Текст книги "Наши забавники. Юмористические рассказы"

В конке

– О-хо-хо-хо! – зевнул средних лет купец в сизой сибирке и дутых сапогах, садясь в стоящий на Разъезжей улице калашниковский вагон конно-железной дороги, зевнул и стал крестить рот.

Публики в вагоне было немного: какая-то баба, засучив рукав у платья, ловила у себя на руке блоху, да пожилой господин в очках читал газету.

– Конница одолела? – спросил купец бабу и тут же прибавил: – Здесь, в вагонах, этого войска достаточно. Надо полагать, кондуктора спят в вагонах, ну и развели. Ты смотри, коли поймаешь, на меня не пусти.

– Зачем же это я на тебя-то пущу? – спросила баба.

– А так, ради охальства. Ты вдова, замужняя или девушка? – отнесся он к ней с вопросом.

– Замужняя.

– Ну и веди себя хорошенько, потому муж тебя поит, кормит, а ты ему потрафлять должна, – ни с того ни с сего начал читать купец нравоучение бабе.

– Да я и потрафляю.

– То-то, и потрафляй! У хорошего мужа после делов своих собственных только и заботы, что о бабе, значит, вы должны чувствовать. Вон у меня жена расхворалась, так я ей сейчас за доктором ездил и нашел настоящего, простого доктора, что наговором от всех болезней лечит. Значит, он ее лекарством неволить не будет. Хороший доктор, у Пирогова учился, – прибавил он.

– А что у тебя с женой-то? – спросила баба.

– Да распотелая в воду на перевозе сверзилась, ну, после этой оккупации и расхворалась. Ехали мы это с Пороховых от Ильи Пророка, были, известно, праздничные, стали выходить из ялика, а она и бултыхнулась. Еще спасибо, что городовой за шиворот ухватил, а то бы, пожалуй, и рыбам на обед досталась.

– Упаси Бог! – прошептала баба.

Купец опять начал зевать. Думал, думал, о чем бы спросить бабу, и наконец разрешился вопросом:

– Не бьет тебя муж-то?

– Нет, Бог милует.

Разговор с бабой иссяк. Купец присел к господину с газетой.

– Что, ваше благородие, насчет англичан-то пишут? – спросил он. – Правда ли говорят, что они у турки все хмельные острова забрали?

– Какие хмельные?

– А разные, где это самое елисейское вино делают. Теперича Кипр, Мадеру-остров, Херес, Коньяк-остров. «Ты, – говорит, – турка, малодушеством насчет вина не занимаешься! Так на что тебе хмельные острова?» И Ром-Яманский, сказывают, флотом окружили и бомбардируют; на Портвейн рекогносцировку делают. Правда это?

– Нет, неправда. Таких островов, как Коньяк и Ром, даже и не существует, – отрезал читающий господин и уткнул нос в газету.

– Ну вот! Толкуй слепой с подлекарем! Не существует! – протянул купец. – Давно уж я не читал газет-то, – продолжал он. – Да неинтересно и пишут ноне. Прежде, бывало, заглянешь в газету, и сейчас тебе такой суприс, что на таких тонях поймали осетра в двенадцать пудов; в таком-то месте женщина родила тройни. А теперь Бисмарк да Бисмарк – вот и все. Вы, господин, женатый или холостой?

– Да вам-то какое дело? Оставьте меня в покое! – огрызнулся читающий господин.

Купец опешил.

– А будто уж так тебе покой нужен? – сказал он. – Ну, Бог с тобой! Вишь, какой Иоанн Грозный выискался! Сиди, сиди, я трогать не буду!

Купец отвернулся, подышал на стекла и начал выводить по нем пальцем вавилоны.

После спектакля

В летнем помещении Приказчичьего клуба кончился спектакль. Давалась, между прочим, пьеса «Простушка и воспитанная», в которой особенный эффект произвел актер, плясавший вприсядку. «Дербалызнувшие» в антрактах купцы пришли в неописанный восторг и заставили повторить пляску два раза. Некоторые не могли прийти в себя от восторга и после спектакля и все еще время от времени восклицали: «Ах, волк его заешь, как ловко он эту самую дробь делал!» В особенности умилялась значительно подгулявшая компания, сидевшая на балконе и распивавшая шато-марго пополам с пятирублевым шипучим квасом. Тут была пара пожилых купцов, был один средних лет купец и один молодой. По фуражкам, надетым вместо шляп, и по пестрым «глухим» жилеткам можно было сейчас догадаться, что это приезжие. На диво постоянным посетителям клуба пробки «пятирублевого кваса» так и хлопали у них на столе. Было шумно. Кто-то из компании даже спрашивал:

– А что, ежели этой самой бутылкой шваркнуть вон в энту березу?

В это время через балкон прошел актер, плясавший вприсядку, и направился в буфет.

– Вон он! Вон он идет! – зашептали купцы и начали указывать пальцами.

– Уж и ловкач же, лягушка его заклюй! Сеня! Нельзя ли его к нашему шалашу приалтынить, чтоб он нам потом в отдельной комнате эту самую дробь сдействовал? – обратились они к молодому купцу.

– Да неловко, дяденька Парамон Захарыч. Тут в Питере все актер с купоросом. Может обидеться и к черту под халат послать.

– Ничего, трафь! Ежели драка – выручим! – ободряли его купцы.

Молодой хватил для храбрости стакан вина и направился в буфет. Там около стойки стоял актер и закусывал выпитую рюмку водки бутербродом. Купец остановился против него, подпер руки в боки и стал смотреть ему прямо в глаза, время от времени улыбаясь. Смотрел на него и актер. Купец кивнул ему головой и сказал:

– Актер? Актеры будете?

– Ну да, актер. Что ж из этого? – недоумевал тот.

– Ничего, так… Ловко даве дробь эту самую делали, – пробормотал купец и одобрительно потрепал его по плечу. – Послушайте, нас там компания на балконе… – прибавил он после некоторого молчания. – Шипучий квас пьем… Пойдем к нам. Купцы просят. И чтоб перед нами эту самую дробь…

– Какую дробь?.. – выпучил на него глаза актер.

– Ну, эту самую дробь ногами, что даве в театре-то делал. Там у нас и вино. Небось, мы заплатим.

– Вы хотите, чтоб я перед вами на балконе плясал? Да за кого ж вы меня считаете? – возмутился актер.

– Тише, тише! Не буянь! – остановил его купец. – Мы с дружеством пришли, а не для того, чтоб на ссору лезть. Ну что тебе стоит на шабаш дробь эту самую для нас сделать? По крайности на спиньжак себе заработаешь. Право, пойдем! Там у нас все купцы обстоятельные, не надуют. И деньги тебе сейчас в шляпу.

– Да ты, должно быть, почтенный, совсем с ума спятил, коли думаешь, что я перед вашей пьяной компанией на балконе плясать буду! – крикнул на него актер.

– Что ж, у нас в Рыбинске актеры перед нами плясали и завсегда довольны оставались, – отвечал купец. – А раз у Макарья один актер целые сутки в номерных банях с нами гулял и все рассказы рассказывал да куплеты пел.

Актеру сделалось смешно.

– Так такого себе и теперь ищи, а я не такой, чтоб на балконе плясать, – сказал он.

– Ой! Уж будто и не такой, чтоб на балконе… А ты гордость-то брось! Тебя купцы просят.

За молодым купцом стоял уже старый купец, явившийся ему на подмогу, и улыбался.

– Да не на балконе. Совсем не ту антресоль толкуешь, – поправил он. – Господину актеру почтение! – прибавил он, взял актера за руку и обнял его за плечи. – Вот, видишь ли, в чем дело, – шепнул он. – Намухоморились мы теперь и хотим перемену места для плезиру сделать, едем Палестины обозревать, так сделай нам дробь в отдельной комнате. Понял? Ну, на синенькую вперед.

Пожилой купец полез за бумажником. Актер презрительно скосил на него глаза.

– Как посмотрю я на тебя, борода у тебя седая выросла, а ума не вынесла, – сказал он.

– Что?! – заорал купец, поплевал на руки и ринулся на актера.

– Дяденька Парамон Захарыч, оставьте! – схватил его за руки молодой купец. – Ну бросьте его, коли он такой шершавый! Мы к цыганам лучше поедем. Те нам с вывертом танец докажут.

– У меня борода ума не вынесла? – горячился пожилой купец. – Ах ты, пес! Да знаешь ли ты, что я потомственный почетный гражданин и медали имею!

– Дяденька, Бога ради, бросьте! Ну плюньте на него! Что тут! Здесь ведь не Рыбинск, a Питер. Сочинителев на каждом шагу и не оберешься. Сейчас подслушают, опишут и смотришь – наутро со всей своей фамилией в газету влетел. Ну что за радость, ежели эдакий альбом про вас у нас в Рыбинске прочтут? Вон он, сочинитель-то, в углу стоит и смотрит. Мне даве его показывали.

Пожилой купец присмирел.

– Сочинитель? – переспросил он. – Который?

– А вот энтот, что нос-то набалдашником и один глаз на вас косит. Здесь этих сочинителев – что собак нерезаных!

– Вот дурак-то! – шептал актер, отходя в сторону.

Пожилой купец чесал затылок, посматривая в угол на сочинителя, и что-то соображал. Минуты через две он вынул из бумажника десятирублевую бумажку и, скомкав ее, понес в угол к смотрящему на него во все глаза пожилому мужчине.

– Бери отступного, господин сочинитель, а только нас не трожь, – сказал он, суя ему в руку деньги.

– Позвольте, что вам угодно? В чем дело? – недоумевал тот и спрятал руки за спину.

– Бери, коли дают! Ведь ты сочинитель? – спросил его пожилой купец.

– Ошибаетесь-с. Я титулярный советник! Восемнадцать лет верой и правдой служу! – обидчиво отвечал мужчина и, обернувшись к купцу спиной, стал уходить.

Перед петушьим боем

Проживающий у себя на даче меняла Рыбоплесов, охотник до кур, задумал у себя устроить в одно из воскресений петуший бой. Дело сначала для чего-то держалось в тайне, но дворник разболтал по соседям, вследствие чего в назначенный день перед дачей-особняком, где проживал меняла, сновали дачники и заглядывали в решетку сада. В саду ничего не было видно, только желто-лимонного цвета безбородый меняла время от времени выходил на балкон и злобно улыбался на заглядывавшую в его сад публику. Среди публики были и дамы. Некоторые лорнировали менялу и говорили:

– Совсем обезьяна!

– Катичка, вышла бы ты за него замуж? – спрашивала молоденькая девушка в малороссийском костюме другую девушку в синем сарафане.

– Ни за что на свете!

– Ну а ежели бы он тебя силой похитил и запер в необитаемом замке?

– Я отказалась бы от пищи и умерла с голоду. Не только что за него, но даже и за нашего учителя музыки Карла Богданыча не вышла бы, – прибавила девушка.

У ворот дачи стоял дворник и смотрел вдоль по дороге, ожидая гостей менялы. К нему подошла пожилая набеленная дама с взбитыми волосами, сунула ему в руку пятиалтынный и спросила:

– Скажи, любезный, что за женщины с этим менялой вместе живут? Жены это его?

– Нет, тетки-с. У них, по их меняльной вере, жен не полагается. Теперича, ежели прежде у кого и была жена, и та теткой делается, – рассказывает дворник.

– Мерси, – протягивает дама. – Ах да! – спохватилась она. – Правда, что они мяса никогда не едят?

– Сами не жрут-с, ну a петухов перед боем и сырой говядиной кормят, и водкой поят. Сегодня, верите ли, даже жалости подобно: купили сороковку и давай петухам в глотку вливать. Гляжу и думаю: чем бы зря в птицу вино травить, дали бы дворнику. Так нет, не дают. Таких жадных для постороннего человека поискать!..

– Мерси еще раз.

Дама отошла от дворника, но к нему подбежал лакей без фуражки и с пустой бутылкой в руках.

– Я вот теперь в лавочку, а ужо как петуший-то бой начнется, ты пусти меня посмотреть.

– Пущать, которые ежели не бабьеголосого согласия, никого не велено, а ты забеги к нам с задов да на забор и залезай. Там и посейчас ребятишки сидят. Все увидишь.

– Ладно. Бутылка пива за мной! – крикнул лакей и пустился бежать, подбрасывая на бегу медный пятак и снова ловя его.

Между тем к калитке дачи подъехала извозчичья крытая пролетка с двумя менялами: старым и молодым.

– Печешь ли пирог-то для гостей, Пантелей Селиверстыч? – крикнул пискливым голосом старый меняла, завидя на балконе хозяина, и начал рассчитываться с извозчиком.

– Пеку, пеку! Так из печи вон и лезет! Милости просим! – любезно откликнулся хозяин.

Слез с линейки и молодой меняла и вынул стоявшую в ногах обвязанную тряпицами корзину. Тряпица заметно шевелилась.

– Петух внутре-то сидит! – воскликнули в один голос прогуливающиеся около дачи, и действительно из корзины послышалось громкое кудахтанье.

– Это наш гостинодворский меняла и вместе с приказчиком, – шепнул своей жене заглядывавший в дачу купец и, подбежав к меняле, крикнул: – Амосу Тарасычу почтение! Петушком побаловаться приехали?

– Да, да, петушком, – пищал меняла. – Что же из этого? Петушок – птица Божья. Многие вот нас осуждают за эту охоту, а чего тут! По лесам-то с ружьем ходить да птичек стрелять – хуже. Там смертоубийство, а у нас вся беда, что петушки себе гребни в кровь расклюют, так ведь мы потом им залечим, запользуем, – оправдывался он. – Прощенья просим, сосед.

Меняла шмыгнул в калитку. За ним понесли и петуха в корзине. Купца окружили дамы и начали расспрашивать:

– Очень богат этот меняла?

– Страсть! Кого хошь купить, перекупить и выкупить может. А что, не хочет ли кто из вашего сословия за ним поухаживать? – пошутил купец. – Женишок выгодный.

– Ну вот! – обиделись дамы. – Будто уж и спросить нельзя.

К калитке еще подъехал экипаж, и из него опять вышел меняла с корзинкой.

– Купцу Кошкодавлеву тысячу лет жить! – крикнул купец. – С петушком сам-друг приехал?

– С петушком-то с петушком, – отвечал меняла, – да, кажись, больно сильно он у меня в корзинке-то замотался. Боюсь, как бы на ноги не сел. Пожалуй, перед боем-то, как рыбинско-бологовские, колебаться начнет.

– А ты играй на понижение.

– Шутник! – весело произнес меняла и потащил петуха в калитку.

Между тем на дворе дачи раздалось громогласное петушье пение.

– Поди, уж начинается. Пойти на забор садиться! – произнес купец и побежал на соседский двор.

Баба

Время под вечер. Перевалило за шесть часов. Погода хорошая. По одной из улиц Лесного бродит молодая, красивая и нарядная баба в синем суконном кафтане, вертит в руках какую-то записку и то и дело дает ее читать встречным дачникам. Баба – кровь с молоком: полная, белая, румянец во всю щеку, перламутровые зубы так и блещут при говоре. Она кого-то разыскивает по адресу. Встречные мужчины пожирают бабу глазами, долго смотрят ей вслед и невольно восклицают нечто вроде следующего:

– Вот так баба! Родит же Господь Бог таких баб!

Вышел пожилой купец за калитку своего сада, икнул, потрепал себя по жирному животу и сказал:

– Вот мы, по благости Божьей, и сыты после трудов своих праведных!

Баба подошла к купцу. Купец, увидав бабу, осклабился во всю ширину своего лица.

– Кого тебе, умница? – спросил он.

– Да вот тут прописано, – отвечала баба. – Полковницу Подпяткину. Ищу-ищу – разыскать не могу. Верите ли, смучилась даже. Да полковница-то она ненастоящая, так, может, оттого… Муж у нее поштане в писарях служит. А уж и народ же здесь! Охальник на охальнике. Записку прочтут, а потом приставать начнут. Ей-богу! – прибавила она, улыбаясь.

Купец оглянулся, посмотрел, нет ли в саду жены, и потрепал бабу по спине.

– Да как к тебе не приставать-то? – сказал он. – Вишь, сдобья-то в тебе сколько! Ну, вот что… Давай я тебя провожу. Так на самую дачу дворнику и сдам. Вот тут через дорогу леском будет ближе.

Баба замахала руками.

– Нет, господин купец, не пойду я с вами! Вы лучше так мне скажите, куда идти. Я и разыщу. Водили уж меня тут леском-то, да что!.. – Баба плюнула. – А еще мужчина-то какой, – прибавила она. – В соломенной шляпке, в очках, скулы с проседью. Срам!

– А что?

– Да как же: повел, будто и путный, а сам заигрывать начал, стал за щеки щипать. Я женщина замужняя. У меня муж огород держит на Выборгской. Окромя того, мы холстом торгуем. Привезли ноне по весне из деревни, распустили в долги, а теперь ходи да получай. А не получу, так муж тоже и учить начнет. Он мужчина строгий. Вы, господин купец, меня пожалейте и, коли знаете, то укажите, куда идти.

– Тебе, родная, одной не найти. Это в такой трущобе, что и сказать нельзя. Пойдем, я тебя провожу. Я человек женатый, меня бояться нечего.

Баба смотрела недоверчиво.

– А побожись, что по дороге обижать не будешь, – сказала она.

– Ей-ей, пальцем не трону!

Пошли. Свернули в переулок, но через минуту баба оттуда выскочила. Купец догонял ее.

– Акулина! Куда ж ты, дура? – кричал он.

– Нет, сударь, я лучше к кому-нибудь другому!.. – замотала головой баба и, остановясь на улице, безнадежно смотрела в записку, держа ее кверху ногами.

Показался рослый юноша в гимназической фуражке и с удочкой в руках.

– Не знаете ли, господин, где бы мне вот это самое место разыскать? – робко обратилась к нему баба и подала записку. – Сама я неграмотная, а ищу, ищу…

Юноша раскрыл рот и улыбнулся.

– Такая красивая баба и неграмотная! – сказал он. – Ай-ай-ай! Ведь ты прехорошенькая! Хочешь, я тебя грамоте выучу?

– Нет, уж это зачем же… А вы лучше покажите, куда мне идти.

– Тебе одной не найти. Кроме того, там собаки злые. Напасть на тебя могут. Пойдем, я тебя провожу. Мне по дороге.

– Ни-ни! Ни за что на свете! – замахала руками баба и бросилась в сторону.

– Дура! Да я рыбу туда удить иду! Мне по дороге. Вот тут только в переулочек свернуть и по задам пройтись – так рукой подать! – кричал ей вслед юноша.

Баба шла по дороге, не оглядываясь. Юноша-гимназист и купец шли за ней в отдалении один за другим.

– Послушайте, молодой человек! Вы это зачем бабу обижать вздумали? – кричал ему купец.

– Помилуйте, да я и не думал, – конфузливо отвечал юноша.

– То-то, «не думал»! Нешто это порядок? Красивой женщине и показаться нельзя!

Баба подошла к разносчику, повстречавшемуся ей с пустым лотком под мышкой.

– Не прочтешь ли, земляк, где бы мне тут полковницу разыскать? – спросила она.

– Полковницу? Да ты, янтарная, сама краше полковницы! – прищурился он. – Вишь, сдобья-то сколько нагуляла! И чем только тебя кормили? Совсем прозрачная! Ух!

Мужик схватил ее за бок. Баба отскочила.

– Что ты, Христос с тобой! Я не волк! Ну, давай, давай сюда записку-то! Я прочту, – прибавил он.

Баба подала записку. Мужик долго вертел ее в руках, шевелил губами и наконец отдал ее обратно.

– Темно что-то написано… – сказал он. – А ты вот что: мы лучше пойдем вместе. В трактире я тебя чайком попою. Там и расспросим.

– Ни-ни! Какой тут чай. Я замужняя. Муж ждет и потом ругать будет.

– Муж подождет. А мы первым делом сейчас бутылочку пивка… Уж больно ты баба-то важная! Не угостить-то грех!

На сцену эту смотрит дачник с обезьяньим лицом, в жокейской фуражке и с оскаленными зубами.

– Чего тебе, милая? – подкрался он к ней, как кошка, и протянул руку к записке. – Обижают тебя? Войди ко мне в садик, отдохни на скамеечке. Я прочту тебе и расскажу все, что следует. А ты пошел прочь, дурак! Чего рот-то разинул? – крикнул он на мужика.

Глаза дачника с обезьяньим лицом искрились, нижняя губа тряслась. Баба смотрела на него подозрительно и раздумывала.

– Нет, господин, лучше уж я в мелочную лавочку… – махнула она рукой и пошла по дороге.

Сзади ее в отдалении следовали один за другим купец, юноша, мужик и дачник с обезьяньим лицем. Они оглядывались и зло смотрели друг на друга.

За воротами стоял седой длинноволосый мужчина в подряснике без шляпы и держал левую руку на желудке. Заметив красивую бабу, он стал на нее коситься и улыбнулся. Баба подошла к нему и подала записку.

– Адресок тебе прочесть, вавилонская искусительница? – обратился он к ней с вопросом, принимая записку. – Изволь, изволь, прочесть можно. Аще кто путницу… Только вот что, родная, – прибавил он, – очков при мне нет. Войди-ка в садик, а я очки разыщу. Вот мы и прочтем твою хартию.

Старик распахнул калитку. Баба вырвала у него записку и выбежала на середину улицы.

– Господи, что же это такое! Что я за несчастная, что путного человека найти не могу! – воскликнула она.

На красивых черных глазах ее заблестели слезы.

А на бабу между тем, остановившись в ряд на аллее, смотрели купец, юноша в гимназической фуражке, мужик, дачник с обезьяньим лицом и старик в подряснике и пожирали ее глазами.

По газетному объявлению

В газетах было напечатано: «За скорым отъездом продается фортепиано, трюмо и говорящий попугай». Далее следовал адрес.

В тот же день у дверей квартиры, где была публикована продажа, звонились разные лица, приходившие посмотреть вещи. Их встречала пожилая женщина с завязанной щекой. Некоторые покупатели приходили неизвестно зачем и спрашивали такие вещи, которые и не значились в объявлении.

Вошла тощая дама под вуалью и, не дожидаясь приглашения, села в кресло.

– Фу, как высоко вы живете! – сказала она. – Как это можно: в пятом этаже и публиковать… Сняли бы на время квартиру где-нибудь пониже.

– Вам трюмо, фортепиано или попугая? – спросила ее женщина.

– Нет, мне бы нужно было собачку маленькую: левретку, болонку или шпица.

– Собаки у нас и не продается.

– Ну, вот видите, а заставляете в пятый этаж подниматься! – упрекнула дама.

– Да мы о собаке и не публиковали.

– Мало ли, что не публиковали. Все-таки нехорошо. Я так и шла, думала, что у вас собачка. Неужели вы без собаки живете?

– Мы не любим собак.

– Ах, боже мой! Как это можно не любить. Это показывает, что у вас черствое сердце. Вы знаете, есть сказано: блажен раб, ежели и скоты милует. Что это у вас: зубы?.. Возьмите вы мятного масла на вату и ущемите…

В дверях между тем стоял толстый купец в длиннополом сюртуке и высоких сапогах, мял в руках картуз и искал в углу образ, чтоб перекреститься, но, не найдя его, спросил:

– Кто у вас здесь хозяйка-то?

– Я-с, – отвечала женщина. – Вам фортепиано?

– Фортопьяны посмотрим и попугая поглядим, – протянул купец. – Вы немки будете, что ли?

– Нет, русская.

– Русская, а в углу Божьего милосердия не держите. Вот оттого-то вас Бог зубною болью и наказывает. А вы, коли уж очень зуб-то ноет, возьмите жженого купоросу да красного стручкового перцу…

– Вот фортепиано-с… – перебила его женщина и открыла крышку у инструмента.

Купец заглянул вниз, пощупал дно, пошатал все четыре ноги, ткнул перстом в клавишу и сказал:

– С виду струмент крепкий. Ну а струны все целы?

– Все целы. Фортепияно малодержанное. Разве можно без струн продавать?

– Всякое бывает. Иногда ребятишки балуются. Что с ними поделаешь! Вы вдова?

– Вдова.

– Ну, вот сейчас и видно, что на вдовьем положении. Был бы жив муж, так он бы поучил, как Бога-то не забывать. У него бы небось в жилой горнице без Божьего милосердия не сидела. А ну-ка, заведи-ка машину-то… – кивнул купец на инструмент.

– Да у нас фортепиано не самоигральное.

– Не самоигральное? Ну, так эта музыка мне не подходит. Я думал так, чтоб и дочку на них перстами учить, и чтоб жена по праздникам вертеть могла, ну а она у меня баба совсем без понятия.

Хозяйка улыбнулась:

– На самоигральных фортепиянах вам трудно будет дочку учить. Вы купите простое, настоящее фортепиано.

– Настоящее! Я настоящее и ищу. По-твоему, вот это настоящее, а по-моему, – то, которое с заводом. Вам, конечно, свой товар хвалить надо, ну а я покупатель и должен сообразить, – заговорил купец. – Крепкое ли оно в нутре-то? – спросил он.

– Совсем крепкое. На нем только год и играли. Фортепиано бекеровское, прочное…

Купец чесал затылок и соображал.

– Ты говоришь «прочное», – произнес он. – Знаем мы эту прочность-то! Вылей в него чашку кипятку – вот и раздерет его.

– Помилуйте, да зачем же кипяток-то выливать?

– Как зачем? Всякое может случиться. У меня ребятишек полон дом. Тоже подчас балуются. Ну а гость хмельной на именинах рюмку-другую в него прольет – что с ним поделаешь?

Хозяйка недоумевала и только разводила руками.

– А играть на нем всеми перстами можно, как следовает? – допытывался купец.

Хозяйка села и взяла несколько аккордов.

– Я даже и не слыхала, чтоб были такие фортепиано, на которых только одним перстом и играть можно, – сказала она.

– Мало ли, что вы, сударыня, не слыхали. Вот у нас в Апраксином рынке на линии фертепияны стоят, так на тех и одним перстом нельзя: дух выходит, ну а звуку никакого. Нет, я уж лучше самоигральные куплю, а эта статья неподходящая, – закончил он и тут же прибавил: – Вот насчет нот – стопочку продайте, потому мне мою девочку все равно по нотам придется учить.

– Эти ноты у нас для корнета и тромбона, – отвечала хозяйка.

– Для корнета Тромбона! Вот видите, у вас какая извадка, – упрекнул ее купец. – Что подешевле, так вы господам офицерам продали, а купцу что подороже норовите спулить. Купец за всех в ответе!

Хозяйка, невзирая на зубную боль, даже рассмеялась.

– Вы не так меня поняли, господин купец. Эти ноты не проданы, а они для корнета и тромбона, то есть для игры на трубах, а для фортепиано не годятся.

Купец недоверчиво кивнул головой и стал уходить.

– Ну вот, толкуй тут! – сказал он. – Не годится. У меня дочка девчонка махонькая, несмышленая, ей все годится. Впрочем, мы со своими деньгами не навязываемся. Ну а попугай говорящий почем? – спросил он в дверях.

– Попугай сорок рублей вместе с клеткой.

– Фю-фю! – просвистел купец. – Тоже деньги-то драть умеете! А нехорошими словами он не ругается?

– Что вы такое говорите! – начинает выходить из себя хозяйка. – Ведь вы его из хорошего семейного дома покупаете.

– Это в состав не входит. У нас сосед по лавке из графского дома попугая купил, подошел поутру к птице, а она его: «Банкрут! Вор!» Взял и свернул ему шею. Одначе, прощенья просим! За попугаем другой раз зайдем.

За купцом последовала и дама.

– Так не продается у вас собачки-то? – спросила она еще раз.

– Нет, нет, нет! Здесь не псари живут! – сердито крикнула хозяйка и захлопнула за ней дверь.