Текст книги "Шулер с бубновым тузом"

Глава 19

Между тем Анна совершенно оправилась после операции и согласилась, чтобы я забрал ее из клиники. Она не сбежала, как я опасался. Сыщик, которому я исправно платил за слежку, каждый день докладывал одно и то же: из клиники она не выходила, ее никто не проведывал. Томашин завел интрижку с медсестрой из отделения, где лежала Анна, и та пристально наблюдала за пациенткой. Я дал добро на дополнительные расходы. Несмотря на личную заинтересованность, медсестра от денег не отказывалась.

– А ты циник, Илья, – укорил я детектива.

– Приходится, – без обиняков заявил тот. – Такая у меня работа.

– Когда отпадет надобность в услугах девушки, ты ведь ее бросишь?

– Брошу.

– И не совестно тебе?

– Издержки профессии, – вздыхал Томашин. – Мне нужны глаза и уши прямо в отделении. Не жениться же мне на каждой помощнице?

Я ему посочувствовал. И одобрил его метод. Вскружить голову женщине, чтобы получать от нее необходимые сведения, и приятно, и полезно. Однако существует риск самому увлечься.

«Кажется, сам ты уже увлекся, – осадил меня внутренний двойник. – Ты заигрался, мой друг, и забыл об осторожности!»

Он был прав. Наша встреча с Анной походила на немую сцену. Она появилась в холле в сопровождении Гены Приходько, который сиял, как новая копейка. Я обомлел.

– Вот, вручаю тебе твою протеже, – с улыбкой проворковал доктор, довольный произведенным впечатлением. – Ну что, брат? Не зря мы свой хлеб едим? А?

Я молчал, не в силах издать ни звука. Я не узнавал Анны. Из обыкновенной дурнушки она превратилась с ослепительную красавицу. Скальпель в руках хирурга сотворил чудо: подправил некоторые черты, не притрагиваясь к другим, и лицо пациентки преобразилось. Ее темную шевелюру выкрасили в золотисто-рыжий цвет, что при голубых глазах и соблазнительной родинке над верхней губой сделало Анну неотразимой. Она надела синее облегающее платье, купленное мной накануне встречи и любезно принятое ею, и обула ноги в модные босоножки из тонких переплетенных ремешков.

– Браво… – выдохнул я. – Ты мастер, Гена.

– Стараемся.

– Я еще что-нибудь должен?

Он достал из кармана счет и протянул мне со словами:

– Нужно немного доплатить. Пустяки по сравнению с шедевром, который мы создали. Не правда ли?

Анна стояла рядом с доктором, словно не решаясь оторваться от той жизни, которую она вела в клинике – размеренно-монотонной, посвященной исключительно себе и своей внешности. В замкнутом больничном мирке, словно в своеобразной материнской утробе, она как бы родилась заново. И теперь ей предстояло привыкнуть к себе иной, не похожей на ту, которой она была прежде. Мой восхищенный и слегка одурманенный взгляд показал ей, насколько глубока произошедшая с ней перемена.

Я взял счет, заверил Гену, что деньги переведу сегодня же, и подал сестре руку.

– Идем, я отвезу тебя домой.

– Разве вы не отметите это событие? – удивился Приходько.

– Ах, да, – спохватился я. – Тогда едем в ресторан?

Анна молча кивнула, и я повел ее к выходу. Так же, не проронив ни слова, я помог ей сесть в машину, уселся за руль и завел двигатель. Мой «мерс» раскалился на летнем солнце, как электрическая духовка.

– Жарко… – вымолвила Анна, первой нарушая молчание.

– Угу. Я включу кондиционер.

Я не знал, что говорить. Она тоже растерялась. Хрупкий мостик взаимопонимания между нами был разрушен ее новым образом. Я не ожидал увидеть сестру такой. Она не знала, как себя вести со мной.

Автомобиль тронулся с места, но мы с Анной продолжали оставаться в некотором оцепенении. На перекрестке я чуть не проехал на красный.

– Я не хочу в ресторан, – сказала она. – Отвези меня домой.

– Ладно.

Я перестроился в соседний ряд, искоса бросая на сестру пристальные взгляды. Я искал на ее коже возле линии волос тонкие, едва заметные шрамы, но пышные рыжие локоны закрывали их. Впрочем, пластическая хирургия делала семимильные шаги вперед, оставляя все меньше следов.

Анна сидела прямая, натянутая и сосредоточенная. Ее профиль обрел римскую горбинку, а шея удлинилась. Насчет шеи это был обман зрения, но чертовски ловкий обман. Шею пока доктора удлинять не научились. Выходит, форма носа субъективно влияет на другие пропорции.

– Что ты на меня так смотришь? – не выдержала сестра.

– Гена обещал полное сходство с Маргаритой Тереховой, – выпалил я. – Но я его не нахожу.

– Это тебя огорчает?

– Я бы не сказал.

Она в самом деле смахивала на Терехову, но только при беглом взгляде. Овал лица, лоб, нос, щеки и губы – другие. Повадки – тем более.

– У тебя волосы, как у Миледи в «Трех мушкетерах», – добавил я. – Так было задумано?

– Я давно мечтала о рыжих кудрях, – улыбнулась Анна.

Кажется, она начала оттаивать.

– Я купил тебе сумочку со всеми женскими причиндалами, – с облегчением сообщил я. – Она на заднем сиденье. Подать?

– Я сама.

Анна повернулась, перегнулась назад и дотянулась до светлой сумочки с позолоченным замочком. У нее в жизни не было ничего подобного. Она открыла сумку и ахнула – косметичка, набитая дорогой косметикой, изящное зеркальце, кошелек.

– Спасибо, – зачарованно пробормотала сестра, доставая зеркальце.

Всю дорогу до дома она придирчиво разглядывала себя, то поднося зеркальце поближе, от отставляя подальше.

– В клинике тебя не подпускали к зеркалу? – полюбопытствовал я.

– Подпустили, но не сразу. У меня случился нервный срыв, – сообщила она. – Твой друг говорил тебе?

– Говорил.

Она не уточнила, что именно рассказал Гена, а я умолчал о стигмате на ее теле.

– Я давно мечтала о таком лице, – призналась Анна. – Тяжело каждый раз видеть в зеркале чужие черты. Я ненавидела себя из-за этого. Ненавидела и презирала. Зато теперь мне хорошо. Ты очень добр ко мне, Коля.

Я кивал, слушая ее странную болтовню. У нее явно проблемы с головой. Как Гена этого не заметил? Впрочем, он же хирург, а не психиатр.

Время от времени я оглядывался назад, не пристроился ли за нами серый «ниссан-кашкай». Его не было.

В квартире Анна быстро прошлась по комнатам, потом устало опустилась в кресло в гостиной и закрыла глаза. Мы оба чувствовали себя не в своей тарелке. Я открыл окна и пожалел, что не нанял уборщицу из фирмы бытовых услуг, которая вытерла бы здесь пыль и освежила полы.

Шулер с картины щурил плутоватые глаза, будто подтрунивая надо мной. Дескать, много узнал? Накось, выкуси!

Рыжеволосая красавица дремала в кресле, словно яркая бабочка, отдыхающая на ветке дерева. Она мало напоминала ту Анну, которую я впервые увидел на крыльце старокрымского дома.

Я достал два фужера и откупорил бутылку шампанского, ощущая томительное дежавю. Все это я уже проделывал не один раз. Как будто прошла целая вечность, прежде чем мы с Анной встретились вновь…

* * *

Она пила шампанское, как воду, большими глотками, словно ее давно мучила жажда. После третьего фужера Анну повело. Ее одолевал беспричинный смех, она кокетничала со мной, и в какой-то момент я ощутил приступ желания. То, что она была моей сестрой, только разжигало это чувство. Я предвкушал сладость запретного плода, и само предвкушение уже сводило меня с ума.

– Выпьем на брудершафт? – предложил я.

– Мы вроде и так на ты… – заплетающимся языком вымолвила она, но не отказала.

В том месте, где наши руки соприкасались, вспыхивали разряды молний, пронзающие нас насквозь. По крайней мере, меня. Ее золотистые локоны щекотали мое лицо, а ее губы соблазнительно блестели. Я не помню, как нашел их своим ртом… и что случилось после, пока Анна изо всех сил не уперлась в мою грудь руками.

– Нет! Нет… нельзя… нам с тобой нельзя… – выдавила она, задыхаясь. – Нельзя!..

Я очнулся и сообразил, что она лежит на диване на спине, а я навалился сверху и почти расстегнул ее платье.

– Нельзя! – повторила она более осмысленно.

– Один раз в жизни все можно… – прошептал я.

– Мне больно!

Я приподнялся, глядя в ее глаза цвета индиго. Они потемнели от страсти, значит, она испытывает то же, что и я. Невероятным усилием я заставил себя отпустить ее и встать. Она села, спустила босые ноги на пол. Платье сползло с ее плеча и обнажило багровый шрам под ключицей. Стигмат! Он появился до того, как я забрал ее из клиники, или сейчас, во время нашего минутного любовного затмения?

– Что это? – спросил я.

Она судорожно прижала ладонь к шраму и покраснела до слез.

– Я кажется догадываюсь, откуда он у тебя…

Она молчала, сжав зубы и дрожа всем телом. Я сел рядом и крепко обнял ее, не давая ей вскочить и убежать.

– Ладно, не хочешь говорить… так я сам скажу. Это след от клейма в виде буквы V. Voleuse, – добавил я по-французски и перевел: – Воровка! Что ты украла, дорогуша?

Неудовлетворенное возбуждение ударило мне в голову. Страстная истома сменилась яростью. Анна так долго водила меня за нос, что я взорвался в самый неподходящий момент.

– Признавайся! Иначе я придушу тебя! – простонал я, стискивая пальцы на ее предплечье. Она вскрикнула, но не вызвала во мне жалости. – Ты убила Джо! Сначала ты завлекала его, а потом всадила ему в грудь кухонный нож. Но со мной этот номер не пройдет, детка. Что ты задумала? Говори.

Она не оправдывалась и не защищалась. Не пыталась высвободиться.

– Зачем тебе понадобилась операция? Что ты скрываешь? – не унимался я. – Что такого ты натворила?

Я почувствовал, как она сникла и расслабилась, готовая отдаться мне сию же секунду. И я не выдержал, повалил ее навзничь, задрал подол ее платья, рванул… переливчатый синий шелк затрещал, открывая ее белые гладкие бедра и кружевной треугольник трусиков…

Я остановился, когда осознал, что попался на ее уловку. Она загорелась, ожидая продолжения, но теперь уже я бросил ей резкое: «Нельзя! Нам с тобой нельзя!»

Шрам на ее груди вздулся и воспалился. Это окончательно отрезвило меня. Рыжекудрая бестия истерически расхохоталась, не удосужившись хотя бы сдвинуть ноги.

– Тебя… когда-нибудь… били? – спросила она сквозь хохот. – Плетью?.. На глазах жадной до кровавых зрелищ толпы?.. Ха-ха-ха! Ты когда-нибудь слышал свист кнута за своей спиной?.. Ах-ха-ха-ха-ха-ха!

Я оторопело смотрел на нее, привыкая к ее наготе. А она не спешила прикрываться.

– Знаешь, как тяжела и неотвратима рука палача?.. Как страшно оказаться в его власти?..

Хвала Всевышнему, я этого не знал. И у меня не было ни малейшего желания когда либо это узнать.

Смех Анны перешел в рыдания. Она корчилась на диване, словно испытывая все то, о чем она говорила, наяву. Мне стало не по себе. С ней происходило что-то ужасное, чего я не понимал и чему не мог найти объяснения.

– Знаешь, как раскаленное железо вгрызается в нежное женское тело?.. – стенала она. – Как жгучая боль заглушает жгучий стыд?.. Ты когда-нибудь чувствовал запах горелой плоти?.. Собственной плоти?..

У нее по-видимому начался припадок безумия, который необходимо было прекратить.

– Анюта… – мягко произнес я. – Успокойся…

– Не называй меня так! – всхлипнула она. – Зови меня Жанной.

Эти ее слова поставили все на свои места. Мои смутные догадки обрели косвенное подтверждение. Прямых доказательств я получить не надеялся. Вряд ли это было возможно.

– Жанна, – послушно повторил я и погладил ее по голове. – Тебе нечего бояться. Ты можешь мне довериться. Я твой друг, Жанна.

– У меня нет друзей…

– А Джо? Кем он был для тебя?

– Никем. Отдушиной в том кошмаре, который окружал меня. Я с детства считала, что достойна лучшего. А между тем у нас совершенно не было денег, и мать посылала меня… на панель, зарабатывать жалкие гроши на пропитание. Это так унизительно. В моих жилах течет королевская кровь, а я отдавалась первому встречному, готовому переспать со мной за несколько су…

Проскочившее в ее речи название французской разменной монеты только утвердило меня во мнении, что настоящее и прошлое перемешались в ее больном сознании, факты и события перепутались. Она говорила не о себе – о той, другой Жанне, которая внезапно просыпалась в ней. Или это Анна Ремизова была кем-то другим. А Жанна как раз являлась основной личностью.

Читая о стигматах, я наткнулся на рассуждения мэтров психиатрии о феноменах человеческого воображения, которое практически не изучено. Этот бездонный океан образов способен вызывать непредсказуемые последствия. Похоже, шрам на теле Анны проявлялся во время ее «перевоплощения» в Жанну де Ламотт. В такие минуты она чувствовала и ощущала то, что чувствовала и ощущала Жанна на Гревской площади.

Но в этом случае она могла бы «вспомнить и пережить» и все остальное. Побег из тюрьмы, к примеру… или продажу ожерелья. Если оно было продано! А если нет, то Жанна могла бы указать место, где находятся шестьсот двадцать девять бриллиантов.

Эта мысль захватила меня. Я взял ее руку в свою и проникновенно произнес:

– Жанна, куда ты дела камни?

– Что? – нервно дернулась она. – Какие камни?

Ее лицо исказила судорога, губы перекосились, кровь отхлынула от щек. Я изо всех сил старался не поддаться жалости.

– Камни из ожерелья…

Ее глаза вспыхнули бесовским огнем.

– Камни! Камни! – взвизгнула она, вырываясь. – Будь они прокляты! Будьте вы все прокляты! Я добыла их для вас… а вы предали меня. Все предали! Даже Калиостро! Даже Джо, который уверял, что любит меня…

– Поэтому ты убила его? Из мести, да?

– Ах, ты… ублюдок! Пусти… Пусти же!

Я не ослабил хватки, и она забилась в моих руках, как могла бы биться та Жанна в руках палача. Теперь я был ее палачом. Во всяком случае, я ощущал себя им, и в моем сердце шевельнулось чувство вины. Я истязал ее не плетью и раскаленным железом, а словами и действиями. Но кто сказал, что это не больно?..

– Прости, – пробормотал я, не выпуская ее из своих не братских объятий. – Может, тебе стоит сбросить этот груз? Избавиться от камней… и обрести свободу?

Она уставилась на меня синими, как два сапфира, очами. Ее зрачки расширились, и смертельный холод прокатился по моим членам. Анна смотрела на меня, но видела на моем месте другого человека.

– Ты? – изумленно вскинулась она. – Ты пришел, чтобы помочь мне бежать? Из этих застенков вырваться невозможно…

У нее начался бред, поднялась температура. Она вообразила, что находится в тюрьме, и я являюсь ее избавителем. Она колебалась, удастся ли побег, и страшилась новых страданий в случае, если я не смогу вытащить ее из заключения. Речь Анны стала бессвязной, и я смог разобрать лишь некоторые фразы и отдельные слова. Она обвиняла Калиостро… сетовала на судьбу… проклинала иезуитов и какого-то Николя, который скрылся и бросил ее…

Я с трудом догадался, что она имеет в виду своего мужа. Того, давно умершего Николя де Ламотт, который был ее соучастником и успел унести ноги из Франции, едва запахло жареным.

– Почему же ты не последовала за ним? – спрашивал я ее. – Почему замешкалась?

Эти вопросы повергли ее в глубочайшее уныние. Бред сменился апатией, и в конце концов она затихла. Я раздел ее, совершенно бесчувственную, и уложил в постель. А сам сидел рядом, посыпая голову пеплом. Вместо того, чтобы успокоить и поддержать бедную сестрицу, я домогался ее… а потом довел своим допросом до невменяемости. Как теперь оставить ее одну в квартире?

«Ты чудовище, Нико! – не щадил меня мой внутренний критик. – Настоящий монстр! Сексуальный маньяк! Похотливый развратник, набросившийся на собственную сестру! Инцест – самое отвратительное и грязное из половых извращений. А ты – больной придурок! Как ты осмелился на такое? Неужели тебе мало Лорика и ей подобных девиц, готовых удовлетворить любое твое желание? За деньги, разумеется. Но у тебя достаточно средств, чтобы позволить себе проститутку, если уж припечет…»

Поток его красноречия был неиссякаем, и второй Нико обильно и с наслаждением посыпал солью мою рану. Внезапно мой затылок обдало холодом, а душа ушла в пятки. Я хотел обернуться, но моя шея одеревенела. Я скорее угадал, чем увидел, что посреди комнаты стоит покойный родитель и потрясает в воздухе иссохшими желтыми кулаками…

Я очнулся в полночь, весь в испарине, с затекшей спиной и ногами. Оказывается, я уснул, сидя в кресле у постели Анны, и во сне ко мне приходил отец. Он укорял меня и взывал к моей совести. А когда я вытащил из кармана бубнового туза и показал ему, отец тотчас исчез…

Глава 20

Анна неделю прометалась в горячке. Я боялся вызывать к ней врача, чтобы ее не упекли в психушку, и ухаживал за ней сам, на свой страх и риск. Давал успокоительное питье, прикладывал к ее пылающему лбу компрессы, кормил куриным бульоном. Я был близок к отчаянию, но к вечеру шестого дня наступило облегчение.

Детективу я дал отбой до тех пор, пока я нахожусь рядом с Анной. Матери я сказал, что приятель пригласил меня на несколько дней за город на рыбалку. Она всплакнула.

– Ты что-то скрываешь от меня, сын…

– Не говори ерунды! – сдерживая раздражение, возразил я. – Ты же сама советовала мне отдохнуть. Что я скрываю, по-твоему? Порнографические журналы в ящике письменного стола? Так я уже вышел из детского возраста.

– Жениться тебе пора, Нико. Мужчина должен иметь семью. Хватит ходить в холостяках.

– Я еще не нагулялся, ма. Договорись с Лизой, пусть она поживет у нас до моего возвращения. Заплатим ей по удвоенному тарифу.

– Хорошо.

Я боялся, что матери станет плохо, и некому будет подать ей лекарство или вызвать «неотложку». К счастью, Лиза согласилась приглядывать за ней.

Матушка молча вздыхала в трубку, потом взяла с меня обещание звонить хотя бы раз в день и пожелала приятного отдыха.

На восьмой день Анна выглядела уже вполне здоровой. Она побледнела и осунулась, но бледность и худоба не портили ее. Наоборот, придавали ее облику некий аристократизм. В ней почти ничего не осталось от неуклюжей деревенщины, которая встретила меня в Старом Крыму. С новым лицом и золотой шевелюрой она могла претендовать на особу королевской крови. Ее бы подучить хорошим манерам.

Однако манеры Анны, следом за внешностью, заметно улучшились. Она была неподражаема, когда пыталась вести себя по-светски. Не без огрехов, зато с энтузиазмом, которого я раньше не замечал.

Похоже, она забыла, что предшествовало ее болезни, и пытливо поглядывала на меня, ожидая объяснений. Я не собирался их давать. Я старался быть примерным братом, подавляя в себе мужское начало.

– Ты ничего не помнишь? – как бы невзначай обронил я.

– А что-то было?

Хитрюга. Лиса Алиса, к тому же рыжая. Не исключено, что ее память в порядке, ей просто выгодно прикидываться.

Итак, она давала мне шанс на вторую попытку. Надо признаться, она не дура, эта Анна-Жанна. Дура бы не провернула авантюру с ожерельем стоимостью в бюджет целого королевства. Поразительно, как ей удалось ускользнуть от всех и вся, умереть, воскреснуть, снова умереть… и снова воскреснуть?!

«Тебя заносит, – осадил меня второй Нико. – Притормози, дружище, иначе кончишь в одной палате с этой златокудрой милашкой!»

– Послушай, Анна… то есть прости… Жанна…

Она и глазом не моргнула. Как будто ее с пеленок так называли.

– Я тут хотел сделать тебе сюрприз, пока ты болела, – робко продолжил я, наблюдая за ее реакцией. Она еще не окрепла, и повторный припадок мог оказаться для нее роковым.

– Да? – простодушно улыбнулась сестра. – Какой же?

– Заказать новую раму для твоей любимой картины.

Я сделал выразительный жест в сторону «Шулера» и осведомился:

– Сколько, по-твоему, лет этой копии?

– Ну не знаю… полотно принадлежало еще моей бабушке…

– …а той оно могло перейти по наследству от ее бабушки? – подхватил я.

– Я никогда не спрашивала маму об этом.

Зачем она лгала? Я не сомневался, что картина каким-то образом связана с ее тайной. Хотелось бы понять, каким.

– Полотно напоминает тебе о детстве? – с напускной наивностью предположил я.

Анна нахмурилась.

– У меня было ужасное детство… я мечтаю забыть о нем.

– Ты не ладила с матерью?

– Я росла без отца… без денег, без подружек. Вместо того чтобы гулять и развлекаться, я помогала матери собирать и заготавливать травы для ее работы. Новые вещи мне покупали лишь тогда, когда старые изнашивались до дыр. Тебе этого не понять, – усмехнулась она. – Ты родился баловнем и привык получать все, что хотел.

Мы уходили от заданной темы, и я спохватился.

– Поэтому у картины более чем скромная рама?

– Видимо, нищета издавна преследовала нашу семью. Вернее, семью моей матери, – поправилась она, задержав взгляд на моих швейцарских часах из белого золота.

– Мне повезло, – согласно кивнул я. – А Господь повелел делиться. Поедем в магазин, и ты сама выберешь любой достойный багет для семейной реликвии. Полотно возьмем с собой. Там же квалифицированный эксперт определит истинный возраст картины, а возможно, и художника, который сделал копию.

Она подавила растерянность и ослабевшим голосом вымолвила:

– Не сейчас, Коля… я не смогу. У меня кружится голова… и ноги подкашиваются от слабости.

В ее словах была доля правды.

– А кто предлагает идти пешком? – не отступал я. – Нас машина повезет.

– Все равно не смогу…

Я кивнул, подошел к полотну и принялся внимательно разглядывать его. Анна съежилась и замерла в ожидании. Она готовилась отразить мою новую атаку.

– Ну, тогда я сам отвезу картину в магазин, покажу экспертам и заменю рамку. Ты доверяешь моему вкусу?

– Нет! – вскрикнула сестра.

– Не доверяешь мне? – обиженно изумился я. – Кажется, я выполнил все, что обещал. И готов и в дальнейшем оказывать тебе помощь.

– Да, я очень благодарна тебе, – торопливо пробормотала она. – Но… я не хочу трогать картину. Пусть висит в той рамке, к которой я привыкла.

– Это тоже часть памяти?

– Милый братец… – ее губы сложились в судорожную улыбку. – Ты так добр ко мне… ты же все понимаешь, правда?

– Правда, – кивнул я. – Я немного разбираюсь в живописи.

– Как всякий культурный человек?

Этой репликой Анна показала, что помнит каждую подробность нашего знакомства.

«В тот день ты не довел ее до припадка, дружище, – не преминул съязвить второй Нико. – Поэтому ее рассудок работал в обычном режиме. Он отключается только в моменты сильного перегруза. Остерегайся таких моментов и не провоцируй их».

Я не прислушался к его совету и глубокомысленно заявил:

– Как культурный человек, могу сказать, что этому полотну не более года, от силы двух.

Анна как будто пропустила мое заключение мимо ушей. Она ничего не сказала в ответ, не кинулась опровергать мои слова. Ее лицо приобрело бесстрастное и мертвенное выражение маски. Пауза затягивалась.

– Давай выпьем по этому поводу? – не выдержал я.

– Давай…

Я сходил в кухню за недопитым неделю назад шампанским, вновь ощущая дежавю. Чем это закончится на сей раз?..

* * *

Ничего из ряда вон выходящего не произошло. Мы выпили холодного шипучего вина, – Анна всего пару глотков, а я полный бокал, – и она попросила меня удалиться.

– Хочешь побыть одна?

Она кивнула, очевидно опасаясь дальнейших расспросов о картине, изображающей нечистую игру в карты.

«Не огорчайся, старик, – ехидно утешал меня второй Нико. – Не выгорело сегодня, попытаешь счастья завтра. На худой конец, есть еще послезавтра. Раз на раз не приходится. Барышне податься некуда, кроме как жить под твоим крылом. Вряд ли она станет дергаться. Ее нигде не ждут, иначе она давно бы уже сменила свою хибару на более приличное жилье, а захудалый курортный городишко – на большой город».

Я нашел его доводы обоснованными.

– Что ж, Анюта… или Жанна, тебе значительно лучше, и ты способна обойтись без меня. У тебя начинается новая жизнь с новым лицом. Если понадобятся деньги, звони. Того, что есть на карточке, хватит на мелкие расходы. Захочешь работать, я помогу тебе устроиться.

– Ты больше не придешь? – с каменным выражением спросила она.

– Приду… когда позовешь. Навязываться не в моих правилах.

Она была потрясающе хороша с этими пышными вьющимися локонами, которые струились вдоль лица и покрывали ее плечи. Изысканная бледность прибавила ей шарма, а светлый шелковый халат соблазнительно облегал ее талию. На свою беду, я видел ее обнаженной и отлично представлял каждый изгиб и каждую выпуклость ее тела. Шрам над левой грудью поблек и уменьшился в размерах. Жанна уже не стеснялась и не закрывала его.

– Пока, – томно произнесла она, закрывая за мной дверь.

Я бегом спустился с пятого этажа вниз, и лишь во дворе вспомнил о лифте. Горячка сестры передалась мне в более легкой форме. Меня лихорадило, мысли скакали в голове, как табун взбесившихся лошадей, сердце неистово колотилось.

Первым делом я позвонил матушке и сообщил, что возвращаюсь. Она обрадовалась. Все это время ей было нехорошо, и они с Лизой носу из квартиры не высовывали.

По дороге домой я связался с детективом. Я на неделю освободил его от работы, но он, оказывается, не сидел, сложа руки.

– Я не давал тебе санкции! – взвился я, услышав, за кем он установил слежку.

– Вы просили не беспокоить вас понапрасну, вот я решил, что не будет большой беды, если я…

– Ты не имел права следить за моей матерью!

– Я должен проверить все версии, – уперся он. – Мне доводилось разное видеть. Близкие родственники подлежат тщательной проверке, хотя бы затем, чтобы исключить их из числа подозреваемых.

– Речь не идет о преступлении. Я намерен только выяснить всю подноготную барышни Ремизовой. Это наше семейное дело.

– Вот именно, семейное, – подчеркнул Томашин. – Вы платите деньги за мой профессионализм, а не за удобный характер.

– Ты прав. Извини.

– Докладывать о моих наблюдениях?

Он продолжал обращаться ко мне на «вы», хотя я сразу перешел на «ты» и предложил ему сделать то же самое. Сыщик вежливо отклонил мое предложение, сославшись на субординацию.

– Ты умеешь подглядывать в замочную скважину? – саркастически осведомился я. – Моя мать всю неделю пролежала дома с сердцем.

– Не всю. Третьего дня она выходила и с кем-то встречалась. Свидание было тайным.

– С чего ты взял?

– Она вышла во двор, огляделась, потом свернула за угол и села в черный «фольксваген».

– Ты не ошибся? – не поверил я.

В моем уме сразу возник «ниссан», который, как мне казалось, преследовал меня.

– Я узнал Берту Евгеньевну, вы же сами показывали мне ее фото.

– Ах, да! – я вспомнил, что по требованию сыщика приносил ему снимки из нашего семейного альбома.

Мой скепсис как ветром сдуло, едва я услышал о «фольксвагене».

– А номера машины ты срисовал?

– К сожалению, нет, – разочаровал меня Томашин. – Шел дождь. Номера были заляпаны грязью, стекла затемнены. Водителя я не разглядел.

– И что дальше? Не томи!

– «Фольксваген» тронулся, проехал квартал и остановился. Ваша мать оставалась внутри около получаса, потом ее подвезли во двор и высадили. Это все.

– Все? – возмутился я. – А что она там делала, в этом чертовом авто?

– По-видимому, с кем-то беседовала.

– С кем?

– Я выясняю, – хладнокровно ответил детектив. – Пока безрезультатно. К моему стыду, «фольксваген» от меня ускользнул.

Он ожидал порицаний, но я по достоинству оценил его самовольные действия.

– Молодец, Илья. Не плохо было бы добраться до владельца «фольксвагена».

– Автомобиль может числиться в угоне или быть арендованным. Данные по угону я запросил, но без номеров это дело тухлое.

Я молчал, нервно стиснув зубы и постукивая пальцами по рулю. Благо, на шоссе образовалась пробка, и я мог спокойно обсудить с Томашиным положение вещей. Оказывается, затор на дороге может быть весьма кстати.

– Ты ничего не напутал? – упавшим голосом спросил я.

– Насчет вашей матери? Боюсь, что нет.

– С ней в эти дни постоянно находилась домработница, Лиза. Может, это она выходила?

Я цеплялся за соломинку, не желая соглашаться с участием родной матушки в заговоре против меня. И сыщик это понял.

– Тогда поговорите с домработницей, – посоветовал он. – Вам это будет удобнее.

– Черт! – яростно процедил я. – Только этого мне не хватало!

– Не огорчайтесь раньше времени, Николай Андреич. Ничего страшного ведь не случилось.

Ему легко говорить.

– Постараюсь, – пообещал я, трогаясь с места. Пробка потихоньку рассасывалась, и движение восстановилось. – Чем еще порадуешь?

– Пока больше нечем.

– Тогда возвращайся к слежке за Анной Ремизовой. Принимай эстафету. Прямо сейчас же, не теряя ни минуты…