Текст книги "Спаситель Птолемей"

Она всё еще колебалась.

Птолемей улыбнулся ей.

– Ты – олицетворение чистоты, прекрасная Агнесса. Обещаю тебе, что Менелай не рассердится, если ты своим пением будешь украшать пиры, на которых он всегда будет твоим слушателем.

– Пение мое ремесло, которое обеспечивает мое существование.

– Ну, обещай же мне именем Аполлона, покровителя прекрасных муз, что ты не отвергнешь предложения самого верного и благодарного из твоих почитателей.

Он протянул ей руку.

– Хорошо, я буду завтра петь на вашем корабле, – согласилась Агнесса.

– А теперь взгляни мне в глаза. Улыбнись же, прекрасная аФинянка! Или ты всё ещё думаешь только о Менелае?

– Да, – чистосердечно призналась она.

Агнесса отошла от Птолемея. Пока она спешно покидала зал, за ней поспешил Менелай, а Птолемей вернулся к Эвридике, которая нежно обняла его.

Наблюдая за разговором Птолемея с Агнессой, Эвридика поняла что ей предстоит кротостью, покорностью и уступчивостью завоевать расположение и любовь своего супруга.

Эвридика с милым кокетством положила ему руку на плечо, как бы желая сказать: «Помни, что я твоя жена, готовая сочувствовать всему что волнует твое сердце!»

Оба долго молчали. Думы Птолемея, казалось, умчались в далекое прошлое.

– О чем ты постоянно думаешь, Птолемей? – нарушила молчание Эвридика.

Он не отвечал. Всё еще помнящий о Таиде, мог ли он надеяться на счастье с Эвридикой?

Глава вторая
Песнь о любви

Скульптор Бриаксий. Храмы и боги Мемфиса. Строительство Александрии. Песня Агнессы. Признание Эвридики.

С самого раннего утра в недавно построенной гавани Александрии закипала энергичная жизнь. Она поражала невероятным шумом и обилием ввозимых и вывозимых товаров. Что только не выгружалось здесь с многочисленных судов, которые то и дело приставали к гавани. Зерно и мясо из Фессалии, кипарисовые деревья для строительства с ливанского горного хребта из Сирии, ковры из великого Карфагена, ливийская слоновая кость, родосский мрамор, рабы из Фригии, наемники из Эллады.

Казалось, народы и племена всего мира работают и существуют только для того, чтобы жила в изобилии и роскоши строящаяся Александрия, чтобы её жители всегда видели голубое небо, чистое от дротиков и стрел, которые способны заслонить солнце, дарящее свои живительные лучи новому восходящему городу.

Александрия пока оставалась без храма своего бога-покровителя, и этот вопрос требовал первостепенного решения. Открытие храма бога Сераписа Птолемей намеревался совместить с открытием усыпальницы Александра Великого. Но в усыпальнице уже начались отделочные работы, а образ бога Сераписа еще не был создан.

Над созданием образа бога Сераписа и трудился скульптор Бриаксий из Карии. Сегодня он должен был показывать свои эскизы Птолемею и архитектору Дегинократу, но скульптор не был доволен пока своим замыслом. Ему казалось, что решение образа нужно искать где-то совсем рядом, и поэтому с самого раннего утра он отправился на городской рынок, чтобы снова сделать зарисовки с выразительных лиц его обитателей.

Рыночная площадь еще не была построена, но торговцы уже облюбовали себе самое людное место в городе.

На рынке было шумно, оживленно, как и подобает такому важному центру торговли и человеческого общения. В воздухе стоял крик торговцев, зазывающих покупателей.

Вокруг сутолока, бьющая ключом жизнь.

В мешках привезли зерно, в специальных сосудах масло и вино, корзины были до краев заполнены рыбой, душистыми плодами, овощами.

Ювелир, пристроившись на циновке, вырезал на перстне какие-то знаки. Покупатель склонился над мастером и наблюдал за его работой. Девушки заглядывались на бусы, зеркала, веера, изящные ларцы.

На рынке процветал товарообмен. Хлеб менялся на рыбу, сандалии – на зерно и пирожки в придачу, бусы – тоже на пирожки, рыба на овощи.

Бриаксий внимательно вглядывался в торговцев, в их энергичные движения, вслушивался в их оживленную речь. Их непринужденные позы, взмахи рук, жестикуляции – всё это отличало заправских торговцев.

Некоторые сидели прямо на земле, другие устроились на подстилке, третьи же обзавелись низкими скамеечками.

Рыночные разговоры, разнообразные выразительные лица и жесты – всё это будоражило мысли художника.

Громкие восклицания были кратки и выразительны. Их целью было привлечь внимание, остановить покупателя, возбудить в нем желание приобрести товар. Подчас одной меткой фразой достигалось большего, чем длинной замысловатой речью. И такими зазывными, короткими фразами из трех-четырех слов и была пересыпана вся речь продавцов.

– Смотри, добрый хлеб! – кричал один.

– Не проходи, сладкие пирожки! – перебивал другой.

– Остановись, прочные сандалии! – горланил третий.

– Обернись, красивые бусы! – взывал четвертый.

– Подойди ближе, душистые умащения! – старался перекричать всех пятый.

– Лучшая, свежая рыба, только сегодня выловили! – хвалил свой товар рыбак.

Бриаксий неожиданно как вкопанный остановился около продавца, торгующего зерном. В ожидании покупателей он водрузил на кудрявую голову меру для зерна.

«Нашел, наконец-то нашел тот символ для образа бога, который не мог найти в старинных египетских храмах, – радость захлестнула скульптора. – Серапис – прежде всего бог плодородия, изобилия. На голове у него должна быть мера зерна!»

Скульптор почти бегом заспешил в мастерскую. Через несколько часов ему предстоял разговор с Птолемеем.

Он быстро шел по прямым, недавно построенным улицам Александрии. Многие дома имели пять этажей. Галереи с перилами из резного раскрашенного дерева, поддерживаемые разноцветными колоннами, окружали стены, выходившие в сад. На плоских крышах стояли цветы и красивые растения, под сенью которых египтяне любили проводить вечера.

Бриаксий восхищался чистотой, которой блистали вое дома и прямые улицы. В сравнительно короткое время Александрия превратилась из незначительного поселения в большой оживленный город. И в этом главная заслуга принадлежала Птолемею.

По дороге Бриаксию встречалось много иноземцев – торговцев, моряков, ремесленников. Разноязычное население Александрии занималось строительством, ремеслами, торговлей и жило в большем мире, чем Эллада, и доброжелательно относилось к приезжим.

Мастерская скульптора находилась на первом этаже дворца Птолемея.

Птолемей был человеком глубокой и разносторонней культуры, страстным собирателем произведений искусства и старинных рукописей. Многие художники и советники помогали ему в этом. Здесь, в Александрии, Птолемей вместе с собраниями уникальных произведений искусства и литературы окружал себя талантливыми философами, художниками, учеными, поэтами, актерами. Ничто не действовало на Птолемея более ободряюще, чем общение с людьми, которые занимались разными видами творчества, будь то новые стихи, рисунки на вазах, скульптуры, сочинения философов. После встреч с талантливыми людьми у Птолемея, как правило, повышалось настроение и, в свою очередь, возникало желание тут же создать или построить в Александрии что-нибудь совершенно необыкновенное.

Приехав по приглашению Птолемея из Аттики в Египет, Бриаксий очень быстро освоился в этом молодом городе. Предложение Птолемея создать образ Сераписа он встретил с радостью и работал с величайшим увлечением. Во дворце Птолемея скульптор оказался в ежечасном общении с сокровищами мировой скульптуры, привезенными сюда из Вавилона, Персии, Карфагена и Эллады.

Бриаксий быстро стал своим человеком в доме Птолемея. Птолемей часто посылал за ним или сам спускался в мастерскую скульптора, чтобы спросить его мнение об одном или другом из новых сокровищ своего собрания.

Когда Птолемей уехал к матери в Македонию, Бриаксий отправился путешествовать по Египту, чтобы усердно изучить египетскую архитектуру и скульптуру. Эти впечатлении были необходимы скульптору для окончательного решения образа главного бога-покровителя Александрии, новой столицы древнего Египта. То, что он открыл в Египте, который посетил впервые, было грандиозно и сразу расширило его художественные горизонты.

Вся страна, зажатая безжизненными песками на узкой ленте плодородной долины огромной реки, казалась каким-то особым, мудрым и таинственным миром, на котором лежал отпечаток глубокой древности.

Больше всего скульптора интересовал и, когда он его посетил, поразил великий Мемфис. Здесь, в храме бога Птаха еще находился саркофаг с телом великого Александра, который в ближайшее время Птолемей собирался торжественно перевезти в новую столицу Египта Александрию.

Окруженный высокими холмами Мемфис был ошеломляюще древним. Величественный храм бога Птаха, сложенный из вечных камней, стоял здесь гораздо дольше, чем пирамиды в пустыне.

Седая древность предстала перед скульптором бурлящей жизнью огромного города со множеством разноименных кварталов, с путаницей извилистых улиц, где всё кишело суетящимся, веселым людом.

Мемфис был крупнейшим религиозным центром. Покровитель города бог Птах, имеющий человеческий облик, глубоко почитался в Египте, хотя владыку Птаха никто не видел. Когда Птах выезжал на своей золотой ладье из храма в гости к другому здешнему божеству, его небольшое изваяние скрывалось за золотыми занавесками, и только прислуживающие ему жрецы знали его настоящее лицо.

Бог Птах жил в своем храме вместе со своей женой жестокосердной с львиной головой Сехмет, то есть Могущественной, любившей войну, и сыном, прекрасным Нефертумом, носившем на голове цветок лотоса. Жилище Нефертума было всегда украшено букетами этих красивых голубых цветов.

Кроме бога Птаха, его жены и сына в храме жил еще великий бык Апис, живое повторение бога Птаха, умерший бык был воплощением бога Осириса. Апис жил за бронзовыми дверями в глубине открытой небу колоннады. На плитах двора толпился народ, ожидая, когда служители выведут сюда священного быка, чтобы удостовериться, что бог жив и принести ему богатые жертвы.

Один из таких молебнов и посетил Бриаксий, чтобы убедиться в правильности именно эллинского толкования образа Сераписа. Это имя Птолемей составил из имени священного быка Аписа и бога Осириса.

Это было любопытное, веселое зрелище – веселое благодаря хорошему, приподнятому настроению жителей Мемфиса, – мужчин, женщин, детей. По-праздничному оживленная толпа смеялась, шумно разговаривала, ела смоквы, сыр, яблоки, арбузы, перебрасывалась шутками с разносчиками, торговавшими жертвенной птицей, куреньями, хлебами, медом и цветами. Бриаксий с интересом рассматривал оживленные лица египтян.

В назначенный час под удары незнакомых скульптору музыкальных инструментов отворились ворота и во двор вывели живого бога. Толпа пришла в возбуждение. Многие попадали ниц, чтобы поцеловать землю. Кругом были видны изогнутые спины и воздух дрожал от сотен человеческих голосов, повторяющих имя бога. Это было имя священного быка, имя жизни. Египтяне молили о разливе, чтобы жизнь продолжалась, о здоровье своем, своих жен и детей.

Живое повторение Птаха был очень красив. Бык был черен. На спине красовался алый чепрак. Два жреца держали его с обеих сторон за золоченые поводья. Жрец, стоящий справа, приподнял чепрак, чтобы показать народу белое пятно на боку быка, считавшееся отпечаткам серпа луны. Один из жрецов, поклонившись толпе, выставил вперед ногу и, держа за ручки курильницу, протянул её прямо к быку, который, принюхиваясь, раздул влажные ноздри и мощно чихнул. Народ с воодушевлением стал приветствовать его. Воскурение сопровождалось игрой арфистов и пением гимна богу Птаху и его живому воплощению быку Апису.

Привыкший ко всем этим посвященным ему церемониям, священный бык, широко расставив ноги, глядел своими налитыми кровью глазами на веселых людей, которые, прижав руки к груди, выкрикивали его священное имя. Всем было радостно знать, что Апис находится под надежной охраной храма, и они могут видеть и поклоняться ему, своему богу, живому покровителю древнего Мемфиса.

Птах недаром был богом, покровителем художников, каменотесов и ремесленников. Мысли Птаха населяли залы храма на отсвечивающих яркой росписью колоннах, вздымавшихся ввысь. Сам человекоподобный Птах был изображен на стенах залов множество раз в профиль, с удлиненным глазом, кулаки его вытянутых вперед рук сжимали скипетр.

Храм Птаха был полон изображений, которые Бриаксий тщательно изучал. На высоких постаментах поодиночке, вдвоем или втроем шагали, стояли или сидели колоссальные изваяния. Многим из них египетские художники сделали вставные глаза. Зрачком служил черный, вплавленный в стекло камешек. Широко раскрытые глаза изваяний, когда на них падал свет, сверкали, вызывая чувство страха и поклонения.

Звероголовые боги сурово взирали на скульптора из таинственного полумрака других храмов. Громадные скульптуры сидящих в надменных позах владык древнего Египта из черного гранита, красного песчаника и желтого известняка подавляли и одновременно вызывали чувство восхищения.

Мастера Египта возвеличивали своих повелителей и богов, стремились подчеркнуть их силу в исполинских статуях, симметричной неподвижности массивных фигур.

На многочисленных рельефах фараоны изображались в виде гигантских великанов. У их ног копошились карлики – все остальные люди Черной Земли. Так фараоны заставляли художников подчеркивать свое величие.

Многие статуи были выполнены прекрасно, достойно подражания. В Мемфисе, в одном из храмов, скульптор долго любовался статуей одного из фараонов древнего царства, созданной около двух тысячелетий тому назад. Она удивила и восхитила его во всех отношениях. С каким искусством был обработан необычайно твердый камень, как безукоризненно выполнена мускулатура, в особенности грудь, ноги и ступни, какая осмысленность во властном неподвижном лице!..

Бриаксий невольно подумал: «В смелой обработке даже самого твердого материала египтяне всё-таки искуснее нас и, пожалуй, не имеют себе равных. Ни одна греческая статуя не отполирована так прекрасно. Но присутствие души в камне отсутствует. Этому египетские художники научатся еще не скоро. Слишком сильны в этой стране старые отжившие традиции.»

Скульптор внимательно всматривался в бесчисленные статуи – все удивительно похожи одна на другую, во всех отсутствует внутренний мир человека, его духовная жизнь. Бриаксий же мечтал о творениях, которые не угнетали и не подавляли бы человека, а, наоборот, возвышали. И Птолемей был полностью согласен со скульптором, считая, что искусство должно радовать и вдохновлять, будить к жизни лучшее, что заложено в человеке. «Значит, придуманный мной образ Сераписа правильный!» – решил художник.

Вся жизнь Бриаксия проходила в мастерской. Даже во сне он не видел ничего кроме образов своих героев. Окружающий его мир имел для него значение только относительно его творчества. Он жил одиноко, отказывался от всех удовольствий жизни. Его мысли принадлежали его искусству.

В мастерской Бриаксия рядом с моделями из глины стояли начатые глыбы мрамора, уже почти готовые скульптуры, ожидая пока рука художника завершит их.

В мастерской царил хаос, предшествующий творчеству.

Войдя в мастерскую, скульптор снял мокрую ткань с глиняного изваяния Сераписа. Он уже сделал более восьми эскизов и ни одним не был доволен. Разве что вот этим – последним, где Серапис был наиболее молодым, полным сил и энергии. Но это был бог эллинов, всем обликом напоминающий Зевса. Птолемей мечтал, чтобы именно из Александрии культ Сераписа распространился по номам Египта и другим, даже очень отдаленным странам.

Накануне своего отъезда в Пеллу у Птолемея в одном из залов музея состоялся важный разговор со скульптором.

Птолемей ходил по залу, в котором были собраны скульптурные изображения богов многих народов мира, задержался у статуи египетского бога Тота, внимательно рассматривал его, о чем-то сосредоточенно думал. Наконец, повернувшись к Бриаксию, сказал то, над чем долго и напряженно размышлял.

– Из всех египетских богов лично мне ближе всех Тот, летописец древнейших историй, изобретатель чисел, покровитель науки. Тота почитал Пифагор. Правдивый, умеренный и заботливый бог, то принимающий облик седовласой обезьяны приятной наружности, то облик ибиса. Но это бог, почитаемый египтянами. Серапис должен быть почитаем и египтянами, и эллинами. Я хочу, чтобы Серапис стад общим богом для обоих народов – для греков и для египтян. Культ этого бога должен сплотить страну и стать символам её единства. Мы, с одной стороны, должны воздать почести священному быку Апису, который у египтян, как только умирает, отождествляется с богом Осирисом. Недалеко от Мемфиса возведен храм, посвященный Осирису-Апису, то есть единой сущности всех умерших священных быков. Обязательно посети этот храм. Но для того, чтобы греки могли принять культ Сераписа, представление о нем должно быть несколько иным.

– Клянусь Зевсом, я понимаю твои стремления, – с пониманием и почтением к услышанному воскликнул Бриаксий. – Ты хочешь ввести здесь греческие нравы и греческий язык? Посеять всё лучшее на египетских нивах?

Птолемей кивнул. Его проницательные глаза внимательно посмотрели на скульптора, который решил поделиться с ним своим замыслом.

– Ты абсолютно прав, Птолемей. Я хочу изобразить Сераписа в виде молодого бородатого мужчины в самом расцвете сил. В обрядах же, по-моему, следует объединить его со многими эллинскими богами: с отцом богов и людей Зевсом, с владыкой несметных богатств подземного царства Плутоном, о добрым врачевателем Асклепием, с побеждающим смерть жизнерадостным Дионисом. Но меня волнует то, что египтяне могут не принять эллинское толкование образа Сераписа. Насколько я знаю, в этой стране до сих пор с суеверным благоговением поклоняются всему, освещенному временем.

– Это действительно так, – согласился Птолемей. – Они считают каждого чужеземца естественным врагом их власти и учений. В Александрии, где много приезжих и греков, и сирийцев, и евреев, и финикийцев, и халдеев, они относятся к нам с почтением. Поэтому надо найти с местными жителями общий язык, завоевать их доверие и любовь. Египтяне – мудрый, высокоодаренный народ. И именно сейчас, после того как Александр освободил их от гнета и тирании персов, с уважением отнесся к их обрядам и обычаям, это стадо возможным. Главное, при возведении храма бога Сераписа получить поддержку и одобрение египетских жрецов, власть которых до сих пор очень сильна.

– Я знаю, как этого добиться, – радостно воскликнул скульптор. – Сераписа будет и здесь сопровождать богиня Исида. В храме необходимо поставить алтари и изображения обоих этих богов.

– Превосходная мысль, – одобрил скульптора Птолемей.

Разговор с Бриаксием всё больше и больше увлекал его. Птолемей высказал ему и свои предложения.

– К храму желательно проложить аллею, по обе стороны которой, согласно египетским традициям, поставить каменные изваяния сфинксов, не менее четырехсот! Но это мое предложение обязательно надо согласовать с архитектором Дегинократом. Моя же высшая цель – ввести греческое наслаждение жизнью и свободное радостное эллинское искусство в эту богатую традициями, мудрую, таинственную и вместе с тем столь мрачную для нас страну.

Вспоминая в мельчайших подробностях разговор с Птолемеем перед своим знакомством с Египтом, скульптор вносил поправки в выражение лика Сераписа, затем вылепил на голове бога меру зерна.

Едва Бриаксий закончил работу, которой остался доволен, в мастерскую вошел Птолемей в сопровождении архитектора Дегинократа и жреца Тимофея.

Законченный в глине эскиз образа бога Сераписа предстал взорам вошедших, которые долго, не говоря ни слова, рассматривали его.

Никто из присутствующих не смотрел более внимательно на новое произведение скульптора, чем Птолемей.

Образ бога, стоявший перед ними, приковывал к себе взгляд.

Архитектор Дегинократ тут же стал с разных точек рассматривать Сераписа. Вскоре весь его облик преобразился.

– Превосходно, превосходно, Бриаксий. Скорее переводи его в мрамор. Едва я увидел твоего Сераписа, я тут же мысленно построил роскошный белоснежный храм рядом с синим-синим морем.

Все с интересом посмотрели на архитектора Александрии.

Дегинократ был невзрачный, слегка сутуловатый человек с сонным болезненным лицом. Выразительные задумчивые глаза его были как бы утомлены постоянным бодрствованием. Но в его походке и движениях было что-то поспешное и беспокойное, свойственное легко возбуждающемуся и подвижному характеру.

С застенчивой открытой улыбкой на лице Дегинократ объяснил.

– Сначала я всегда создаю свои храмы, дворцы и просто красивые здания в воображении.

Птолемей вежливо прервал архитектора.

– Я доволен твоей работой, Бриаксий. В мраморе Серапис будет еще значительнее и одухотвореннее.

– Мне известно, Птолемей, что ты покровитель всего прекрасного, – с благодарностью ответил скульптор. – Резец в моих руках горит от нетерпения.

– Поверьте мне, – продолжил Птолемей серьезным тоном, – когда заботы своей тяжестью подавляют меня, красивое здание или прекрасная статуя в состоянии внести покой в мою душу. Я тут же забываю все огорчения и не чувствую усталости. Я мечтаю о том времени, когда мы отложим мечи и займемся мирными искусствами.

И, переведя взгляд с Бриаксиса на Дегинократа, продолжил.

– Мы должны срочно приступить к строительству храма Сераписа, работать быстро и усердно, должны воспользоваться благоприятным временем. Боюсь, как бы оно не оказалось слишком кратким. Стоит начаться новой междоусобной войне, и всё остановится.

Бриаксий смотрел на Птолемея, внимал его словам, и он всё больше и больше нравился ему. Скульптор, не в силах сдержать своих чувств, воскликнул.

– Ты велик, Птолемей.

Птолемей заглянул ему в глаза и произнес.

– Вы полюбились мне. И ты, Бриаксий. И ты, Дегинократ. Я преклоняюсь перед вашей уверенностью! Вы беретесь выстроить на тысячелетия храм, где будет обитать новый Бог, который объединит разные народы и разные веры. Созданное твоими руками изображение Бога Сераписа, Бриаксий, поселится в храме из камня, сложенном по твоим рисункам, Дегинократ.

Все внимательно слушали взволнованную речь Птолемея.

– Египту необходим этот Храм, зеркало новой веры, отбрасывающее свет по ту сторону границ, за пределы наших собственных жизней.

Жрец Тимофей с удовлетворением промолвил.

– Твои мысли и деяния достойны великого и мудрого правителя, Птолемей.

– Разве мы рождены на тяготы войны? Нет. Мы должны вернуть несказанно богатой стране, не пользующейся долгое время из-за персидского гнета всеми своими богатствами, её былое величие. Искусство может развиваться только в богатом, могущественном государстве, которому покровительствуют боги. Уже немало сделано для украшения Александрии. Воздвигнув роскошный Храм, мы прославим город Александра Великого на тысячелетия, превратим Александрию в одну из величайших столиц мира.

Эти слова Птолемея были встречены с одобрением.

– И пусть боги хранят всех нас! – воскликнул жрец Тимофей.

– А сейчас, – с улыбкой на лице произнес Птолемей, – я приглашаю вас всех на небольшой вечерний пир, во время которого прекрасная Агнесса будет петь только для нас. Настала пора петь песни!..

Во дворце Птолемея чудесным образом соседствовали залы, выполненные в греческом, вавилонском и египетском стилях.

Птолемей ввел своих друзей в роскошный египетский зал, где всё уже было готово к вечернему пиршеству.

Из зала открывался чудесный вид на недавно разбитый сад, куда были завезены и посажены прекрасные смоковницы, финиковые пальмы, гранатовые и персиковые деревья, рядами стоящие в зеленом дерне между дорожками из красного песка. Вдали виднелся окаймленный зарослями папируса пруд, по зеркальной глади которого плавали яркие пестроперые утки.

Вечерний закат, свет которого вливался в зал сквозь пестрые наружные колонны, наполнял помещение таинственным светом, подчеркивая яркие краски картин на стенах.

БриаксИй был в этом зале впервые и с интересом разглядывал настенную живопись.

Фрески изображали порхающих над болотом птиц, притаившихся в воде крокодилов, ярких диковинных рыб, цветы лотоса.

Столы были накрыты по эллинским обычаям, – они стояли около покрытых шкурами леопардов лож со множеством ярких подушек.

Агнесса уже находилась в зале и перебирала струны арфы. Афродита подарила девушке при рождении многое, о чем только может мечтать всякая женщина: стройную фигуру, нежную белизну кожи, выразительные ярко-голубые глаза, небольшой правильной формы нос, четко очерченные по-детски припухлые губы, высокую шею. Красивые темные волосы певицы были собраны на затылке в пучок. Два черных, блестящих локона, спускаясь почти до пояса, напоминали дорогое украшение.

Всякий, кому посчастливилось хоть раз увидеть Агнессу, утверждал, что её красота отмечена знаками всевышних богов.

Внешность Агнессы запоминалась надолго, она притягивала, как магнит.

Рядом с Агнессой сидел Менелай и, не отрывая от неё глаз, любовался её точеным профилем.

– О, несравненная Агнесса, я так счастлив, что благодаря всем небесным богам, вижу тебя в этот чудесный вечер перед собой, – очень тихо, чтобы слышала только она, проговорил Менелай.

Девушка подарила юноше свою тихую восхитительную улыбку.

Как только Птолемей и вошедшие с ним гости удобно расположились на ложах, в зал вошла Эвридика. Поприветствовав присутствующих, она возлегла на подушки, выбрав свободное место вблизи Птолемея и сразу же почувствовала явное недовольство от присутствия в зале соперницы. Почти каждый вечер Птолемей слушал Агнессу. Правда, он неизменно приглашал с собой Менелая, но Эвридика чувствовала, что юная певица явно нравится её мужу. Ненависть к Агнессе с каждым днем всё больше и больше овладевала сердцем Эвридики, которая ясно видела, что гречанка так хороша собой, что ею невозможно было с первой же минуты не залюбоваться. Но Эвридика не собиралась уступать пальму первенства. Она решила вступить в борьбу, но так, чтобы никто не догадался об этом.

Птолемей поднял чашу с вином.

– За красоту, ибо вино и красота – то единственное, что делает людей по-настоящему счастливыми!

Агнесса обвела глазами присутствующих и подарила Менелаю нежную улыбку. Это не укрылось от Птолемея и щемящая грусть кольнула его сердце.

Даже сосредоточенный на своих строительных замыслах Дегинократ, глядя на лучезарную Агнессу, впервые за весь вечер улыбнулся.

Присутствие в зале Агнессы освещало залитый вечерним светом зал сиянием ласкового утреннего солнца.

– Смотреть на Агнессу еще приятнее, чем пить вино, – улыбаясь сказал Бриаксий, без стеснения откровенным взглядом художника разглядывая певицу.

Эвридика невольно почувствовала укол ревности. Она понимала, что Агнесса на редкость хороша собой и, разумеется, должна нравиться окружающим, но всё же не до такой степени!.. Все, и главное Птолемей, просто не замечали ee. Этого она не могла допустить!.. В этом дворце хозяйка она, Эвридика!.. Она не была готова к тому, что певица так откровенно будет обращать на себя внимание, и все забудут о ней.

Все мужчины, о чем бы они не переговаривались за столом, поглощая изысканные яства, буквально не сводили о Агнессы взволнованных глаз.

Или всё это Эвридике только казалось? Она старалась не смотреть в сторону Агнессы, но боковым зрением улавливала её улыбающееся лицо, сияющие глаза. Эвридике время от времени даже мерещилось, что именно с Птолемея Агнесса не сводит своих бесстыжих глаз, что её восхитительный озорной смех предназначен её мужу, чтобы отнять его у нее. Она слегка покраснела, словно сейчас ей незаметно дали пощечину. И подумала: «Берегись, Агнесса!»

Прервав беседу с Бриаксием и Дегинократом, Птолемей обратился к Агнессе.

– Агнесса, подари нам песню о любви.

Агнесса несколько раз тронула струны арфы и своим удивительно чистым, высоким голосом запела одну из своих самых красивых песен.

Слушая этот поразительной красоты голос, Птолемей почувствовал, что у него подступает комок к горлу, не давая возможности глубоко вздохнуть.

Каждое слово песни звучало настолько нежно и интимно, словно высказанное наедине признание в любви, и все невольно затаили дыхание, даже Эвридика.

Агнесса все свои чувства и эмоции выплескивала в песню, пробуждая во всех живые чувства и глубокие переживания.

Птолемей внезапно ощутил во всем теле непонятный жар, сердце сильно заколотилось в груди. «Что со мной? – с тревогой подумал он. – Неужели меня снова поразила стрела Эрота? Но это же нелепо, ведь Агнесса – совсем еще ребенок, который только-только достиг своего совершеннолетия. Хотя сейчас ей, вероятно, столько же, сколько было Таиде во время нашей первой встречи. Агнесса навряд ли познала ласки мужчины, а я уже прожил бесконечную, длинную жизнь, полную любви, разочарований и потрясений.»

Нет, Птолемей не хотел пока верить, что с ним – для всех недосягаемом и могущественном – могла случиться такая внезапная беда. Именно беда – потому что как иначе можно назвать чувство к девушке, в которую влюблен младший, родной брат. Но для Птолемея стало необходимостью ежедневно видеть Агнессу перед глазами, на расстоянии вытянутой руки, слушать её божественный голос.

«Великий Зевс, куда это меня снова заносит под звуки этого неповторимого голоса?» – ужаснулся Птолемей своим мыслям, вихрем обрушившимся на его разгоряченную голову.

Исполняя песню, Агнесса часто бросала взгляды на Менелая, словно песня предназначалась только ему.

И Менелай не сводил глаз с Агнессы.

Птолемей ничего не мог с собой поделать. Внутри него вспыхнул давно позабытый огонь.

– Что с тобой, Птолемей? – услышал он вопрос Эвридики, на который не смог ответить, так как сам еще до конца не осознал, что с ним происходит.

Птолемей снова взглянул на Агнессу. Она закончила песню, пробежав последний раз по струнам арфы, опустила руки и сидела с довольным видом шаловливого ребенка, ожидавшего похвал за прекрасное выступление. И восторженные похвалы не замедлили себя ждать. Каждый, кроме Эвридики, считал необходимым высказать Агнессе приятный слова.

– Волшебно! – воскликнул Бриаксий. – Поразительный по красоте голос.

– Какая одухотворенность и в то же время неискушенность! – вторил ему Дегинократ.

– Давно я не получал такого удовольствия от пения, как сегодня, – промолвил немногословный, скупой на похвалы жрец Тимофей.

Агнесса буквально сияла от счастья – еще бы, она оказалась в центре внимания всех этих взрослых, знаменитых людей. Губы певицы помимо её воли расплылись в победной улыбке, обозначив на щеках еле заметные ямочки и придавая её лицу задорный, девичий вид.

Только Птолемей возлежал без тени улыбки на лице, сосредоточенно о чем-то думая. Из задумчивости его вывели слова скульптора.