Текст книги "Наши забавники. Юмористические рассказы"

V. За стукалкой

– В стукалку по малости не желаете ли? – предлагает карту солидному гостю хозяин в купеческом доме. – Игра самая дружеская – полтора целковых: полтина коренник и по полтине две пристяжки.

– Да ведь я плохо играю, – отнекивается солидный гость, видя, что придется сесть за стол с людьми малознакомыми.

– Ничего-с, коли деньги из кармана вынимать умеете, значит, и неплохо играете.

Солидный гость сел. Пришлось играть с купцами. Замешалась только одна дама в столе. Солидный гость вынул бубнового туза, и ему пришлось сдавать.

– Плохо дело, коли с каторжником пришлось играть, – заметил по поводу его карты какой-то рыжебородый купец. – Наверное обчистит и зарежет.

Козыри выпали пики.

– Ну, еще того лучше! Пикой господин каторжник колоть-то нас будет, – добавил черный купец.

Стукнули трое и при этом приговаривали прибаутки.

– Бикштес отбиваю, – сказал первый.

– А я котлету рублю, – произнес второй.

– Что ж, и у меня биток в сметане, – откликнулся третий.

Солидный гость посмотрел в карты. У него пришел козырный туз. Стукнул и он. Стукнувшие купцы покосились на него.

– Кандалы у каторжника загремели! Проку не быть, – протянули они.

Действительно, обремизились двое. Солидный гость взял две взятки.

– Ну что ж, пусть его на свои арестантские нужды возьмет, – сказали они.

Солидный гость поморщился. Ему неприятно было такое отношение к нему малознакомых людей. Сдали опять, опять он стукнул, и опять прибаутка:

– Из острога стучат, на улучшение пищи просят. Что ж, мы перед праздниками подаем на калачи.

– Господа, нельзя ли как-нибудь полегче выражаться? – проговорил он и стиснул зубы.

– Полегче! – передразнили его. – Каторжные и от телесного наказания по закону не освобождены.

– В таком случае я брошу играть и уйду из-за стола!

– Сорвали два ремиза да уйду? Тогда еще хуже: беглый каторжник будете.

– Иван Иваныч, что же это такое? – обращается гость к хозяину.

– Да полноте, ведь они шутят, – успокаивает тот.

– Однако шутить можно как-нибудь иначе…

Еще сдача. Козыри черви.

– Сердечная масть! – возгласил сдающий.

Солидный гость сказал:

– Пас.

– Ну, как же вы не каторжник, коли даже бессердечие свое показали? – отнесся к нему рыжебородый купец. – Да я бы на вашем месте на пустых пошел: «Вот, мол, ребята, хоть я и клейменый, а сердечной масти не боюсь».

– Еще раз попрошу вас бросить эти шутки!

Игра продолжалась. При двух стукнувших у солидного гостя пришел козырный король бланк. Он задумался.

– Водовоз, что ли? Стучи, барин! – крикнули ему.

Он стукнул, и король бланк дал ему взятку.

– Арестантское не горит, не тонет! – воскликнул черный купец. – И водовоз ему брат.

– Еще бы. Ведь в остроге они сами на себе воду возят, а свой своему поневоле друг, – поддакнул рыжебородый купец.

Солидный гость положил себе проиграть выигрыш и встать из-за стола. Его уже начинало сильно коробить от плоскостей. Он стукнул на пустые карты и взял взятку на червонного валета.

– Вона! – возгласили хором купцы. – Даже московские мазурики ему почет делают.

В следующую игру ему пришла опять карта. Купцы побросали карты. Стукнула дама.

– Пощади хоть женщину-то! Ведь одна она перед тобой на дороге! – не унимались игроки.

У дамы были два маленьких козыря, и она проиграла.

– Нет, и женщину зарезал! Совсем ожесточенный! – дивились купцы.

– Господа! Еще раз повторяю: ежели вы не оставите ваших сальностей, я уйду из-за стола, – решительно сказал солидный гость.

– А мы не выпустим из острога. К арестанту, да еще буйному, двойной караул приставлен. Его в темную сажают, – отвечали ему. – А что до сала, то оно вашему брату заключенному взаместо масла в кашу идет. Звени кандалами-то! Оттачивай нож-то против нас! Что ж остановился? – говорили они. – Или, может быть, крестовой масти испугался? Так ведь и на тех, кто семь душ загубил, крест-то есть.

Солидный гость вскочил из-за стола и бросил карты.

– Довольно-с! Я потерял терпение и больше играть не могу.

– Положил под кандальную-то подвертку две красненькие, да и играть не могу! – дразнили его.

– Потрудитесь рассчитаться, – обратился солидный гость к рыжебородому купцу. – Вы мне должны три рубля.

– Лишенные прав состояния, сударь, ни сами долгов делать не имеют права, ни получать их. За них опека получает.

– Скотина! – кричит солидный гость.

– Да скотина-то все лучше каторжника! Скотину хоть продать можно, а каторжника-арестанта разве только черту подарить, да и то незнакомому, чтоб назад не принес.

– Господа! Господа! Что вы это? – унимал гостей хозяин. – Ну как можно из-за пустяков?!

– Нет, не из-за пустяков, а меня на целую красненькую выпотрошили!

– У меня портрет Дмитрия Донского стянул.

– Трех травяных с парой канареечных и у меня нет.

Солидного гостя отвели в сторону. Он ушел в другую комнату и, тяжело дыша, сел на диван. К нему подсела какая-то купчиха.

– Что, сударь, видно, и вас намазали в трехлистную-то чехарду? – спросила она. – И охота вам было садиться! Там, говорят, какой-то шулеришко из беглых каторжных появился и всех наверняка шильным образом обчистил, да и убежал из-за стола.

– Сударыня! Ежели вы слышали глупости, то не повторяйте их, чтобы не быть дурой! – крикнул солидный гость, схватил шапку и побежал в прихожую, чтобы одеться и уйти.

– Дяденька! Дяденька! – приставал к нему хозяйский сынишка. – Покажите мне, где здесь беглый каторжник с пикой?

Солидный гость ударил его по затылку и, надев пальто, выскочил из прихожей на лестницу.

Два игрока

Дело было на Страстной неделе.

– Праздник-то у меня вот где сидит! Вот где! – колотил себя по шее купец, выходя из своей квартиры и прощаясь с женой.

В то же время отворилась дверь другой квартиры, находившейся напротив, и вышел пожилой чиновник в фирменной фуражке, который, услыхав слова купца и увидав его жесты, сказал:

– Совершенно разделяю ваше мнение, сосед! Ох как труден праздник для всякого человека! Всем дай. В один день какой-нибудь можешь растаять до последнего полтинника в кармане.

Купец посмотрел ему на фуражку и сделал такой ответ:

– Вам что! Вам с полгоря, и праздник-то можно с хлебом есть. Вы, ваше благородие, к оному награды денежные получаете.

– А вы, ваше степенство, на товары в своей лавке надбавляете, да и торговля шире идет.

– В моей лавке не надбавишь, ваше благородие, да и торговля-то к празднику делается поуже вместо ширины. Я песком да известкой торгую. Кирпич есть, изразец.

– А я к празднику к чину представлен вместо денежной награды. От него не укусишь. Да, кроме того, проигрался в воскресенье в мушку в Благородном собрании. А где теперь отыграешься? Все клубы заперты на Страстной неделе. В картежные вертепы боюсь сунуться – совсем разденут.

– Представьте себе, ведь и меня в прошлое воскресенье выпотрошили на двенадцать красненьких! Вот судьба-то в одинаковой участи встретиться! А на этой неделе и в гости-то к себе никто не зовет, потому все говеют. Очищение души у всех на уме, а не карты.

– А вы сами-то уже говели? – спросил чиновник.

– На первой неделе еще отхватал, – отвечал купец.

– А я на середокрестной неделе все грехи с себя снял. Знаете что: устройте у себя сегодня игру в стукалку и меня позовите. Хотя мы и не знакомы, но все-таки соседи. Честь имею рекомендоваться: коллежский советник… А имя, отечество и фамилию сказывать не надо. Вы их по моей дверной дощечке знаете. Как вас зовут и кто вы – я тоже знаю.

– Эк что хватили! Зачем же я на Страстной неделе свою квартиру картежным грехопадением поганить буду? Да и кавардак у меня теперь дома: окна и двери моют, паутину из углов и с потолка снимают, дверные замки кислотой чистят. Устройте лучше вы у себя и меня к себе позовите. Важно бы по три рублика постукали.

– Я бы и устроил, да мне жена не позволит.

– И у меня жена брыкаться начнет. А вы лучше пугните вашу жену.

– Ну нет, это уж лучше вы сделайте. В нашем кругу жен не пугают, а в вашем купеческом – даже и ткнуть женщину кулаком раза два ни за что не считается.

– Хорошему же вы меня наущаете! А вы, ваше благородие, вот что сделайте: вы ушлите куда-нибудь жену-то вон из дома по делу, а мы тем временем придем и засядем; значит, у меня без домашнего кровопролития обойдется.

– Что ж, это можно. Только смотрите: вернется она домой, так, пожалуй, ругать вас начнет. Она женщина мстительная, и я за нее не отвечаю.

– Ничего, ругательства стерпим. В одно ухо будем впущать, а из другого выпущать. Так приходить вечером-то, что ли? – спросил купец.

– Очень вам благодарен, что вы такой снисходительный игрок, но вот беда – у меня не может составиться стукалки. Где на этой неделе игроков собрать? И пятерых-то не загонишь. Вот ваше дело – другое, ваше дело – купеческое, у вас среди купечества игроков много, да и бумажники-то у них обширнее. Ну чем тут дом опоганится, ежели в стукалку поиграть? Выбросьте это из головы! Ведь мы живем в девятнадцатом столетии. Ну что за предрассудки! Вот ежели бы у вас совсем в доме карт не было. А то все равно лежат же они у вас в квартире.

Купец задумался.

– Чудак-человек, ваше благородие! Да у меня и мебель-то вся кверху ногами опрокинута, шторы и занавески все сняты, все выколачивают, вытряхают, – сказал он.

– Ничего, мы и при опрокинутой мебели поиграем. А что до штор и занавесок, то можно и скатертью от посторонних взоров окна завесить.

– Все это так-то так… Но вдруг ежели и моя жена вас ругать начнет? Каково в вашем-то чине от купчихи такую словесность стерпеть? Ведь купеческие-то каламбуры чище чиновничьих.

– Любезность за любезность. Вы изъявили готовность от моей жены претерпеть неприятности – извольте, и я к вашим услугам! Брань на вороту не виснет. Да и что такое и чин? Да и оскорбления от женщины ни во что не считаются. Так прикажете ужо вечером приходить к вам?

– Нет, не рука. Мне еще труднее, чем вам, собрать стукальщиков-то, – отвечал купец. – Купцы много благочестивее чиновников. Они на Страстной-то неделе и с маслом не вкушают, так какие тут карты!

– Что правда, то правда. Вот незадача! – почесал у себя в раздумье за ухом чиновник и тут же спросил: – Вы в палки играете?

– В лучшем виде.

– Ну, вот и отлично! Чего ж нам горевать-то? Ведь тут игра один на один. В палки можно вдвоем играть. Значит, мы вот как сделаем: я приду ужо к вам как покупатель под видом того, что будто песок и известку покупать для постройки, поговорим об изразцах, о кирпиче, а потом удалимся в комнату, запремся, засядем за зеленый стол да и сразимся. Согласны?

– Нет, вдвоем не расчет. Вы хотите отыграться, и я хочу непременно отыграться, так какая же тут картежная музыка может изо всего этого выйти? Ведь кто-нибудь один из нас должен будет проиграть, оба мы выиграть не можем.

– Конечно, не можем, но тут уж чье счастье.

– Этого-то мне и не хочется. Только что мы с вами познакомились и вдруг глаз на глаз резаться будем. Мне хотелось бы так, чтобы мы оба выиграли и тем самым для первого знакомства закрепили сердечность наших чувств. А то обыграю я вас – вы на меня коситься будете; обыграйте вы меня – я могу вам какой ни на есть каламбур отпустить.

– Что правда, то правда. Разойдемся! Прощайте! Тогда на праздниках ко мне милости просим, – сказал чиновник.

– Прощенья просим! И ко мне на праздниках пожалуйте. Таким купеческим окороком угощу, что просто на славу! – отвечал купец.

Соседи раскланялись и разошлись в разные стороны.

Гадалка

В роскошной спальной на роскошной кровати под розовым атласным одеялом потягивается только что сейчас проснувшаяся молодая полная женщина. Перед ней стоит укутанная в две кацавейки и в несколько байковых платков бодрая старуха. Двенадцатый час дня.

– Что это дрыхнешь до этих пор, матка Алина Федоровна? – говорит старуха. – Моталась где с вечера, что ли?

– Где мотаться? Бубновый король до часу ночи сидел, и поссорились в конце концов, – отвечала молодая женщина. – Разоболокайся да садись. Сейчас кофий пить будем.

– От кофию уволь. Что в нем? Только потроха сушить. Да и пила я. А ты прикажи-ка лучше водочки да на закусочку солененького… Иззябла вся… Шутка ли – от Египетского моста перла!

– Сейчас тебе и водочки подадут. Ну что, здорова ли?

– Ох, уж и не говори! Все места стонут. Попала я тут в передел. Купчихе одной тайком от трефового короля гадала на червонного, а трефовый-то накрыл да и помял.

– Вот видишь, что значит с купчихами-то вязаться! Наша сестра лучше. У нас мужей нет. Горе у меня, Матрена Тихоновна, большое горе! Мой пиковый старичок с французинкой связался. Совсем на бобах… Веришь ли, уж вещи к жиду в мытье посылать стала. Вот потому-то за тобой и посылала.

– Может, к червонному приревновал? Уж больно ты у нас неосторожна. Червонного надо всегда под спудом держать, а ты с ним в люди лезешь! Вон прошлый раз с ним в цирке сидела.

– Нет, червонный тут ни при чем. У кого из нас червонных нет? Это и содержатели знают. Вот у толстой Татьяны Алексеевны их шесть штук, а молчит же ейный пиковый. Тут просто интрига. Беспременно она ему супротив меня что-нибудь в маскараде в вино подсыпала. Марью Ивановну, что с меховщиком живет, знаешь?

– Как не знать! Еще на прошлой неделе ей на гуще гадала. Сомневалась она, что у него с актрисой одной законный марьяж выйдет, да вышла пустая тревога. Та за интенданта выходит замуж.

– А Капсюльку, Ольгу Максимовну, тоже знаешь?

– Вдоль и поперек. Той на купеческого сына Скрипинского приворот давала.

– Так вот, они втроем супротив меня: Ольга, Марья и эта самая французинка, и французинка-то она не настоящая, а нижегородская. Ее и зовут-то Авдотьей, а что насчет французского разговора, то она только сорок слов знает. Жила у французской актрисы в горничных да там и научилась. Потом в Нижний на ярмарку поехала да там и начала купцов путать, выдавая себя за французинку. Погадай мне, родная, что мой пиковый у нее делает?

– Изволь, изволь!

Старуха разоблачилась, а Алина Федоровна встала с постели и накинула на себя пеньюар. Через пять минуть они сидели за столом. Одна пила кофий, другая, налив рюмку водки, чокнулась с графином и выпила.

– Так погадай же… Сейчас я горничной велю карты подать, – сказала Алина. – Груша!

– Не надо, родная, – отвечала старуха. – Этот струмент мы завсегда с собой носим, – прибавила она и вынула из кармана колоду карт. – Как тебя по-настоящему-то звать?

– Акулина.

– Ну, вот и чудесно! Раба Божья Акулина. Чтоб телу во здравие, а не в сухоту…

Старуха приложила к губам карты и пошептала на них.

– Что же это ты шепчешь на них?

– А рыбьи слова. Слова такие страшные есть, которые только нам известны. Мне один грек с Афона их сказывал… И вся у него рука булавками синими исколота. Так на пикового сначала или на бубнового?

– На пикового. Да прежде возьми и выколи ему ножницами глаза. Мерзавцу и гадание мерзавское. Шутка ли – обстоятельную женщину на дрянь сменял!

– А вот я ему лучше щелчок в нос… Что карты-то ножницами портить!

– Потешь меня, выколи ему глаза, а что до карт, то я тебе новую колоду подарю.

– Ну, изволь. Вот ему, вот ему, старому псу!

Старуха выколола пиковому королю глаза и продолжала:

– Чтоб ему туз пик на сердце!

– Зачем смертную карту желаешь? – оборвала ее Алина. – Почем знать, может быть, он мне еще пригодится, назад прибежит. Он старичок хлебный.

– Мой совет тебе: лучше около купцов держаться. Те хлебнее. Вон Ксеролина, что на восьми языках говорит, и Анна Павловна, натурщица. Те все вокруг купцов, а оттого и сыты.

– Побоев я, душенька, купеческих не люблю. Я женщина с амбицией, меня и пальцем не тронь, а то я сама сейчас сдачи дам. Ну а купцы без побоев не могут. Вот оттого я и промеж господ.

– А напрасно. И побои – вещь подчас хорошая. Сегодня потреплет, а назавтра смотришь – подарок несет. Ой, мать! Да у твоего пикового с нижегородской французинкой разлад! Смотри, все трефовая масть пошла. Вон и тузовое письмо от нее к нему… Прощенья просит.

– Что ты! Да ежели это правда, то я тебе свою старую тальму подарю! – встрепенулась Алина, и глаза ее блеснули.

– С места не сойти, коли вру! Смотри сама. Вот и интрижные карты пошли. Видишь?

– Так и есть. Хвати водочки-то, Тихоновна, поваднее будет.

– Хвачу. За красу твоего тела, чтоб не дрябло и не портилось! – сказала старуха и, выпив, продолжала: – Разлад у них, большой разлад! Вот и бубновое коварство со стороны червонной дамы. А трефовая-то французинка, видишь, в стороне лежит. Теперь с чем он останется…

– Я и червонную-то даму знаю, – сияла мстительной радостью Алина. – Это рейнская нимфа из цирка. Совсем новый сюжет. Был он тут как-то в цирке и втюрился в триковую красоту. Ведь старики это самое триковое голоножие смерть любят. Мне Матильда сказывала. «Сидит, – говорит, – в ложе и впивается глазами, словно рак клещами». Глазищи-то только у него, у старого губошлепа, плохи.

– Не ругайся. Назад к тебе придет. Вон обратная дорога по червонной масти, – указала старуха и, сложив карты, начала вновь их раскладывать, приговаривая: – Дому, даме, королю, что сбудется, непременно!

– Душечка, Тихоновна! Ежели это правда, мы сейчас бутылку шампанского разопьем. Хоть и в тонких я обстоятельствах, а сейчас пошлю с Грушей брошку свою заложить! – воскликнула Алина.

– Сбудется. Получай своего старого осетра обратно, да и с его денежной требухой вместе, – отвечала старуха. – Явится. Вот у него и пиковая тоска на сердце. А уж насчет верности гаданья, то верно, как в аптеке!

Старуха сбила карты и принялась лобызать Алину.

– Груша! – кричала Алина. – Вот тебе брошка! Снеси и заложи ее жиду да купи в погребе бутылку шампанского!

Из балаганного мира

Вечер. Масленица. В одном из плохеньких трактиров в Миллионной улице, прилегающей к Марсовому полю, за столиком, установленным чайным прибором, закуской и графинчиком водки, сидят двое мастеровых-чистяков. Оба трезвы. Графин во всей своей неприкосновенности. Один из мастеровых, брюнет, в шелковом фуляре на шее, смотрит на часы, высящиеся над трактирным органом, и говорит своему товарищу-блондину:

– Удивительное дело! Скоро десять часов, представление у них в балагане, надо статься, давно кончилось, а ее все нет. A хотела прийти.

– Да ты ее сам видел? – спрашивает блондин.

– Сам. Вышла это она ко мне на подъезд в костюме, а я ей такие слова: «Примите, – говорю, – Авдотья Прохоровна, от наших чувств, по старой памяти, угощение парой пива и по рюмочке, так как мы вашей прекрасной игрой до смерти любовались и, можно сказать, даже вопль в себе чувствуем…»

– А она что?

– А она, известно, легкую коварную гордость… «Хоша, – говорит, – меня уже один офицер и два купца приглашали сегодня на ужин, но я по старой памяти и для товарищев согласна… Идите, – говорит, – и заказывайте, а я следом… Нам только последний хоровод отводить…» Ну, тут я ей сказал, в какой трактир приходить. «Знаю», – говорит, сделала мне ручкой и убежала в балаган представлять.

– Ах, муха ее заклюй! – весело помотал головой блондин. – Поди ж ты, какая музыка! Из обшивалок и в актерки! A ведь и девчонка-то не особенно казистая… Так только, улыбки пронзительные…

– Из-за косы, говорят, ее, главное, и в актерки-то взяли. Коса у нее очень чудесная; а им в балагане нужно было, чтобы при сарафане… Да вон она, легка на помине-то!..

Мастеровые повскакали с мест и бросились навстречу к миловидной девушке в драповом пальто и в голубой гарусной косынке на голове.

– Авдотье Прохоровне особое почтение! – заговорили они. – Разоболокайтесь и садитесь. Дозвольте с вас амуницию снять и отдать половому на хранение…

– Мерси вам, только я в пальте посижу, потому на одну минуту и больше насчет папироски, – отвечала девушка и села к столу.

– «Бафру» прикажете подать или «Лаферм» первый сорт?

– Спросите, нет ли офицерских пушек… У нас все актрисы офицерские пушки себе за модель взяли. Меня даже сейчас один офицер на своем рысаке сюда подвез, так этой самой пушкой потчевал, но нам, актрисам, препона на морозе курить, чтоб голос не портить. Вы это зачем три рюмки наливаете? Я простого не пью…

– В таком разе, может, дамского мадерного удовольствия либо наливочной сласти стаканчик дозволите?

– Нет, я лучше пива…

– Даже выкупать вас можем от наших чувств в пивном угощении. Прислужающий, пару пива! Ну, как там у вас, Авдотья Прохоровна, насчет этой самой игры в балагане?

– С большим сочувствием, и даже когда мы танцы водили, то публика в ладоши хлопала. Ах, как я устала! Даве на подъезде знакомые купцы в «Ливадию» на тройке звали, и чтоб шампанское… но я им без сочувствия и гордый отказ…

– С актеркой, конечно, кажинному лестно… – вставил слово брюнет.

– Конечно, лестно, но я себя соблюдаю перед хмельными. Они, вон, в понедельник одной нашей актрисе лицо оцарапали. Нешто это учтиво перед дамой? А я думаю после поста в Псков представлять ехать. Меня один настоящий актер звал, чтоб княгиню играть, – хвасталась девушка.

– И княгиню сыграете – это верно, а там и до королевы доберетесь. Уж мы немало на вас любовались сегодня! Большая у вас прозрачность в игре и даже с пронзительностью, когда вы с этими самыми улыбками при танцах платочком машете. Вы теперь, я так полагаю, даже супротив некоторых александринских актерок переду не дадите.

– Ежели деревенская игра, это точно, что не дам, потому меня даже один газетчик хвалил, но насчет княгини легкое замешательство будет, так как я в княжеских порядках еще не обрыкалась.

– Обрыкаетесь со временем. Пивца?..

– Кусочек налейте, но на закуску букиврот с ветчиной, а насчет апельсина это вы напрасно…

– Нет, уж этот самый апельсин вы из глубины нашей души примите. Сувенир от хлесткости сердечных чувств… Пожалуйте…

– Ах, какие вы насмешники! Коли так, я и сама вам комплимент: тре журавле…

Девушка улыбнулась, взяла апельсин и спрятала его в карман.

– А ваш братец? – допытывались мастеровые.

– А он черкеса играл, но только всего один день представление в балагане имел, а как показал свое малодушество к вину, сейчас хозяин и вон его из балагана. Теперь он при горах в катальщиках, но тоже чертит, а вчера так даже несчастие: катал купцов с горы, и ничего, а как посадил околоточного, обробел и на половине горы кверху тормашками.

– Ай-ай-ай! Скажите, какая неприятность! Ну и что же?..

– Да на казенной квартире пришлось переночевать. Разве околоточный спустит? Ах, братец из-за своего запойства и моему актерскому ходу препятствует! Вчерась вечером вышла это я из балагана на подъезд к одному знакомому господину, в главном почтане он служит… и только этот господин мне коробку конфет в презент, а они уж тут как тут и – бац его в ухо.

– Это господина-то? Ах, какой патрет!

– Да, его самого. И за что? За деликатность. А господин этот самый такое предложение, чтоб мне в Зимний сад в певицы… Ну, сейчас ругательная музыка, а теперь в обиде, и мне большая препона насчет поступления, так как он друг содержателя…

– Еще стакашек не опрокинете ли?..

– Нет, адье!

– За что же такая интрига? А мы такое головное воображение имели, что вы с нами на чухонце катальную компанию поддержите и чтоб во второй трактир…

– Большая ошибка с вашей стороны, потому мне четыре компании насчет троечного удовольствия приглашение делали, а я и то отказ… Прощайте, пойду ноты театральные учить.

Девушка подала мастеровым руку и направилась вон из трактира. Мастеровые смотрели ей вслед.

– Кажись, купорос из себя корчит и уж слишком нос задирает! – сказал блондин.

– Актерка – ничего не поделаешь! Пока башмачницей была – одну цену себе гнула, а теперь, как на актерском положении, другую цену гнет, – отвечал брюнет.