Текст книги "Убийство на пивоварне. Чудовище должно умереть (сборник)"

Часть 4
Тот, кто виновен

Инспектор Блаунт передал, что ждет Найджела в полицейском участке. В автомобиле Найджел раздумывал над исчезновением мальчика, пытаясь собрать воедино сбивчивые сведения, которые получил от Лины и Феликса Кернса. Из-за суматохи после ночного нападения на Найджела никто не заметил, что Фил не завтракал. Феликс решил, что мальчик спустился раньше него, Джорджия была слишком занята мужем, официант подумал, что мальчик позавтракал дома. Таким образом, пока в десять утра горничная, зайдя в номер, не обнаружила нетронутую постель, никто и не подозревал, что Фил исчез. На комоде лежал конверт, адресованный инспектору Блаунту.

Феликс Кернс совсем потерял голову от беспокойства. У Найджела сердце разрывалось от жалости. Он хотел и не мог облегчить его мук. Трагедия свершилась, когда Джордж Рэттери переехал Марти Кернса на тихой деревенской улице. В каком-то смысле она разыгралась еще до рождения Фила Рэттери. Эпилог будет долгим и мучительным – пока живы Феликс Кернс, Вайолетт, Лина и Фил.

Инспектор Блаунт, излучая затаенное самодовольство, рассказал Найджелу, что делается для поисков Фила: досматриваются автобусы и поезда, опрашиваются водители грузовиков. Теперь это вопрос времени.

– Главное, чтобы не пришлось прочесывать реку, – добавил он очень серьезно.

– Господи, вы же не думаете?..

Инспектор молча пожал плечами.

– Это очередной донкихотский жест Фила, только и всего! – воскликнул запальчиво Найджел. – Вчера мне показалось, что в кустах кто-то был. Возможно, Фил. Он слышал, что вы хотите арестовать Феликса, которому мальчик предан всей душой, вот и решил сбежать, чтобы отвести от Феликса подозрение.

Блаунт медленно покачал головой:

– Я бы хотел так думать, мистер Стрейнджуэйс, но увы. Теперь я знаю, что Джорджа Рэттери убил Фил. Бедный малыш.

Найджел хотел было возразить, однако инспектор продолжил:

– Вы сами сказали, что разгадка тайны скрыта в дневнике Феликса Кернса. Ночью я перечитал дневник, и у меня появилась новая идея. То, что произошло сегодня, лишь подтверждает ее. Я изложу вам свои соображения в том порядке, в котором они приходили мне в голову.

Во-первых, Фил очень переживал за мать. Джордж Рэттери ни во что не ставил жену, мальчик даже пожаловался как-то Феликсу на отца. Вспомните тот давний разговор за ужином о праве на убийство. Мистер Кернс сказал тогда, что убийство человека, который отравляет жизнь окружающим, можно оправдать. Фил задал какой-то вопрос, и Кернс пишет в дневнике: «…Ему недавно разрешили ужинать со взрослыми». Мы все забыли, что рядом был мальчик! Я даже не озаботился взять его отпечатки. А теперь подумайте, какие выводы мог извлечь неуравновешенный, ранимый ребенок из необдуманных слов Феликса. Ребенок, мучительно переживающий то, как дурно отец обращается с матерью. А тут мужчина, которого он боготворит, заявляет, что можно оправдать убийство негодяя. Подумайте о безграничном доверии, которое мальчик питал к Феликсу, и вы поймете, что с одобрения своего кумира он ни перед чем не остановился бы. Он ведь просил Феликса помочь, но просьба осталась без ответа. Вы сами не раз говорили, что обстановка, в которой рос Фил, любого сделает неврастеником. Вот вам мотив, вот вам состояние его духа.

– Генерал Шривенхем рассказал мне, что дед Фила и муж Этель Рэттери умер в сумасшедшем доме, – тихо заметил Найджел.

– Что и требовалось доказать. Дурная наследственность. Теперь перейдем к способу совершения убийства. Нам известно, что Фил часто бывал в мастерской, это есть в дневнике Кернса: Джордж Рэттери сказал ему, что Фил приходит в мастерскую пострелять крыс. Он легко мог взять яд. На прошлой неделе Джордж и Вайолетт сильно повздорили, Джордж поднял на жену руку, Фил попытался защитить мать. Вероятно, это стало последней каплей.

– Но неужели вас не смущает поистине фантастическое совпадение: Фил выбрал для убийства тот же день, что и Кернс?

– Не такое уж и фантастическое. После ссоры родителей Фила прошло два-три дня. С другой стороны, почему совпадение? Дневник был спрятан под половицей в комнате Феликса. Фил часто бывал там, он мог заметить расшатанную половицу… он мог сам когда-то хранить в щели свои детские сокровища!

– Если Фил так предан Феликсу, зачем убивать отца в тот самый день, который выбрал для убийства Феликс? Зачем подставлять Феликса под удар?

– Вы слишком усложняете, мистер Стрейнджуэйс. Вспомните, мы имеем дело с детским разумом. Возможно, не было никакого совпадения: Фил нашел дневник Кернса и прочел, что тот хочет утопить Джорджа в реке. Однако когда отец вернулся живым и невредимым, мальчик собственноручно всыпал яд в склянку. Он понятия не имел, что подставляет Феликса, откуда ему было знать, что дневник в руках адвокатов? Впрочем, я не настаиваю на этой версии, скорее всего две попытки убийства были совершены в один день по чистому совпадению.

– Что ж, звучит убедительно.

– Идем дальше. После ужина, когда яд начал действовать, Лина Лоусон зашла в столовую и увидела пустую склянку. Она сразу заподозрила Феликса и решила избавиться от улики – выбросить склянку в окно. Но за окном, прижав лицо к стеклу, стоял Фил. Что он там делал? Почему не помогал, не суетился вокруг отца?

– Зная натуру Фила, я скорее решил бы, что он опрометью кинулся в свою комнату и постарался вычеркнуть из памяти все, что видел внизу.

– Позволю себе согласиться с вами. В любом случае Филу нечего было делать у окна, если только он не подсыпал яд и не ждал, когда сможет забрать склянку. Естественно, мальчик понимал, что совершил плохой поступок, и хотел избавиться от доказательства своей вины. А потом рассказал вам, где спрятал улику, и слазил за ней на крышу.

– Но зачем ему выдавать себя?

– Потому что Лина призналась вам, что передала ему склянку. Ему ничего не оставалось, как разбить пузырек, что он с блеском и проделал. Швырнул его с крыши, а когда увидел, что я собираю осколки, налетел на меня, словно с цепи сорвался. Я подумал тогда, не сошел ли мальчишка с ума, а теперь понимаю, он уже тогда был не в себе. Им завладела единственная мысль: во что бы то ни стало избавиться от склянки. Мы долгое время объясняли его странное поведение тем, что мальчишка пытался выгородить Феликса, но, возможно, он защищал себя?

Найджел откинулся на спинку стула, ощупал повязку.

– Если убийца – Фил, то почему на меня напал Феликс?

– Не Феликс, а Фил. Вот как было дело. После полуночи мальчик спустился по лестнице, однако на нижней ступеньке услышал скрип двери в библиотеке. Кто-то стоял на его пути к выходу, кто-то собирался включить свет – и тогда его непременно обнаружат! Мальчик прижался к стене, рука нащупала старую клюшку для гольфа. Он был испуган, чувствовал, что попал в ловушку! И тогда он схватил клюшку и в темноте нанес удар по тому, кто стоял между ним и входной дверью. Вы упали. Фил побоялся перешагнуть через лежащее тело, но вспомнил про дверь веранды. Мы сравнили отпечатки пальцев в его комнате с отпечатками пальцев на стекле – они совпадают.

– Испугался лежащего тела? – сонно переспросил Найджел. – И из-за этого убежал?

– А что вас смущает?

– Ничего-ничего. Вы раскрыли мне глаза, инспектор. Более того, отныне я готов с пеной у рта спорить с любым, кто скажет, что инспекторы Скотленд-Ярда лишены воображения. Кстати, советую вам познакомиться с генералом Шривенхемом – вы одним махом развеете его предубеждения насчет шотландцев.

– Прошу прощения, насчет скоттов.

– Серьезно, Блаунт, вы потрудились на славу. Впрочем, все это лишь теория, у вас против Фила ничего нет!

– У меня есть клочок бумаги, – хмуро промолвил инспектор. – Его письмо, признание.

Блаунт протянул Найджелу разлинованный лист, выдранный из тетрадки.

Дорогой инспектор Блаунт!

Знайте, что это не Феликс, а я подсыпал отраву в бутылку. Я ненавидел отца, потому что он обижал маму. Я убегаю туда, где вы никогда меня не найдете.

Всегда ваш, Филипп Рэттери.

– Бедный малыш, – пробормотал Найджел. – Что за ужасное дело, господи, что за дело!.. Слушайте, Блаунт, вы должны его найти, и как можно скорее! Я боюсь, как бы чего не случилось. Сейчас он способен на любую глупость!

– Мы делаем все, что в наших силах. Хотя, возможно, лучше бы нам опоздать. Я подумать не могу без дрожи, что его заберут в сумасшедший дом!

– И не надо об этом думать, – сказал Найджел, глядя на инспектора со странной настойчивостью, – просто ищите. Вы должны найти его, пока не случилось непоправимого.

– Не сомневайтесь, найдем. Полагаю, это будет несложно, он не мог уйти далеко. Конечно, если он не выбрал путь по реке, – добавил Блаунт с печальной многозначительностью.

Пять минут спустя Найджел вернулся в гостиницу. В дверях его ждал Феликс Кернс с потемневшими от страха глазами и вопросом, трепетавшим на устах:

– Они что-нибудь…

– Давайте поднимемся к вам, – поспешно вставил Найджел. – Нам нужно поговорить, а здесь слишком людно.

Наверху, в комнате Феликса, Найджел сел. Снова разболелась голова, перед глазами поплыли круги. Феликс стоял у окна, глядя на мягкие изгибы и сияющие плёсы реки, по которой они с Джорджем ходили на яхте. Его тело налилось свинцом, на сердце лежала тяжесть, мешавшая задавать вопросы, которые копились весь день.

– Вы знаете, что Фил оставил признание? – мягко спросил Найджел. Феликс обернулся, его ладони вцепились в подоконник. – Признание в убийстве Джорджа Рэттери.

– Какая чушь! Мальчик, должно быть, сошел с ума! – воскликнул Феликс, страшно волнуясь. – Он просто не мог… Слушайте, Блаунт ведь не воспринял это всерьез?

– Блаунт выдвинул весьма убедительное обвинение против Фила, и, боюсь, признание мальчика оказалось весьма кстати.

– Фил этого не делал. Я знаю.

– Я тоже, – тихо произнес Найджел.

Рука Феликса замерла, он непонимающе уставился на Найджела и прошептал:

– Вы тоже? Откуда?

– Я выяснил, кто на самом деле убил Джорджа Рэттери. Мне нужна ваша помощь, чтобы восстановить недостающие детали. А потом мы решим, что делать дальше.

– Говорите. Кто это? Говорите, бога ради.

– Помните высказывание Цицерона «In ipsa dubitatione facinus inest»? Тот, кто виновен, нерешителен. Феликс, вы слишком хороший человек. Как сказал утром Шривенхем, слишком совестливый.

Феликс судорожно сглотнул и уронил слова в тишину, которая внезапно разверзлась между ними.

– Что ж, я понял. – Затем попытался улыбнуться. – Простите, что вовлек вас в это дело. В любом случае я доволен, что все закончилось. Боюсь, что своим признанием Фил ускорил события. Зачем он это сделал?

– Из преданности вам. Он слышал, как Блаунт сказал, что хочет вас арестовать, и не видел другого способа помочь.

Феликс упал в кресло и закрыл лицо руками.

– Мальчик не совершит чего-нибудь… опрометчивого? Я никогда себе не прощу, если…

– Уверен, что нет. Вам не о чем волноваться.

Феликс поднял глаза:

– Расскажите, как вы узнали.

– Из вашего дневника. Зря вы его написали, Феликс. Вы сами себя выдали. Помните, в самом начале: «…злодея выдаст суперэго – суровый самоуверенный моралист. Хитростью заставит обмолвиться, неосмотрительно открыть душу перед случайным попутчиком, подбросить против себя улику».

Вы задумали дневник как отдушину для совести, но потом, когда планы изменились – когда вы поняли, что не в состоянии убить человека, вина которого не доказана, – он стал главным подспорьем для вашего нового плана. И вот тут вы просчитались.

– Вижу, от вас ничего не укрылось. – Феликс усмехнулся. – Боюсь, я недооценил вашу хватку. Мне следовало нанять менее способного детектива. Закурю, пожалуй. Я слышал, приговоренный имеет право на последнюю затяжку.

Найджел навсегда запомнил эту сцену. Солнечный свет падал на бледное бородатое лицо Феликса, сигаретный дым клубился в его лучах, и двое мужчин спокойным, почти академическим тоном обсуждали преступление, будто сюжет детективного романа.

– Видите ли, – начал Найджел, – до того эпизода с карьером в каждой строчке вашего дневника сквозит неуверенность в вине Рэттери. Затем, когда вы сочли его вину доказанной, тон дневника меняется. Это различие сразу привлекло мое внимание.

– Понимаю.

– Мы исходили из предположения, что неудача в карьере случилась из-за того, что Рэттери догадался о ваших намерениях. Иначе зачем ему лгать, будто бы он боится высоты? Но прошлой ночью мне пришло в голову, что солгал не он, а вы. Вы привели Рэттери на край оврага, однако в самый последний миг поняли, что не в состоянии столкнуть его вниз. Вы сомневались, что он убил вашего сына. Все так и было?

– Именно так, я оказался слабаком, – горько заметил Феликс.

– Не скажу, что это заставляет меня уважать вас меньше, хотя, боюсь, именно мягкость вас и выдала. Она подвела вас и позднее, когда вы отказались от Лины, даже после того, как рассказали нам о дневнике и признались в ненависти к Джорджу. Вы хотели порвать с ней, потому что считали, что, совершив убийство, не вправе связывать себя с женщиной. Так что Дон Кихотов тут хватает и без Фила.

– Давайте не будем говорить о Лине. Это единственное, чего я стыжусь. Я влюбился в Лину, но использовал ее, словно разменную фигуру, простите за штамп.

– Что ж, продолжим. Эпизод в карьере заставил меня пересмотреть ваши поступки. Главной вашей целью было добиться признания Джорджа, а когда он признается, уничтожить его. Вы же не могли спросить его напрямик, Джордж просто выставил бы вас вон. И тогда вы намеренно стали вести себя так, чтобы вызвать его подозрение, чтобы окольными путями намекнуть Джорджу, что намерены его убить.

– Не понимаю, как вы догадались.

– Во-первых, вы дали согласие пожить в доме Рэттери, хотя чуть раньше заявляли, что не разделите кров с человеком, убившим Марти; да и риск, что ваш дневник обнаружат, возрастал. Но предположим, вы хотели, чтобы дневник обнаружили. Вы сами спровоцировали Джорджа. На ужине, куда были приглашены миссис и мистер Карфакс, вы признались, что пишете новый роман, однако категорически отказались почитать из него, да еще намекнули Джорджу, что вывели его в качестве одного из персонажей. Вы прекрасно сознавали: такой тип не устоит перед соблазном порыться в ваших вещах, тем более за несколько дней до этого вы довели до его сведения, что назвались вымышленным именем.

В первое мгновение на лице Феликса отразилось удивление, затем он понял.

– Двенадцатого августа генерал Шривенхем видел вас в кафе в Челтнеме. Вы были с каким-то усатым здоровяком, которого генерал весьма точно описал как грубияна. Усатый грубиян – наверняка Рэттери. Генерал ходит в это кафе каждый четверг, и вам, его приятелю, конечно, это известно. Если бы вы не хотели быть узнанным, вы ни за что не явились бы туда в четверг вместе с Рэттери. Он услышал, как генерал назвал вас «Кернсом», и, разумеется, спросил себя, не имеете ли вы отношения к Мартину Кернсу, которого он сбил. Как только генерал упомянул об этом эпизоде – сам, я не называл вашего имени, – я понял, почему вы были против нашего знакомства.

– Я прощу прощения, что ударил вас по голове. Это была последняя, отчаянная попытка отложить вашу встречу с генералом. Я боялся, что старый болтун все выложит… Я старался бить несильно.

– Я на вас не в обиде. Надо стойко переносить превратности судьбы. Блаунт решил, что меня ударил Фил. Однако его версия не объясняет, почему я очнулся в расстегнутой рубашке. Нельзя убедиться, бьется ли сердце, если не расстегнуть пуговицы. Едва ли Филу хватило бы смелости подойти ко мне после удара. А если бы убийцей были не вы, а кто-то другой, и этот другой решил бы, что я подобрался слишком близко к разгадке, то бил бы со всей силы, а обнаружив, что сердце еще бьется, ударил бы снова.

– Значит, ударил вас я. Следовательно, я – убийца. Боюсь, это был не лучший удар в моей карьере.

Найджел предложил собеседнику сигарету и поднес спичку. Руки у него дрожали сильнее, чем у Феликса. Чтобы выдержать этот разговор, ему пришлось притвориться, будто они обсуждают воображаемое преступление. Нанизывая факты один на другой, Найджел оттягивал неизбежный финал, когда ему или Феликсу придется решать, что делать дальше.

– Вы встретили генерала в кафе двенадцатого августа. Между тем в дневнике вы об этом не упомянули, лишь заметили, что приятно провели время на реке. Полагаю, вы умышленно написали неправду.

– Я не находил себе места от беспокойства. Вылазка в Челтнем была первым маневром в новой кампании против Джорджа, и весьма рискованным. Наверное, я плохо соображал в тот вечер.

– Да, запись от двенадцатого августа показалась мне путаной. Вы слишком горячо защищали свою теорию о нерешительности Гамлета. Это выглядело немного фальшиво. На самом деле вы хотели скрыть истинную причину вашей нерешительности – опасения, что Джордж невиновен. Несомненно, такова же была и причина колебаний Гамлета. Развивая теорию о сладостном предвкушении, вы надеялись отвлечь пытливого читателя, не дать заподозрить вас в излишней совестливости.

– Не думал, что вы догадаетесь, – заметил Феликс.

Тон, которым это было произнесено, заставил сердце Найджела сжаться: казалось, что Феликс немного обижен, словно Найджел обнаружил изъян в сюжете одного из его детективов.

– Вы возвращаетесь к этой теме позднее, когда пишете: «Я не испытываю ни малейших угрызений совести, собираясь отправить на тот свет Джорджа Рэттери». Вы хотите убедить читателя, что не совесть движет вашими поступками, но именно это читается между строк вашего дневника. Надеюсь, вы не против, что я продолжаю? Мне хочется разобраться во всем до конца.

– Как вам угодно, – ответил Феликс, снова криво усмехнувшись. – Чем дольше, тем лучше. Вспомните Шахерезаду.

– И тогда я решил, что если вы собирались подсунуть дневник Джорджу, значит, ваш план убийства на реке был отвлекающим маневром. Вы не стали бы излагать его в таких подробностях, зная, что Джордж прочтет дневник. Поэтому я спросил себя: ради чего вы все это задумали? И мой ответ таков: чтобы выбить из Джорджа признание. Я прав?

– Да, правы. Кстати, я уже догадывался, что Джордж проглотил наживку. Однажды я обнаружил, что кто-то сдвинул дневник в тайнике. Очевидно, Джорджу было недостаточно того, что я – отец убитого им ребенка. Он не осмелился открыться, пока не запахло жареным, поэтому позволил мне довести свой план почти до конца, и только когда я предложил ему руль, вышел из себя. Разумеется, он считал, что подстраховался, отослав дневник поверенным. Для нас обоих эти часы на яхте стали настоящим испытанием. Джордж гадал, хватит ли у меня духу осуществить мой план, я размышлял, осознает ли он грозящую ему опасность, и заставлю ли я его признаться в убийстве. Должен сказать, мы оба сидели как на иголках. Если бы он согласился взять руль, это означало бы, что он не читал дневника, и тогда, вернувшись, я вылил бы яд.

– В конце концов он дрогнул?

– Когда я предложил ему руль, он взвился и начал орать, что отослал мой дневник поверенным и что им поручено прочесть его, если он умрет. Затем стал шантажировать меня, предлагая выкупить дневник. Это был решающий момент. Я почти не сомневался, что он убил Марти, иначе бы он не зашел так далеко. Так что я не единственный преступник, чью вину выдает нерешительность. Однако у меня по-прежнему не было прямых доказательств. И только когда я сказал ему, что дневник не менее опасен для него, чем для меня, потому что там я обвиняю его в смерти Марти, он выдал себя. Джордж мог притвориться, что знать не знает никакого Марти, однако он согласился, что положение опасное, и тем косвенно признал свою вину. Как говорится, подписал себе смертный приговор.

Найджел встал и подошел к окну. Кружилась голова, побаливало сердце. Сказывалось эмоциональное напряжение разговора.

– Теория о том, что ваш план убийства на реке задумывался для отвода глаз, единственная объясняет другое противоречие, – заметил он.

– Какое же?

– Боюсь, мне снова придется упомянуть Лину. Если бы вы и впрямь задумали утопить Джорджа, в ходе расследования всплыло бы ваше настоящее имя. Лина поняла бы, что вы отец Мартина Кернса, и заподозрила, что происшествие на реке – не трагическая случайность. Как вы отважились доверить свою судьбу в ее руки?

– Я долго старался не замечать, как сильна ее привязанность, – грустно сказал Феликс. – Я начал наши отношения с обмана, поэтому мне было удобно думать, что она тоже меня обманывает, что ей нужен не я, а мои деньги. Это лишний раз показывает, насколько я никчемный человек. Моя смерть не станет потерей ни для меня, ни для мира.

– С другой стороны, вы понимали, что ваш дневник свидетельствует против вас и история Фрэнка Кернса в конце концов выйдет наружу. А раз вашим планам помешала только осведомленность Джорджа, кто заподозрил бы, что на самом деле вы задумали в тот же вечер его отравить?

– Именно.

– Превосходная идея. Признаться, вы обвели меня вокруг пальца. Однако для Блаунта слишком хитро. Икс хочет убить Игрека, Игрек убит, значит, его убил Икс. Примерно так он рассуждает. Опасно переоценивать интеллект полицейского – или недооценивать его здравый смысл. И еще: вы дали полиции слишком мало зацепок, чтобы подозрение пало на кого-то другого.

– Послушайте, не такой уж я подлец! – вспыхнул Феликс. – Неужели вы думаете, что я позволил бы им обвинить непричастного?

– Тем не менее некоторые пассажи в вашем дневнике позволяют заподозрить миссис Рэттери, да и версия Блаунта о виновности Фила также опирается на ваши записи.

– Я бы не возражал, если бы Этель Рэттери повесили. Она превратила жизнь Фила в ад. Однако мне и в голову не приходило, что мои записи можно так истолковать! А что до мальчика, то я скорее умер бы, чем причинил ему зло. В некотором смысле, – продолжил Феликс глухо, – Фил действительно убил Джорджа Рэттери. Я мог струсить и отступиться, но мне было невыносимо видеть, как этот негодяй мучает беззащитного ребенка. Для меня это было равносильно тому, как если бы он издевался над Марти. Господи, неужели все зря? А если Фил…

– Ничего с ним не случится. Я уверен, он разумный мальчик, – сказал Найджел как можно убедительнее. – Но как вы собирались объяснить смерть Рэттери?

– Самоубийство, как еще? Увы, Лина взяла склянку, а Фил ее спрятал. Поэтическое возмездие.

– А мотив?

– Джордж вернулся с реки вне себя, и его настрой не прошел бы незамеченным. Коронер всегда спрашивает, не отличалось ли поведение жертвы от его обычного поведения. Полиция решила бы, что он совершил самоубийство в состоянии аффекта, от страха, что ему придется отвечать за смерть Марти… А впрочем, мне было все равно. – Феликс помолчал. – Как странно. Последнюю неделю я места себе не находил, а теперь, когда все кончено, я спокоен.

– Мне жаль, что все так обернулось.

– Вы и так со мной намучались. Когда Блаунт арестует меня?

– Он еще ничего не знает, – медленно промолвил Найджел. – Блаунт до сих пор думает, что убийца Фил. Что не так уж плохо – тем ревностнее он будет его искать. Для Блаунта это дело чести.

– Блаунт не знает? – Феликс встал и подошел к столу, встав спиной к Найджелу. – Пожалуй, ваши мучения со мной еще не закончились. – Он открыл ящик стола, резко обернулся, и его глаза лихорадочно сверкнули. В руке Феликс сжимал револьвер.

Найджел спокойно сидел на стуле. Он ничего не мог сделать – их разделяла целая комната.

– Утром я зашел к Рэттери за Филом – его не было, он сбежал, – и нашел револьвер Джорджа. Решил, вдруг пригодится.

Найджел прищурился, глядя на Феликса с легким нетерпением.

– Вы же не думаете стрелять в меня? Все равно…

– Найджел, дорогой мой, – Феликс печально улыбнулся, – право, я этого не заслужил! Нет, эту игрушку я приберег для себя. Однажды я уже присутствовал на суде по делу об убийстве, второго раза мне не вынести.

Подумать только, размышлял Найджел, чего ему это стоит, какого напряжения воли, какой силы духа. Гордость и чутье истинного художника не позволяют ему испортить финал, дают силы подняться над ситуацией, подавить дрожь плоти. В невыносимых обстоятельствах все мы склонны к красивым жестам – это наш способ примириться с реальностью, смягчить агонию.

– Послушайте, Феликс, – произнес Найджел, – я не хочу отдавать вас Блаунту, потому что не считаю смерть Джорджа Рэттери потерей для человечества. Однако я не могу оставить все как есть. Прежде всего мы должны подумать о Филе, к тому же мне не хочется предавать доверие Блаунта. Если вы напишете признание – во избежание недоразумений будет лучше, если я вам его продиктую – и бросите в гостиничный почтовый ящик для Блаунта, то сегодня я лягу спать спокойно. Мне нужно поспать, голова раскалывается.

– Истинно британский дух компромисса, – сказал Феликс, насмешливо глядя на Найджела. – Я должен благодарить вас, но чувствую ли я благодарность? Да, безусловно. Это лучше, чем револьвер, мерзкое, нечистое орудие. Пойти на дно, сражаясь, – это по мне.

Глаза Феликса снова зажглись. Найджел смотрел на него вопросительно.

– Я мог бы добраться до Лайм-Реджис, где стоит моя яхта. Меня не станут там искать.

– Феликс, у вас нет ни единого шанса достичь…

– А я и не собираюсь. Моя жизнь кончилась вместе с Марти. Теперь я это понимаю. Я воскрес на несколько недель, чтобы спасти Фила. Мне нравится мысль умереть в море, сражаясь с честным противником – ветром и волнами, но дадут ли мне уйти так далеко?

– Момент благоприятный. Полицейские ищут Фила. Если Блаунт и следил за вами, то сейчас наверняка отозвал своего человека. Берите автомобиль и…

– А еще я сбрею бороду! Помните, в тот вечер я сказал, что сбрею бороду и проберусь через все кордоны?

Феликс сунул револьвер обратно в ящик стола, взял ножницы, бритву и приступил к работе. Затем под диктовку Найджела написал признание и бросил письмо в почтовый ящик. Несколько минут они постояли в молчании.

– Мне потребуется часа три с половиной, чтобы добраться до места.

– Я намекну Лине, чтобы не поднимала шума.

– Спасибо, я вам очень благодарен. Вот только Фил…

– Мы за ним присмотрим.

– И Лина… скажите ей, что так будет лучше. Нет, скажите, что я любил ее, хотя и не заслуживаю ее любви… Что ж, прощайте. Завтра утром мне наступит конец. Или после смерти есть что-то еще? Если бы я знал, откуда в мире берутся мерзости, – он коротко улыбнулся Найджелу, – тогда я был бы Felix qui potuit rerum cognoscere causas[61]61
  Тот, кто смог познать причины вещей (Вергилий) (лат.).


[Закрыть].

Найджел услышал, как завелся автомобиль. «Бедняга, я верю, у него все получится, вот и ветер крепчает», – подумал он

И отправился на поиски Лины.