Текст книги "Пятерка Мечей"

Глава 24

Герман Борисович Альшванг действительно праздновал свой восьмидесятый день рождения столь необычным и пышным способом.

Когда-то давно, еще в девятнадцатом веке, тоже в декабре, в Мариинском театре состоялась премьера оперы Чайковского «Пиковая дама». Альшванг любил этот спектакль, и, хотя он не был постановщиком опер, а предпочитал драматический театр, – пушкинская повесть запала ему в душу с юности. С первого же мгновения, как только он закрыл ее последнюю страницу, история Лизы, Германа и старой графини, бывшей светской красавицы, которая знала секрет трех карт, завладела его воображением. Этот сюжет красной нитью пролег через всю его сценическую и личную судьбу. Еще будучи сам студентом, он пытался ставить «Пиковую даму» в студийном кружке. Затем, уже работая в театре, неоднократно возвращался к этой загадочной повести Пушкина, представляя ее то в одном, то в другом виде.

Музыка Чайковского, который внес в либретто оперы много изменений, казалась Альшвангу божественной. Он имел дома пластинки с записью оперы, партитуру, сохранял программки всех спектаклей, которые ему довелось посмотреть, книги, воспоминания актеров, певцов, музыкантов и прочих людей, так или иначе имевших отношение к постановкам «Пиковой дамы». Словом, это было нечто вроде хобби Германа Борисовича. Говоря современным языком, он был «фанатом» повести и ее героев.

Кроме того, Альшванга самого звали Герман, и он считал подобный факт знаком судьбы. Естественно, что он женился на женщине, которую звали Лиза, поигрывал в карты, потому что тот, пушкинский Герман был игроком, и делал еще много разных вещей, находясь под влиянием «Пиковой дамы».

Почти никто не догадывался об этой скрытой стороне его натуры, кроме жены, которая умерла. Альшванг и сам состарился и находился на пороге смерти. У него была астма, расстроенные нервы и больное сердце. Он жил воспоминаниями и теми маленькими радостями, которые еще у него оставались. Впрочем, старик оказался вовсе не так прост, как думали его друзья и соседи.

Итак, Герман Борисович решил напоследок потешить себя в старинном духе. Для этого у Альшванга был не один повод, а целых два. Во-первых, он действительно родился тридцатого декабря, а во-вторых, он закончил обучать актерскому мастерству прелестную молодую девушку. Девушка была талантливая. Она обладала не только приятной внешностью, но и неплохим голосом. А самое важное, – ее звали Лиза!

Она оказывала Герману Борисовичу явные знаки внимания, и старик чувствовал себя немного влюбленным. Этот праздник был своего рода представлением публике Лизы, ее расцветающего таланта. Альшванг волновался, как в юности, когда показывал студентам театральной студии свою первую постановку «Пиковой дамы». Как примут Лизу? Оценят ли ее оригинальные способности?

Квартира его была огромных размеров, и в ней все можно было устроить самым лучшим образом. В одном углу большой гостиной, там, где стоял рояль, устраивались музыканты, – скрипач, виолончелист, пианист и тромбонист. Живая музыка производит самое сильное впечатление, – это Альшванг за годы работы в театре усвоил твердо.

В темном углу установили большое кресло для Графини. Герман, – молодой мужчина с черными усами нетерпеливо прохаживался туда-сюда. Ему хотелось курить. Вообще, квартира Альшванга напоминала бал-маскарад: множество малознакомых людей в париках и пышных нарядах перемешались с людьми в обычной одежде. В полумраке, – Альшванг решил, что действие будет свершаться при свечах, – никто никого не узнавал.

На двух поставленных рядом низких столиках стояли крепкие напитки, и каждый мог наливать себе сколько хотел. Из закусок на маленьких тарелочках лежали бутерброды, фрукты, мясные, рыбные и овощные салаты. Гости много пили и почти ничего не ели.

В квартире витало странное настроение, – возбуждение, волнение, ожидание, недоумение и жгучий интерес. Пахло духами, пудрой, коньяком, цветами, расплавленным воском; ветер от шелковых и атласных юбок колебал пламя свечей. Гости перешептывались, присматривались друг к другу. Становилось душно. Дамы в париках начали обмахиваться веерами. Про именинника как-то все забыли, – слишком насыщенная обстановка поглощала все внимание присутствующих.

Среди приглашенных была Изабелла Юрьевна Буланина. Она надела длинное черное платье с блестящим верхом и разрезом на боку почти до талии, собираясь привлечь внимание мужчин. Музыканты заиграли дуэт Лизы и Полины.

«Уж вечер, облаков померкнули края…» – полилась мягкая, интимная мелодия. Девушки пели проникновенно и печально. Изабелла придирчиво рассматривала женщин, с целью убедиться, что среди них нет равных ей по красоте и вызывающему стилю одежды. Таких и не оказалось. Госпожа Буланина совсем было успокоилась и даже приготовилась слушать чудесное пение, как ее взгляд остановился на гостье, которую она раньше не заметила. Дама была одета в голубое шелковое платье с белыми кружевными оборками, на ее открытой груди и в прическе переливались бриллианты. И хотя Изабелла Юрьевна прекрасно понимала, что это все стекляшки и театральный реквизит, у нее перехватило дыхание. У дамы была высокая прическа, усыпанная пудрой с блестками, тонкие черты лица, большие темные глаза и мушка над верхней губой. Она сидела в кресле, приготовленном для Графини, и постепенно приковывала к себе взоры гостей. Вокруг красавицы струилось едва заметное, голубовато-жемчужное сияние, похожее на прозрачный, магический ореол. Даже старик Альшванг отвлекся от своей Лизы и уставился на даму в голубом. Если разобрать ее черты по отдельности, то в них не было ничего особенного. Исходящее от нее сияние объяснялось отсветами от голубого шелка, который так необычно выглядел при свечах. Но в целом ее образ, романтический и страстный, действовал магнетически. Взгляд дамы рассеянно блуждал по залу…

Едва закончился дуэт, все принялись аплодировать, и госпожа Буланина тоже. Она знала, как следует вести себя в приличном обществе. Когда же она обратила взор на кресло, дамы в нем уже не было. Она скользила между гостями, которые, как по команде, все оборачивались в ее сторону.

Музыканты заиграли мазурку, и кавалеры с дамами начали танцевать. Остальные гости мазурку танцевать не умели и потому бестолково топтались, мешая артистам. Что-то в лице мужчины, играющего на тромбоне, показалось Изабелле Юрьевне знакомым… Она подошла поближе. Неужели, это Егор Фаворин? Не может быть!

К Буланиной подошел Герман Борисович, в черном костюме и с белой гвоздикой в петлице. Он разыскивал даму в голубом.

– Изабелла, дорогая, вы не видели, куда она пошла?

– Кажется, к столу с закусками, – ответила блондинка, поймав на себе ревнивый взгляд Лизы. – А кто это, Герман Борисович?

– Моя ученица, – с гордостью ответил старик. – Вам она понравилась?

– Да нет, я спрашиваю о той женщине, которую вы ищете! Кто она?

– Я сам хочу узнать! Наверное, ее привел кто-то из музыкантов или актеров. Я тут половину гостей вижу в первый раз.

Альшванг отошел в сильном волнении. Что на него так подействовало? Изабелла Юрьевна вновь принялась разглядывать Фаворина. В старинном костюме он выглядел совершенно не так, как в обычной жизни. Он даже показался ей интересным!

Госпожа Буланина была в восторге от вечеринки. Вокруг столько мужчин! Она с наслаждением их рассматривала, представляя в разных пикантных ситуациях и преимущественно без одежды.

Увидев даму в голубом платье, старик Альшванг пришел в неописуемое возбуждение. Он суетился, метался между гостями, бегал из комнаты в комнату, но незнакомая красавица как в воду канула. Кто-то говорил, что видел, как она вышла подышать свежим воздухом; кто-то посылал Германа Борисовича на кухню, куда дама отправилась поправить наряд, но толком никто не заметил, куда она делась.

Лиза была страшно расстроена невниманием своего учителя. Она надеялась окончательно очаровать его на этом вечере, а он ускользал. Девушка знала, что ей предстоит еще участвовать в сцене признания Германа, но все равно много выпила. Алкоголь и запах духов кружил ей голову, тесный корсаж сильно сдавливал грудь. Лиза почувствовала дурноту. Страшное предчувствие легло на сердце черной тяжестью.

На празднике была еще одна женщина, неравнодушная к происходящему. Это была мать Лизы. По непредвиденному стечению обстоятельств ее звали Анна. Графиня Анна Федотовна по оперному либретто была бабушкой Лизы. Но на такое мелкое несовпадение Альшванг решил закрыть глаза. Мама, бабушка… какая разница? Все пойдет по заранее подготовленному сценарию. Это не его воля, в конце концов!

Мать Лизы внимательно следила за поведением дочери, и оно ей не нравилось. Зачем столько пить? Лучше бы старалась быть рядом с Германом Борисовичем. Вон, какой он бледный! В его возрасте такое напряжение сил противопоказано. Не ровен час…

– Лизонька! – прошептала она на ухо растерянной дочери. – Что ж это ты, забыла наш уговор? Смотри, он то с блондинкой кокетничает, то какую-то даму разыскивает! Куда ты смотришь? Пусти в ход все свое очарование!

– Боже мой, мама! Мне страшно!

– Чего тебе бояться? Он же старик совсем, на ладан дышит…

– Ты не понимаешь! Мне не от того страшно… Сама не знаю. Как будто могильным холодом повеяло…

– Ты бы пила поменьше! – возмутилась мамаша. – Да в образ-то не входи до такой степени! Это та Лиза в Зимней канавке утопилась, а не ты… Если с каждой героиней этак умирать, никакого здоровья не хватит! Ты у меня слишком впечатлительная девочка. Ну-ка, встряхнись, и не дури!

Мать с дочерью видели весь этот праздник несколько с иной стороны. Им казалось, что это их рук дело, что все эти актеры, актрисы и музыканты созваны сюда для того, чтобы помочь им осуществить их планы. Они думали, что старик Альшванг находится под их влиянием, и все развивается по их замыслам.

Изабелла Юрьевна решила не теряться и завладеть вниманием молодого «Германа». Конечно, Егор Фаворин тоже неплохой кавалер, но он играет и не может ни танцевать, ни разговаривать, ни ухаживать за ней. У нее еще будет время заняться Егором. А пока госпожа Буланина потребовала, чтобы «Герман» принес ей выпивку и салат. В то время, как она закусывала, «Герман» должен был развлекать ее умными разговорами. Вести светские беседы Изабелла Юрьевна не умела, но зато она была невероятно находчива.

– Объясните мне, в чем разница между повестью Пушкина и сюжетом оперы? – делая заинтересованный вид, спросила она у молодого артиста.

«Герман», который был уже изрядно под хмельком, принялся рассказывать.

– Видите ли… э-э… в опере Герман увлекает Лизу, соблазняет ее…

– Да-а? – строя ему глазки, удивлялась блондинка. – И что потом?

– Он пытается узнать у старухи тайну трех карт, чтобы выиграть. Сцена в спальне графини – одна из самых сильных в опере! Старуха пугается и умирает. А после похорон она является Герману во сне и называет ему три карты, с условием, что Герман женится на Лизе и составит ее счастье.

– Но этот негодяй обманул девушку! – догадывается Изабелла Юрьевна. – За что ему пришлось поплатиться!

– В общем, да… – смутился «Герман», как будто он нес ответственность за ту роль, которую играл. – Герман отталкивает Лизу и бежит в игорный дом. Она, в отчаянии, бросается в Зимнюю канавку и тонет. А старуха наказывает Германа: он проигрывает все, сходит с ума и стреляется.

– Так ему и надо!

– Наверное, замысел здесь таков, – мужчина наказан за предательство. Ведь он обманул не только Лизу, но и графиню, – сразу двух женщин. А они…такие злопамятные!

– Что вы говорите? – улыбнулась Изабелла Юрьевна, прижимаясь грудью к расшитому позументом мундиру «Германа». – Это неправда! Ведь он убил их обоих… Разве не так? Старуху он напугал до смерти, а бедную Лизу довел до самоубийства. Но отчего-то вы его жалеете! Ведь жалеете?

Артист сначала решительно протестовал, а потом сдался.

– Наверное, вы правы.

– У-у! Мужчины такие бяки! – игриво произнесла роскошная блондинка. – Они бывают хорошими только в постельке! Вам хочется в постельку, шалун вы этакий?

Она обняла «Германа» и потянулась яркими губами к его лицу.

Артиста выручило из затруднительного положения только то, что его позвали. Пора было играть сцену объяснения в спальне Лизы. Госпожа Буланина неохотно разжала объятия и выпустила птенчика на волю.

Снова заиграла музыка. Все, кто был не занят в сцене, приготовились смотреть и слушать. «Герман» был превосходен и ловко прикрывал все оплошности Лизы. Чувствовалось, что она не в себе. Гости затаили дыхание… и в самый кульминационный момент в спальню вошла прекрасная дама в голубом, сияя фарфоровым лицом и темными очами. Вздох прокатился по сумраку гостиной…

Изабелла Юрьевна тряхнула головой, отгоняя видение.

– Я слишком много выпила! – решила она и зажмурилась.

А когда открыла глаза, то убедилась, что совершенно верно оценила ситуацию. Потому что в кресле сидела страшная, отвратительная старуха, как и полагалось по сценарию. И вдруг произошло непредвиденное: Лиза, уставившись на старую Графиню, громко, истерически захохотала. Она просто сгибалась от смеха пополам, корчилась и плакала. «Герману» с трудом удалось увести ее в другую комнату. За ними устремилась мать Лизы. Старик Альшванг остался сидеть на своем стуле, держась за сердце. Видимо, он сильно переволновался за свою ученицу.

Действие развивалось своим чередом. Музыканты играли, артисты пели… кавалеры и дамы напропалую флиртовали друг с другом. Все были пьяные и разомлевшие от жары в тяжелых нарядах. Изабелла Юрьевна почему-то заинтересовалась, куда делась жуткая старуха-графиня. Кресло, в котором она сидела, оказалось пустым; среди гостей ее тоже нигде не было видно.

Госпожа Буланина отправилась на поиски. Она обнаружила старуху спящей на диване в самой маленькой комнате. Из-под огромного кружевного чепца раздавался громкий храп. Изабелла Юрьевна, преодолевая возникший суеверный страх, потрогала спящую рукой. Графиня оказалась немолодой усатой толстухой из плоти и крови, а вовсе не ужасным привидением.

– Чего это мне показалось? – удивилась Буланина, затворяя за собой дверь и возвращаясь в гостиную. – Наверное, жара действует!

В гостиной царили суета и волнение. Пахло лекарствами. Кто-то вызывал по телефону скорую помощь.

– Герману Борисовичу плохо, – растерянно сообщил Фаворин, подходя к ненавистной блондинке, которая здесь, среди незнакомых людей, показалась ему родным человеком.

– А что с ним?

– Сердце…

Приехавшие врачи установили, что у Альшванга инфаркт, и увезли его в больницу.

Соня совершала ту же ошибку, что и Князев. Она пыталась упреками и ссорами добиться внимания Артема, вразумить его и вернуть в лоно прежних отношений. Она хотела заставить его просить прощения, раскаиваться и клясться в любви и верности, но выбрала для этого самый неверный путь. Собственно, такую ошибку совершают большинство людей. Они думают, что угрозами, недовольством и скандалами можно заставить кого-то любить себя. Самое распространенное заблуждение! Интересно, откуда оно взялось?

Соня ждала, что Артем позвонит ей и будет стараться загладить вину. Но он этого не сделал. Тогда девушка решила позвонить сама. Пономарев оказался дома, но особой радости в его голосе она не услышала.

– А, это ты, – произнес он, как будто между ними ничего не было, – никакой нежности, никаких ласк, никаких планов на будущее.

– Как дела?

– Нормально.

Артем отвечал односложно, разговор не поддерживал. Он, казалось, тяготился им.

– Забрал кольцо?

– Забрал.

И все! Ни слова больше. Ни извинений, ничего о том, с какой целью это кольцо приобреталось…

– Ты не думаешь, что нам нужно встретиться?

– Зачем?

Соня подавила готовую вспыхнуть обиду. Если она будет возмущаться, Артем просто положит трубку. Он уже так делал.

– Разве между людьми не бывает недоразумений?

– Наверное, бывают.

– Так давай встретимся, поговорим!

– О чем?

Соня потеряла терпение. Она не узнавала Артема, – милого, ласкового парня, который охотно уступал ей во всем, предупреждал каждое ее желание! Кажется, он совсем не такой, как она себе представляла…

– Почему ты не хочешь поговорить?

Пономарев вздохнул. Ему действительно не хотелось ни видеть Соню, ни говорить с ней. Он сам удивлялся, как это могло произойти, – будто отрезало! Что он мог сделать?

– Я не умею притворяться, Соня, – сказал он. – Вряд ли разговор со мной доставит тебе удовольствие!

– Почему ты так переменился? Это все она, цыганка! Она приворожила тебя!

Соня заплакала. Артем молчал. Он не знал, что говорить.

– Не хочешь меня выслушать?

– Я уже слушал тебя, – равнодушно отозвался он.

Они как будто говорили на разных языках. И не было никакого способа вернуть утраченное.

– Ты черствый, безжалостный человек! – закричала Соня. – И я рада! Да, рада, что вовремя сумела тебя раскусить! Ты себя показал во всей красе! Теперь, по крайней мере, я не испорчу себе жизнь! Хорошо, что я не успела связаться с тобой!

Артем с тяжелым сердцем положил трубку. Ему не хотелось огорчать Соню. Так уж получилось. У него совершенно пропал интерес к ней, и он не переставал удивляться, что вообще могло их связывать? Что он находил в ее обществе? Что заставляло его ухаживать, стремиться завоевать ее расположение? Что это было? Желание избежать одиночества? Скука? Способ заполнить пустоту?

Он почувствовал себя виноватым. Соне все-таки удалось убедить его в том, что он поступил с ней не очень хорошо. Наверное, это так и есть. Но возвращаться назад Пономареву не хотелось. Может, и правда, Динара приворожила его?

Незаметно он перешел к своим обычным размышлениям. Поиски маньяка ни к чему не привели. Подозреваемых было несколько, но прямых улик и доказательств раскопать не удалось. Единственным стоящим фактом Артем считал рассказ Динары о том, как к ней приходила Вероника Лебедева. Цыганка нашла в тетради записанный расклад карт, который она делала Веронике, и в двух словах передала его значение. Она призналась, что хотела напугать Лебедеву и напророчила ей скорую смерть. Но сбывшееся предсказание оказалось для нее полной неожиданностью!

– Я ничего такого ей не желала, – оправдывалась Динара. – Просто припугнула немного. Я ей даже сказала о смерти не прямо, а…намекнула. Это шутка.

– Ничего себе, шуточки! – возмутился Артем. – Вам ведь не понравилось «шутливое» письмецо?

Динара виновато молчала. Да, она поступила нехорошо. Но это только слова! От слов еще никто не умирал!

С этим Артем не мог не согласиться.

– Кому вы говорили о визите Вероники Лебедевой?

– Господи! Кому я могла говорить? Я даже не знала, как ее зовут! Видите, у меня тут в тетради написано условное имя, – Виолетта? Так что я, если бы даже хотела, не могла никому рассказать!

– Вероника Лебедева – известная солистка музыкального театра. Вы могли ее узнать.

– Я не знала, что она артистка! – покачала головой Динара. – В театре я уже сто лет не была, а оперетту вообще не люблю. О том, кто она такая, я узнала от Егора Фаворина, уже после вашего ухода. Это он посоветовал Веронике обратиться ко мне.

Сыщику показалось, что Дина Лазаревна говорит правду. Она была взволнована, напугана, и врать ей ни к чему. Сейчас она боится за свою собственную жизнь, поэтому расскажет все, что знает.

– А мог кто-то видеть Лебедеву у вас?

– Только соседи… Но откуда они знали, кто она? Впрочем, Егор ее знал. Может быть, он кому-то рассказал? Не знаю…просто ума не приложу…

Пономарев тоже не мог привести факты к логическому разрешению. Нужно было думать, и думать как следует.

У меня есть еще одна зацепка, – подумал он. – Касимов! Что он делает у театрального дома? Мне следует выследить его, прижать и заставить рассказать все!

Глава 25

– Мы куда-нибудь пойдем встречать Новый год?

Вопрос жены вызвал недовольство Авдеева. Ему не хотелось тратить деньги понапрасну. А ведь в ресторане или кафе без денег делать нечего. Идти к кому-нибудь в гости тоже требует затрат, – придется покупать вино, продукты и подарки детям. Приглашать к себе – тем более. Шум, гам, суета! А потом, когда гости разойдутся, все будет съедено, а хозяевам останутся горы грязной посуды. Все это не прельщало Владимира Петровича, который любил покой и экономию.

– Мне не хочется никуда идти, Люда! – раздраженно сказал он. – Сидеть до обалдения за столом, выслушивать дурацкие тосты и скабрезные анекдоты, а потом тащиться под утро домой, когда еще транспорт не ходит?! Спасибо!

– Можно вызвать такси.

– Ты что, миллионерша? – возмутился Авдеев. – Как легко ты об этом говоришь, – вызвать такси! А деньги? Кто должен платить, по-твоему?

– Я сама могу заплатить…

– Ты всегда найдешь повод, чтобы унизить меня! – заорал он. – Показать мне, что я скуп и недостаточно обеспечен, чтобы возить тебя на такси! А на троллейбусе ты уже ездить не можешь! Королевой стала!

– С тобой невозможно разговаривать, – вздохнула Людмила Станиславовна. – Я только спросила, пойдем ли мы куда-нибудь…

– Ты просто вампир! – продолжал бушевать инженер Авдеев. – Пока не взбесишь человека, не можешь успокоиться!

– Да ведь ты сам бесишься! – возразила она.

– Я?! Ты постоянно действуешь мне на нервы! Нарочно доводишь до такого состояния! А потом, когда я срываюсь, начинаешь сюсюкать и заискивать…

– Ладно, – устало согласилась Людмила Стниславовна. – Оставайся дома.

– Как это оставайся? А ты?

– Я пойду куда-нибудь, развеюсь… Может быть, буду праздновать с коллегами по работе. Не хочу сидеть дома. Ты наешься и ляжешь спать…

– Ну, и что в этом плохого? – перебил ее супруг. – Каждый может праздновать так, как ему нравится.

– Вот я этим и воспользуюсь.

– Ты собираешься оставить меня одного в Новогоднюю ночь? Ты как будто чужая, равнодушная женщина! Тебе все равно! У нас не семья, а…черт знает, что!

– Думай, как хочешь.

Людмила Станиславовна знала, что подобные перепалки ничем не кончаются, каждый останется при своем мнении. Раньше она всегда уступала, сдавалась и делала так, как хотел муж. Но теперь что-то в ней изменилось. Она больше не хотела мириться с собственной зависимостью от этих непонятных взаимоотношений. Семья! Что это, вообще, такое? Если то, что есть у нее… Лучше такой семьи не иметь.

Тридцать первого декабря в ЖЭКе был рабочий день, потом маленькая вечеринка, и Авдеев задержался. Придя домой, он не застал Людмилу Станиславовну. На столе стоял приготовленный ужин, – жареная курица, салат и пирог с яблоками. В холодильнике он нашел бутылку шампанского.

Госпожа Авдеева провела Новогоднюю ночь в ресторане. Фирма «Альбион» устроила праздник для всех сотрудников, желающих повеселиться вне дома. Никитский с Леночкой тоже присутствовали. Он изображал любящего и внимательного супруга, но Людмила Станиславовна смотрела на эту пару уже другими глазами и видела все огрехи актерского дуэта. Ей стало окончательно ясно, что отношения директора и его жены – сахарная ложь.

Как бы там ни было, Авдеева развлекалась от души, не заботясь о том, что о ней скажут или подумают. Оказалось, что некоторые мужчины на фирме обращают на нее внимание. Она не скучала. Несколько раз Людмила ловила на себе пристальные взгляды Никитского, но так и не поняла, что это может значить. То ли он ревнует, то ли любуется…

Дмитрий Сергеевич пару раз пригласил ее потанцевать, но он приглашал и других сотрудниц. Во время танца он шутил и поглаживал Людмилу Станиславовну по спине, – но точно так же он вел себя и с другими.

– Вам нравится? – спросил он шепотом, нагибаясь к ее уху.

– Что?

– То, как мы проводим эту ночь…

– Да, очень.

Непонятно, какой смысл Никитский вкладывал в свой вопрос. А может, он действительно интересовался только тем, довольны ли сотрудники праздником.

Людмила Станиславовна была довольна. Еды заказали столько, что столы ломились; напитков она перепробовала за эту ночь больше, чем за всю предыдущую жизнь; мужчины делали ей комплименты; Дед Мороз со Снегурочкой нежданно-негаданно присвоили ей титул «Мисс Обаяние»! Директор заказал по телефону букет цветов и лично преподнес его госпоже Авдеевой. Воистину, это была ночь чудес!

Возвращаясь под утро домой, Людмила Станиславовна чувствовала себя Золушкой, которая услышала роковой бой часов. Бал во дворце закончился, и ей пора было возвращаться к своим веникам, кастрюлям и тряпкам. Но она все равно была счастлива, потому что это был первый бал, на котором она чувствовала себя не дурнушкой, а принцессой.

Жена инженера Авдеева выходила из своей квартиры нелюбимой женщиной раздраженного мужчины, а вернулась совсем не та Людмила Станиславовна, которая терпеливо и безропотно сносила упреки и недовольство. Вернулась другая госпожа Авдеева, – готовая к опасным поворотам и изменениям в своей судьбе.

С черного неба смотрели на город ледяные звезды. Кучер в белом полушубке погонял лошадей. Серая в яблоках тройка неслась по пустынным улицам Санкт-Петербурга. Мелькали застывшие в ночном безмолвии дворцы, дома и набережные. Из-под полозьев взметались веера снега, колокольчик сходил с ума, развевались красные ленты…

Мороз крепчал, в лицо летели елочные огни, жгучий ветер рвал медвежий полог, которым укрывалась Анна Наумовна. Ее сердце замирало от восторга.

– Сто-о-ой! – крикнул кучеру Юрий, сидевший рядом с ней. – Скоро двенадцать! Пора открывать шампанское!

Пробка с хлопком отлетела прочь, белая пена смешалась с белым снегом. Ледяное шампанское обжигало горло, а взгляды Юрия обжигали щеки Анны.

– С Новым годом, дорогая, – прошептал он.

Анна решила, что последнее слово ей послышалось. Она предпочитала делать вид, что Юрий Арсеньевич по-приятельски решил прокатить ее на саночках с ветерком. Никакой другой цели у него не было и быть не могло.

– Поше-е-ел! – крикнул Юрий, когда они выпили. – Давай! Гони!

Тройка полетела в ночь, рассекая прозрачный, синий воздух. Снежные вихри из-под саней сверкали в несущихся навстречу огнях праздничной иллюминации. Юрий целовал холодные щеки Анны, или ей это казалось? Свист ветра оглушал ее, ледяные порывы слепили глаза. На крутых поворотах их кидало друг к другу, и Анна, в испуге позволяла Юрию крепко обнимать ее. Его руки были такими горячими, что она чувствовала их жар через мех полушубка…

Сани резко остановились у небольшого домика в стиле модерн.[34]34
  Стилевое направление в европейском и американском искусстве конца 19– начала 20 веков.


[Закрыть] Огромные окна, украшенные витражами, ярко светились. Юрий подхватил Анну на руки и взбежал по ступенькам раньше, чем она успела что-либо сообразить. Она замерзла на ветру, но ей было весело. Приятное, блаженное тепло охватило их в полном огней холле ресторана.

– Будем праздновать по-купечески! – усмехнулся господин Салахов. – Негоже проводить Новогоднюю ночь в санях.

Заказали шампанское, коньяк, крабов, икру с блинами, горячие отбивные. Анна Наумовна любила и умела хорошо поесть, – она знала толк в стерляди, расстегаях и сотнях блюд, которые Юрий ни разу не пробовал.

– Может, еще мороженое?

– Нет, благодарю, я сама сейчас как мороженое! Лучше попросим принести нам горячего чаю с лимоном и медом.

– Мой дед, Платон Иванович, был бы очарован вами! – сказал он, глядя, как Анна со знанием дела беседует с официантом. – Откуда у вас такие познания в еде?

– Это природное! – смеялась она. – Расскажите мне о ваших предках. Мне кажется, вы очень озабочены в связи с ними.

Юрий смутился. Он сделал вид, что наливает коньяк, мучительно соображая, как ему ответить. Анна порой пугала его своей проницательностью. Чего вдруг она решила задать ему вопрос о предках? Хотя он сам завел разговор об этом, вспомнив деда…

– У нас славный купеческий род, – выдавил он, подыскивая повод сменить тему. – Мои предки торговали зерном, лесом, кожей и золотом. Как вы относитесь к сему презренному металлу?

– Вовсе он не презренный, – возразила Анна Наумовна.

– Приятно, что вы так думаете. Люди не могут обойтись без торговли и торговцев. Они пользуются их услугами, и презирают их. Почему?

Госпожа Левитина помолчала, подняв рюмку и разглядывая цвет коньяка. Она улыбалась чему-то далекому, не имеющему отношения ни к Новому году, ни к этому ресторану, ни к Юрию…

– Потому что торговля, – удел плебеев! – наконец, сказала она. – Это шутка, разумеется. Любое ремесло, доведенное до совершенства, является настоящим искусством. Не столь важно, что вы делаете, сколько то, как вы это делаете. Люди часто презирают других за то, чего они не умеют, но что слишком хорошо умеют делать другие.

– Я люблю вас, Анна, – неожиданно произнес Юрий, глядя ей в глаза.

Госпожа Левитина сделала вид, что увлечена мыслями о торговцах. Официант принес отбивные, и она перевела разговор на рецепт приготовления сочного мяса.

– А в качестве гарнира я предпочитаю грибы.

– В сметане? – улыбнулся Юрий.

Он решил не развивать скользкую тему. Анна была ему слишком дорога, чтобы рисковать. Если она сейчас скажет «нет», изменить это будет гораздо сложнее. Господин Салахов умел добиваться своего не только в бизнесе. Он займет выжидательную позицию, и ни в коем случае не будет настаивать и «давить» на женщину. Иногда эта тактика хороша, но только не с Анной.

Пока она ела, Юрий украдкой рассматривал ее лицо. До сих пор ему не удавалось как следует изучить выражение ее глаз. Необычный оттенок спелой сливы придавал им мерцающую глубину, в которой надежно прятались ее истинные чувства. Интересно, о чем она сейчас думает?

Анна Наумовна размышляла о том, как странно действует на нее обаяние этого мальчика, – вернее, молодого мужчины, – который так внимательно изучает ее. Молодость привлекательна горячими порывами и любовным безрассудством, которые так редко проявляются в зрелом возрасте. Но любовное безумие коварно… Оно увлекает доверчивое сердце, как ураган увлекает цветы и листья, обрывая их со стеблей и веток, чтобы потом безжалостно бросить где попало, в момент, когда сила ветра иссякнет.

Земные пути вымощены разбитыми сердцами.

Еще она думала о том, какое тонкое искусство – отдаваясь любовному порыву, сохранить свои корни, не дать лишить себя опоры, удержаться на этой невидимой, неощутимой грани между страстным влечением и подчинением чужой воле.

– Потанцуем?

Юрий увлек ее в центр зала, на свет. Он прекрасно вел, выполняя незамысловатые па медленного танго. На них обращали внимание. Анна, в темно-лиловом платье с длинным узким вырезом, гладко причесанная, с букетиком искусственных фиалок в собранных на затылке волосах, и Юрий – широкоплечий, подтянутый, в светлом костюме и галстуке, – выглядели весьма экстравагантно. Разница в возрасте хоть и не бросалась в глаза, но все же была видна. И это еще больше возбуждало интерес.

Юрий ничего не говорил ей, и она тоже молчала. Это молчание объединяло их, как объединяет людей некая общая тайна, в которую не посвящены все остальные. Их тайна была особенно жгучей, оттого, что они скрывали ее даже от самих себя.