Текст книги "Собрание сочинений. Том 2"

Но латинский язык, западная наука и книги составляли еще далеко не все те пути, с помощью которых еретический Запад мог проникнуть в православную Русь: оставалась еще возможность непосредственного соприкосновения и общения русских с западными народами благодаря путешествиям русских за границу и т. п. С удивлением, «вопреки всякого чаяния», услыхал Досифей об отъезде самого русского царя в западные государства, но порицать этот шаг царя, конечно, не смел. Но вот Досифей получает известие, что царь посылает своего сына, наследника престола, в Вену для обучения западным наукам. Тут Досифей уже не выдержал и пишет [С. 367] царю: «Внемли, божественнейший и величайший владыка, не посылать из Москвы пресветлейшаго сына вашего, да не пойдет в чужие места и научится не образованию, но иностранным нравам, ибо не ложный сказал апостол: портят благия нравы злая сообщества. Приснопамятные отцы и праотцы святаго вашего царствия и богоутвержденное ваше царствие ни от каких франков не училися обычаю и наукам, а владели и владеете едва не всею вселенною, будучи крепки, велики, страшны и непобедимы. А оные франки, знающие и образованные, что управили? только что ядятся и воюют между собою». Но и этим дело не кончилось. На православном Востоке распространилась весть, что будто бы русский царь хочет женить своего сына на иноверной западной принцессе. Тогда, вероятно не без влияния Досифея, подвигся даже сам Вселенский Константинопольский патриарх, чтобы предохранить царя от задуманного им гибельного шага и вообще от сближения с иноверным Западом, от чего окончательно могло погибнуть Православие на Руси. Патриарх тайно послал к нашему послу в Константинополе Толстому доверенное лицо, которое заявило послу, что патриарху «слышно учинилось», будто местоблюститель патриаршего престола в Москве – Яворский – «мудрствует купно с латыни и уже-де некоторые догматы утвердил согласно с латынским». Патриарху учинилось слышно и о том, «что ныне в Москве заведены школы латинские и многие-де есть езувиты и по домам честных и благородных людей учат детей их, такожде сообщились с латыни платьем и прочим». Для устранения этих непорядков на Руси, «от чего может благочестью быть умаление», патриарх уже думал было послать в Москву [С. 368] «архиереев двух или трех» и только из боязни подозрительных к нему турок не мог доселе исполнить этого своего намерения. Носится и еще один слух, которому, однако, патриарх и верить отказывается: «Говорят-де в народе, будто царское величество изволяет сына своего сочетать законнаго брака на сестре цесаря римскаго? и ежели-де сие учинит, конечное-де латинское мудрование в Российском государстве возрастет, а благочестие умалится. И вельми же ему, патриарху, о том удивительно: чего ради царское величество в государстве своем сыну своему не изволит изобрать невесту? или-де мало в Москве благородных честных девиц избранных и благочестивых? и какие ради причины сопрящися крайним свойством со иноверными?»

Получалась, таким образом, очень характерная и любопытная картина: могучий гений Петра напрягал все усилия шире и прочнее связать умственно-культурную жизнь России с образованным Западом, всячески заботился пересадить на Русь западную науку, западную образованность, более утонченные западные нравы и обычаи. В сближении с образованным Западом, в усвоении русскими западной науки и всех знаний он справедливо видел самое главное и действительное средство сделать Россию сильной и цветущей; наоборот, в разобщении с Западом, в отсутствии на Руси научных знаний и образования он видел настоящую причину ее сравнительной слабости, ее неспособности играть подобающую ей выдающуюся роль среди образованных народов Запада. Руководимый этим взглядом на необходимость для дальнейшего развития России науки и образования, Петр везде искал сведущих и образованных в западном [С. 369] смысле людей, поощрял всякое сближение русских с Западом, всякое усвоение ими западного образования и знаний, хотел иметь и самих иерархов Церкви из людей, прошедших настоящую школу, усвоивших западную науку, в надежде, что такие иерархи будут у нас насадителями образования в народе. Между тем в это же самое время беззаветно преданный царю и России ученый патриарх Досифей напрягал все усилия преградить на Русь доступ западной науке, западному образованию, западным нравам и обычаям, хотел на почве вероисповедных опасений построить между Западом и Россиею прочную, непроницаемую стену, которая бы навсегда сделала невозможным всякое общение между православной Русью и иноверным Западом. Досифей хотел и настаивал, что если уже русские непременно желают учиться, то пусть они все свои знания черпают из одного только греческого источника, а так как у тогдашних греков источники истинно научных знаний уже давно пересохли и сами греки за научными знаниями обращались в западные школы, то Досифей и хотел низвести всю будущую русскую науку на одно усвоение церковно-богословских греческих произведений, находя такую образованность вполне достаточной и пригодной для русских; желал самих иерархов Русской Церкви видеть лучше немудрыми и неучеными, нежели умудрившимися от изучения западной науки, так как он не мог себе представить западной науки в отвлечении от вероисповедных особенностей, которые, по его мнению, невольно и необходимо усвояются всяким изучающим науку.

Очевидно, патриарх Досифей вовсе не понял и даже не замечал того переворота, который под могучим [С. 370] воздействием Петра уже видимо для всех совершался тогда в целой русской жизни; очевидно, он не понимал тех культурных, государственных и общественных задач и целей, какие преследовал гений Петра, стремившийся через усвоение русскими западной науки и образования придать России новую силу и мощь. Досифей воспитался на почве библейско-византийских воззрений на государство и царскую власть, его идеал правителя государства – это или библейские благочестивые цари, или благочестивые цари греческие, защитники и поборники всего вселенского Православия, цари вместе и архиереи, интересы веры и Церкви ставившие выше интересов гражданских и государственных, те цари, которые в своих действиях более полагались на помощь Божию и которые за свое благочестие и попечение о благочестии прославляются Церковью как святые. Только таких царей знал и признавал Досифей, только такого царя хотел он видеть и в Петре. Очевидно, Досифей, постоянно сносившийся с Петром, не знал, с каким человеком он имеет дело, не знал того, что в глазах царя Петра греческая нация была уже отжившею и выродившеюся, ее история, правда, очень поучительна для русских, но не в смысле подражания и заимствования, а только как предостережение, как печальный опыт, который русским не лишне иметь перед глазами, чтобы избегнуть разных ошибок, которые окончательно погубили греков[140]140
  Определяя обязанности сената, Петр писал, что презрение указов ничем не разнится с изменой, «так как в конце оно приводит государство к конечной гибели, как то в греческой монархии явный пример имеем». «Должно всеми силами благодарить Бога, – говорил Петр при поднесении ему сенатом названия Великого, Отца Отечества Императора Всероссийского, – но, надеясь на мир, не ослабевать в военном деле, дабы не иметь жребия монархии греческой». В одном из писем к своему сыну Петр писал: «Не хочу многих примеров писать, но точию равноверных нам греков: не от сего ли пропали, что оружие оставили и единым миролюбием побеждены и, желая жить в покое, всегда уступали неприятелю, который их покой в нескончаемую работу тиранам отдал» (Соловьев С.М. История России с древнейших времен. Т. XVI. С. 185; Т. XVII. С. 166, 390).


[Закрыть]. Досифей никак не подозревал [С. 371] И того, что, побуждая царя, и довольно настойчиво, руководствоваться в своей государственной деятельности исключительно примерами древних благочестивых греческих царей, убеждая его и всех русских всячески устраняться от всяких связей и сближения с иноверным Западом, бегать западной науки и образования, как крайне гибельных для Русской Церкви и государства, что тем самым он достигал совершенно противоположных результатов. Из этих рассуждений, советов и указаний бескорыстно и всецело преданного русским интересам Иерусалимского патриарха, человека во многих отношениях выдающегося и притом довольно ученого, царь Петр должен был убедиться, что при обновлении всей русской государственной и общественной жизни – главной задачи его правительственной деятельности, греческий Восток уже ничего не может дать, что совершаемые царем преобразования в русской жизни не найдут более на Востоке ни понимания, ни верной оценки, ни тем более содействия и помощи, что необходимые для этого силы и средства нужно искать уже не на православном Востоке, а на иноверном Западе, где теперь процветают необходимые для России науки и всякие знания. Конечно, в церковно-религиозной сфере прежняя связь с православным Востоком должна продолжаться в прежней силе, русская церковно-религиозная жизнь должна служить только продолжением и дальнейшим развитием древнегреческой [С. 372] церковно-религиозной жизни и идти далее всегда в тесной и неразрывной связи с нею; но зато вся остальная русская жизнь: государственная, общественная и умственно-культурная, поскольку она не нарушает основ Православия, должна уже идти иным путем, указываемым ей образованным Западом, так как в этих сторонах нашей жизни греки уже не могли быть, как в жизни церковно-религиозной, нашими руководителями, наставниками и пособниками. И ввиду того что разные церковно-религиозные вопросы, в XVII веке так сильно занимавшие и волновавшие наших предков и заставлявшие их обращаться к грекам, как более русских компетентным и авторитетным в решении этих вопросов, в XVIII столетии почти совсем не возбуждались, а на очередь выдвинулись совсем другие вопросы, не имевшие непосредственной связи с церковно-религиозной жизнью, то начиная почти с самого начала XVIII столетия участие греков в русской жизни окончательно прекращается, а вместе с тем и все вообще наши сношения с православным Востоком в XVIII столетии становятся уже не так обширны и часты, какими они были в XVII веке. Даже сами политические услуги греков, которыми ранее так дорожило московское правительство и ради которых оно старалось поддерживать возможно частые и постоянные сношения с православным Востоком, со времени Петра, после того как в Константинополе стали жить постоянные русские послы, потеряли теперь всю свою прежнюю цену и значение, потому что постоянные русские послы в Турции, по выражению одного указа государыни Елизаветы Петровны, наши дела «прямо Порте чинимыми предложениями в лучшее и в несравненное с прежними, [С. 373] когда грекам-посредникам платили немалые суммы, поведение приведены». Это, конечно, было справедливо. Таким образом, случилось, что если патриарх Досифей был самым преданным, деятельным и влиятельным слугой русского правительства, воплотившим в себе, так сказать, все лучшие стороны и черты преданного интересам России политического агента-грека, то вместе с этим он был, собственно, и последним такого рода агентом, так как уже его племянник и преемник на иерусалимской кафедре Хрисанф стал к русскому правительству в иные отношения.

Глава 7
Сношения патриарха Хрисанфа с русским правительством

[С. 374] Преемником Досифея на Иерусалимской патриаршей кафедре сделался его родной племянник Хрисанф, ранее два раза в качестве посла Досифея побывавший в Москве и потому хорошо уже известный московскому правительству.

От 17 марта 1707 года новопоставленный патриарх Хрисанф прислал государю известительную грамоту о смерти своего дяди Досифея и о своем поставлении на Иерусалимский патриарший престол. В ней он писал: «Настоящаго писания причина есть донесть высочайшему вашему самодержавному святому величеству, что, яко же мню, и от иных донесено давно царским вашим утесам (да будет же здравие и долгоденствие священнейшей и самодержавной вашей главе), сиречь от привременных в вечное блаженство преставлении истинно блаженнейшаго, всесвятейшаго и премудраго патриарха Святого Града Иерусалима господина, господина Досифея, дяди моего, богомольца теплаго и раба всегдашняго и мыслию, и сердцем, и душою вашего боговенчаннаго царскаго величества, которое дело, уповаю, опечалило и благоутробнейшее сердце святыя вашея державы, понеже был оный, приснопамятный, [С. 375] в любви и благоговении вашея милости, понеже и блаженство его преклоняше колена его, моляся к Богу и Отцу о жизни, победе и благоденствии самодержавнаго вашего святаго величества, и во время болезни его, даже и до последняго его воздыхания, молитвы воссылал Господу нашему Иисусу Христу паки о здравии и на враги победе вашей. Почи убо о Господе величайшее блаженство его в 1 день прошедшаго февраля месяца, болезновав от претяжкаго катара 15 дней и погребен зде (т. е. в Константинополе, откуда Хрисанф и пишет государю) благолепно в единой церкви, именуемыя св. Параскевы. А между болезнованием его, цел имея разум, повеле, что надобно было ко управлению апостольскаго престола, о котором зело трудился, яко же и о всей Восточной и Апостольской Церкви, а большее и с бедою и самаго живота своего». Затем Хрисанф переходит к рассказу о том, как совершилось его собственное избрание и поставление в патриархи. «А по скончании его (Досифея), – рассказывает он, – понеже не належало (яко же знает богопросвященная душа святаго вашего царствия), чтоб не был апостольской престол без правителя, учинив приговор правильный, под председательством всесвятейшаго, почтеннейшаго Вселенскаго патриарха и священнаго и святаго Собора при нем, и в то время прилунившихся монахов и братии всесвятаго Гроба и всему причту, общею мыслию, а наипаче по повелению онаго во блаженном успении, судьбами, или же весть всех Бог, возведен я на апостольский и святейший патриарший престол Святаго Града престола, в котором возведении, дабы не следовал какой соблазн и возмущение, а потом убыток Святого Гроба, зело радели высочайший и христолюбивый господарь Мунтянский, [С. 376] вернейший, усерднейший и истиннейший раб святыя вашея державы, так что, если бы не было помощи высочества его, учинилось бы великое возмущение и было бы убытку втрое и вчетверо против того, что стало, зане и до отшествия от сего света онаго блаженнейшаго превеликаго патриарха, писал высочество его всесвятейшему и достопочтенному Вселенскому патриарху и к другим лицам, которые имеют мочь у здешней Порты, зане, по представлении блаженнаго дяди моего, иной да не возведется на патриаршескую сию власть, кроме кесарийскаго (т. е. Хрисанфа, который был перед избранием в патриархи кесарийским митрополитом). Повелел такожде и здешним господам своим, чтоб предстательствовали о сем деле прилежно, чтобы получило полезное окончание, как и учинилось Божиею милостью; но как учинилось возведение и восприял он о том ведомость, паки со усердием великим представил меня чрез писания свои ко всякой персоне, где належало, и таким способом мирно окончилось сие дело. Возведение учинилось здесь в апостольском и патриаршеском Константинопольском престоле, понеже ради случаев времене невозможно было ехать мне во Святой Град Иерусалим, чтоб было посвятиться от своего тамошняго святаго Собору, которое так учинилось и когда совершилось возведение и онаго блаженные памяти». Затем Хрисанф определяет те отношения, в какие он желал бы стать к русскому правительству и самому государю. «Итак, благополучнейший и священнейший превеликий самодержец, – пишет Хрисанф, – учинился наследник святейшаго престола патриаршаго давно знаемый и верный раб и теплый богомолец божественныя вашея державы, и молю коленопреклонно, [С. 377] дабы иметь изволил меня в царской своей милости в христолюбивом милосердии и во обороне своей, зане и я на всякое время обретаюся и молитвенник теплый вашего царскаго величества и раб верный, яко же был и блаженныя памяти дядя и государь мой, а наипаче и с большею должностью, понеже сподобил царствующих Царь и поклонился самолично превеликой вашей державе, и имею царскую вашу персону не живописану пред очами своими, но изображену в незабытной моей памяти и разумении всегда, понеже не токмо аз, но и весь здешний православный род, по Бозе, к вашему превеликому царскому величеству и живем, и дыхаем, и Божественный Промысл да сподобит и нам видеть день оный, котораго желал видеть и блаженнейший оный, а не сподобился». В заключение грамоты, сказав о том, что он собирается ехать в разные страны для сбора милостыни на помощь Святому Гробу, пишет: «С духовною дерзостию писать буду царской и святой вашей державе».

Вместе с грамотой государю Хрисанф прислал еще грамоты к царевичу Алексею Петровичу с прошением о содержании его, патриарха, в своей милости и к Гавриилу Ивановичу Головкину с уведомлением о смерти дяди, патриарха Досифея, о своем вступлении на патриарший престол, о распечатании им писем, адресованных прежнему патриарху, и о своей готовности поступать по ним так, как поступал дядя его.

Сам государь отвечал Хрисанфу на присланную им грамоту:

«Блаженнейший и святейший господине, господине Святаго Града Иерусалима и всея Палестины патриарх, господине Хрисанф!

[С. 378] Возвестительное нам от вашего блаженства о возведении вашем на святыи и апостольский престол Иерусалимский писание с немалою сердца нашего радостию выразумели, и благодарим вышняго Творца, аще и по предвечному Своему Промыслу изволил восприять в вечныя обещанныя Своя обители его приснопамятное и нами достойно почитаемое блаженство господина, господина и отца кир Досифея, патриарха Иерусалимскаго, а вашего блаженства вселюбезнейшаго дядю, о чесом по человечеству, ради преизрядных его качеств и христианския к нам и государству нашему ревности, по премногу соболезнуем (ему же да будет вечная и блаженная память). Обаче не оскудела надежда в достойном управлении, яко по наследию возведеннаго вашего блаженства на святый Иерусалимский престол паки в том утешаемся, радуемся прочее и благоприветствуем вашему блаженству, дабы в дарованной вам свыше святой духовной власти всемогущий Творец и Бог даровал и во управлении вашем святыя Апостольския Церкве силу, крепость и утвержение с приращением стада вашего.

Из вышеимянованнаго вашего блаженства писания с велиим удовольствием выразумели мы подражательную склонность, которую по наследию восприяли есте от приснопамятнаго и блаженнейшаго отца и дяди вашего, желаем убо дабы и ваше блаженство, яко наследник престола его блаженства, тако по обещанию и ревности своей христианской, подражая стопам его, в делех наших изволил прилагать всякое свое тщание и радение, яко уже как прежде сего, так и по возведении на сей святый престол достойнохвально начал еси, еже мы в незабвенной и доброй памяти содержать обещаем и всякое церковное вспоможение [С. 379] подавать готовы есмы. В чем надеемся, что блаженство твое, яко нам самоличне знаемый, паче и паче потщишися приложить благоподражательную свою к нам склонность и о делех наших попечения не оставиши. При сем молитва и благословение вашего блаженства да будет с нами.

По духу сын ваш

Петр

Априль 30 день 1707 году».

Вместе с государевой послал Хрисанфу грамоту от себя и Гавриил Иванович Головкин, в которой изъявляет сожаление о преставлении дяди Хрисанфа – Досифея, поздравляет его с восшествием на патриарший Иерусалимский престол, благодарит его за предложение своих услуг в пользу России, причем пишет: «Не сумеваемся убо, яко ваше блаженство изволите тож тщание и радение прилагать в делех монарха нашего, подражая блаженнейшему патриарху и дяде вашему, а мы, по должности нашей, его царскому величеству, государю нашему милостивейшему, доношение в том чинить обещаемся».

Получив грамоту государя от 30 апреля, Хрисанф не замедлил прислать (от 28 сентября) государю ответную благодарственную грамоту, в которой прежде старается выразить свою великую радость и благодарность по поводу получения им царской грамоты. «Толикую радость, – пишет он, – принял я в тот день, которой, как начал жить, не имел никогда, а ни потом не получу больше сия, потому что в тое самое время и из той грамоты выразумел две вещи: первое, доброе и преблагополучное здравие и благоденствие священнаго вашего величества, котораго хоти желают и хотят и иныя некоторыя по особливому [С. 380] желанию из них есмь ия, богомолец и раб ваш, не давая никому не токмо первенства, но едва и равенства в том. Второе, что выразумели из оной покланяемой грамоты, в коликую глубину смиренства достизает высота самодержавный и священный вашея царския души, понеже всякое речение оныя грамоты инаго не являло, кроме крайняго благоутробия и жалованья царскаго. Конечное и священное ваше царское величество не имеет в божественном своем телеси и иныя души, токмо некую из оных душ древних храбрых и богоподражательных людей; и знатно есть, что Божественный Промысл восхотел показать в сия времена такую изрядную и сицевую персону в мире сем, дабы показал, что еще пребывают в натуре своей особливыя семена древних оных храбрых мужей, которым весь свет удивлялся и удивляетца. Того ради от сих божественных дарований склонялось царское величество писать ко мне так милостиво, так царски, того ради не могий я принесть иным способом достойнаго благодарения с крайним молчанием молю из глубины души и сердца Господа господствующих и Царя царствующих, да подаст боговенчанной вашей главе долгую жизнь, долгое благоденствие, и да покорит под ноги ваша всякаго врага и супостата видимаго и невидимаго, да подаст мне царское величество прощение, что я вскоре не ответствовал на благопочитаемое ваше и священное писание, а причина, чтоб не отяготить вашего царскаго ушеса. Писал я к сиятельнейшему вашему ближнему боярину господину Гаврилу Ивановичу Головкину. А инако весьма есмь готов к службе вашего царскаго величества и сие обещаю сохранить во всю мою жизнь истинно и верно; и о сем радуюсь и веселюся, что [С. 381] Бог святый сподобил меня видеть и поклонитись пресветлому вашему царскому лицу самоличне и сочислятися между верными и ближними вашими, и богомольцы, и рабы».

После этих выражений радости по случаю получения царской грамоты, после уверения неизменно служить государю всю свою жизнь Хрисанф далее пишет государю: «Благочестивейший превеликий самодержец! готовлюсь я ехать во Святой Град Иерусалим для посещения апостольскаго и святейшаго онаго престола и для утешения там обретающихся православных; то поелику отдаляюсь от сих стран и от Царьграда, то, что казалось мне нужным объявить вашему величеству, подробно писал я в письме сиятельнейшаго ближняго вашего боярина, господина Головкина, и если изволите, благоволите выслушать. Только сие объявляю вашему царскому величеству, что весь православный народ, под владением тиранским обретающийся, пребывает в великой бедности, скорби и нужде, и инаго не обретает утешения и отрады, кроме что по Бозе уповает без замедления видеть освободителя своего, новаго Моисея, ваше непобедимое и державное величество (которое ради сего родилось и прислано в мир по божественному предвидению) от рук не фараонских и мучительских, но чувственных диаволов и зверей, и дабы показал великосильный Бог час оный, когда примут в земли свои православные освободителя их и воспели б и воскликнули: благословен грядый во имя Господне царь израилев, что, с единой стороны, имея оное за подлинное, радуемся и утешаемся, а с другой стороны, видя замедления от причин времени сего, которыя так принуждают бывать делам, от [С. 382] немощи человеческой печалимся. Едино токмо утешение осталось в сих странах – мунтянская земля, ибо имеет правителей благочестивых и разумных, а наипаче верных рабов самодержавный вашея державы, хотя весьма их нудят мучители разными образами; но если бы были иные, была бы и та земля, как и волошская, которая пришла в последнее разорение».

Вместе с грамотой Хрисанф прислал государю святые мощи: часть от священной главы св. Иакова Персиянина, ради апостольского благословения, четыре плата, шитые золоченым золотом, воду иорданскую в медном сосуде и другие вещи. Царевичу Алексею Петровичу Хрисанф прислал образ Богоматери резной с алмазами и жемчугами и золотом круглом в ящике серебряном, церковь св. Христова Воскресения и церковь Святого Вифлеема с раковинами, описание храма Святого Воскресения и Святого Града Иерусалима и окружных мест и прочих монастырей, которые обретаются ныне за городом Иерусалимом.

Прислал патриарх Хрисанф особую грамоту из Ясс, тоже от 28 сентября, и боярину Гавриилу Ивановичу Головкину, в которой прежде всего так определяет свои отношения к русскому правительству: «Ведай, высочество ваше, что как нас сподобил Господь Бог самоличне поклонитись божественной державе дважды в царствующем граде Москве, всего себя мы по Бозе отдали в службу священный державы истиною и правдою, елика силы нашея есть и время зовет, как оное познали все разумные люди священнаго самодержавнаго величества, иные, которые были в Константинополе и в Адрианополе, а иные суть ныне присутствуя. И сколько жил блаженный владыко, дядя наш, купно служили мы в потребных [С. 383] делех, а как оный блаженной отъиде ко Господу, одне мы паки тож действуем во всех потребах, которыя имел вельможный ваш посол в Царьграде, не токмо в отдаче и приеме писем, но и в иных тайных ведомостях, которыя всегда объявляли помянутому вельможному послу, как сам он то знает. И сие чинено, сколько времени мы обретались в Царьграде, а как отъежали в сия страны, оставили мы человека вернаго там, к которому посылатца имеют от знаемых друзей и ваши письма, а он будет отдавать в руки послу и паки приимать отповеди и посылать до рук их же безопасно, как и по ныне делаетца. Инаго хотя мы не писали к высочеству вашему, однако чаем, что есть ведомо».

Сказав о своих отношениях к русскому правительству, Хрисанф рассказывает затем о своих собственных делах и намерениях. «Как мы призваны были, – пишет он, – к многопопечительному бремени апостольскаго онаго престола, имели потребу ехать во Святой Град Иерусалим, посетить тамошних православных христиан по правильному закону, но не возмогли тотчас, как для исправления некоторых дел у Порты, так и от того, что нам учинилися харчи по обыкновению, какие бывают при перемене особ патриарших; также расходы по построению лавры св. Саввы, на которое пошло по ныне 70 мешков; имеют быть нам иждивения превеликия; когда поедем туда к бусурманам, а наипаче нарост стараго долгу. Хотим начать и некое новое строение нужное в Иоппии, которое необходимо для сохранения в нем православных богомольцев, приезжающих повсягодно во Святой Иерусалим, от нападений арабских; а если бы не начали починять, то впредь богомольцы [С. 384] туда ездить не будут и остановится доход Святого Гроба. Для исправления всего этого едва довольно будет 100 мешков левов, из котораго числа иные имеем в готовности, а иные не имеем. Сего ради принуждены мы приехать в сии страны какую-либо помощь получить, а именно от благочестивейшаго господаря мултянскаго и христолюбиваго онаго господарства. Здешнее же господарство, волошское, почитай, пришло к совершенному раззорению и не имеет силы управить себя, не только помогать другим. Сего ради с Богом Святым имеем намерение тотчас, как приедет нынешний новый господарь сюда (который еще не выехал из Царяграда), без замедления поедем в мултянскую землю, а оттуда в Царьград для приготовления пути в Святой Град Иерусалим. Если возможем быть там на Святую Пасху или не возможем от каких-либо временных причин, то, взяв Святую Пасху в Цареграде, в апреле месяце поедем сухим путем. Поелику имеем удалиться от сих стран, за благо показалось нам написать о всех сих делах к вашему высочеству, чтобы донесли священному величеству, не будто они безвестны были его величеству, но для того, чтоб и мы отдали должность свою, склоняясь христианскою любовью и духовною дерзостию, которую, надеемся, что имеем у вас».

Затем патриарх извещал боярина: первое, что оставляет по отъезде своем в Царьграде верного секретного человека, «который бы чинил ту службу всегда и разумно и верно, чрез тех же старых и верных друзей»; второе, о после у Порты, Петре Андреевиче Толстом, как верном старательном человеке, привыкшем уже к обычаям турецким и людям тамошним, чтоб его не переменяли; третье, просит не верить [С. 385] в искренность намерений турок о сохранении мирного договора, «хотя они притворяются, что хранят договор с царским величеством, однако сие делают понеже не позволяет их время поступать инако, ради междоусобной их брани и других причин. А как им время послужит, первое намерение их есть начать против вас войну». Четвертое, об истреблении, прежде войны с турками, татар, если только царь желает войны с ними: через такой образ действий он получит себе много союзников и успех в борьбе, «в малом времени получит держава ваша приращение дивное и преславное и примет под владение свое всю ту страну, которою владеют турки в земле турской; и сие говорим по человеческому рассуждению, надеяся, что и Бог Святый будет спомощник». Пятое, о необходимости хранения мира с Портой во время войны государя со Швецией и Польшей. Шестое, «когда Бог благоволит и учинится посол в странах, если провинции оныя русския, где суть православные русаки в державе короля польскаго, первая и особая статья в договоре чтоб была, дабы впредь не именоватися унии проклятой, но жили бы православные без препятствия в вере своей, и треклятый Шумлянский, который учинил толико мятежа в Церкви Христовой, явився новый предатель Иуда, чтоб был сослан в дальния страны сибирския, и там или б спасался, если покается, или, если останется в ереси своей, еще жив будучи, чтоб отведал начатки вечнаго мучения, что, дай Боже, чтоб услышали мы без мотчания. И сие есть главнейшее дело доношения нашего». Седьмое: патриарх просит не оставить после отъезда его находящегося при русском после в Царьграде некоего скорняка, верного и рачительного человека, [С. 386] служащего для принятия и отдачи царских грамот патриарху.

В заключение грамоты патриарх, уведомляя боярина о подарках, посланных им государю, и чертеже Святого Града Иерусалима, которого просил у него царевич Алексей Петрович, говорит: «А чтобы нам чаще писать к великому государю и к вашему высочеству (т. е. Головкину) и безопасно, сделали мы сию цифирь, посылаем и образ печати. И как придет к вам какое письмо, в котором есть та печать, ведомо буди, что есть наше писание, а с лица печать какая-нибудь, только бы что была сия внутри, к тому ж: которое письмо имеет с лица круг, тое к великому государю, а которое имеет треугольный знак, есть к высочеству вашему, и сие всегда да будет за подлинное».

Получив это письмо, Головкин поспешил ответить Хрисанфу особым от себя посланием, в котором благодарит его за доброе желание и расположение к Московскому государству и затем пишет: «Впредь прошу вашего отеческаго наставления, аще что благоусмотрите на пользу в делех монарших, сообщать нам по божественной ревности благоволите, что иметь будем за особливую вашего блаженства высокую склонность. А о прочих делех, как нам ваше блаженство мудро и свято предлагает, письменно доносим царскому величеству, и какое его величества о оных решение будет, впредь блаженству вашему для известия донесем». А так как Головкин в донесении Хрисанфа обратил особенное внимание на его сообщение, что турки готовятся разорвать мир с Россией, то и просит его в особенности наблюсти за этим обстоятельством и все нужное сообщить ему в Москву. [С. 387] Отвечая на это последнее предложение Головкина, Хрисанф пишет ему из Бухареста от 13 января 1708 года: «Сие объявляем, что конечно турки усмотряют времяни и способу поднятца против вас, однако ныне не видитца явнаго приготовления, которое как наименьшее належит объявлено быть во всем их государстве за год, потому что зело добре знают, с кем имеют всчать войну. И есть ли б они признавали, что легко было б им такое дело, давно б объявили мысль свою и не посмотрели б на договоры, ни на присяги, ни на дружбу, по природному и древнему их обыкновению. Того ради ныне молчат и поневоле и притворяются, будто хранят дружбу и договоры, а тем только время усматривают; а наипаче усматривая, к какому окончанию имеют придти и нынешним летом поступки великаго государя и шведския и поляков Лещинскаго, и тогда паки имеют поступать, как время их научает. Однако подлинно есть, что не престают всегда укреплять городы свои порубежные, рассуждая, что может приключиться внезапно, что ни есть, и им. Однако, так или инак, зело полезно и прибыльно есть, буде есть способ и возможно как-нибудь, дабы великий государь помирился с сими странами как скорее, понеже хотя, как выше писали есмы, и сами турки не видитца, чтоб имели какое приготовление ныне, однако могут дать позволение татарам, чтоб учинили они какое возмущение, где время их позовет, и слышно есть сие…» Затем Хрисанф извещает Головкина, что едет в Иерусалим через Константинополь, «и в чем повелите нам и возможно нам, будем радеть о всяком деле великаго государя и будем давать всякую ведомость и совет вельможному вашему послу, [С. 388] чтоб он доброе око имел во всем, как бывало и мы прежде сего обретались в Царьграде, а уезжая во Святой Град Иерусалим, оставим там человека разумнаго и вернаго в службе великаго государя для приему и отдачи писем». В заключение Хрисанф пишет: «Буди и сие уведомление, что переехав за Дунай, по старому нашему обыкновению без великой нужды часто писать не будем ни к великому государю, ни к вашему высочеству, понеже если что приключитца ко объявлению от нас, дадим знать послу вашему и общим приятелям, и так будет отправлятись всякое дело и легче, и безопаснее».