Текст книги "Наши забавники. Юмористические рассказы"

X. Карантин

– Здравствуйте, сударыня, и извините, что я вас беспокою. Савин Вавилыч, ваш супруг, могут меня принять? – спрашивает солидный господин с лысиной и брюшком жену купца Сковородникова.

– Может-то может, только не советую вам к нему входить, – отвечает дама, – потому что он у нас теперь в очень нехорошем виде, и ежели вы по делу, то все равно толку никакого не добьетесь.

– To есть как это, сударыня? Но сегодня срок его векселю, и в противном случае я должен отдать его в протест.

– Лучше уж отдавайте, а деньги потом получите. Видите ли, он вообразил, что у него чума, и вот уже целую неделю лечится.

Солидный господин вздрогнул и попятился.

– Господи, спаси нас и помилуй! В таком случае лучше уж действительно в протест… Прощайте!

– Да вы не пугайтесь. У него чума ненастоящая…

– Знаем-с. В строго научном смысле?.. читали. Не подходите, не подходите, сударыня!

– У него никакой чумы нет-с, – продолжала дама, – а только одно головное воображение насчет чумы. Нешто может чумной человек дверь с петлей сорвать? А он сорвал вчера у нас. И наконец, каждый день втроем по четверти водки потребляют. Опять же, чумному человеку не придет в голову петь, а он, извольте видеть…

Разговор происходил в прихожей, а из комнат доносилось пение пьяными голосами: «Помощник и покровитель…»

– А-а! Значит, он, попросту сказать, запил, – сказал, улыбнувшись, солидный господин. – В таком случае я лучше повидаюсь с ним, потому у меня вексель, а протест для торгового человека – конфуз. Может быть, он и заплатит.

– Лучше уж конфуз. Нам к нему не привыкать. У нас и так его много. Вчера к нему зашла в комнату наша кухарка, чтобы водку и закуску подать, а он содрал с нее платье да всесожжению его и предал. «Ты, – говорит, – теперь зачумилась от меня». Не ходите, а то он вас в карантин посадит, да и не выпустит. Ведь у него в гостиной карантин устроен и всякая там дезинфекция на столе стоит.

– Меня не посадит, – самоуверенно говорит солидный господин и снимает с себя шубу.

– Ну, не говорите этого. Наш старший дворник пришел получать за квартиру деньги, так то же самое говорил, а однако, целую ночь просидел в карантине и только наутро вышел оттуда, да и то пьян-пьянешенек от этой самой дезинфекции.

– Ну, как-нибудь…

Солидный господин вошел в комнаты и очутился в гостиной. Глазам его представилось следующее зрелище: посреди комнаты был раскрыт ломберный стол, а на нем стояла четвертная бутыль водки и помещалась на тарелках закуска. В углу на полу рассыпаны были на подносе головки луку и чесноку; тут же стояли: кринка с деревянным маслом и кринка с дегтем как антизаразные средства. Савин Вавилыч в халате и совсем уже пьяный лежал на диване, и около него на стульях сидели тоже двое пьяных – кучер в поддевке и красноносый усач в отставном военном сюртуке.

– Савин Вавилыч, здравствуйте! – сказал солидный господин, робко озираясь по сторонам. – Сегодня срок вашему векселю. Могу я получить по нему деньги?

– Можешь, – отвечал хозяин, не поднимаясь с дивана. – Но прежде всего опрос: припухлости или волдыри какие-нибудь имеешь на теле?

– Что вы, что вы! Да я совсем здоров.

– А! Значит, свежий человек пришел к зачумленному? Отлично! Давай вексель. Вот тебе деньги. Но прежде всего вымажься маслом. Вон там горшок стоит. Это в предупреждение.

– Полноте шутить, я по делу пришел.

– Шутки! Это он называет шутки! Фельдшер, прочти ему наши карантинные правила.

Отставной военный икнул и пьяным голосом начал, очевидно, затвержденную речь:

– Всякий, входящий в карантин для переговоров с зачумленным купцом Савином Вавиловым Сковородниковым, обязан выпить большую рюмку дезинфекции завода Каралли и, съев на закуску луковицу, обмазать себе лицо и руки деревянным маслом.

– Рюмку водки я выпью, потому что озяб, пожалуй, и лучком закушу, а уж от обмазыванья увольте, – сказал солидный господин и подошел к столу с закуской.

– Браво! – заорал хозяин. – Но все-таки мы тебя обмажем. Так ты от нас не уйдешь.

– Ну полноте! Да и какая у вас чума!

– Врешь, врешь! Самая настоящая чума! Наум Прокофьев – первый, а я, Савин Вавилов, – второй! Карантинный! – крикнул хозяин кучеру. – Прими от него вексель и передай ему деньги.

Кучер встал со стула, покачнулся и исполнил то и другое. Хозяин зорко смотрел за солидным господином и, как только тот положил в карман деньги, захлопал в ладоши и радостно крикнул:

– Чумные деньги принял! Отлично! В карантин его до вечера и подвергнуть самой строгой дезинфекции!

Кучер и отставной военный подскочили к солидному господину и схватили его под руку.

– Что вы, господа! Да это насилие! – отбивался тот.

– Ну, уж там насилие или нет, а только ау, брат! Теперь ничего не поделаешь. Снимай сюртук, мы его над дегтем и луком повесим, а сам садись, – бормотали они.

– Да мне сегодня в банк платить надо.

– В банк все равно ветлянские бумажки не примут, потому здесь у нас Ветлянка, – возражал хозяин. – Вместо банка мы вот с тобой все вкупе по баночке дезинфекции пропустим. Фельдшер, цеди!

– Извольте, я и вторую рюмку выпью, но только уж это последняя…

– Без разговоров! За здоровье первородного зачумленного Наума Прокофьева!

– Ура! – заревели кучер и отставной военный.

Солидный господин выпил вторую рюмку и развеселился.

– Да вы, ей-богу, чудаки! – говорил он, садясь. – Давно ли вы в карантине-то застряли?

– Шестой день сидим. Первые два дня у нас было очень многолюдно в карантине, но теперь перестали заходить, – отвечал отставной военный. – Впрочем, кой-кого ловим.

– Да чего ловить-то? Досужий человек и сам согласится. Вон у вас какие благости расставлены: и свежая икра, и балык, и тешка осетровая.

– Не смеешь так называть! Это у нас Ветлянка, Старицкая и Пришибинская. Фельдшер! Поддай нам еще дезинфекции! Теперь за здоровье второго зачумленного, Савина Вавилова, – пояснил хозяин и гордо стукнул себя в грудь.

– Нет, больше уж никак не могу.

– Врешь, можешь.

– И хорошо у вас здесь, а не могу.

– Хорошо? Ребята, слышите: он сказал «хорошо»! Друг! Руку! – встрепенулся хозяин и обнял солидного господина. – Голубчик, ну сделайся и сам чумной мне за компанию! Ну потешь! И будет тогда нас трое чумных: Наум, Савин и… как тебя? Иван, что ли?

– Иван, но только от зачумления меня уволь. Лучше уж я третью рюмку твоей дезинфекции выпью.

– Жарь! Карантинный! Фельдшер! Соорудите! Да вот что: мы ради тебя сейчас ветлянское всесожжение устроим…

– Это ты мои вещи жечь хочешь, что ли? – с испугом спросил хозяина солидный господин.

– Нет, вещи будут целы. У нас особое всесожжение. Карантинные! Приготовляйте кастрюлю и коньяк, да и запалите!

Солидный господин выпил третью рюмку водки и сидел, а через десять минут перед ним пылала жженка в кастрюле. В комнату заглянула жена хозяина.

– Бедный вы бедный! Ну что, не говорила я вам, что вас посадят в карантин? – сказала она, обратясь к гостю. – А еще хвастались, что не посадят!

– Эй ты, Ассенизация Дезинфектовна! Ведь тебе сказано, чтобы ты не смела входить в карантин. Вон отсюда! – крикнул ей муж и показал кулак.

XI. Ищут

В одной из улиц Петербургской стороны у ворот небольшого дома стояло трое «собственных» саней с запряженными в них рысаками. Тут же вертелся околоточный. Появление в глухой улице сразу трех рысаков перебудоражило все население. Все бежали смотреть, хотя еще и сами не знали что. Первым прибежал сапожник в халате и с ремешком на голове; появилась девочка с утюгом, перебежал через улицу мелочной лавочник без шапки, явились две женщины – одна в платке на голове, другая прикрыв голову кацавейкой – и так, мало-помалу, составилась компания. Лавочник пошептался с околоточным и отошел от него.

– Поди вот разузнай! – таинственно мотнул он головой. – Но надо полагать, что тут доктора чуму ищут.

– Какую чуму! – откликнулся сапожник. – У нас с катерингофского карантина солдат приходил, так сказывал, что чуму по вихлянской дороге к чухнам прогнали.

– Прогнали, брат, да не всю. Много еще ейной сестры по помойным ямам притаилось, вот ее доктора и ищут, потому от городских сословиев приказ, чтоб в двадцать четыре часа предоставить, а завтра срок.

– Что ж, здесь больные обозначились? – спросила лавочника женщина в кацавейке.

– Есть. И такое сомнение, что железа под глазом, как бы волдырь.

– Да, может быть, от драки?

– В том-то и дело, что не от драки. Спрашивали ее, но такой ответ, что никакого поучения от мужа не было.

– Значит, женщина заболела?

– Женщина. Вчера волдырь был в грецкий орех, а сегодня уж величиною с арбуз обозначился. Вам бы, женскому обществу, лучше домой идти и за кофейные переварки приниматься, нежели чем здесь торчать, потому не ровен час… – прибавил лавочник.

– С нами крестная сила! Да неужто проклятая-то и у нас появилась?

– Есть грех. Идите, говорю, за добра уже домой, да и ребятишек захватите, – снова таинственно отчеканил мелочной лавочник и при этом прибавил: – На мелочные-то лавочки с соленой рыбой только слава, что будто они чуму разводят, а на деле-то вон где она, в том мезонине.

– Господи, спаси нас и помилуй! – молились женщины.

– Молиться тут на улице нечего! Идите домой. Ну что хорошего, ежели вдруг выскочит? Ведь прямо на вас…

– А отчего же не на тебя? Ведь и ты такой же человек.

– Мы мужчины и все-таки при своей силе состоим, а вы женская слабость… Ну-ка поднимайте юбки да и с Богом через грязь ко дворам… Чего тут?..

– Да ведь интересно, – упрямились женщины. – Весь свой век прожили и чумы не видали. А авось Бог милостив, она и не бросится на нас.

– Конечно, не бросится, стойте, – успокаивал их сапожник. – Где ей?.. Говорю, что ее в Вихляндию прогнали, а ежели какая ни на есть чума и осталась, то уж совсем лядащая, заморенная. Она, подлая, теперича совсем обессилела и не токмо что с женщиной, а с ребенком не справится. Шутка, сколько докторов на нее ополчились! Страсть! Нет, уж коли она от людей прятаться начала и ее искать надо, то тут шабаш!

– Однако вот на женщину же напала и в арбуз волдырь ей вытянула, – возражает мелочной лавочник.

– На женщину напала! А почем ты знаешь, что она напала? Может статься, эта самая женщина сама в нее носом вляпалась.

– Кто ж это сам на чуму полезет?

– В хмельном виде полезешь и не на чуму, не зарекайся, брат. Выпившему человеку сам черт – брат. Да, наконец, иные бабы с отчаянности от пронзительности мужей. Может это быть?

– Может-то может, что говорить, а только зачем женщинам тут толпиться? Их музыкальная часть – кофейники, а не чума.

Подбегает чуйка.

– Чуму, я слышал, здесь ловят?

– Ее самую. На женщину накинулась. Не лезь туда во двор, там околоточный…

– Ловко! – прищелкнула языком чуйка. – Стало быть, уж на женщин нападать стала?.. Чудесно! С Наумом Прокофьевым сладить не могла, так уж теперь давай баб терзать!

– Да где ж ей было с Наумом Прокофьевым… Ведь он мужик-то какой! Даром, что пятидесяти лет, а вот эти самые ворота раскачает. Ростом – в сажень; хоть сейчас в калегвардские тамбурмажоры бери. Плечи – в калитку не пролезет; кулачище – во! – рассказывает кто-то.

– Мужчинская сила ни при чем, – докладываете лавочник. – Хорошая чума и каменную бюсту с корнем выворотит, а только та канифоль обозначилась, что ежели она и сидит где-нибудь на помойной яме, то уж так ослабела, что взаместо мужчин на женщин накидываться начала.

Чуйка все еще пытается пролезть в калитку, но робеет и спрашивает:

– Какой околоточный-то? Очень из себя строгий?

– А наш же собственный. Только сунься – он те умоет.

– А коли так, так чего ж бояться? Мы в лучшем виде… Небось не умоет! – восклицает чуйка, лезет во двор через калитку, но тотчас же возвращается обратно.

– Что, на рога приняли? – дразнят его.

– Где ж это видано, чтобы тверезых обывателей на рога приняли! – отвечает чуйка. – А только чего там?.. Эка невидаль! Здесь много чудеснее смотреть. Сейчас, господа, через двор ухват пронесли и кочергу.

– Врешь? Ну, значит, братцы, ее этими инструментами ловить и будут, – поясняет сапожник. – Ухватом припрут, а кочергой выгребать…

– Не та модель! – откликается с козел до сего времени молчавший кучер. – Нынче мы ее эту самую чуму больше на купоросный порошок вызываем. Посыплем около, а она запах услышит, да сдуру и выйдет из засады. Ну, тут мы ее и увечим насмерть.

– А вы докторский кучер будете?

– А то чей же? Докторский. Нынче насчет ее такие ухищрения пошли, что страсти подобно! Она, каналья, хитра, а мы еще хитрее. В ночь извести можем. С вечера, к примеру, объявят, что существует она, а наутро уже ее нет. Ищи где хочешь, хоть с полицией шарь, и то не найдешь. Борьба большая идет! – продолжает кучер. – Только ведь и чума чуме рознь… Разные бывают. Одна индейская, другая левантская; одна пронзительная, другая выеденного яйца не стоит, и ты ее, коли опытный доктор, простым шкворнем убьешь. А теперь мы индейскую, пронзительную, ищем и ее-то вот никак не можем найти. Хитра очень.

В это время из калитки начали выходить владельцы рысаков и разговаривали. Толпа раздалась. Мелочной лавочник отстранил женщину и стал впереди.

– Пусти, я ближе стану. Меня, не бойсь, не возьмет, я деревянным маслом торгую, а она его смерть боится, – сказал он и, поклонившись вышедшим из калитки, спросил: – Поймали чуму-то, ваше сиятельство?

Те ничего не отвечали, сели в сани и поехали.

– Расходитесь, господа! Расходитесь! Ну что тут забавного?.. Что смотреть! – кричал околоточный.

XII. Отменили

– Фиона Михевна! Фиона Михевна! A ведь чуму-то отменили! – кричала 16 февраля вечером запыхавшаяся кухарка, вбежав в комнату и останавливаясь перед сидевшей на диване хозяйкой, средних лет полной женщиной.

Хозяйка, мазавшая себе в это время лицо и руки деревянным маслом из стоявшей перед ней на столе лампадки, вздрогнула и чуть не уронила лампадку.

– Что ты, дура, брешешь! – отвечала хозяйка. – Да разве чума-то – представление какое, что ее можно отменить! Ведь это не театральный бенефис с актером Петипой.

– Ну, уж этого я там не знаю, театральная она или не театральная, а только отменили. Сейчас приходил в мелочную лавочку генеральский лакей и даже афишу нам читал или газету эту самую.

– Поди, поди прочь! Ну что ты мелешь! Врет твой лакей или просто до чертиков нарезался.

– Да разве генеральский лакей врать станет! С тех пор как он на линии камардина состоит, он и хмельное-то бросил. Ну а афишка?.. Сама своими глазами и ушами…

– Что афишка! Ведь ты баба неграмотная. Тебе и по заупокойному поминанью можно о чуме прочитать. Нешто ты что смыслишь в писании?

– Ох, будто уж я не знаю, что афишка, что поминанье! Афишка вот эдакая большая, а поминанье вот эдакое махонькое. Ну, он по афишке или по газете…

– Ничего это не значит. У кого сродственников померших много, то и поминанье большое бывает.

– Ну а лавочник-то? Ведь он грамотный.

– И лавочник надсмеялся над тобой как над дурищей глупой.

– Ах, какие вы, Фиона Михевна, невероятные! Да разве лавочник станет насмешками насмехаться в такие дни! Ведь ноне первая неделя поста…

– Молчи и иди вон! Ведь лавочник-то из подвала, а я запретила тебе в подвалах съедобное покупать, потому в подвалах этих самых зараза сидит, вот он и подвел под тебя интригу.

– Ей-богу, в верхней лавке была, а не в подвале!

– Все равно, у него другая лавка в подвале есть, вот он и мудрит.

– Ну, как хотите, – развела руками кухарка и удалилась в кухню, но через несколько времени вернулась снова. – Фиона Михевна, желаете дворника послушать? Сейчас он к нам в кухню пришел за ключом от дров… Вот и он вам тоже скажет, что чума отменена. У них уж от полиции известно.

Кряхтя и охая, хозяйка поднялась с места и вышла в кухню.

– Здравствуй, Терентий. Что это наша Акулина насчет чумы брешет, будто бы отменена?..

– Совершенно справедливо-с. Даже в газетах пропечатано. И у нас от управляющего такой приказ, что хотели мы завтра все помойные ямы очищать, а теперь подождем. Даже сейчас он подручного к мусорным подводчикам послал, что, мол, не надо.

– А ты побожись.

– Да ей-богу, отменили-с… – с улыбкой отвечал дворник.

– Нет, ты перекрестись, тогда я поверю.

– Господи! Да неужто я в такие дни и вдруг облыжно-с?.. Извольте, нам не в труд.

Дворник взглянул на образ и перекрестился.

– Чудно! To есть так чудно, что даже ужасти! – говорила хозяйка, поматывая головой и уходя из кухни.

Звонок. Вошел муж хозяйки, купец с подстриженной бородой.

– Отменили чуму-то! Это удивительно! – возгласил он, хотел поцеловать жену и отскочил. – Что с тобой, Фенушка? В чем у тебя лицо-то?

– А это я от чумы деревянным маслом смазалась, чтоб зараза не приставала, потому что, говорят, спасает, которые ежели при деревянном масле.

– Ах, какие глупости! Брось, брось, умойся! Все отменено! Никакой чумы… И мужиков из карантина этого самого выпустили. Сегодня мы даже видели одного мастерового в трактире и водкой его поили. Так глотал с радости, что даже ужасти подобно! «Теперь, – говорит, – я дней на пятнадцать запью». Деньжонок малую толику ему собрали, – рассказывал муж и, сняв сюртук, сел на диван.

– С чего же это отменили-то? – спрашивала жена.

– А говорят, что еще рано. Я то сказать: начали горячку пороть, чтоб мастеровой народ из сырых подвалов выселять. Ну куда их выселишь? Ведь не в бельэтажи же… Ну а там по весне, как солнышко пригревать начнет, взял – раскинул им палатки где-нибудь на Смоленском или на Волковом поле, ну и выселяй в лучшем виде. Конечно, не время! Какая теперь чума! Да, наконец, и пост Великий! Где ж это видано, чтоб теперь гиену соблюдать и рыбы соленой не есть, а скоромь жрать!.. А грибы-то вон рубль двадцать фунт.

– Скажи на милость, как это вдруг!.. – удивлялась жена. – А я было и кухарке запретила провизию в подвальных лавках покупать, так как такие слухи, что зараза из подвалов выходит. Ну, а Наум-то Прокофьев теперь что?

– Наум Прокофьев лежит как следует, только эту самую больничную доску над его кроватью переписать велено, и взаместо чумы какую ни на есть другую болезнь поставили. Только, само собой, ему уж теперь и почет не тот. Был герой, а теперь в прохвосты…

– Вот и поди ж ты, как можно верхним концом да вниз! – вставила слово жена.

– Колесо фортуны, и больше ничего! – философствовал муж. – Видала у нас в молодцовской комнате картинка висит с колесом фортуны? Ну вот, она самая. Да и не в одной чуме, а и в богатстве. Какие миллионеры кверху тормашками кувыркались – страсть! Вон Круподеркин. Вот домовладельцам теперь так хорошо, – продолжал он. – Это они, по всем вероятиям, Бога замолили, чтоб от начальства отмена чумы была, потому мусорная-то подвода сразу вдвое в цене поднялась. Вот по нашей торговле – так скверно!

– Это почему? Ведь ты не карболовой кислотой торгуешь, а суровским товаром.

– Все-таки по случаю чумы мы хотели на товар накинуть малую толику, а теперь сиди на старых ценах.

– Да при чем же тут чума-то? – допытывалась жена.

– Дура, и больше ничего! – огрызнулся муж. – Ведь золото-то по случаю чумы на полтину за полуимпериал поднялось, ну и курс упал, a ведь мы за заграничные-то товары пошлину золотом платим, да и выписываем их по курсу. Да что с тобой толковать! Все равно не поймешь ты этой самой купеческой контрибуции! – закончил он и крикнул кухарке: – Акулина! Скоро ли у тебя там самовар?

– Вскипел, пожалуйте-с! На стол подаю! – откликнулась из кухни кухарка.