Текст книги "Шулер с бубновым тузом"

Глава 17

Черный Лог

Глория отдыхала в беседке и поглядывала на скамейку, которую облюбовал граф Калиостро, но та пустовала. Кувшин с изображением египтянина больше не падал с постамента. Время от времени Глорию посещала шальная мысль взломать «сулейманову печать», оттиснутую на сургуче, запечатывающем горлышки сосудов. Однако она не решалась.

В эту субботу она ждала Лаврова. Тот не предупреждал ее о своем приезде, из-за отсутствия сотовой связи. Просто она уже научилась улавливать его мысли. Достаточно было взглянуть на забытый им зонтик, чтобы настроиться на его «волну» и получить определенную информацию.

– Санта! – позвала она слугу. – У нас сегодня будут гости. Вернее, гость.

Великан вынырнул из малинника, в котором жужжали пчелы, и сухо осведомился:

– Телохранитель? Надо готовить на обед мясо?

– Желательно.

Седовласый увалень степенно кивнул и вернулся к сбору ягод. Малина быстро поспевала, и он заготавливал на зиму желе. Санта упрямо называл Лаврова телохранителем, сдабривая прозвище изрядной долей сарказма.

Отдав распоряжение, Глория спустилась в мастерскую, изучать собранные карликом рукописи. В одной из ветхих тетрадей она нашла упоминание о княгине Анне Сергеевне Голицыной, чудачке и мистической даме, которая покинула высший свет и окончила свои дни в Ко-реизе, на южном берегу Крыма. Запись была сделана компаньонкой княгини. Не задаваясь вопросом, каким образом Агафон заполучил часть этого дневника, Глория жадно проглатывала выцветшие чернильные строчки. О бриллиантах там не было ни слова, зато в записях фигурировала графиня де Гаше, приехавшая в Крым вместе с Голицыной…

У Глории вдруг закружилась голова, свет померк, перед глазами поплыли круги. Она как будто лишилась чувств, а когда очнулась, то увидела прямо перед собой высокую худощавую старуху, одетую в длинный черный сюртук и черные суконные панталоны.

– Вот же повезло с соседом! – возмущалась та, стуча хлыстом по столу. – Бездельник! Висельник!

– Вы бы поостереглись, ваше сиятельство, – робко промямлила пожилая матрона в полосатом домашнем платье и кружевном чепце. – У майора всюду уши. Не ровен час, слуга какой-нибудь донесет… или садовник.

Столь нелицеприятно княгиня отзывалась о хозяине соседнего имения Верхняя Ореанда. И хозяин сей был не кто иной, как начальник тайной полиции Юга России, господин Витт.

– А я ему и в глаза готова то же сказать, – не смутилась Голицына. – И шпионке его, Каролине, откажу от дома. Ясно же, что он ее нарочно к нам подсылает. Подслушивать, выведывать. Она, мерзавка, путается с ним, а он ее использует.

Глория ощущала себя в роскошно обставленной гостиной чужеродным элементом и надеялась, что ее никто не видит. Так и было. Княгиня метнула в ее сторону гневный взор и… кажется, ничего не заметила.

– О чем она у тебя расспрашивала?

Глория испугалась, что вопрос обращен к ней, но ее сиятельство грозно уставилась на свою компаньонку.

– Да так… все больше о графине де Гаше, – пролепетала та. – Мол, не она ли клейменая и высеченная графиня де Ламотт, которая украла алмазное ожерелье и погубила несчастную страдалицу Марию-Антуанетту?

– А ты что же? – сурово допытывалась княгиня.

Глории было странно видеть ее в мужском костюме, с хлыстом и горящими негодованием глазами. В то же время она чувствовала в Голицыной родственную душу. «У нас одна фамилия!» – промелькнуло в ее уме.

– Я? – растерялась компаньонка и съежилась от страха. – Как я смею… способствовать распространению лживых сплетен? Помилуйте, ваше сиятельство…

– Гляди у меня! – погрозила ей хлыстом Анна Сергеевна. – Лишнего не болтай!

– Я… я никогда… – выдавила испуганная женщина. – Ежели вы, ваше сиятельство… удостоили графиню де Гаше своим расположением… то…

Зная крутой нрав благодетельницы, она ожидала чего угодно. В том числе и рукоприкладства. Однако дело, кажется, обошлось малой кровью.

Голицына развернулась, кликнула кучера и приказала запрягать пролетку. Глория ясно читала ее мысли: «немедленно предупредить француженку, что о ней наводят справки агенты тайной полиции»…

Что-то стукнуло, скрипнуло, и мужской голос произнес:

– Телохранитель пожаловали!

Глория вздрогнула. Роскошная мебель и картины на стенах исчезли, а вместо матроны в чепце перед ней маячил встревоженный Санта.

– Вам плохо?

– С чего ты взял? – едва ворочая языком, промолвила она.

Обстановка мастерской, мебель и бюсты философов расплывались в тумане. Глория протерла глаза и глубоко вздохнула. Куда это она провалилась? В прошлое? Это произошло так легко, что она испугалась.

– Вы бледная, – покачал головой великан. – Ни кровинки. Сбегать за водой?

– Не надо…

– Телохранитель ожидает вас в каминном зале, – торжественно доложил Санта и подал ей руку. – Я вас провожу.

Глория была благодарна ему за заботу. Вряд ли она сейчас поднялась бы вверх по лестнице без посторонней помощи. Ноги казались ватными, а сердце трепыхалось, как птичка в клетке. Таких провалов с ней еще не случалось, и она не знала, насколько это опасно.

Лавров сидел на диване и попивал холодный компот со льдом. Увидев Глорию, он вскочил и радостно поздоровался. Она ответила, продолжая обдумывать то, что с ней произошло в мастерской. Княгиня Анна Сергеевна Голицына, как ни крути, приходится ей дальней родней.

«Агафон наверняка изучил мое генеалогическое древо, – предположила она. – Он разобрался в моей родословной лучше, чем я сама. Вернее, я вообще не знаю своей родословной».

– С тобой все в порядке? – всполошился начальник охраны.

– Да, а что?

– Ты меня совершенно не слушаешь!

– Ой, прости, Рома… я жутко переутомилась. Полдня корпела над рукописями.

Он протянул ей стакан с компотом.

– Глотни, полегчает.

Она отказалась и пробормотала:

– Господин Витт подослал своего агента к княгине Голицыной не по приказу сверху, а по собственной инициативе. Он сам был не прочь завладеть бриллиантами. Знаешь, кем был этот агент? Женщиной! Прелестной и ветреной Каролиной Собаньской.

Лавров оторопело уставился на Глорию, встал и осторожно потрогал ее лоб.

– У тебя жар…

– У меня – озарение, – возразила она. – Хотя и жар тоже.

Он ничегошеньки не понял и спросил:

– Кто такая Каролина Собаньская?

– Полячка, весьма знатного рода и сверхъестественной красоты. Ее выдали замуж совсем девочкой. Вскоре она сбежала от своего законного супруга и осталась без средств. Витт подобрал ее в бедственном положении, принудил к сожительству и заставил работать на себя. Проживая в его крымском поместье Верхняя Ореанда, Каролина получила задание выведать всю подноготную французской графини де Гаше, которая на правах приятельницы гостила у Анны Сергеевны Голицыной.

– И что, выведала?

– Думаю, не все. Граф Витт был опытным разведчиком и контрразведчиком, мастером интриг и провокаций. Его презирали, ненавидели и боялись. Он превратил обольстительную, но нищую Каролину в свою пособницу и вертел ею, как хотел. Мало кто мог устоять перед ее чарами, даже догадываясь о ее презренном промысле. По сути, она находилась на содержании у российской тайной полиции… и ее интерес к де Гаше не случаен. Кое-что Витту было известно, но главная тайна, – судьба камней из ожерелья, – оставалась недосягаемой. Ее-то и предстояло разгадать Каролине.

– Удалось ей это или нет? – нетерпеливо спросил Роман.

– Полагаю, Жанна де Ламотт унесла свою тайну в могилу…

Воцарилось напряженное молчание. Первым его нарушил начальник охраны:

– Откуда ты все это знаешь?

– Сорока на хвосте принесла, – отшутилась Глория.

– Не смешно, – обиделся он.

– Если честно, все, только что сказанное мной, было известно княгине Голицыной. Граф де Витт владел поместьем по соседству с ее усадьбой в Кореизе, они многое знали друг о друге. Голицына была прекрасно осведомлена об истинной роли любовницы Витта Каролины Собаньской.

– Извини, но… с тех пор двести лет прошло.

Глория пожала плечами и усмехнулась.

– Ты поверишь, что я видела княгиню как наяву и ее мысли перетекли ко мне?

– В каком смысле? – поперхнулся Лавров.

– В прямом.

Глория вдруг сообразила, что мысли Анны Сергеевны были похожи на ее собственные. Она как будто заняла место другого человека, в данной ситуации – княгини Голицыной.

– Н-да… – озадаченно буркнул гость.

Повисла долгая пауза, во время которой Лавров глотал компот, пытаясь освежить разгоряченную голову, а Глория переживала новое открытие. Оказывается, она умеет ощущать чужие чувства и мысли. Это произошло спонтанно, как полчаса назад в мастерской, и впервые так явственно, отчетливо.

Вся жизнь княгини Голицыной будто пронеслась перед внутренним взором Глории подобно ленте кинофильма, многократно ускоренной. Причем она по своему желанию могла приостановить любой кадр и рассмотреть любую подробность. Например, венчание Анны Сергеевны. Та обладала огромным состоянием, но засиделась в девушках. Вдруг ей сделал предложение писаный красавец князь Голицын, и оно было принято. Сцена венчания поразила Глорию своей несуразностью.

В храме в ладанной дымке пылали свечи, переливалось золото иконостаса. Невзрачная невеста в пышном свадебном наряде стояла рядом с блестящим женихом и держала в руках… битком набитый портфель!

Приглашенные недоуменно переглядывались, перешептывались.

– Господи, Боже наш, славою и честию венчай их, – трижды провозгласил священник.

Жених и невеста выпили красное вино из чаши, и их повели вокруг аналоя. Певчие затянули «Исайе, ликуй…».

Едва таинство свершилось, новобрачная повернулась к супругу, вручила ему портфель и во всеуслышание заявила: «Здесь, князь, половина моего приданого. Возьмите его себе, а засим – мы с вами простимся. Каждый из нас пойдет своею дорогою и сохранит за собою полную свободу действий!»

Ее голос громом раздавался под расписным куполом, откуда за происходящим наблюдали кроткие и всепрощающие святые.

Собравшиеся оторопели, по церкви пронесся изумленный ропот.

– Благодарю вас, моя дорогая… – с этими словами Голицын принял из рук жены набитый ассигнациями портфель, поклонился и тотчас уехал…

– Браво! – воскликнула Глория и захлопала в ладоши.

– Ты чего? – удивился Лавров.

– Ой, – спохватилась она, – не обращай внимания.

– Хочешь знать мое мнение? – рассердился он. – Невежливо игнорировать собеседника. Я тебе не интересен, это ясно. Я не умею читать чужие мысли и вообще… действую топорно, по-ментовски. Но выслушай хотя бы!

– Я тебя слушаю, – кивнула Глория, прогоняя образ Анны Сергеевны в белоснежном подвенечном платье и украшенной флердоранжем фате.

– Эта Жанна де Ламотт, она же графиня де Гаше – феерическая женщина! – заявил Лавров, желая уколоть хозяйку. – Она провернула аферу века. За ее плечами – скандальный уголовный процесс, суд, наказание плетьми, клеймо воровки, бегство из тюрьмы, мнимое самоубийство… и наконец, появление в Крыму в обществе эксцентричных дам…

– …где она возбудила к себе любопытство шефа тайной полиции, – подхватила Глория. – На какой почве француженка сошлась с княгиней Голицыной и обрела в ее лице рьяную защитницу?

– Поделилась с ней бриллиантами?

Глория от души расхохоталась. Роман нахмурился, не понимая причины ее веселья.

– Не думаю, что Анну Сергеевну волновали какие-то камешки, пусть даже королевские. Она была достаточно обеспечена, чтобы ни в чем не нуждаться, ходила в мужском платье, ездила по-мужски в седле и не расставалась со своей плетью. В выражениях не стеснялась, а при случае могла пальнуть из ружья или пистолета. Местные жители называли ее «старуха со скалы» и откровенно побаивались ее сурового нрава.

– Это тебе сверху нашептали? – поднял палец к потолку начальник охраны.

– Допустим, нашептали. А откуда, не важно.

– Тогда ты должна знать, что скрепило дружбу княгини Голицыной и Жанны де Ламотт.

Он наделся своей репликой поставить Глорию в тупик, но просчитался.

– Мистика, Рома, – уверенно заявила она. – Вот, куда упало зерно и на чем взросла эта странная привязанность. Анна Сергеевна увлекалась вещами загадочными и необъяснимыми. Она сама являла собой образец смелой и необычной женщины. Одно ее замужество чего стоит! Впрочем, я не о том. Графиня де Гаше была особой с темным прошлым, – уже этим одним она выделялась среди скучных и язвительных светских дам. Она хорошо разбиралась в людях и сумела подобрать ключик к сердцу княгини. Ей было что рассказать и чем удивить. Она называла себя помощницей Калиостро, сообщала подробности его знаменитых сеансов… и этим покорила Голицыну. В каждом человеке живет тяга к чему-то неизведанному. Глубоко запрятанная романтическая натура Анны Сергеевны откликнулась именно на зов неизведанного. Бриллианты интересовали ее меньше всего.

– Она хотя бы подозревала, что де Гаше и Жанна де Ламотт, одно и то же лицо?

– Полагаю, да. Она была умна и проницательна. А долгое совместное путешествие из Петербурга в Крым сблизило ее с «французской изгнанницей».

Лавров молчал, обдумывая услышанное.

– Куда же подевались драгоценные камни? – вырвалось у него.

– Если графиня де Гаше, умирая, оставила намек на клад, то Анна Сергеевна – самый вероятный претендент на часть этой тайны.

– Только на часть?

– Не больше, – подтвердила Глория. – Гаше не могла умереть, не оставив никакого ключа к тайнику. Но ключ непростой.

– Значит, тайник все-таки есть?

– Бриллианты не исчезают бесследно. А реликвии великих властителей – тем паче. Жанна де Ламотт оставила после себя много загадок. И клад – самая интригующая.

– Я изучил обстоятельства дела, без всякой мистики, чисто как опер, – сказал Лавров. – И у меня возникли вопросы. Например, кто был идейным вдохновителем аферы с ожерельем? Вряд ли такую интригу могла закрутить и осуществить слабая женщина. Далее: почему она не скрылась, когда в Париже арестовали кардинала Рогана и графа Калиостро? Кто помог ей сперва бежать из тюрьмы, а потом инсценировать собственную смерть? Где она провела период между «самоубийством» в Лондоне и появлением в России под чужим именем?

– Этого тебе никто не скажет, – покачала головой Глория. – Свидетели давно мертвы. А время набросило на обстоятельства дела покров забвения.

Дверь в каминный зал распахнулась, и показался Санта, который торжественно осведомился: «Кушать подавать?»

Начальник охраны не сдержал смеха.

– Слушай, он раньше в театре не служил? На второстепенных ролях?

– Тише, – одернула его Глория. – Ты и так его нервируешь. Кроме всего прочего Санта вкусно готовит, это надо ценить.

Если великан и слышал реплику гостя, то не подал виду.

– Стало быть, слухи о сокровище, зарытом в Старом Крыму, не лишены основания? – спросил Лавров, когда слуга удалился накрывать на стол.

– Не лишены.

Он сидел, серьезно глядя на Глорию и о чем-то размышляя. Продуктом сих размышлений стал вопрос:

– Ты можешь прочитать мысли Жанны де Ламотт, как ты читаешь мысли княгини Голицыной?

– Нет.

– Почему? Представь себе ее облик, сосредоточься. Хочешь, я распечатаю тебе ее портрет?

– Я пробовала, – призналась Глория. – Не получается. С Анной Сергеевной у нас родство душ. Мне даже кажется… – она осеклась и прикусила губу.

– Что тебе кажется?

Вместо ответа она встала, приглашая гостя в столовую. Оттуда восхитительно пахло тушенным в сметане кроликом. Роман проглотил слюну и пошел за ней.

– Знаешь, Дюма описал Жанну де Ламотт в «Трех мушкетерах», – на ходу сообщил он. – Она послужила прообразом Миледи.

– Знаю, – кивнула Глория. – Не совсем так. Дюма придал Миледи черты нескольких злопамятных и мстительных красавиц. Например, Люси Карлайл, бывшей любовницы герцога Бекингема. Именно она срезала у него подвески Анны Австрийской.

– Вижу, ты тоже времени зря не теряла.

– Я люблю читать, Рома. История с подвесками описана Ларошфуко[7]7
  Франсуа де Ларошфуко (1613–1680) – французский писатель-моралист.


[Закрыть] в его «Мемуарах».

Лавров смешался. Он не только не читал Ларошфуко, но даже не слышал о нем. Зато он много раз смотрел фильм про трех мушкетеров с Михаилом Боярским в главной роли.

– По-любому за Миледи стоял кардинал Ришелье, – заявил он…

Глава 18

Продолжение истории Николая Крапивина

«Ниссан-кашкай», который преследовал меня, как в воду канул. В тот вечер, когда я засек его из окна квартиры Лорика и стремглав понесся вниз, к своей машине, он словно что-то почуял и укатил, мелькнув на прощание габаритными огнями.

Я погнался было следом, но потерял его. Чертыхаясь и проклиная свою подозрительность, я добрался до офиса в самом конце рабочего дня. Меня ждали. Бегло ознакомившись с парой контрактов, я поймал себя на том, что не в состоянии думать о делах, и сказался больным.

– Грипп, наверное, – беззастенчиво сочинял я, хотя не обязан был ни перед кем отчитываться. – Температура поднялась. Озноб, голова трещит. Надо отлежаться. Завтра, пожалуй, поработаем в телефонном режиме.

Финансовый директор и старший менеджер молча закивали, скрывая радость. Без меня им будет спокойнее.

– Все бумаги подпишем через три дня, – добавил я. – Спешка нам ни к чему.

Домой я ехал, как на иголках, нервно поглядывая по сторонам и в зеркало заднего вида. Искал своего преследователя, но тот не появился.

Матушка встретила меня с утомленным лицом и заплаканными глазами.

– Опять ходила на кладбище? – недовольно спросил я.

– Ходила. Тебя не дождешься. Пришлось такси вызывать.

У меня совершенно вылетело из головы, что я собирался отвезти ее на могилку отца. Боль и раскаяние затопили сердце.

– Прости, ма… Почему ты не позвонила, не напомнила?

Она со скорбным недоумением воззрилась на меня, покрываясь красными пятнами.

– Короткая же у тебя память, сынок!

– Я виноват, да… виноват. Я не могу жить как на похоронах. Отца этим не вернешь. Кроме кладбища у меня есть еще куча забот.

Я злился на себя за то, что не испытывал того всепоглощающего горя, которое мне полагалось испытывать. Я злился на мать за то, что она слишком убивалась. Не знаю, почему, но жизненные проблемы оттеснили на второй план смерть отца. Я думал о другом и не мог заставить себя притворяться.

Мы молча разошлись по своим комнатам. Матушка – с немым укором в душе, я – с немым протестом.

Закрыв дверь, я прилег на диван, не раздеваясь, и посмотрел на часы. Через несколько минут мне должен позвонить детектив.

Он оказался точен.

– Здравствуй, Илья, – опередил я его приветствие. – Есть новости?

– Ездил в Артек, как вы просили, – доложил он. – Лагерь работает…

– Что по нашему делу? – перебил я.

– Нашел «Чертов домик». Одна милая девушка согласилась быть моим гидом, показала мне бывшие хоромы Миледи. Обычное одноэтажное здание за каменным забором, вокруг кипарисы, плющ по камням вьется. Тут у них в ходу целая легенда о Белой Даме. Якобы в окрестностях «Чертова домика» обитает привидение женщины в пышном белом платье, которое пугает и детей, и взрослых. Кто ее увидит, тому не повезет. Заболеет, или кошмары начнут сниться. Сказки, разумеется! Но детишки в восхищении.

– В «Чертовом домике» действительно проживала Жанна де Ламотт?

– Не исключено, что проживала, – ответил сыщик. – Но не до самой смерти, как здесь твердят. И вряд ли графиня, будучи уже в преклонном возрасте, возглавляла шайку контрабандистов. Туристам говорят, что она заправляла местными головорезами, через ее руки проходили большие ценности, а в ее карманах оседали баснословные средства. Мол, в домике предводительницы бандитов каждую ночь горели свечи, туда заходили подозрительные личности, которые далеко не всегда выходили обратно. Там чуть ли не подземный ход прорублен контрабандистами. За это-де местные жители и прозвали домик «чертовым», – за чертовщину, которая в нем творилась. Чушь и бредни! Утверждение, что Ламотт, то бишь графиня де Гаше, скакала по горным тропам верхом с пистолетами за поясом, тоже не выдерживает критики. Существует еще одна версия ее смерти: упала с лошади и зашиблась насмерть.

– У нее, как у кошки, много смертей… – пробормотал я.

Томашин с присущей ему обстоятельностью меня поправил:

– У кошки много жизней.

– Одно другому не мешает, – нервно усмехнулся я, почему-то думая об Анне.

– По артековской легенде, перед смертью графиня-миледи закопала в землю свое золото и драгоценности.

– Выручку от контрабанды, – ввернул я.

– Ну да, – засмеялся детектив. – И «синюю шкатулку» с бриллиантами.

– «Синюю шкатулку»?

– Эта шкатулка не дает покоя здешним кладоискателям. Только не верю я в закопанный во дворе «Чертова домика» клад.

– Скептик ты, Илья.

– Есть немного, – согласился он.

– Где же могила французской графини?

– Похоже, в Старом Крыму. Правда, она не сохранилась. Краевед, с которым я подружился, утверждает, что Жанну де Ламотт похоронили на армяно-католическом кладбище. Когда-то оно примыкало к церкви, которая сейчас разрушена. Позже по кладбищу проложили автомобильную трассу, и останки графини якобы покоятся под ней.

– А надгробная плита была?

– Судя по всему, была. Впервые ее будто бы отыскали в 1913 году и даже сфотографировали.

– Можно ли раздобыть этот снимок? – загорелся я.

– Он пропал бесследно, – разочаровал меня Томашин. – Вероятно, сгорел во время революции или гражданской войны. Словом, нет его. Остались описания плиты, но я не поручусь за их достоверность. По слухам, графиня сама заказала себе надгробие еще при жизни. Там был выбит крест, какой-то сложный вензель в стиле рококо и ваза с грубым орнаментом.

– Без надписи?

– Про надпись ничего с уверенностью сказать нельзя. В этой истории сплошные белые пятна.

– Это все?

– Почти. Краевед утверждает, что могилой загадочной графини еще в конце девятнадцатого века заинтересовался некий господин Луи-Алексис Бертрен, француз по происхождению, а по профессии – инженер по строительству железных дорог. Он приехал в Крым по работе и воспользовался случаем посетить кладбище, где похоронили де Гаше. Ему вызвался помочь армянский дьякон. Вместе они дотемна бродили по заросшему сорняками кладбищу, но искомую надгробную плиту не обнаружили. Сам Бертрен писал в своих воспоминаниях, что надписи на могилах были уничтожены дождями и постоянными морскими ветрами из Феодосии, которые дуют на плоскогорье. Только на нескольких плитах под слоем мха удалось разобрать буквы и даты.

– И что же? – не утерпел я.

– Неувязочка выходит, – вздохнул детектив. – Если уже тогда надгробные изображения и надписи были практически стерты, то как их могли видеть позже, в 1913 году?

Я молчал, обдумывая его слова.

– Какая же плита попала на снимок 1913 года? – недоумевал он. – Это могла быть фальшивка. Но и она исчезла. В последний раз плиту видели в конце тридцатых годов. Время лихое, сами знаете. Людей другое занимало: как бы на Колыму не загреметь или того хуже, под расстрел не попасть.

– Ну да…

Он говорил, я слушал. Ни одной толковой идеи в голову не пришло. Черные копатели искали могилу и обломались. Это подтвердил Сим. В это же уперся посланный мной в Крым частный сыщик. На что я надеялся?

– Как насчет домика, в котором доживала последние годы и скончалась графиня де Гаше? – вяло осведомился я.

– Он давно разрушен. Никто не может точно указать место, где он находился. Кстати, забавная подробность: странная француженка одевалась и раздевалась в запертой комнате. Принимая ванну, она не подпускала к себе служанок. То же табу касалось и докторов. Госпожа де Гаше не обращалась к врачам! Ни под каким предлогом! Догадываетесь, почему?

Я замялся, вспомнив шрам под ключицей Анны.

– Она тщательно скрывала клеймо, поставленное ей палачом на Гревской площади, – ответил за меня Томашин. – Вероятно, она пыталась его вывести всяческими способами, но потерпела неудачу. Никто не должен был видеть знака, уличающего Жанну де Ламотт. Домысли и сплетни остаются домыслами и сплетнями, пока нет прямых доказательств. Графиня де Гаше запретила раздевать и обмывать себя даже после смерти и приказала похоронить ее в той одежде, в которой она скончалась. Говорят, пожилая армянка, которая выполняла в доме грязную работу, ослушалась госпожи и все-таки обмыла ее…

– Можешь не продолжать, – оборвал я сыщика.

Вытравить след от клейма в те времена не представлялось возможным. Он был на теле покойницы, и служанка его видела. Шила в мешке не утаишь.

В этот момент скрипнула дверь, я торопливо вскочил и выглянул из комнаты, чуть не сбив с ног собственную родительницу в ночном пеньюаре и стаканом в руке.

– Боже! Нико! – отшатнулась она. – Ты еще не спишь?

– Ты подслушивала?

– Я ходила за водой, – с оскорбленной миной промолвила она. – Хотела принять снотворное.

– И по дороге заглянула ко мне?

Матушка решила не отрицать очевидного.

– Я услышала твой голос… и подумала, что тебе нехорошо, – призналась она. – Ты разговаривал сам с собой. Это ненормально, сынок.

– Я говорю по телефону. Вот, видишь?

Я показал ей мобильник в руке. В трубке звучали гудки. Похоже, я машинально нажал на кнопку отбоя…

* * *

В сущности, детектив не узнал в Крыму ничего нового, за исключением нескольких незначительных мелочей. Я щедро расплатился с ним за поездку и поручил возобновить слежку за Анной Ремизовой.

Я хотел узнать о ней все! И понимал, что это невозможно. Я отдавал себе отчет, что она опасна. Но меня продолжало тянуть к ней. Животный магнетизм, вот как это называется. Она воздействовала на мою подкорку, на мое подсознание наконец.

Сестра! Если бы отец догадывался, к чему он меня подталкивает! Еще один факт не давал мне покоя – бубновый туз, обнаруженный под сукном кипарисового ларца. Кто положил его туда? Отец? Дед? Или дед деда?

– Сколько лет этому кипарисовому ларчику? – вскользь спросил я у матери.

– Какому ларчику?

Я показал ей шкатулку с дедовыми наградами и замер в ожидании ответа. Она взяла ларец в руки, повертела, не открывая.

– Понятия не имею, откуда он взялся. А что там внутри? – она приподняла крышку. – А, вспомнила! Это же ордена и медали свекра, твоего дедушки. Он прошел всю войну и умер от ран уже после победы.

– Я знаю. Я нашел шкатулку в нашем домашнем сейфе.

– Где же ей еще быть? Отец хранил в сейфе все самое ценное. Я туда не заглядывала. Я не умею открывать сейф.

Это правда. Матушка никогда не лезла в дела отца, в его кошелек и в его сейф. Если ей нужны были бумаги или украшения, которые там хранились, она просила мужа, чтобы он их достал.

– Как этот ларец появился в нашем доме? – спросил я.

– Какая разница? – удивилась она. – Если честно, я не интересовалась. Наверное, он принадлежал твоему деду. Андрюша берег его как память. А что случилось?

– Просто хочу разобраться. Отец ничего не говорил тебе о своих предках?

Она подняла на меня полные слез глаза. Своими вопросами я бередил ее свежую рану. Но кто еще мог дать мне хоть какие-то разъяснения?

– У него в роду были обрусевшие французы, бароны… – дрожащим голосом выдавила она. – Тебе это известно. По-моему, Боме… или Боне…

– Боде? – подсказал я.

– Да, кажется. Боде. После революции носить такую фамилию стало небезопасно, и один из Боде перешел на фамилию жены.

– И стал Крапивиным, – подытожил я.

– Наверное… Я не вдавалась в тонкости. К чему ворошить прошлое? Кажется, Андрей сам толком не знал всей подноготной своей семьи. При Сталине люди старались забыть родство, которое могло стоить им жизни. Естественно, в компрометирующие подробности не посвящали детей. А с чего вдруг такое любопытство?

– Стыдно быть Иваном, родства не помнящим.

Матушка мне не поверила. Она знала меня лучше, чем я ее. Я был далек от штучек, наподобие родословной, генеалогии и прочих премудростей. «Дворянские корни» никогда не щекотали ни мое самолюбие, ни мою любознательность.

– Что-то ты темнишь, сынок…

– Не бери в голову, ма! – с напускной беспечностью бросил я. – Бог с ними, с предками. Надо смотреть в будущее, а не копаться в том, что уже закончилось. Кстати, кто-нибудь из нашей родни проживал в Крыму?

Кажется, она испугалась.

– В Крыму? Это было очень давно, Нико. По-моему, Боде и проживали. Они выращивали сад… занимались виноделием.

И эта ниточка обрывалась на моих глазах.

«Бубновый туз мог попасть под сукно кипарисового ларца еще до того, как тот оказался у твоего деда и тем более у отца, – заметил второй Нико. – Бьюсь об заклад, они не ведали о карте. Как и ты о ней не ведал, пока не встретился с Анной, не увидел картины Жоржа де Латура и…»

Он не успел договорить, а я дослушать. Матушка побледнела, схватилась за сердце и начала задыхаться. Я кинулся за лекарством. Потом вызвал «скорую».

Медики оказали помощь и уехали. От госпитализации мать отказалась. Она лежала в своей спальне. Я с виноватым видом сидел подле нее, не смея произнести ни слова.

«Черт тебя дернул за язык, парень! – возмущался мой внутренний двойник. – Чего ты пристал к матери со своими предками и ларцами? Не все ли тебе равно, кто какую фамилию взял и откуда в шкатулке с боевыми наградами бубновый туз?»

– Не все равно, – упрямо возразил я.

У матушки дрогнули прикрытые веки. Значит, она услышала вылетевшую из моих уст фразу.

– Нико… – простонала она. – Нико… сынок…

– Я здесь, ма. Тебе что-нибудь нужно? Воды?

Ее голова чуть качнулась на высоко взбитой подушке.

– Подушку поправить?

Она пошевелила пальцами, и я сообразил, что она просит меня наклониться.

– Нико… пообещай мне…

– Да, ма! Все, что угодно!

Я покривил душой ради ее же блага. Я не хотел потерять и ее тоже.

– Пообещай… – еле слышно повторила она. – Что не будешь…

– Не буду! – заверил я ее.

– Не будешь… трогать… нашу с отцом… жизнь…

– Клянусь, ма! – без зазрения совести выпалил я. – Ставлю на этом точку. Забудь о сегодняшнем разговоре.

Она уснула, успокоенная, а я отправился к себе в комнату, достал из укромного уголка найденную в шкатулке карту и принялся над ней медитировать. Авось, меня осенит идея по поводу предназначения сего бубнового туза.

Он выглядел не лучшим образом: пожелтел, рубашка серьезно пострадала, когда я отдирал карту от сукна. Похоже, тот, кто схоронил туза на дне шкатулки, не пожалел клея. Карте исполнилось лет двести, не меньше. Таких давно не изготовляют. Не надо быть экспертом, чтобы понять это…