубокие переживания.

– Егору чуть проще, – говорит Яр, и мне слышится легкая грусть, – он ей не верит.

– Ты верил?

– Я был первым. Я верил.

Мое воображение тут же рисует мальчика примерно одного возраста с Егором, только светловолосого. Мальчика, на которого возлагались большие надежды, потому что первенец, потому что наследник, мальчика, который верит, что его любят, потому что перед ним нет другого примера, нет доказательства, что любовь невозможна.

Я кладу ладонь поверх его руки, и синева взгляда медленно скрывается за черными тучами. Не могу… Не готова… Я не хочу близости… Одернув руку, отворачиваюсь к окну. Я слежу за снежинками, я считаю их, путаю, нахожу вновь – только бы не поддаться соблазну, только бы не обернуться, не прижаться к нему, не отдаться его поцелуям. Он ведь захочет большего, а мне большего вовсе не нужно.

Не сбиваясь, делая вид, что пустое, Яр продолжает рассказывать. А я думаю: вот ведь странно – иногда двум людям нужно просто поговорить, иногда выговориться, иногда отмолчаться, иногда – не перебивая, послушать. Нелегко ему говорить, ну а мне нелегко принимать признание; словно обухом по голове, хотя я о чем-то и догадывалась.

Да, он выманил мать и приехал за мной и Егором. Да, могу смело считать, что подстроил свой переезд в наш дом – он и не думает оправдываться. Да, он знает, что хочу, чтобы съехал сегодня же, но нет – суматоха все равно была не зря. И приезд матери нужен, и встреча с отцом, и эта минута, которую делим вдвоем, не лишняя.

– А зачем? – спрашиваю.

Он замолкает. А потом усмехается, но мне даже в усмешке видится сожаление.

– Я так много сказал тебе, но ты не готова услышать.

– Разве? Я слушаю.

– Это разные вещи, Злата. Я хочу, чтобы ты услышала. Я хочу, чтобы ты поняла. Я хочу, чтобы ты прочувствовала…

– Здесь сложнее, – признаюсь.

Он не сдается, не переводит разговор на другую тему, не отмахивается. Он вдруг оказывается так близко, что сложно дышать, и говорит то, от чего дыхание прерывается.

– Помнишь, ты однажды спросила, почему мне трудно поверить в твою любовь?

Мне ужасно стыдно, потому что я помню. Я не только не сомневалась в своих чувствах, я была уверена, что смогу вызвать у Яра ответные. Слишком наивна. Слишком самонадеянна. Слишком уже не я. Да, не я, потому дышу вольно. Но пусть вспоминает – а мне-то что? Мне уже все равно.

– Ты тогда удивилась и сказала, неужели никто и никогда не любил меня? Неужели не говорил, что у него голова идет кругом от одного моего взгляда? Что забывает дышать от моих прикосновений? И что сердце бьется раза в два быстрее, когда он просто сидит рядом со мной и почти останавливается, когда меня нет? Неужели никто не умирал от моих поцелуев? И не возрождался от них? И никто не жаловался на лихорадку, когда я скидываю рубашку в лучах заходящего солнца, а потом расстегиваю верхнюю пуговицу брюк и делаю шаг?..

Он практически слово в слово повторяет мое признание, и голова и впрямь немного кружится. У него хорошая память. Жаль, что и я на свою не жалуюсь.

– Ты сказал, что никто из тех, кому бы ты верил, – перебиваю его, потому что дальше совсем невозможное…

– Да, – легко соглашается, не цитируя больше. Поворачивает мое лицо и выдыхает в сомкнутые губы: – Но тебе я поверил.

И мне кажется, будто снег не на улице, а в салоне машины, будто кто-то горсть засунул за воротник дорогущей шубы, а еще одну горсть, выдав за сахар, заставил попробовать.

Яр замолкает, а я кутаюсь в мех и лихорадочно перевожу с его языка на свой. Это что получается… это он только что мне признался… в любви?..

– Сказки пишешь, а в реальность не веришь, – журит ласково.

– Потому и пишу, – огрызаюсь.

– А ты попробуй поверить, Злата, – склоняется к моему лицу, медленно, давая возможность удрать, и в то же время не позволяя – магнетическим взглядом, не убиваемым притяжением, и такой ранимой надеждой в глазах, что у меня слезятся глаза. От жалости к тому мальчику, которого не научили любить. От сожаления, что он полюбил слишком поздно. От разочарования, что я пуста, мне нечего ему дать… разве что…

Я тянусь к его губам самовольно, вбираю в себя дыхание, давлю ненужные слезы и пью его горечь, его надежды – до дна. И еще глубже. Когда выныриваем из водоворота, спешно распахиваю дверь. Бежать… бежать… бежать… можно не вырваться…

– Убегаешь? – раздается у меня за спиной.

И я закрываю дверь.

Передышка.

Однажды Егор, прочтя мою сказку, сказал, что Яр – это фея, а я – рыжий гном, вот только он не уверен, стоит ли фея такой большой жертвы.

Стоит ли?

Обернувшись, прислоняю ладонь к его прохладной щеке, все еще прохладной, несмотря на мое дыхание.

Ледяной фей, которого могу растопить, вот только… хочу ли?

Провожу губами вдоль линии подбородка. Обратно. Пальцем очерчиваю контур губ, как в первый день, когда познакомились, только он не пытается поймать меня. Он позволяет попасться. А я осторожна. Танцую по грани, ласкаю, впитываю его прерывистый вздох поцелуем. Не он целует, а я. Потому что могу. Потому что хочу. Потому что я – двойственный знак. Потому что свободна.

– Мне нужно подумать, – говорю, прислонившись к его груди и прислушиваясь, как гулко стучит растревоженное сердце.

Он молчит. Он, быть может, думает, что я мщу: он ведь тоже хотел подумать, сбежав от меня… Я не спорю. Захочет – поверит. А нет… Это мы уже проходили.

– Злата… – так уютно в его ладонях, и глаза практически закрываются, но я держусь, не хочу пропустить ни минуты с ним. – Помнишь, что я тебе говорил? Я хочу быть не просто твоим первым мужчиной. Я хочу быть твоим мужчиной. Но я так и не знаю, примешь ли ты меня всего…

Да, я помню. Тогда я была готова, но с тех пор столько всего изменилось…

– Есть кое-что в моей жизни, о чем я не хочу, чтобы ты знала. Нет, не измены… Не криминал… Впрочем, сейчас криминал – это попросту бизнес. Это даже не настоящее, это прошлое, но все равно…

Надеюсь, он не заметил, как я медленно выдыхаю.

– Но знаешь, что беспокоит меня больше всего? – я храбро качаю головой, а он продолжает: – Даже если ты узнаешь, даже если не примешь меня, я не смогу тебя отпустить. Я не знал, что любовь – это так… неразрывно.

И нескончаемо больно, если любит один, а второй – позволяет. Я знаю. Я помню. Я несколько месяцев провела без него, любя, ожидая, надеясь, будучи в лапках недругов, когда он боялся меня полюбить, боялся поверить. Да, любовь причиняет боль, и поэтому я постараюсь не доставить ее никому. Даже мужчине, который предал меня. Мужчине, который мне не поверил.

Я, быть может, и ошибаюсь, и не раз поплачусь за свою ошибку, но по-прежнему думаю, что сила не в мести, не в испытаниях, через которые ты проходишь. Сила в том, чтобы достойно пройти через испытания вместе. Сына я потеряла. А Яр? Удержу ли его? Хочу ли его удержать? Мы из разных миров. Да, пока его мир заткнулся, но вряд ли надолго. А моя родословная не изменится.

Мне выпала честь стать объектом мести потомков аристократов. Мне, единственной из трех жен. Первые две догадались сами уйти, а я… девочка заигралась, девочка потерялась в огромном дворце, и ее быстро вышвырнули. Не без помощи Яра. И вот именно этого я простить не могу. Не холода под своими коленями, не колких плит, по которым ползла, не молчания челяди, которая видела все, но боялась вступиться и потерять хлебное место.

Он должен был быть со мной рядом, но был против меня. И пока у меня нет доказательств, что что-нибудь изменилось. Кстати, о главном, о том, что вовсе не подлежит прощению…

– Что было в том пузырьке?

Он не отводит глаза, не тянет паузу, не пытается выкрутиться или сделать вид, что не понял.

– Приворотное зелье. Так мне солгали.

– То есть ты хотел приворожить меня и затем выбросить? – Я начинаю истерически хохотать. – Ты действительно думал, что это сработает? И мечтал небось, как я буду кружить под твоими окнами и просить меня полюбить? Если выживу. А у меня не было шансов!

Его руки отводят пряди моих волос от лица, пытаются успокоить, но я вырываюсь. И продолжаю смеяться – уже не так громко, не так надрывно, но мне все еще жутко смешно. То есть смешно мне до жути.

– Я уже был накачан наркотиками, когда мне подсунули это зелье, когда сказали, что только так я верну твои чувства. По-другому не сможешь, не простишь, не забудешь…

– Не смогу. Не прощу. Не забуду, – соглашаюсь я, идиотски хихикая.

А он все равно не бросает меня, ждет чего-то, что-то высматривает, к чему-то прислушивается, а потом, не дождавшись, не высмотрев, говорит:

– Я хотел, чтобы ты любила меня, потому что понял, что приму тебя даже с чужим ребенком, даже после того, как увидел своими глазами, как ты кончала с другим.

А вот здесь моя психика не выдерживает. И я рвусь из объятий, бегу из машины, спотыкаясь на каблуках, путаясь в шубе, не оглядываясь, хотя хочу оглянуться.

Я не плачу. Нет, я не плачу. Это снег, белый, пушистый, влажный – прикоснулся к ресницам. И я не сажусь на ступени – я просто споткнулась. И лестница вовсе не грязная, и мне плевать, даже если не так. Я не плачу. Нет, я не плачу. Я сильная.

Отдышавшись, утерев лицо рукавом (клатч с салфетками остался в машине), поднимаюсь на свой этаж. Нет ключей – не беда. Дом не пустует, в нем ждут, в нем никто не предаст, в нем меня любят любую.

– Эй, а еще позже нельзя было вернуться? – пыхтит Егор, стягивая с меня шубу.

Он, кажется, и не заметил, что минуту назад я была очень не в духе. Кажется, не заметил, что по ресницам моим таял снег. Бухтит, крутится возле меня, подталкивает к кухне, а потом, почесав макушку, подпихивает в зал.

– Переоденься сначала, руки помой, умойся, а потом милости просим на кухню. Давай, давай, а то остынет.

– Что остынет? – недоуменно посматриваю на парующую кастрюльку.

– Что-что, – передразнивает, – пельмени по-русски. Думаешь, я не понимаю, что ты ничего в ресторане не ела? Давай, не создавай мне массовку, иди переодевайся и смывай бактерии.

Не сдерживая порыва, целую свое золотце хозяйственное, еще бы потискать, но не дается и торопит. Закидывает пельмени, помешивает, на меня не отвлекается, и мне ничего не остается, как подчиниться этому потоку любви. Переодеваюсь шустро – почти в плюшевые брюки, как и мои тапочки с собачьими ушками, мятую фланелевую рубашку, и через ванную спешу на ужин.

– Кстати, – оглядываюсь по сторонам, пока мальчишка за мной ухаживает и щедро насыпает пельмени, сдабривая густой сметаной, – а где Звезда?

– Спит, – возмущенно вздыхает. – Набегалась, наелась и спать улеглась.

– А где спит-то? В коридоре я на нее точно не наступала.

– Ешь давай, болтаешь много, – снова ворчит. – За столом я глух и нем – не учили тебя, что ли?

Жует. Молчит. Я настороженно прислушиваюсь.

– Я посуду сам помою, – вызывается. – Добавки хочешь?

– Так, – говорю я, рассматривая мальчишку, – давай сразу признавайся, что вы тут натворили. Я уже поела, в благодушном настроении, так что кайся.

– Да ничего не натворили! – вскидывается. – У нас вещей в квартире мало, даже разбить еще нечего. Просто…

– Просто что?

– Ну… – мнется и посматривает исподлобья. – Собака ведь моя, да?

– Я на нее не претендую точно, – успокаиваю.

– И комната… там, где я сплю…

Понятно. Еле сдерживая улыбку и рвущуюся нежность, говорю спокойно:

– И комната твоя, здесь даже без вопросов.

Приободрившись, поднимает взгляд и уже уверенней подбирается к сути:

– Вот я и подумал, раз комната моя и собака моя, то зачем ей спать в коридоре?

– Как хочешь, – пожимаю плечами.

– Правда-правда? – уточняет, подливая в мою тарелку сметанки. Эх, видимо, придется еще одну порцию пельменей слопать, да и вставать неохота – душевно так, по-домашнему.

– Честно-честно, – говорю я и позволяю побаловать себя добавкой.

Потом чаевничаем – здесь уж я совсем разморенная, разомлевшая, смотрю то на Егорку, хитро мне улыбающегося, то в окно на снег, сегодня заменяющий звезды, и даже тихий храп Звезды не тревожит. Этой ночью я или закрою к двум приятелям дверь, или осуществлю коварные планы, выперев-таки кого-нибудь на балкон, а пока сижу, живу и получаю от этого удовольствие.

– Не спрашивать, как все прошло? – деликатно проявляет любопытство кормилец.

Я быстренько прокручиваю, что бы такое приемлемое рассказать мальчику, и нахожу адекватной только одну новость:

– У твоей мамы теперь есть собака.

Егор давится чаем, и я заботливо хлопаю его по спине, а еще чтобы не сутулился, а то что-то заметила – взял моду. Пусть высоким растет, как его брат. Девочкам это нравится, даже если девочки и обижены, и сердиты, и злопамятны.

– И как зовут бедолагу? – откашлявшись, спрашивает Егор.

– Бетельгейзе, – я с улыбкой отодвигаю от него чай, чтобы снова не захлебнулся, а когда хохот стихает, кружку возвращаю. – А почему бедолага?

– А потому что она наиграется и забудет о нем.

– А ты со Звездой наигрался?

– Я о ней не забуду, Злата.

– Ты – моя умница, – хвалю, а он расцветает темным цветочком прямо на глазах. Выпрямляется, задирает нос чуть ли не в люстру и кивает скромно, мол, да, умница. Но заслужил, заслужил, поэтому я сдерживаю смешок и тоже серьезно киваю.

– Что завтра? Во сколько твои репетиторы начнут атаковать нашу квартиру?

– Ты еще будешь спать, – отмахивается. – Я пораньше назначил первое занятие, надо чуть подтянуть некоторые вопросы по гражданскому праву. И Звезду еще успеть выгулять.

– Ты у меня очень ответственный и самостоятельный, – снова хвалю, но ничуть похвалы не жалко. Все-таки действовать, пока другие рассуждают – это их семейная черта, подмечаю с затаенным удовольствием. Надо бы взяться тоже за дело и найти мальчику хорошую школу. Понятно, что с такими репетиторами образование у него в сто раз лучше, чем могут дать в обычной школе, но уж если в мегаполисе не найти достойные варианты, то только из лени. И хотя бы будет со сверстниками общаться, вон как к Рыжему прикипел, за день несколько раз созванивались. Забудется, конечно, просто у него друзей еще не было.

– А Яр совсем от нас переехал? – спрашивает мальчишка.

Перехвалила я его деликатность…

– Да, – говорю уверенно.

– Понятно, – фыркает в кружку.

– Что понятно?

– Никуда ты от него не денешься – вот что.

И вот когда я в благодушном настроении и подальше от синего огня и колючих воспоминаний, вроде бы и не такая страшная это новость. И вроде бы и не новость совсем.

– Пошли спать, – предлагаю после быстрой совместной уборки.

– Спокойной ночи, – целует меня в щеку и мчится переодеваться, плескаться первым в ванную, пока я стелю диван и не заняла ванную на часик.

– Спокойной, – взъерошиваю ему волосы, все равно утром проснется ежиком, а мне жутко нравится видеть его таким.

Минут через пятнадцать в комнате за прикрытой дверью все стихает, даже храп Звезды, и я с чистой совестью напускаю целую ванну воды с клубничной пеной, с протяжным стоном опускаюсь в нее и, отбросив все тревожные мысли, начинаю мечтать.

Люблю мечтать в ванной, и самое интересное – что сбывается.

Закрыв глаза и откинув голову на бортик, я представляю, как поставлю перегородку в зале и не буду переживать, что репетиторы Егора увидят меня в пикантной позе. Представляю, что у нас все прекрасно и хорошо, по-семейному тихо. Вот только почему-то в мечты мои первой врывается Звезда, и она почему-то как минимум в два раза больше, толще, мохнатей, чем сейчас, и мчится на меня с разбега, а я и не думаю прятаться. Егор заливается смехом. Я без страха жду, когда упаду под Звездой на травянистую землю. А потом вдруг оборачиваюсь и понимаю, что никуда я не упаду, и потому и не боюсь, что это знаю. Я не одна, моя спина плотно прижимается к груди Яра, и встретившись взглядами, мы друг другу доверчиво улыбаемся…

Глава № 15

Утром просыпаюсь от того, что кто-то старательно лижет мне пятки. Насчет утра у меня, кстати, большие сомнения, потому что в комнате темновато – насколько могу судить одним проснувшимся глазом. Приподняв голову, делаю почти героические усилия, открываю второй глаз и оглядываюсь. На ковролине за диваном удобно примостилась Звезда и, причмокивая, пожевывает мои пальцы.

Ну, слава богу, что она, а то наснилось тут, понимаешь ли, всякое…

– Егор! – голос со сна хриплый, но стараюсь за справедливость.

В комнате мальчика тишина, только слышно, что на другой бок перевернулся и дрыхнет дальше.

– Егор, твоя собака проголодалась! – напрасно пытаюсь докричаться до него.

Звезда обходит диван и виляет передо мной хвостом. Егор что-то сонно бормочет, кажется, просит закрыть к нему дверь. От такой наглости и обаяния, что напротив расползается в оскале, встаю и топаю на кухню. Следом за мной стучат по линолеуму в коридоре четыре лапы. Дверь к Егору мы прикрыли, и теперь свободно бахаем дверцей холодильника, топаем по полу, поскуливаем, ворчим – кто к чему привык – и утоляем первый голод. Мне хватает зеленого чая и ванильного сырка, Звезда обходится собачьим кормом, который почему-то пахнет кошачьими анчоусами. Наевшись, выжидательно смотрит на меня, а видя, что намеков не понимаю, тащит с полки в коридоре поводок.

Меняю свои уютные штанишки на теплые джинсы, ищу куртку пострашней, а с этим небольшая заминка, потому что Егор старое уничтожил, новое осталось в особняке Яра, а совсем новым я обзавелась еще в недостаточном количестве. Прав Егор, у нас мало вещей, и я не могу, к примеру, грациозно распахнуть забитый тряпками шкаф и пожаловаться, что надеть нечего. Это будет выглядеть как-то странно, потому что мне действительно сейчас нечего надеть.

Примерив, выбираю одну из теплых курток Егора. По-моему, он в ней вчера с собакой гулял, да и времени нет особо перебирать – Звезда мнется у двери, скулит угрожающе, и я бегу с ней спасать линолеум от незапланированного потопа. Иными словами, она бежит по ступенькам, а я еду в лифте, где есть минутка доспать в тишине.

А на улице хорошо – морозно, снежно, и посветлело немного. Когда мы выходили, кукушка высунулась шесть раз, в такую рань и ей было лениво покидать свой часовой домик, и репетиторы миллионеров еще витают в снах, а я вот хрущу снегом, пытаясь не отстать от собаки и не увязнуть в одном из огромных сугробов, разместившихся почему-то у нас на пути.

Закрадывается подозрение, что этой тропинкой давно на школьный двор никто не захаживал, а когда мы со Звездой упираемся в тупик и высокие ворота, я понимаю, что подозрения оказываются реальностью. Строго выговариваю мохнатому проводнику и для солидности машу пальцем, и тогда она, вильнув хвостом, тащит меня обратно к цивилизации.

Можно было пройтись до мелькающего редкого лесочка, но школьный стадион гораздо ближе, да и дети там зимой не бегают. Убедившись, что вокруг никого из пугливых и вообще никого, отпускаю собаку и зажимаю уши, чтобы не оглохнуть от звонкого лая. Питомец мечется, сам себя развлекает, а я переминаюсь с ноги на ногу и дую на перчатки.

– Замерзла? – раздается рядом со мной, и пока я борюсь с заиканием, Яр успевает взять мои ладони в свои, подуть горячо, как дракон, заглянуть в глаза участливо, и вот я уже не мерзну, а таю.

– Ты что здесь делаешь? – перехожу в наступление.

– Увидел вас в окно.

Оглядываюсь – где-то там квартира, в которой он провел ночь и наверняка спал как убитый, пока мне не спалось. Всю ночь ужом крутилась, пытаясь прогнать то ли сны, то ли фантазии, то ли страхи. Ну так и есть: усталым он не выглядит, зевать его не тянет, и это меня злит.

– А вышел-то зачем?

Как утром можно выглядеть так восхитительно? Запишите меня на такие же курсы, подарите такого стилиста на час. Светлые волосы как мягкая карамель под снежинками, лицо гладко выбрито, рыжие ботинки под цвет меха на длинной черной дубленке, черные брюки со стрелками, но главное – дурманящий запах сандала, грейпфрута и свежесваренного горького кофе.

– Хотя бы ради этого, – кивает на тропинку, где с интересом нас осматривая, бредет любитель напитков покрепче, сигарет повонючей. То ли он Яра наконец рассмотрел, то ли несущуюся ураганом Звезду, но шустро меняет траекторию.

– Спасибо, – говорю я, проводив алкоголика взглядом.

Яр усмехается. Видимо, раскусил по привычке, что я это так, не из чувства благодарности, а чтобы развеять неловкость.

– Думала обо мне?

В шоке смотрю на его губы – может, послышалось? Может, он шутит так? Нет, серьезен.

– Думала? – повторяет вопрос.

И я совершенно неожиданно признаюсь:

– Да.

Он мгновенно оказывается еще ближе, и дыхание его еще горячей, еще притягательней…

– И что?

Завернуться бы, укутаться, спрятаться… но…

– Не могу, – говорю ему.

– Ясно, – говорит он и как-то подозрительно взбадривается.

Я-то думала, он хотя бы для вида расстроится, все-таки вроде бы как добивался меня, а здесь жесткий отказ…

– Ты не можешь, – повторяет за мной Яр.

Киваю. Может, сейчас до него дойдет? Но нет, в лице не меняется, не просит одуматься, вместо этого притягивает меня за капюшон и, сорвав быстрый поцелуй, удовлетворенно сообщает:

– Это не отказ, Злата. Не знаю, понимаешь ли ты сама. Это просто факт, что ты думаешь и пытаешься, что рассматриваешь такую возможность и даешь нам с тобой шанс. Но главное не в том, понимаешь ли ты. Главное в том, что я тебя понял. И не только ухвачусь за шанс, но и удержу. А что касается твоих сомнений… Уверяю тебя, Злата, ты сможешь.

По последней фразе у меня мелькают некие подозрения на двусмысленность, но я от них отбиваюсь. Мы оба прекрасно знаем, что в сексе я не смогу, но что толку доказывать с пеной у рта, если само определение «мы» под вопросом.

– Посмотри на собаку, у нее опять нос сосулькой, – отвлекает меня от раздумий Яр.

Звезда бьет его хвостом по дубленке, изображая вселенское счастье, громко гавкает и поскуливает, а он треплет ее по мохнатой спине. Смерив обоих подозрительным взглядом, предупреждаю собаку-предательницу перед дорогой домой:

– Егора мне только не разбуди.

И она затихает, крадется по нашим следам, покусывая пятки моих теплых кроссовок. Яр почему-то проходит мимо своего подъезда и беспардонно сворачивает к нашему.

– А Егор еще спит? – удивляется, сверяясь с часами.

Бросив взгляд на его запястье, определяю по черным бриллиантам, что гуляли мы полчаса, и если бы не некоторые нетерпеливые и оголодавшие, я могла спать еще часа два как минимум. Ну, ничего, сейчас вернусь, заставлю четверолапого вытереть лапы и спать, спать…

– А ты зря зеваешь, – озадачивает меня Яр.

– Почему это?

У подъезда торможу, скрещиваю руки, показывая, что не в духе и гостей сегодня не принимаю. Звезда садится рядом, в горку снега, поближе к самому интересному, и переводит заинтересованный взгляд с меня на моего собеседника.

– Нам пора, – говорит Яр, – мы и так задержались.

Я хлопаю глазами такому напору необъяснимой наглости, но Яр удивлен не меньше моего.

– Ты что, забыла?

– О чем?

– Ты же обещала написать статью о холостых миллионерах, – напоминает.

– Я обещала?! Ты ничего не путаешь? Я просто пожелала дамам удачной охоты, а ты написал о списке.

– Ты заварила эту кашу, дорогая, а я просто добавил масла и соли, – ничуть не смущается. – Именно от тебя редактор ждет статью. Но если ты хочешь подвести его, так и скажи. Ему. Сама. Порадуй человека. Он – главный редактор, а не хозяин газеты, так что ему будет весело. Но пусть хотя бы будет морально готов к сношению.

– Ладно, – вымученно вздыхаю, – давай список.

Протягиваю ладонь, а Яр берет ее, перебирает мои пальчики в перчатках и говорит, что никакого списка нет и он и не думал его составлять. А если я хочу все-таки выполнить обещанное, пожалуйста, он к моим услугам: представит меня героям статьи, и я сама решу, что о них написать, кроме имен. Но если мы хотим все успеть, добавляет, сверившись с часами, лучше поторопиться.

– То есть? – переспрашиваю я.

– Мой рабочий день начался сорок минут назад, Злата, – терпеливо поясняет. – Те, о ком ты собираешься написать статью, тоже не спят в это время, иначе никогда не сколотили бы такого состояния. Да, – замечает мой язвительный взгляд, – я был богат еще до того, как начал свой бизнес, но не был богат настолько. Ты переоденешься или поедешь так?

– Это единственный выбор?

– Нет, – обнадеживает, – есть еще один вариант. Тебя могу переодеть я.

– Ладно, – лепечу вслух, – я все равно проснулась, а этих холостых миллионеров вряд ли больше, чем пять, за пару часиков успеем объехать. Подожди меня на улице.

– Я не пойду с тобой в квартиру, если ты против, – улыбается хищником Яр, – но ждать буду в машине, там гораздо теплее.

Я одобрительно машу рукой, пропускаю в подъезд Звезду и почти закрываю за нами дверь, когда Яр окликает меня:

– Злата!

Если он скажет, что их больше, чем десять – воинственно подготавливаюсь дать отпор, пусть редактор готовится к тому празднику, на который Яр намекал. Я денег пока и за первую статью не видела, а стресса уже выше крыши.

– Выбери обувь без каблука.

Недоуменно выгибаю бровь. Ревность, что ли?

– Исключительно для твоего удобства, – добавляет.

Понятно, надоело меня то ловить, то поддерживать, то тащить на буксире.

– На низком у меня только эти кроссовки, – угрожаю.

– С той шубой, что я тебе подарил, – говорит он, – можно обуть и твои домашние тапки с ушами и все равно выглядеть превосходно.

Я закрываю подъездную дверь и так задумываюсь, что вместо лифта иду пешком.

То есть шубу он мне подарил?! Дороговатый подарок для бывшей жены, или я опять не разбираюсь, как устроен этот высокий уровень.

Переодеваюсь тихо, чтобы не потревожить сон Егора. Звезда крадется за мной от шкафа к зеркалу и обратно. Мы единогласно выбираем строгое джинсовое платье, с широким белым поясом, невидимые глазу чулки и белые сапожки, которые я купила спонтанно, даже не думая пугать их улицей. В коридоре строго наказываю псине вести себя прилично, не впускать никого подозрительного, и, вооружившись блокнотом и ручкой, спускаюсь к Яру.

Машину он подогнал к подъезду, дверь приоткрыл изнутри, едва я появилась, но пока не забыла, расставляю точки над «і».

– Шубу ты мне не подарил. Ты ее обменял на мою дубленку.

– Лишь бы носила, – прячет усмешку, и мы выезжаем со двора на увеселительную прогулку. Правда, так я думала поначалу, наивно предполагая, что освобожусь часа через два максимум. Но день оказался улыбательным, обаятельным, событийным и нескончаемо долгим. Никогда не думала, что у Яра столько работы. Я себе представляла, что его дело – сливки снимать и икру на батон намазывать, а к нему мчались с вопросами, звонили за советами, неслись с жалобами, которые не могли подождать, и даже не позволяли пообедать.