Текст книги "Наши забавники. Юмористические рассказы"

Страдания среди удовольствий

I. В театре

– Позвольте мне одно кресло; только нельзя ли поближе к сцене… – обращается к кассиру Александринского театра мрачный господин с желто-лимонного цвета лицом и с подвязанной черной косынкой щекой.

– Извольте получить. Это будет в пятом ряду, но только около самого бенуара, – отвечает кассир.

– Около бенуара? Нет, покорнейше благодарю! Даром не возьму этого кресла. Помилуйте, мне еще на прошлой неделе слетела прямо в голову жестяная коробка с ландринским монпансье из четвертого яруса и оцарапала щеку. Упадет бинокль, так до смерти убьет.

– Тогда вот в последнем ряду возьмите: третье кресло от прохода.

– Давайте хоть в последнем ряду. Все-таки лучше.

Мрачный господин покупает билет, идет в театр и садится в кресло.

Воскресенье, а потому и публика «воскресная». Театр битком набит. Рядом с мрачным господином сидит купец, а дальше купчиха. Купец хотя и в новом сюртуке, но от сюртука его пахнет рыбой, а от головы отдает деревянным маслом, которым обильно смазаны волосы. Мрачный господин начинает нюхать воздух, смотрит под стул.

– Что, барин, нюхаешь? – говорит купец. – Съедобным пахнет, а не чем-либо другим супротивным.

Не ищи, это от меня, потому мы этим самым товаром торгуем.

– Однако не можете ли вы быть настолько любезны, чтобы посадить рядом со мной вашу супругу, а сами сесть на ее место? – просит господин. – Меня просто с души воротит от деревянного масла.

– Не любишь? А это грех, потому мы его Богу в лампадке жжем. Ну да уж потешу.

Купец и купчиха пересаживаются.

– Только, пожалуйста, вы в меня локтем не тычьте, потому я щекотки боюсь, – говорит господину купчиха и обдает его запахом лука.

– Сударыня, от вас луком… Пожалуйста, не разговаривайте со мной.

– Так что ж, что луком… Ведь это снедь. Я давеча с сиговой икоркой… Ноне дни-то постные.

Занавес еще не поднимали. Представлять будут какую-то «костюмную» пьесу из древнего русского быта. Из-под занавеса виднеются то красные, то зеленые сапоги актеров. Между купчихой и купцом начинается спор, чьи это сапоги.

– В зеленых сапогах, надо полагать, Леонидов ходит, – догадывается купчиха.

– Ври больше! Нешто может Леонидов в зеленых сапогах, когда он кровожадные роли играет? – откликается купец. – Для кровожадных актеров сапоги красные полагаются. А это, надо полагать, Нильский в зеленых сапогах. Вон и нога нильская торчит с серебряным каблуком. Кому другому серебряный каблук дадут? Никому.

– А может быть, Полонский…

– Полонский, опять-таки, из кровожадных. Разве Зубов. Впрочем, тот желтый цвет любит.

Занавес подняли. Мрачный господин сидел в последнем ряду, а потому затылком к проходу. В проход начала набираться даровая публика. Это были «театральные» и «по-лутеатральные» знакомые камердинеров. От двоих несло водкой; они рассказывали друг другу, кто сколько выпил, и сбирались кого-то «поддерживать».

– Хороший человек! Сегодня я с ним в «Европе» на биллиарде… Поддержи его; как крикнет он последнее слово и убежит со сцены – жарь во все лопатки, – слышится разговор.

– Постараюсь. У меня руки здоровые!

Мрачный господин ежится. Ему мешают слушать. Рядом с ним сидит девица с подведенными глазами. В самом интересном месте пьесы она наклоняется к нему и спрашивает:

– Скажите, пожалуйста, Петипа будет играть? У меня афиши нет.

– Не знаю, сударыня.

– А он женатый или холостой? Раз я с ним виделась в маскараде, но он таил коварство и молчал. Только вы не подумайте что-либо… В настоящем маскараде. Руки были в перчатках, и обручального кольца было не видать. Вы не знаете?

– Не знаю.

– Говорят, в него семь купчих и три графини влюблены. Правда это?

– Не мешайте мне, пожалуйста, слушать! – вопит мрачный господин.

– Ах, боже мой, какие строгости! С вами девица о нежном предмете, а вы отпор…

– Ну и оставайтесь с вашим нежным предметом, а меня оставьте в покое…

– С вашим! Отчего же он мой? Все говорят, что он душка.

Стоящие сзади начинают заговаривать с девицей.

– Мамзель! У нас теперь есть нежнее актерик и более душка.

– Это вы про Сазонова? – оборачивается девица. – Ах, оставьте, пожалуйста, я перестала его обожать.

– Нет, не про Сазонова, а про Паншина. Он десять раз Петипе нос утрет и тридцать очков вперед даст.

– Ах, боже мой! Да это истинное наказание! – вскрикивает мрачный господин, вскакивает с кресла и, не дождавшись конца акта, бежит в буфет.

В буфете бродит какой-то пьяный.

– Ба! Знакомый! – восклицает он. – Скажите, не были ли вы в то время у Каролины Карловны, когда у меня там золотые часы украли?

– Нигде я не был, сударь!

– Скажите, какое сходство! У того мусьи так же, как и у вас, была скула подбита.

Мрачный господин прячется в задний угол курильной, но пьяный находит его здесь и кричит:

– Выпьем, брат, за актерок, которые тебе нравятся!

Тот бежит от пьяного и натыкается на идущую из залы публику. Акт кончился. Кто-то, подтолкнутый сзади, тыкает ему зажженной папиросой прямо в лицо и говорит:

– Пардон.

«Лучше я в театральной зале отдохну!» – думает мрачный господин и уходит из буфета.

Он сидит в кресле, но вот антракт приходит к концу, и публика начинает занимать места. Так как он помещается у прохода, то по ногам его шмыгает весь ряд зрителей. Трое наступили на мозоль. Он даже взвизгивал от боли. Одна дама, проходя на свое место, запнулась, не удержалась на ногах и шлепнулась ему на колени.

– Сударыня! Это уж из рук вон!

– Что ж мне делать, коли здесь тесно! Ведь я ненарочно. Я женщина замужняя.

Все уселись. Начался акт. Купчиха вынула из кармана вологодский орех и пробовала его раскусить, но не могла и передала мужу. Тот бился-бился, тоже не мог, и сказал:

– Попроси вон барина. Может, у него зубы-то помоложе. Пусть он разгрызет.

– Послушайте, купец, да вы с ума сошли! – разгорячился мрачный господин.

В это время актер проговорил монолог и побежал со сцены.

– Браво! Браво! – заорали стоящие сзади «на дыбах» и неистово зааплодировали над самым ухом мрачного господина, а один из них так усердно размахнулся, что из всей силы ударил его рукой по затылку.

– Это уж ни на что не похоже! Довольно! – заскрежетал зубами мрачный господин, вскочил с места и выбежал в коридор. – Пальто мое! Скорей пальто! – кричал он капельдинеру и, накинув пальто на себя, выскочил из театра без оглядки.

II. В клубском маскараде

Серьезный господин хочет развлечься. У него хандра, прилив крови к голове от кабинетных занятий, болит поясница и геморрой разыгрался. Случайно узнал он из афиш, что назначен маскарад в клубе, подумал, надел фрак и поехал потолкаться среди замаскированных русско-финляндско-немецких Фрин и Аспазий.

Вот он входит в подъезд клуба, и его окружает целая толпа продрогших от холода масок в ветхих пальтишках, подбитых ветром, в потертых байковых платках.

– Миленький статский! Дай даровой билетик для входа. Я тебя знаю. Ты на Черной речке на даче жил и за генеральской кормилицей ухаживал в Строгановом саду! – кричит одна маска.

– Душечка, пегий старичок. Мне дай. Познакомиться нетрудно. Я тебе потом квартиру свою покажу! – вторит вторая маска.

– Милый сердцу человек! Нет ли у тебя дарового билетика? Я тебе про твою жену интригу расскажу! Вообрази: она и музыкант вот с этакой скрипкой!.. – упрашивает третья.

Голоса масок сиплы; от некоторых даже сквозь кружево попахивает пивом. Они хватают серьезного господина за рукава пальто, удерживают его за прорехи карманов. Он отбивается от них, стремится вперед, – трах! – разорвали карман.

– Эдакое безобразие! Ах вы, нищие! Ах вы, разбойницы! – восклицает он, бежит по лестнице, но вдогонку ему доносятся возгласы:

– Жадная свинья! Старый пес! – и в довершение всего целая горсть скорлупы от кедровых орехов летит ему прямо в шляпу.

Он в прихожей, снял пальто и причесывается перед зеркалом. Мимо проходит маска в высоких нитяных чулках; середина туловища драпирована кучерскими плисовыми шароварами, сверху красная вязаная фуфайка и кокошник на голове.

– Чешись не чешись, а все лысина сиять будет, – говорит она серьезному господину, дергая его за фалды. – Послушай, фараонова мышь: ты лучше мажь лысину дегтем и посыпай ее рубленым волосом, авось тогда и зарастет от посева.

Прислуга при верхнем платье смеется. Серьезного господина коробит, и он говорит:

– Дура!

Вот он входит в залу. Мужчины, обхватив масок, неистово пляшут польку. Он загляделся на какой-то действительно миловидный подбородочек в свеженьком коротеньком платье и голубых чулочках, но какая-то танцующая пара налетела на него, ударила его локтем в спину и сшибла с головы шляпу.

– Совсем необъезженные лошади! – пробормотал он и, подняв шляпу, подвинулся к сторонке.

На хорах сидит интимничающая пара и смотрит вниз. Вдруг он почувствовал, что ему кто-то плюнул на лысину.

– Послушайте! Это уж мерзость! – заорал он и бросился на хоры.

Ему загородила дорогу маска в сарафане.

– Ангел души моей, крокодил моего сердца! Угости меня мороженым и коньяком, – произнесла она. – Я тебя хорошо знаю. Ты живешь у Пяти углов и забираешь чай и сахар в магазине братьев Лапиных, а я там кофий покупаю.

– Брысь, окаянная! – отталкивает он ее.

– Скажите пожалуйста, какой недотрога! Уж нельзя с ним и интригу завести! – доносится до него.

Он вбежал на хоры, но плевавшейся пары уж и след простыл. Пара успела скрыться, непозволительно пошутив с другими так же, как с ним. Он один на хорах.

– Эдакая досада! – говорит он, но перед ним, как из земли, вырастает дежурный старшина.

– Это, милостивый государь, свинство! В ваши лета и вдруг такие штуки! – строго читает ему старшина нотацию. – Солидный человек, серебро в волосах, а шалите, как мальчишка! Разве хоры для того устроены, чтобы с них плевать на публику?

Серьезный господин остолбенел.

– Что вы! Что вы! – машет он руками. – Со мной самим удрали такую штуку, и я нарочно пришел наверх, чтобы отыскать виновного, но он успел скрыться.

– Ну что же из этого? Если вам самим плюнули и вы не нашли виновного, так неужели из того следует, что вам самим позволительно вымещать свою обиду тем же плевком на танцующей публике?!

– Помилуйте, да я и не думал плеваться!

– Врете, милостивый государь! Вы здесь одни, и больше некому. Пойдемте в контору!

Серьезного господина ведут в контору. Он совсем потерявшись. Его провожает толпа.

– Что он сделал? – доносится до него вопрос.

– Да, говорят, танцевал с какой-то маской и вытащил у нее из кармана портмоне, – поясняет та же маска в сарафане, которая заводила с ним «интригу» насчет мороженого и коньяку. – Я сама видела, как он бежал скрыться на хоры, но вот теперь старшина поймал его и ведет в контору, – прибавляет она.

– В контору! Просто оттаскать его хорошенько за песью шерсть, сделать хорошее награждение по затылку да и выгнать вон! – замечает какой-то купец.

Привели в контору.

– Вот вам плевака! – предъявляет старшина серьезного господина жаловавшемуся.

– Нет, не он-с, – отрицательно качает тот головой. – То был молодой блондин и с бородкой.

– Ну, что я вам говорил! – сжимает кулаки серьезный господин. – Так как же, милостивый государь, вы смеете из-за одного только подозрения клеветать на человека!

– Извините, извините! – разводит руками старшина.

– Что мне из вашего извинения, шубу шить, что ли? Когда вы меня вели по комнатам, меня в публике вором называли; говорили, что я портмоне у дамы украл.

Радуясь, что освободился, серьезный господин бежит в буфет.

– Дайте мне рюмку полынной водки! – говорит он буфетчику, но только что ему налили рюмку, и он, намазав бутерброд горчицей, приготовился выпить водку, как его предупредил какой-то пьяный бородач в сюртуке с подшпиленными фалдами, изображающим фрак.

Он выхватил у него из-под носа рюмку, залпом выпил ее и, опрокинув себе на голову, произнес:

– Ты, говорят, господин, у какой-то мамзели во время танцев кольцо с перста сдернул, а я у тебя рюмку водки слимонил, и теперь мы квиты! Понял? Руку, брат! А за кольцо хвалю! Так их, шкур барабанных, и надо учить! Ведь их сестра все равно нашего брата на левую ногу обделывает. Хмельной купец только недогляди – в пазушном истиннике двух лиловых и недосчитался! Я у тебя рюмку водки штурмом отбил, а в обратный карусель могу белой головкой тебя попотчевать!

– Однако позвольте, милостивый государь!.. – весь вспыхнув и подняв голову, вопит серьезный господин.

– Чего тут позвольте! Садись да и делу конец! – ударяет его по плечу бородач. – Люблю ловкачей, будь он хоть с виселицы! А вот и моя коммерция: купец Огускин, шерстью и пухом в Александровском проходе торгую. Прислужающий мужчина! Шампанского!

Серьезный господин бежит и направляется прямо в прихожую. Его дергает за рукав какая-то маска, но подруга останавливает ее.

– Оставь его, Маша! Этот кавалер хуже стручкового перцу: он у одной девушки часы стянул, – поясняет она.

– Пальто! – кричит серьезный господин, бросая номер от платья на прилавок, и, одевшись, стремглав пускается вниз с лестницы, убегая из веселого маскарада.

III. В семейном доме

«В семейный дом надо пораньше ехать. Просили запросто», – решает солидный господин и в половине восьмого вечера звонится уже у наружных дверей с надписью «П.И. Раструбов».

– Петр Иваныч дома? – спрашивает он отворившую ему дверь кухарку.

Та как-то недоверчиво смотрит на него и не впускает его в квартиру.

– А вы не портнихин муж? – задает она, в свою очередь, вопрос.

– Что за дичь ты, моя милая, городишь! Я в гости пришел.

– Ей-богу, уж не знаю, право… Барин нездоровы. Они объелись гусем за обедом и теперь спят, а барыня кололи сахар и губу себе рассекли, так у доктора…

– Странно… – говорит солидный господин. – В таком случае вот, передай им…

– Нет, нет! Они и счета не велели брать! – вскрикивает кухарка и перед самым его носом захлопывает дверь.

Солидный господин в недоумении, что напрасно проехал с Васильевского острова на Пески, он уже начинает сходить с лестницы, как вдруг слышит голос хозяйки, выглянувшей из-за угла:

– Ах, боже мой! Семен Семеныч! Это вы? Извините, пожалуйста! Прошу покорно! – ворочает она его с лестннцы и кричит на кухарку: – Погоди, дура, вот ужо Петр Иваныч тебе задаст!

– Да ведь сам же он велел, коли портнихин муж, то в шею… – возражает кухарка.

– Молчи! Пожалуйте, Семен Семеныч… А у нас тут маленькое недоразумение… Надоедает нам один человек, так вот муж… Сейчас я разбужу его. Садитесь, пожалуйста, на диванчик. А у нас так поздно гости собираются, что мы еще и ламп не зажигали. Мавра! Зажигай!

Солидный господин садится. Хозяйка отправляется в соседнюю комнату будить мужа. До гостя доносятся мычания и слова:

– Оставь!.. Погоди!

– Чего годить, коли Семен Семеныч пришел! Вставай!

– А ну его к черту! – раздается возглас спросонья.

– Тише ты! Он в гостиной… Возьми вот твои сапоги.

В гостиной между тем зажигают лампы. Из прихожей выглядывают хозяйские ребятишки и подозрительно смотрят на солидного господина.

– Это жид. Он пришел папу в тюрьму сажать, – довольно громко шепчет своему брату маленькая девочка и указывает пальцем. – Вон у него волчий зуб торчит!

Услыхав это, мальчик показывает ему язык и в довершение всего кидает в него мячиком, который как раз попадает в лицо.

– Ах, какие шалуны! – вскрикивает солидный господин, но в это время в гостиную входит хозяин в сопровождении хозяйки и потягивается.

– Семен Семеныч! Очень рад! Наконец-то пожаловали, – пожимает он руку гостю.

– Я слышал, что вы сегодня нездоровы? – спрашивает тот.

– Нет, ничего, теперь прошло. Представьте, какой странный случай: прибивал я перед обедом штору к палке и по нечаянности проглотил обойный гвоздь.

– А все, мой друг, оттого, что ты небрежен, – замечает жена. – Как можно гвозди в рот брать!

– Но я слышал, что вы гусем за обедом объелись? – говорит гость.

– Что вы, что вы! У нас гуся и в заводе не было!

Хозяйка заводит беседу о детях. Выносят на показ грудного ребенка. Тот ревет. Солидного господина коробит.

– Посмотрите, какой прелестный мальчик! О, это у меня певец будет, судя по голосу! Ну, возьмите его на руки.

– Я, признаться, сударыня, не охотник до детей. Как старый холостяк…

– Полноте, как можно не любить ангелов! Няня, поднеси его к барину.

Солидный господин пробует отстранить ребенка, но тот, заревев еще громче, хватает его за нос. Солидный господин стискивает зубы от злости, но молчит.

– Ты говоришь «певец», – начинает хозяин. – Но хороший голос нужен и командиру для командования.

– Так я тебе и позволю отдать его в военную службу! – отвечает хозяйка. – Нет, он будет певцом. Командиру нужен бас, тут сейчас видно, что разовьется тенор.

– Не дам я тебе из него певца делать! – возвышает голос злой спросонок муж.

– А я сделаю! – вспыхивает жена. – Я мать, а не ты! Мой сын.

– Очень хорошо понимаю, что он твой сын, – вырывается у мужа, и он особенно напирает на слово «твой». – Знаю, в честь кого ты из него и певца-то хочешь делать.

Этот певец, сударыня, у меня вот где сидит! Но уж довольно!

– При госте-то! При постороннем-то человеке! Ах ты, дрянь этакая! – вскрикивает жена.

– Сама дрянь! Даже еще хуже! Из-за этого проклятого певца я и посейчас не могу расплатиться с долгами! Он мне в тысячу рублей вскочил! Я бланк-то на вексель поставил.

Муж вскакивает с места и большими шагами начинает ходить по комнате. Жена плачет и сквозь слезы говорит:

– Мерзавец!

Гость в терзании.

«И черт меня сунул приехать к ним!» – думает он и пробует успокоить супругов.

– Почтеннейший Петр Иваныч и Анна Федоровна! И охота это вам из-за пустяков?..

– Как из-за пустяков! – вопит муж. – А! И вы за нее?.. Прекрасно, милостивый государь, прекрасно!

– Но позвольте!..

– Нечего тут позволять! Значит, это вы тогда записки переносили? Отличную роль играли! Нечего сказать!

– Да как ты смеешь, свинья ты этакая! – вскрикивает жена и, застонав: – Ох, не могу, не могу! – падает в обморок прямо на руки гостю.

– Марфа, вылей на нее ведро воды! – заканчивает муж и уходит в другую комнату.

– Вот не было печали! – шепчет сквозь зубы гость и недоумевает, что ему делать с женщиной.

У наружных дверей звонок. Входит тесть и теща хозяина с младшей дочерью-девицей и, увидав из прихожей сцену, останавливаются пораженные, как громом. Старик первый приходит в себя, сбрасывает шубу, вскакивает в гостиную и хватает солидного господина за рукав.

– Так это вы тот подлец, что, врываясь в семейный дом, разрушает супружеское счастье? – неистовствует он. – Я не верил сначала ее мужу, но теперь сам вижу!

Я, сударь, хоть и отец, но своей дочери поблажки не даю! Я с вами по-свойски расправлюсь!

– Папаша, оставьте! Оставьте! – стонет пришедшая в себя женщина, но старик начинает уж засучивать рукава.

Солидный господин бросает женщину, которая с визгом падает на пол, а сам бежит в прихожую, но там вцепляется в него хозяйская теща и теребит его за ворот. Гнев старика начинает проходить.

– Оставь, Марья Степановна! – говорит он своей жене. – Не стоит об него и рук своих марать! Вон отсюда, волокита! – топает он ногами на солидного господина, но в это время на выручку ему является хозяин.

– Как вы смеете моих гостей выгонять из моего дома! – доносится из другой комнаты его голос.

– Ах, дурак, дурак! – всплескивает руками теща. – Он сам же еще и заступается!

Солидный господин, радуясь, что освободился, накидывает на себя шубу и хочет бежать вон, но двери заперты, и он не знает, как отворить их.

– Маменька, тут недоразумение! – плачет хозяйка. – Ни я, никто не виноваты! За что вы оконфузили человека!

Солидный господин кой-как отворил двери, выскочил на лестницу и бежит вниз.

– Семен Семеныч! Куда вы?.. Воротитесь! Все объяснилось! Дайте перед вами хоть извиниться-то! – доносятся до него сверху голоса, но он не останавливается и, перескакивая через несколько ступенек, бежит далее, хотя чувствует, что забыл наверху свои калоши и шейный платок.

IV. На обеде запросто

– Ах, боже мой! Наконец-то пожаловали! – встречает в прихожей солидного господина хозяин. – Прошу покорно в гостиную! Машурочка! Семен Семеныч пришел, – оповещает он жену.

– Здравствуйте! – вылетает та из другой комнаты, держа за руку маленького сынишку. – Ну вот умница за это, что пришли. А мы сегодня с мужем только об вас и говорили. Я говорю: «Этакий прекрасный человек и вдруг до сих пор холостой!» Ну да мы вас женим! – прибавляет она. – Ах да! Рекомендую вам моего сына. Васенька! Хлопни ручкой дяде…

– Боюсь! Он меня съест… – отвечает ребенок и тыкается головой в юбку матери.

– Хлопни же, душенька. Он умных мальчиков не ест, – продолжает мать и опять прибавляет: – Удивительно, какой умный ребенок! Ну, полно же, не упрямься…

Ребенок смотрит букой и спрашивает гостя:

– А вы гостинцы принесли?

– Вот гостинцев-то и не принес, – смущаясь, разводит руками гость и садится.

– Ай-ай-ай! Разве можно гостинцы просить! – осуждает его мать. – Поди прочь, коли так…

Но ребенок тронул уже гостя за шапку, которую тот держал в руках, и лезет к нему на колени.

– Вы старый пес? – задает он вопрос. – Мама говорила: «Вот старый пес придет…»

– Господи! Что ж это такое! Как ты смеешь! – всплескивает руками мать. – Петр Иваныч! Да дай ему по затылку и выгони его вон, – обращается она к мужу. – Это уж ни на что не похоже! Могут и в самом деле подумать… Ах, как совестно!..

– Пошел вон, дрянь эдакая! – топает ногой на сына отец.

Ребенок выхватывает из рук гостя бобровую шапку и убегает.

– Уж вы, пожалуйста, извините, – упрашивает гостя хозяйка. – Нянька, отними у него шапку! – кричит она.

– Ничего, помилуйте! Кто же сердится на ребенка? – скрепя сердце и морщась, успокаивает ее гость. – А насчет шапки вы не беспокойтесь. Пусть поиграет.

– Конечно, пусть поиграет, – говорит хозяин. – Но крайней мере, займется ею и уже сюда не придет. Однако пора и за стол! Семен Семеныч, пожалуйте в столовую. Таким, батюшка, я вас поросенком сегодня попотчую, что просто пальчики оближете! На сливках поен. Для меня нарочно приготовляли.

– Поросенок – хорошая вещь, – соглашается, придя в себя, гость и направляется в столовую. – Вот мне пришлось раз есть…

– Нет, вы эдакого не едали! – перебивает его хозяин. – С этим поросенком баба две недели нянчилась, как с ребенком. Да-с. A здесь в лавках какие поросята? Кошки драные!

Сели за стол. Гость сел между хозяином и хозяйкой. Подали борщ.

– Пожалуйте тарелочку!.. – сказал хозяин. – Вот тоже произведение, которое вы здесь ни за какие деньги не достанете. Ведь это настоящие квашеные бураки. Их мне тесть из Малороссии прислал. Посмотрите, какой багровый цвет! Рембрандту не удавалось таких красок составлять.

– Да, цвет хорош… – соглашается гость. – Но относительно Рембрандта…

– To есть как это «хорош»? И что относительно Рембрандта? Вы, значит, Рембрандта не видали! Отличный! А Рембрандта я вам после обеда покажу! Водочки перед борщом-то… Вот так водка! Попробуйте-ка… Ни за какие деньги не достанете! Эту водку дистиллировал мне сам полковник Перебранкин через миллион двести тысяч углей, а он, батенька, уж такой дока, что целый батальон питухов за пояс заткнет. Нуте-ка…

Гость пьет и находит, что водка самая обыкновенная.

– Ну что, обожгло? – справляется хозяин.

– Да, водка недурна.

– Недурна! Ну, после этого вы ничего не понимаете! Восторг! Ведь это чистый огонь! А на свет – слеза, слеза новорожденного ребенка! Однако кушайте борщ.

Съели борщ, подали отварного поросенка. Хозяин принялся его резать.

– Мурильо! Совсем мурильевская головка! – восторгался он, тыкая вилкой в голову поросенка. – А какова белизна-то! Кашемир, снег, лилия не сравняется по цвету.

– Да, но все-таки есть легкая синева, – пробует возразить гость.

– Синева! – восклицает хозяин. – Ну, после этого вы настоящего белого цвета не видали! Да разве может быть чистый белый цвет без синевы! Вот когда мы с Машуткой были за границей… Помнишь, Маша?

– Но дайте же мне выговорить! – упрашивает гость.

– И слушать не хочу! Это, батюшка, невежество! Да мы в Лувре видели настоящие кашемиры…

– Друг мой, не горячись… – успокоивает его жена.

– Не могу я видеть, когда люди профанируют еду! Да тут даже чистый дурак!.. Впрочем, довольно!..

Молча съели поросенка.

– Вы не хотите ли квасу? – предлагает гостю хозяйка.

– Да чего тут спрашивать! Вели подать. Русское питье к русскому блюду и следует, а ему такой квас и во сне не снился! Лучше всякого шампанского! Мне этот квас один настоятель новгородского монастыря прислал, а там уж насчет квасов кому угодно нос утрут. Давай я сам откупорю.

– Да я не пью квасу… – пробует возразить гость.

– Врете! Этот будете пить.

Подают бутылку квасу. Хозяин начинает откупоривать, кряхтит, вырывает пробку, – трах! Квас фонтаном ударяет гостю прямо в лицо, заливает ему грудь рубашки. Тот вскакивает.

– Ах, Петр Иваныч, какой ты неловкий! – восклицает жена. – Ну разве можно так?.. Возьмите скорей салфетку! Дайте я вас оботру.

– Камчатной-то салфеткой! – возмущается хозяин. – Ни за что на свете! Дарья, принеси кухонное полотенце!

Эти салфетки, батенька, такие, что их и при дворе нет. Мне их Перегрызков прямо с фабрики из Голландии привез. Да и там ему ни за какие деньги не хотели их продать, потому что они для бельгийского короля делались, так он взял да и украл.

Гостя обтерли. Понесли жаркое – жареных кур. Хозяин опять пришел в восторг.

– Эти пулярки-то каштанами кормлены, и три недели им пить не давали! – рассказывал он. – Одного сала из каждой птицы на две свечки хватит. Тише ты! Как подаешь! Разве так блюдо держат! – крикнул он на девушку и повернул ее, но та в это время двинула блюдом гостя в затылок и вылила ему на спину и за ворот рубашки всю подливку.

– Ах ты мерзкая! – завопила хозяйка. – Ну как тебе не стыдно! Простите, Семен Семеныч! Проси сейчас прощения. Где полотенце?

Гостя опять принялись обтирать. Он уже не пил, не ел и помышлял только как бы удрать домой.

Обед кончился.

– Мое почтение! – раскланивался гость. – Надо переодеться. Где моя шапка? Давеча ваш сынок…

– Да полноте, посидите! Шапку сейчас найдут. А я вас таким кофием напою, что вам и во сне не снилось. Настоящая мокка! Знаете англичанина Гари? Он мне прямо из Аравии… – останавливал хозяин гостя, но, когда тот наотрез отказался, уверяя, что он весь мокр, крикнул: – Дарья! Сыщите шапку Семена Семеныча!

– Ах, боже мой! Вот подлая-то собака! – кричала горничная. – Давеча Васенька взял шапку поиграть и бросил, а Бокс всю ее в клочки изорвал.

– Послушайте, но разве можно так?! – вырывается вопль у гостя. – Ведь ее надеть нельзя! Шапка бобровая.

– Извините, пожалуйста! Нам так совестно, но что же делать! Щенок… – извиняется хозяйка. – Я вам свой байковый платок дам, вы накроетесь. Ведь вам недалеко до дому.

Гость накрывает голову вместо шапки платком, прощается и стремится к двери.

– Ах да, – спохватывается хозяин. – Погодите! Жена у меня лотерею делает в пользу одного бедного семейства. Мы разыгрываем две наши картины: одну Рембрандта, другую Мурильо. По три рубля за билет. Возьмите хоть парочку на доброе дело.

– После, после! Я в другой раз заеду! – машет руками гость и исчезает за дверью.