Текст книги "Русская принцесса Монако"

– Давай для начала глянем твои родовые поместья, – мой мучитель хитро прищурился, точно сумасшедший в период обострения болезни.

– Давай, – обреченно согласилась я, вставляя в ноутбук врученный гостем диск.

На открывшейся фотографии прямо в синее небо уходила четырехугольная зубчатая башня с двумя вытянутыми теремками на самом верху. Точно – княжеский замок из сказки. Именно такой, как рисуют в детских книжках, прочитав которые любая девочка представляет себя прекрасной принцессой, сидящей у высокого окошка башни в ожидании принца на белом коне.

Замок окружали какие-то карликовые по сравнению с ним самим постройки. Скалу, на которой он стоял, с одной стороны подпирала величественная крепостная стена, а по остальному периметру заграждением служили высоченные отвесные скалы, перевитые маскировочной сеткой какого-то ползучего растения.

– Фамильный замок князей Полиньяк, – хвастливо, будто сам его только что построил, доложил Макс. – Оверн, департамент Верхняя Луара.

На следующих фотографиях домики были попроще и поменьше, но все равно весьма приятные, а на последнем снимке прямо к ногам созерцателя подкатывались сонные волны тихой лагуны, на отдаленном берегу которой просматривались уже знакомые силуэты замка и окрестностей.

– Местечко Полиньяк, – снова гордо пояснил Макс. – По данным этого года – около трех тысяч жителей. Кстати, именно вот тут, на скале, делал свои предсказания бог Аполлон. Полиньяки – его прямые потомки.

То есть мне предстоит влиться не просто в княжеский род, а в семью олимпийских богов! Значит, надо быть готовой ко всему, в том числе и к заслуженной каре Зевса. Вряд ли владыке понравится, что кто-то со свиным московским рылом притащится в их олимпийский калашный ряд…

– Теперь понятно, почему твой князь такой любвеобильный, – попыталась пошутить я. – Весь в пра-пра-пра, сколько там надо раз это произнести? В Аполлона, короче. У того детей немало было, насколько я помню. Причем так же, как у князя, – все от разных жен.

– Ну, так далеко я не заглядывал, – пожал плечами Макс. – Однако идея классная! Надо Альберу на это дело намекнуть! Венценосные особы очень любят обнародовать родство с богами. А тут оно вообще – прямое! И говоришь, князь по поведению на Аполлона похож?

– Один в один, – подтвердила я. – Давай дальше. Владения посмотрели, главу рода вычислили.

– Девиз семьи, – поднял палец Макс. – Sacer Custos Pacis, то есть Священный Хранитель Мира!

– Здорово, – лицемерно восхитилась я.

– А то! – задрал нос мой полоумный гость. – Среди Полиньяков, милочка, были и кардиналы, и министры, и дипломаты. А титул принца был пожалован Полиньяку самим Папой Римским!

Кстати, и Июльская революция во Франции началась тоже из-за Полиньяка!

– Да ну! – поразилась я. – А наш Октябрьский переворот, случаем, не они организовали? Ленин, Владимир Ильич, в генеалогическом древе не числится?

– Не смешно, – скривился Макс. – Полиньяк тогда был премьер-министром и подписал документ, фактически отменяющий во Франции конституционную монархию. Неужели не помнишь? Он предложил распустить депутатов, изменить закон о выборах, отменить свободу печати…

– Конечно, помню, – кивнула я. – Чего ж не помнить? Как вчера было. Лично стояла на баррикадах, отстаивая свободу печати. ГКЧП называлось. А на броневике – Ельцин. Или Горбачев. Не разглядела. Слезы счастья глаза застили. А может, там тоже Полиньяк был? Я гляжу, ни одной заварушки без этого славного рода не обошлось!

Макс с подозрением посмотрел на меня, но комментировать не стал и продолжил:

– Коньяк любишь?

Ответа, впрочем, не требовалось.

– «Prince Hubert de Polignac» пила? Наш коньяк! Фирма владеет пятью тысячами гектаров виноградников.

– В двадцать пять раз больше, чем все Монако, – автоматически прикинула я.

– Вот именно! Поэтому мы не пойдем путем Гримальди! Мы пойдем путем Полиньяков. Тем более что на сегодняшний день это одно и то же.

Вы бы стали спорить с буйнопомешанным? Одна фраза: «Prince Hubert de Polignac» – наш коньяк – чего стоила! Вот и я решила – не буду. Себе дороже, а потому лишь скромно кивнула, заранее соглашаясь со всем, что он скажет.

– Ну а теперь – главное! – гость, как завзятый фокусник, распахнул пиджак, картинно запустил руку во внутренний карман и извлек оттуда, одновременно разворачивая, как надушенный платок аристократа, обычную тонкую бумажку из факса. – Читай! – и он всучил эту заплатку мне, будто директор Дворца бракосочетания – свидетельство о долгожданном браке с коронованной особой.

«Паспортные данные», – прочла я. Ниже шел список из десятка фамилий.

– Номер четыре, – нетерпеливо пританцовывая, подсказал Макс.

– Полиняк, Дмитрий Викторович, – вслух прочла я. И уставилась на Макса, вообще ничего не понимая.

– Ну? – тоном человека, ожидающего заслуженную Нобелевскую премию, причем немедленно, произнес он.

– Чего – ну?

– Поняла?

– Слушай, ты, тайный сводник, – разозлилась я. – Или говори толком, или сейчас башку проломлю! – и угрожающе огляделась.

Увы, даже эту угрозу в моем доме выполнить было нечем. Почти пустая бутылка с минералкой стояла возле Макса, а из остального самым тяжелым были диванные подушки…

– Ну ты и дура, – покрутил головой гость. – Все же ясно! Митька Полиняк – член нашей команды, той самой, которая едет в Монако.

– И что?

– Да то! Просто мягкий знак при транскрипции утеряли. Обычное дело, когда транслитерируют иноземные фамилии.

– Какой мягкий знак? – подозрительно спросила я, совершенно обескураженная тем, как быстро и без запинки выговорил Макс сложное слово «транслитерируют». Насколько я знала, это тоже ни о чем хорошем в плане психики не говорило.

– Фамилия неправильно написана. Он – Полиньяк! Прямой потомок!

– Чей? – внутри моего ослабленного тела появился зловещий холодок – всегдашний предвестник крайних известий, поворачивающих вспять мою только-только вставшую на благополучный путь покоя и самосовершенствования судьбу.

– Чей-чей, – благодушно передразнил Макс, углядев, видно, смертельную бледность, омрачившую мое юное прекрасное лицо. – Князей, кардиналов, премьер-министров. Короче, тех самых.

– А ты не…

– Как в аптеке, – уверил будущий родственник. – Лично неделю копался в архивах. Половину Лубянки перерыл.

– И…

– И – нашел! Теперь поняла, зачем мы едем в Монако?

* * *

Из аэропорта Nice Côte d’Azur мы неслись по одной из трех серпантинных дорог, легких, как песня, и стремительных, как моя разворачивающаяся к абсолютному счастью судьба. Внизу то и дело просверкивали ярчайшие сапфиры бухт, ограненные самым дорогим белым золотом пляжей, над нами, обозначая идеальные грани драгоценного голубого топаза неба, раз за разом прошмыгивали белые мотыльки самолетов. Вот он, рай земной!

На зимний рай я насмотрелась в Куршевеле, но весенний, честное слово, мне нравился ничуть не меньше, скорее наоборот. Кем я была в Куршевеле? Le parvenu! Не более того! А тут? La tête couronnée! La princesse! Причем из рода с семисотлетней историей!

Макс сидел на переднем сиденье, рядом со своим другом, который и встречал нас в Ницце, и о чем-то вполголоса с ним беседовал. Разговор, как я поняла, был сугубо профессиональным, ведь кроме устройства моей личной жизни будущий родственник состоял на вполне реальной службе в соответствующих органах, и если я ехала по интимному делу, то ему, бедняге, приходилось совмещать личное и государственное. Максов друг – Рене – казался серьезно озабоченным и все время пытался в чем-то убедить моего спутника. Видно, убедил.

– Дашунь, – повернулся ко мне Макс, – ты не очень устала? Нам надо бы в Ниццу вернуться. Буквально на пару минут. Бумаги кое-какие захватить. Заодно и город посмотрим. Вдруг больше не выберемся?

Дурацкая постановка вопроса. Что значит – не выберемся? У меня теперь вся жизнь будет протекать на Лазурном Берегу. Еще и выбирать придется, где родовое гнездо обустраивать: в Монако или во Франции. Сто двадцать километров береговой линии Лазурки – это не наша вонючая Москва-река! Тут думать надо, а не бросаться на какой угодно, первый попавшийся замок. С другой стороны… Чем скорее я начну ориентироваться в окружающей обстановке, чем быстрее войду в роль венценосной особы, тем убедительнее будет наше знакомство с князем Альбером. На моего Полиняка, как я уже понимала, в этом смысле надежды никакой. Паренек из глубинки, бывший гаишник, мечтающий стать гонщиком. Он и о происхождении-то своем понятия не имеет! Всему учить придется: как ложку с вилкой держать, как вести себя в приличном обществе…

– Конечно, Макс, – аристократично повела плечами я. – Работа есть работа. А я пока по Ницце прогуляюсь.

– Рене тебе даже компанию составит, – пообещал довольный Макс. – Он – местный, все тут знает.

– Ясно – подвела итог я. – Освободишься ты не раньше чем через час.

– А мы куда-то торопимся? – мило улыбнулся будущий зять. – Тебе, кстати, очень полезно морским воздухом подышать.

Это правда. Воздухом вообще дышать полезно. Тем более мне, после почти трех недель безвылазного лежания в собственной квартире.

– Даша, вы больны? – обеспокоился Рене. – Вы такая бледная.

– Да нет, бледность у нее аристократическая, как и положено, – сообщил Макс, – потому что спортом не занимается да еще простыла немного. Как грудь, Дашунь, болит? Бронхит у нее, – пояснил он другу. – Вот и вывез на оздоровление.

Грудь у меня, честно сказать, уже почти не болела. Я вообще начала как-то резко выздоравливать после того знаменательного дня, когда Макс мне объявил о том, кем я стану в ближайшее время. Правда, дотрагиваться до нее было еще больно.

Увы, о моей тщательно скрываемой тайне Макс узнал от меня же. А как иначе? Если пускаешься с коллегой в ответственнейшее предприятие, то тайн друг от друга не должно быть никаких. Во избежание.

Макс, правда, когда узнал, что я сделала на груди пластическую операцию, жутко удивился: зачем? У тебя, дескать, и так все было в порядке! Как будто знал. Или видел. Или щупал. А, между прочим, этот интимный вопрос слишком долго не давал мне покоя: неказистая грудь, так не сочетающаяся с остальными моими прелестями, весьма отравляла мне жизнь. Может, и олигархи на меня внимания не обращали именно поэтому? Все-таки каждый мужчина, как я знаю из литературы, помнит и любит вкус груди своей матери. А поскольку в тот период, когда он сосет грудь, сам мужчина еще лишь младенец, грудь кажется ему большой и надежной. Вот потому-то все подросшие самцы так падки на пышную женскую грудь. Фрейд, ничего не попишешь.

Ввиду не очень больших, даже изящных, собственных габаритов я, понятно, очень выдающуюся грудь делать не стала – так, универсальный третий номер. Но при моей тонюсенькой талии и такой бюст будет смотреться роскошно. Скорей бы все зажило! Кстати, именно эта операция чуть было не поставила крест на всем плане Макса. То есть когда мы уже все обсудили и пришли к полному консенсусу, я вдруг с ужасом поняла, что наша гениальная затея может провалиться по одной-единственной причине: мой возлюбленный Митя (в том, что он станет возлюбленным, никто из нас не сомневался, вопрос времени и тактики) не сможет меня обнять… А какая же любовь без объятий? Без нежности и страсти? Вот именно тогда я, разревевшись, и призналась Максу во всем. Он поначалу обалдел. Это уж потом пришло удивление, как вполне нормальная реакция, а тогда сразу, как узнал, так просто с лица сошел. Но, надо отдать ему должное (все-таки офицеров спецслужб у нас хорошо дрессируют), я еще слезы сглатывала, проклиная себя – неудачницу, – он вдруг вскочил да как заорет:

– Эврика!

Пифагор несчастный. Или кто там? Ньютон?

Я как-то сразу поняла, что это он мне уже замену подыскал. А что? Покажите мне дуреху, которая откажется стать принцессой Монако? Но редко я ошибаюсь, однако – всегда в яблочко. Потом даже бывает стыдно.

– Дашуня, да мы это тоже в нашу пользу обернем! Отвечаю!

– Как? – слезы мои тут же высохли.

– Ты у нас на кого баллотируешься? На принцессу! Аристократку! А Митька привык к обычным девкам, которые, чуть что – сразу в койку. Но мы его с первых шагов начнем к иному образу мыслей приучать. Правильному.

– Это как?

– Как-как, до замужества – ни-ни! И без всяких глупостей, типа объятий-поцелуев. Пусть сразу видит в тебе коронованную особу, с которой до официального венчания если что и можно, так только пылинки сдувать.

– Макс, – робко напомнила я, – а ты не забыл, случаем, кто из нас двоих – монарший отпрыск?

– Какая разница? – махнул рукой бравый майор. – Мы ему про тебя такую легенду забубеним!

Типа что ты из династии Романовых. Так что он будет за счастье почитать тебя за мизинчик потискать. Не более. Ясно?

– Ясно, – повеселела я.

Логика Макса мне положительно нравилась. К тому же я – девица капризная. А вдруг мне этот Митька на дух не понравится? Предположим, было бы со мной все в порядке. Тогда я, как порядочная девушка, должна, да нет, просто обязана с ним… то да се… Как? Через силу, что ли? То есть зажмуривай глаза, зажимай нос и – вперед? А так – классная отмазка! До свадьбы – ни-ни! С законным мужем, понятно, сам бог велел, супружеский долг, ничего не попишешь, а вот с женихом – это должно быть исключительно по большой и сильной любви.

На том и порешили. Ну а для всех, чтобы не цеплялись, я по-прежнему болела бронхитом. По этому поводу Ильдар, уговаривая меня отправиться в Монако, чтобы написать репортаж о его команде, то есть о будущих мировых звездах и национальных героях России, даже прибавил к весьма щедрым командировочным нехилый лечебный довесок. Чтобы я по-настоящему оздоровилась. Пришлось взять. Не раскрывать же нашу с Максом тайну!

– Ну, ребята, я пошел, – партнер по монархическому бизнесу уже выскакивал из машины.

Оказывается, мы успели вернуться в Ниццу и теперь стояли возле какого-то странного памятника: не то символический цветик-семицветик, не то Медуза Горгона в свои лучшие годы…

Рене заметил мой заинтересованный взгляд и, улыбнувшись, качнул головой.

– Не спрашивай. Ничего этот памятник не означает. Просто так стоит. Для красоты. У нас вообще много таких памятников. Французы – очень тонко чувствующая нация. Мы можем не есть и не пить, но красота для нас – святое.

Странное понятие о красоте, подумала я. Оригинальное.

Мы оставили машину рядом с каким-то тусклым каменным забором, одну-одинешеньку на всей улице. Правда, перед тем как уйти, Рене чпокнул на крышу черно-белую пирамидку на присоске с понятной всякому эвакуатору надписью «Police».

Ницца меня очаровала. По улицам, освещенным ярким праздничным солнцем, дефилировали такие же праздничные, разодетые, словно для подиума, люди. Больше всего меня поразили местные старушонки. Все – в шляпках, в каких-то немыслимых струящихся палантинах, из-под которых элегантно выглядывали либо супермодные светлые брючки, либо роскошного кроя юбки. Вот бы такую бабуленцию к нам на Тверскую! Точно бы движение остановилось! К своим целомудренно задрапированным грудям бабульки трогательно прижимали разнопородных шавок, украшенных бантиками, ожерельями, кружевными жабо.

На чистейшем зеркале сказочной лагуны покачивалась вальяжная стая яхт – белоснежных гигантских птиц…

– Сейчас я тебе покажу нашу достопримечательность, – пообещал Рене, увлекая меня на симпатичный бульвар Cours Saleya. – Это – старый город. Ниццу нужно познавать отсюда.

Лучше бы мы сюда не сворачивали!

Откуда в мае может взяться столько цветов?! И таких разных! Я крутила головой, пока у меня не заболела шея, вдыхала ароматы, пока не почувствовала, что нос заложило. Оставались глаза. Но и они не могли наглядеться на бесконечные оттенки синего, лилового, сиреневого, пурпурного, желтого, золотого. Хорошо, что я вовремя вспомнила, кем стану буквально через несколько дней. А особам королевских кровей не пристало выражать столь откровенно свои чувства и эмоции.

– Пойдем, – потянула я за рукав Рене. – А то я как будто дома в Москве оказалась. У меня под окнами точно такой же цветочный базар. Круглый год. Окно не открыть. Вечная суета!

Честно говоря, я очень надеялась, что мой французский сопровождающий сейчас кинется к какому-нибудь прилавку и вернется с букетом. Ну, согласитесь, русский бы поступил именно так. Почти всякий. А этот? Нет, не зря про французскую скупость весь мир песни складывает… У меня даже настроение немного испортилось, и пока мы слонялись между музеями Матисса, Шагала и Массена, не заходя, впрочем, ни в один, поскольку смотреть картины нужно в соответствующем расположении духа, а не мимоходом, я все время мучительно размышляла: что я сделала не так, что французский подданный, мужик в конце концов, настолько мною не заинтересовался, что даже цветочка не купил?

Ответ на мой мучительный вопрос отыскался на Promenade des Anglais, самом тусовочном месте Ниццы. Мало того что вся эта знаменитая набережная оказалась застроена дворцами и виллами, одни роскошнее других, так еще и народ вокруг был соответствующий. Я, конечно, не настолько сильна в эксклюзивных марках одежды. И если мне не показать этикетку, вполне могу спутать Dior с Channel, но уж отличить ширпотреб от дизайнерских вещей способна на раз! Так вот, на этой самой Promenade des Anglais я увидела только двух! тетенек непрезентабельного вида, облаченных в какие-то темные юбки, белые мятые блузки и крапчатые платки по самые глаза. Да и то, тетеньки были заняты делом – обустраивали цветник возле массажного салона. Остальные… Даже Куршевель отдыхал!

Увы, с неизбывной горечью я вынуждена была констатировать, что в моих скромненьких джинсах и полотняной курточке я выглядела несчастным гадким утенком, который даже не мечтает превратиться в прекрасного лебедя, поскольку не знает, что это такое. И хотя джинсики на мне были от Andrew Mackenzie, а куртешка от Louis Vuitton, дела это не меняло. Купленные зимой, они были какими-то блеклыми и не источали ту яркость и свежесть, которых требовал Лазурный Берег.

Ницца взывала не просто к дорогому прикиду – роскошному! Он должен был сочетаться с этим бирюзовым морем, этим апельсиновым солнцем, этой изумрудной зеленью. Короче – с праздником. А праздник я любила больше всего на свете! Даже больше своей замечательной работы.

Самыми нарядными на набережной выглядели итальянцы. Разумеется. Во-первых, климат похож, столько же солнца и моря. А во-вторых, весь Милан с распродажами к их услугам. Ничего. Будет и на моей улице торжество. Через полгодика, когда я стану прин цессой, Ницца станет почитать за честь мое пребывание инкогнито с частным визитом! И толпы папарацци будут сопровождать мою изящную фигурку с роскошным бюстом, куда бы я ни направилась. А этот, скупердяй французский, он еще пожалеет, что из-за собственной жадности не сможет рассказать внукам, как подарил наследной принцессе скромный букет фиалок.

Настроение гулять по столице Лазурного Берега у меня пропало. Чего ходить просто так, никем не узнаваемой и не обожаемой?

Очень захотелось домой, в Монако.

* * *

– Слушай, Рене, – Макс после возвращения с важного задания пребывал в весьма благодушном настроении, поэтому наше возобновленное путешествие к цели – в Монако – проходило под его довольное «ля-ля-ля». – А что у вас говорят, если князь Альбер так и не родит законного наследника, с троном-то что станет?

– Ничего, – пожал плечами недальновидный француз. – Все предусмотрено. Тогда править будет старшая сестра Альбера – принцесса Каролина.

– Каролина? – не сдержалась я, усмотрев в этом имени реальную угрозу своему благополучию.

– А что? Совсем неплохой вариант, – пояснил Рене. – Каролина очень похожа на свою мать, княгиню Грейс, а та была женщиной исключительной. Сами увидите, как в Монако чтят ее память. Она, кстати, даже мафию сумела приструнить! Не смогли они прибрать к рукам игорный бизнес в Монте-Карло, как ни старались.

– А почему старый князь после смерти Грейс больше не женился? – невинно спросила я. – Наверняка претендентки были?

– Еще какие! Ему одну европейскую графиню сватали. Размером с Эйфелеву башню. Так он сказал, что Монако слишком мало для такой значительной особы! Нет, Каролина – это хороший вариант. Стефания, младшая, намного хуже.

– Почему? – снова заинтересовалась я, услышав имя второй будущей родственницы, младшей из дома Гримальди – принцессы Стефании.

– Слаба на передок, – не смущаясь, чисто по-французски, ответил Рене. – Перефразируя известную истину, можно сказать: то, что позволено быку, непозволительно Юпитеру.

Макс повернулся ко мне и многозначительно улыбнулся, намекая на потрясающую психологическую точность нашего плана, то есть на мое вынужденное исключительное целомудрие.

Монако возникло перед нами как яркий слайд на огромном чистом холсте: у самого синего в мире моря сгрудились, как гора кубиков, разновысотные белоснежные многоэтажные дома. По бокам этой праздничной чехарды и вверх от нее, в зеленые горы, разбегались сияющие на солнце разноцветные кирпичики и кружочки крыш, выглядывающие, как из укрытий, из густых роскошных садов.

– Виллы богачей, – пояснил. Рене. – А знаете, почему само место называется Монако?

– Нет, – растерянно отозвались мы с Максом, понимая, что допустили непростительный пробел в собственном постижении истории родного княжества.

– По легенде, эту крепость основал Геракл Моноикос, что значит Геракл одинокий. Тут он укрывался от людей и страдал в одиночестве. Потому и Монако.

– Красиво, – задумалась я, – но – печально. Почему одинокий? Такой мужик клевый был! Спортсмен, красавец…

– Потому что настоящий мужчина всегда в поиске и всегда одинок! – засмеялся Рене.

Мне это очень не понравилось. Ущербная философия, честное слово! Для нас, монархов которым непременно нужно продолжать род, совершенно неподходящая! Я так прямо этому французскому скупердяю и заявила:

– У вас бы все наследственные монархии прервались, если бы мужчины уподоблялись Гераклу.

– Еще чего! – заржал лягушатник. – Короли давно поняли, что далеко не всякий венценосный сперматозоид должен превратиться в ребенка! Презерватив, думаете, кто изобрел? Придворный врач английского короля – господин Кондом – по личному указанию повелителя.

– Что, король с собой справиться не мог? – хмыкнул Макс.

– Не мог, понимаешь, отказать подданным женского пола в любви и ласке. А подданные отчего-то все время беременели. Вот и потребовалась защита. Так что от монархов тоже кое-какой толк имелся.

– У помазанников Божьих, видно, какой-то особый талант к осеменению. Мы тут с Дашкой считали, сколько у Альбера внебрачных детей.

– Если бы только у Альбера! У нас тут недавно скандал был: мадам одна, ей уже под полтинник, вдруг объявляет, что она – дочь короля Испании Хуана Карлоса и принцессы Габриэлы Савойской. В Авст рии другая бабулька, ей под восемьдесят, решила обнародовать, что она – дочь князя Лихтенштейна Франца-Йозефа Второго, и теперь требует наследства. У короля Марокко родная сестрица недавно отыскалась. А года два назад принц Нидерландов перед смертью признался, что у него кроме четырех законных дочерей есть еще две внебрачные. Я вот думаю, – он почесал затылок, – может, и мне чьим-нибудь сыном прикинуться?

– А генетическая экспертиза? – полюбопытствовал Макс.– Так ведь и в тюрьму за оскорбление королевской чести загреметь недолго.

– Да, вот этот момент никак не обойти, – согласился Рене. – Понаделали разных открытий, ученые тоже мне! Приличному парню никак в монархи не пробиться! А ладно, – махнул он рукой. – Чем быть внебрачным ребенком князя, лучше оставаться законным сыном своих родителей. Никто в посягательстве на чужое имя не обвинит.

Этот вывод мне еще больше не понравился. Мы с Митькой, стало быть, тоже в этот ряд попадем? Хотя… Почему – в этот? Митька никакой не внебрачный, а самый что ни есть законный. Только ветвь иная, как Макс объяснил. Как раз та самая, от которой – истинные Полиньяки, кровные родственники Альбера. Так что, извините, дорогие сестрички Каролина и Стефания, трон вам не светит. Да и вообще, не женское это дело – страной править. За всю историю Земли всего-то три приличные монархини и родились – Клеопатра, Елизавета в Англии, про которую фильм недавно показывали, да наша Екатерина Вторая. И вот ведь смотри, что эти монархи творят! По части распущенности разницы никакой – мужик ты или наоборот. Эти-то трое, еще те скромницы были! Одна Катя наша чего стоит! Хотя она, кстати, своего сыночка от любимого Гришеньки Орлова на паперть не выкинула. Графом Бобринским нарекла и поместьем наделила. То есть не дала пацану по миру пойти. Русская мать, она даже в этом особенная!

– Вот и герб Монако! – указал Рене на красный флаг справа от дорожного полотна, укрепленный на флагштоке за помпезным белокаменным забором чьей-то шикарной виллы.

С алой тяжелой ткани, которую с ленивым напряжением расправлял горный ветерок, бодро махали мечами два монаха с плутоватыми рожами. Гримальди, поняла я. Разбойники в монашьих шкурах! Ни стыда ни совести. Это ж надо, на семьсот лет власть прихватить! Хорошо, что мы не из этих. Все-таки потомственным аристократом быть куда приятнее. Тем более с такой историей рода.

Несколько смущал меня один факт: Полиньяк, тот самый, из-за которого началась Июльская революция, наш предок, был страстным противником свободы печати. Наверняка мне, как известной журналистке, будут задавать этот вопрос. Что тогда отвечать? Что наш род развивался вместе со всей цивилизацией? И равно переживал заблуждения и смуты? И что теперь я пытаюсь восстановить историческую справедливость, не допуская в своих репортажах ни слова лжи?

Да, где-то так и надо говорить. Скромно, но с достоинством. Будто я переживаю за неверную политическую ориентацию предков и готова ее искупить.

А вообще-то родословная у нас – будь здоров! Аполлон, Геракл, революционеры, монархисты, монахи…

– А знаете, – задумчиво сказал Рене, – Монако, пожалуй, единственное место на земле, где время реально остановилось. Ни кухни своей национальной, ни политики собственной, ни языка…

– Язык как раз есть, – не согласился Макс, – причем тот, который все понимают: money-money!

– Это точно, – кивнул француз. – Тут даже лозунг собственный: «Для клиентов не должно быть ничего дешевого». Аристократы! Живут за счет финансовых махинаций, а щеки при этом надувают, будто им весь мир обязан. Как вам название «Общество морских бань»? Мило, правда? Типа оздоровительный центр для пенсионеров. А на самом деле – финансовый монстр! Все четыре главных паласа, казино, опера и куча всего другого – их собственность! Самый главный собственник недвижимости в Монако.

– А владеют кто, наши? – спросила я.

– Нет, Даш, – огорченно чмокнул Макс. – У наших пока руки коротки. Просто загадка какая-то! Весь мир русским по карману – и Куршевель, и Мальдивы, а в Монако цуциками безродными себя вдруг начинают чувствовать. Многие жалуются.

Честно говоря, лично мне с олигархами, обиженными на Монако, сталкиваться пока не приходилось, но сама постановка вопроса очень даже понравилась. Правильно. Тут вам не Куршевель, чтобы каждый-всякий мог приехать-уехать. Тут – княжество! Не соответствуешь – вон! В конце концов, у каждого в этой жизни – свое место.

– Хотите, посмешу? – предложил Рене. – По поводу местных традиций. Имейте в виду: исторический факт. Только в 1949 году князь упразднил специальную должность, занимающий которую человек имел одну-единственную обязанность: возвестить выстрелом из пушки о въезде в Монако Наполеона.

– Какого Наполеона? – не поняла я. – Или ты год перепутал?

– Ничего я не перепутал! Именно в 1949-м! А Наполеон у нас один – Бонапарт.

– Долго же в Монако узурпатора ждали! – расхохотался Макс. – Упорные!

А я с гордостью, почти семейной, подумала: если речь идет о сорок девятом годе, значит, этот Указ издали уже Полиньяки. Наши. Во-первых, не побоялись нарушить историческую традицию, а во-вторых, показали свое отношение к агрессору.

Тут мои мозги дали однозначный сигнал «sos»!

Стоп. Об истинных взаимоотношениях Монако с Наполеоном я не ведала. Еще один пробел. Надо непременно выяснить, чтобы не попасть впросак. И тогда этот факт можно обыгрывать – хоть с положительной, хоть с отрицательной стороны. Как выгоднее. В конце концов, это наше родовое дело. Как хотим, так и относимся.

* * *

Мы уже катились по улочкам Монако. Чистым, будто вылизанным старательным языком большого ласкового пса. Праздные гуляющие, с отрешенными, не омраченными ни одной проблемой в мире лицами. Игрушечные кабриолеты, желтые, красные, синие, сребристые, припаркованные там и сям, как уснувшие божьи коровки. Витрины магазинов, отражающие золото наружного солнца блеском сокровищ, таящихся внутри.

Сердце мое почему-то отчаянно и сладко забилось, будто в предвкушении. Словно за любым из поворотов, совсем близким, следующим, вот-вот должно было открыться чудесное видение моего предстоящего счастья. Оно было таким неохватным, таким щемяще прекрасным, что я чуть не прослезилась от нахлынувших чувств. Даже громко шмыгнула носом, тут же, впрочем, влепив себе мысленный подзатыльник за неподобающую аристократам распущенность эмоций.

Рене сбавил ход почти до минимума, и я открыла окно, чтобы вдохнуть теплый морской ветерок, так красиво колышущий воланы на коротеньких юбочках двух невероятно красивых девиц, томно, грациозной походкой «от бедра», шествующих по сверкающей мостовой.

Боже, какие мужчины взирали на меня с улиц Монако… Загорелые, мускулистые, картинно белозубые. Из-под полуопущенных ресниц они смотрели прямо в мои глаза теплыми, восхищенными взглядами, словно посылая миллионы восторженных поцелуев и все комплименты мира.

– Откуда тут столько красавцев? – не удержалась от вопроса я, едва заметно улыбаясь в ответ этим калиброванным монегаскам. – Это – гонщики? Уже приехали на соревнования?

– Вырождающийся вид, – хихикнул Рене. – Вымирающая профессия.

– Почему вымирающая? – знающе пожала плечами я. – Может, тут, в Европе, она и на излете, так мы внесем свежую струю, да, Макс? Вот наша команда приедет…

Мне как-то сразу стало ясно, что мой Митя должен быть именно таким. Высоким, пружинисто-стройным, загорелым и деланно равнодушным. На факсовой фотке, которую мне показывал Макс, он, правда, был снят только по плечи – обычный ракурс для загранпаспорта, да и разглядеть что-либо определенное представлялось довольно сложным. Но мое журналистское воображение, которое, право слово, редко меня подводило, тут же дорисовало неучтенные документом детали. А детали, как известно всякому профессионалу, и составляют главное.

– Среди гонщиков я что-то красавцев не встречал, – снова хихикнул Рене.