Текст книги "Стукин и Хрустальников. Банковая эпопея"

Глава XXVIII
Вперед идет

Стукина несказанно тешило, что он наконец основался на месте инспектора. Сидя за своим столом и просматривая отчеты и ведомости, он несколько раз оставлял их, чтобы встать, пройтиться по комнате и радостно потереть руки. При этом он самодовольно улыбался и одобрительно ударял себя по животу.

– Достиг-таки, – шептали его губы. – Вот ты и знай Стукина!

Он чувствовал, что теперь он уже не конторская двойка, а фигура конторской колоды. Ему нравилось и то, что он может по своему усмотрению распоряжаться артельщиком, нравилось даже звонить в электрический звонок и звать артельщика, и он несколько раз прижимал пуговку электрического звонка, призывал артельщика и посылал его то за зельтерской водой, то за бутербродами в соседний трактир, то за папиросами.

Часов около двух дня в инспекторскую, где сидел Стукин, заглянул управляющий Иван Алексеевич Беспутнов.

– Ну, вот вы и на новом месте, которого так добивались, – сказал он, подавая Стукину руку. – Сердечно рад.

Стукин поклонился, поблагодарил и отвечал:

– Обед я думаю сделать на днях в ресторане Бореля, Иван Алексеевич, так уж пожалуйте хлеба-соли откушать. Нельзя, надо новую должность спрыснуть. Лавр Петрович будет, вы, бухгалтер, старший кассир, заведующие отделениями. Уж вы, пожалуйста…

– Хорошо, хорошо, с удовольствием.

– Не хотите ли? – Стукин раскрыл портсигар и предложил управляющему сигару.

– Нет, спасибо. Во время дела я не курю сигар и довольствуюсь папиросой.

– Хорошие ведь сигары, Иван Алексеевич. Это те самые, что Лавр Петрович курит.

– Нет, все равно, мерси.

Управляющий кивнул головой и хотел удалиться.

– Ах да… – остановил его Стукин. – Послушайте, Иван Алексеевич, вы бога ради скажите помощнику бухгалтера Фрошу, чтоб он не угрожал своей женой служащим. А то он поминутно… Ведь через это доброе имя Лавра Петровича страдает. Ей-ей, нехорошо.

– Что такое? Что такое? – поспешно спросил управляющий.

– Да как же-с… Лавр Петрович имел неосторожность несколько раз навестить его жену, что ли, и вот через это теперь целая история. Фрош вообразил, что он через жену что-нибудь значит, и делает разные неприличные вещи.

– Не слыхал, не слыхал…

– Даже взятки берет-с, чтоб замолвить Лавру Петровичу за кого-нибудь доброе словечко. Я уже говорил об этом Лавру Петровичу, но он по своей доброте как-то мало обратил на это внимания.

– В первый раз слышу. С кого же он взятку взял?

– Ну, указать людей мне не хочется, а только берет. И ведь что нехорошо – берет даром, потому что Лавр Петрович и внимания на него не обращает. Лавр Петрович и от жены-то его не знает, как отвязаться.

– Надо принять к сведению, – сказал управляющий, взял в руку свою длинную бакенбарду и начал ее кусать…

– Пожалуйста, Иван Алексеевич, может быть, Лавр Петрович по своей доброте вам и ничего об этом не скажет, так уж вы сами примите меры.

– Я расследую это дело, расследую, и Фрош будет у меня на замечании, но вот в чем дело… – Управляющий слегка замялся. – Разве Лавр Петрович уже не ездит больше к Фрошам?

– То есть, может быть, и ездит, но он не знает, как от этой немки Шарлотты отвязаться. Он, Иван Алексеевич, теперь на нее просто чихать хочет, но доброта у него непомерная – и вот…

– Ах, тяготится… Ну, это дело другое… А то смотрите, как бы не вышло чего… У меня есть кандидат на место Фроша, но я несколько побаиваюсь…

– Гнать его, Иван Алексеевич, пока не надо, а просто взять и крылья ему обрезать, указать свое место, чтоб он роли в конторе не разыгрывал.

– Да верно ли вы знаете, что Лавр Петрович тяготится этой самой мадам Фрош?

– Ах, боже мой! Да кому же и знать, как не мне! – воскликнул Стукин. – Мы с Лавром Петровичем душа в душу… Лавр Петрович так меня полюбил, что ничего от меня не скрывает. Он даже…

– Верю, верю… – перебил его управляющий. – Теперь я и сам помню, что мне Лавр Петрович что-то такое говорил об этом деле; но я забыл…

– Вот видите.

– Хорошо, хорошо. Я дам этому Фрошу здоровую нахлобучку.

Управляющий снова хотел уходить, но Стукин опять остановил его.

– Еще, Иван Алексеевич, на одну минуточку… – сказал он.

– Что такое?

– Мне, Иван Алексеевич, деньги очень нужны, и я хочу взять ссуду под залог кой-каких акций. У меня есть акции «Австрия».

– Да ведь вы недавно взяли четыре тысячи рублей под ничего не стоящие бумаги Балабаевского общества механических заводов. Вам выдали ссуду, приняв по номинальной их стоимости.

– Это не я брал, Иван Алексеевич, а Матрена Николаевна Николаева, то есть некая Матильда Николаевна, так эти акции и записаны, а теперь я сам нуждаюсь в ссуде.

– Так, так, понимаю… Но бумаги-то такие… Ох уж мне эта «Австрия»! Вы сколько же под них хотите? – спросил управляющий.

– Да я желал бы, чтоб акции были приняты по номинальной их стоимости.

– Невозможно этому быть. После этого у нас весь банк растащат.

– Да я, Иван Алексеевич, кратковременную ссуду прошу, я потом акции выкуплю, мне только бы извернуться в моих операциях.

– Ах, что вы за вздор городите! Ну, статочное ли дело, чтобы вы выкупили акции, стоящие всего тридцать рублей по биржевой котировке, если вы получите за них ссуду сто рублей!..

– Не все же, Иван Алексеевич, такие эгоисты и бессердечные.

– Все… У нас сотни тысяч таким манером расхищены.

– Знаю-с, а потому и прошу, – не унимался Стукин. – Ну что значит при сотнях тысяч какие-нибудь несколько тысяч? Уж одно к одному.

– Нет, не могу, не могу…

– Для себя же вы можете, отчего же для меня нельзя?

– То есть как – для себя?

– Да так-с… Мне ведь по книгам-то известно, что у вас взято пятьдесят тысяч рублей даже под акции таких обществ, которые уж теперь и не существуют, да кроме того…

– Ну-ну-ну… Пожалуйста. Под какие же это такие?

– «Северный двигатель», «Юго-Западное строительное общество», да мало ли! И кроме вас, есть у нас служащие, которые берут столько ссуд, сколько им взять не лень. Бухгалтер берет, помощники берут, даже Фрош брал, а что такое Фрош?

– Ну, Фрош тогда по особенной милости Лавра Петровича…

– Желаете, так и я эту особенную милость выхлопочу у Лавра Петровича.

– Сколько же вам надо?

– У меня акций «Австрия» имеется на шесть тысяч по номинальной цене.

– Ох уж мне эта «Австрия»! – вздохнул управляющий.

– «Северный двигатель»-то хуже, – улыбнулся Стукин.

– Что вы меня «Двигателем» корите!

– Я не корю, а коли сами пользуетесь, то надо и другим давать пользоваться.

– Сколько же вы хотите под акции? – спросил управляющий, нахмурившись.

– Да шесть тысяч только и хочу.

– Но ведь это разбой.

– Напротив. Акции «Австрия» всегда подняться могут. А вот «Северный двигатель» уж никогда не поднимется, потому что он не существует. Вот тут уж совсем разбой.

– Не смейте мне этого говорить!

– Да ведь вы же мне сказали. Отчего же я должен быть разбойником, а вы – святым человеком?

– Ах, как это несносно! – вздохнул управляющий.

– Для чужих всегда несносно, а вот для своих… Впрочем, я вас прошу теперь не считать меня чужим и принять в свою компанию.

– Вы невозможного просите насчет ссуды.

– Ну, тогда я должен буду переговорить с Лавром Петровичем и спросить его, отчего для управляющего невозможное возможно, а для инспектора нет, – заявил Стукин.

– Позвольте, не делайте глупостей… Зачем это? – умоляюще-кислым тоном проныл управляющий. – Вот видите… Мы не можем выдавать ссуду по номинальной цене… Этого нельзя… Надо же хоть форму-то соблюсти. У вас акций по номинальной цене на шесть тысяч, ну, возьмите за них пять тысяч ссуды.

– Насчет формы я готов.

– Так пять тысяч? Ведь и так барыш громадный.

– Ну, пять тысяч, хорошо, извольте.

– Заготовьте заявление. Я подпишу и подсуну директорам.

– Премного вам благодарен, Иван Алексеевич, – поклонился Стукин. – На обед милости просим, я полагаю его устроить в четверг, так уж не откажитесь хлеба-соли откушать.

– Всенепременно, всенепременно, только вы насчет моих пятидесяти-то тысяч Лавру Петровичу молчок. А то он в книги не глядит, ничего не знает, а не знает, так и не бредит. Вы знаете, что в банковом деле, как и в других торговых делах, прежде всего тайна нужна. Так ни слова…

– Будьте покойны, Иван Алексеевич.

Управляющий опять досадливо закусил зубами свою длинную бакенбарду и вышел из инспекторской. Стукин потирал радостно руки.

Глава XXIX
Вопрос ставится ребром

Лавр Петрович Хрустальников чувствовал расстройство желудка, сидел дома и хандрил, когда поутру, около двенадцати часов, к нему явился Стукин. Хрустальников вызвал его к себе запиской.

– Доброго здоровья, Лавр Петрович… – проговорил Стукин, входя в кабинет, где Хрустальников полулежал на широком турецком диване в халате и просматривал газеты. Около него на чугунном столике с мраморной доской стояли бутылка «Виши» и стакан.

Хрустальников посмотрел на Стукина строго и отвернулся, не подав даже руки.

– Нездоровится вам, я слышал, Лавр Петрович? – продолжал Стукин.

– Да, нездоровится.

– Желудочек, верно, изволили себе испортить? Ох, беда с этим желудком, у кого он слаб! Удивительно, как надо беречься.

– Пожалуйста, не учи. Желудок желудком, а больше от неприятностей я расстроен.

– Какие же такие неприятности, Лавр Петрович? Расскажите. Может быть, можно как-нибудь устроить дело.

– Ты будешь устраивать дело? Ты? Сам наносишь неприятности, и вдруг…

– Я-с? Господи Иисусе! – всплеснул руками Стукин.

– Да, ты и подобные тебе.

– Расскажите, Лавр Петрович, это даже очень любопытно.

– Пожалуйста, не строй из себя дурака. Я очень хорошо теперь вижу, что ты далеко не дурак. Ты тонкая бестия… Ох, какая тонкая бестия!

– Позвольте, Лавр Петрович, чем же я тонкая бестия?

– Да как же не тонкая? Ты чего там ссоришься в конторе с помощником бухгалтера Фрошем? Только поступил на место инспектора, только стал мало-мальски на ноги, и уж сейчас ссоры и интриги заводить!

– И не думал даже, и не воображал, Лавр Петрович.

– Как не думал и не воображал? Вот его жена пишет мне записку и жалуется.

– Шарлотта Карловна?

– Да… У Фроша всего одна жена, а не две. Ему ты наговорил дерзостей, управляющему насплетничал на него, и вот управляющий сделал ему выговор, стал притеснять его. Теперь Шарлотта рвет и мечет. Пишет мне письмо, полное упреков.

– Да как она смеет, Лавр Петрович! Какие такие она имеет права на то, чтобы вас беспокоить?

– Это не твое дело, – перебил Стукина Хрустальников.

– Странно.

– Ничего тут нет странного. Она моя стародавняя знакомая, и я вовсе не хочу прерывать с ней наши добрые отношения. Я не хочу прерывать, а ты становишься поперек, ложишься бревном между нами. Вчера я просил запиской приехать ее ко мне, дабы выяснить дело, но она не приехала; стало быть, не на шутку сердится.

– Да плюньте вы на нее, Лавр Петрович.

– Как ты смеешь мне говорить такие слова! – стукнул Хрустальников кулаком по столу.

– Не сердитесь, Лавр Петрович, бога ради не сердитесь. Вам вредно.

– Как не сердиться, если ты делаешь мерзости? Что такое ты там на Фроша управляющему наговорил?

– То, что он злоупотребляет вашим именем, хвастает, что вы ездите к его жене, пускает огласку и берет даже с мелких служащих взятки, чтобы замолвить вам об них доброе словечко.

– Это опять-таки не твое дело.

– Виноват-с, я не знал, Лавр Петрович, что вам приятно трепание вашего доброго имени. С вашим именем он носится по конторе как курица с яйцом.

– Врешь, врешь! Взятки… С кого он брал взятки?

– Этого я не могу сказать, а только он брал. В виде займа брал, брал в долг без отдачи. Маленькими суммами, но брал, и именно за то, чтобы замолвить перед вами о человеке доброе словечко.

– А между тем до сих пор ни за кого не замолвливал.

– Это-то и скверно, Лавр Петрович. Брать берет, а сам дела не делает. Да и как ему дело делать? Разве вы его послушаете?

– Конечно же, не послушаю. А вот теперь жена Фроша, узнав, что через тебя управляющий стал его притеснять, просит, чтоб я тебя согнал с места.

Стукин почесал затылок.

– Ну, что ты на это скажешь? – спросил Хрустальников.

– Шарлотта Карловна просит, чтобы вы меня согнали с места, а Матильда Николаевна и Еликанида Андреевна будут просить, чтобы вы Фроша согнали с места.

Хрустальников даже вздрогнул.

– Ну вот… Что за глупости… Пожалуйста, ты не делай этого, – заговорил Хрустальников.

– Да как же не делать-то, Лавр Петрович, если против меня эдакая интрига? За меня и актриса Кренделькова… И она будет просить, чтобы вы согнали Фроша.

– Ты знаешь Раису Павловну Кренделькову?

– Не знаю, но могу съездить к ней, познакомиться и попросить, чтобы она вас попросила. Девица миленькая… И актриса, и консерваторка, большой талант.

– Почем ты знаешь, наконец, что я знаком с Крендельковой?

– Угоднов сказал, наш заведующий отделением вкладов, тот самый Угоднов, который вас с Крендельковой и познакомил.

Хрустальников всплеснул руками.

– Ах, мерзавцы, мерзавцы! Никакой тайны у них не удержится. Все разболтают… Уж и о Крендельковой разболтали! О господи!

– Успокойтесь, Лавр Петрович… Обойдется дело – малина будет.

– Послушай, Стукин… Если ты Матильде Николаевне про Кренделькову хоть одно слово…

– Лавр Петрович! Да неужели вы еще сомневаетесь в моей преданности?

– Черт вас знает, я теперь во всех вас сомневаюсь, никому из вас не верю. Все вы словно согласились, чтобы дразнить меня. Ты, Шарлотта, Матильда, жена. Ты знаешь, жена в Петербург едет… год прожила за границей, соскучилась и едет! Пишет письмо.

Стукин покачал головой и произнес:

– Ай-ай-ай… Скажите… Неужели?

– Едет. Хорошо еще, что к весне едет, – продолжал Хрустальников. – По крайности, я ее на лето в Павловск на дачу упрячу, а сам буду жить в городе.

– Конечно, Лавр Петрович… А то где же вам с супругой возиться! – поддакнул Стукин.

Хрустальников посмотрел на него и погрозил пальцем.

– Ты не остри. Знаешь, я этого не люблю.

– Смею ли я острить, Лавр Петрович! Я от чистого сердца… Конечно же…

– Молчи. Главное дело, мне теперь Матильду поскорей замуж выдать. Послушай! Когда же ты, наконец, женишься на Матильде?

– Скоро, Лавр Петрович, скоро… Как только в командировку съезжу.

– Зачем тебе командировка? Ты уже и так сыт. Еще на днях ты взял шесть тысяч рублей из банка под акции, которые стоят только две тысячи. Ты думаешь, я не знаю? Я все знаю.

– Ссуду я взял, Лавр Петрович, для некоторых биржевых операций.

– Ты? Ты будешь заниматься биржевыми операциями? Ах ты, обезьяна!

– Зачем же такие слова, Лавр Петрович?

– Не думаешь ли ты еще обижаться? Не к роже. Слушай, я призвал тебя затем, чтобы категорически спросить тебя: когда же, наконец, ты женишься?

– Съезжу на недельку в командировку, вернусь – и под венец.

– Не пущу я тебя раньше венца в командировку. В командировку ты можешь убираться тотчас после женитьбы.

– Невозможно этому быть, Лавр Петрович. Я должен до женитьбы…

– Вздор!

– Вовсе не вздор. Должен же я укрепиться на месте инспектора и, так сказать, показать себя. Я, Лавр Петрович, только на недельку…

– Ну так поезжай же скорей.

– Послезавтра, Лавр Петрович, я устраиваю у Бореля обед, на котором будут господин управляющий, старший кассир, бухгалтер, начальники отделений, а на следующий день я и могу ехать. Я и вас, Лавр Петрович, слезно умоляю пожаловать на обед.

– Зачем этот обед?! К чему?

– Нет уж, Лавр Петрович, не отговаривайте. Нельзя… Надо место инспектора спрыснуть. Да и вообще для объединения. Так пожалуйте уж на обед-то.

– Хорошо. Только поскорей уезжай, поскорей вернись и женись. Ну, думай и назначай день свадьбы.

– День свадьбы?

Стукин задумался.

– Завтрак подан, пожалуйте кушать, – доложил лакей.

– Пойдем завтракать. Там в столовой и решим, когда и где тебе венчаться, – сказал Хрустальников.

Они отправились в столовую.

Глава XXX
За завтраком

Лавр Петрович Хрустальников и Стукин сидели в столовой и завтракали. Хрустальников, чувствуя расстройство желудка, пил только бульон и ел яйца всмятку. Стукин уписывал за обе щеки соленые закуски.

– Совсем, брат, я нездоров, совсем расхлябался, – говорил Хрустальников, – а ты еще тревожишь меня.

– Беречься надо от жирного, Лавр Петрович, а тревоги тут никакой…

– Как никакой, если ты заводишь смуту на всю контору! Ты вот что… Ты помирись с Фрошем. Что за ссоры!.. Лучше дружбу водить.

– Не могу я, Лавр Петрович, с немцем дружбу водить. Душа не принимает.

Хрустальников покачал головой.

– Видишь, как ты зазнался, когда на место инспектора залез, а прежде ты был не такой, – сказал он с упреком. – Прежде ты делал то, что тебе велят.

– Никогда я с немцами не дружился, – отвечал Стукин, замялся и прибавил: – И наконец, как хотите… у меня тоже ревность есть.

– Какая такая ревность?

– Да как же-с… Я жених Матильды Николаевны, а жена Фроша – соперница Матильды Николаевны. Как хотите…

Хрустальников рассмеялся.

– Ах ты, шут гороховый! Смешишь ты меня… Матильде надо ревновать, а не тебе. Ты-то тут при чем? – пробормотал он сквозь смех.

– Как при чем? Все-таки буду мужем Матильды Николаевны. Приятнее, если вы будете мне одному покровительствовать. А то и мне, и Фрошу, да еще дружись с ним. И собака обижается, когда хозяин ласкает другую собаку.

– Как это прекрасно себя с собакой сравнивать! Не беспокойся, оба вы будете сыты: и ты, и Фрош. Ну да… Ведь мы решили, что ты назначишь день, когда ты будешь венчаться с Матильдой. Когда же? Думай.

– Через три недели, в воскресенье, Лавр Петрович.

– Долго ждать. Надо скорей. Время не терпит. Матильде пора уже, очень пора. Ее интересное положение слишком заметно. Уж и теперь-то не совсем красиво венчаться, а потом будет еще некрасивее. А вдруг, на грех, ребенок родится раньше свадьбы? Что тогда? Ведь ты женишься для того, чтобы дать свое имя ни в чем не повинному младенцу. А если младенец родится раньше свадьбы, то какое же тут имя?

– Бог милостив, Лавр Петрович, может быть, и не родится, – отвечал Стукин. – И наконец, я женюсь не из-за одного только младенца.

– А из-за чего же?

– Я Матильду Николаевну очень люблю и уважаю.

– Ну, вот видишь… Тем более ты должен скорее жениться на ней. Ты, я вижу, не вполне выяснил себе все обязанности, которые ты принимаешь на себя, женясь на Матильде.

– Все выяснил, Лавр Петрович.

– Неправда, неправда. Ты должен охранять Матильду, заботиться о ней, быть ее спутником, и чем скорее ты это сделаешь, тем лучше. Пей вино-то… Я бы выпил с тобой, но мне нельзя… – сказал Хрустальников и, похлопав ласково Стукина по плечу, продолжал: – Я сейчас выясню тебе твои обязанности, чтоб ты знал. Мы порешили с Матильдой, что ты будешь жить при ней… Так лучше… Она тебе даст комнату, и там я тебе устрою полукабинет-полуспальню.

– Слушаю-с. Но прежде Матильда Николаевна выражала желание, чтобы я тотчас же после свадьбы выдал ей отдельный вид на жительство, а сам переехал от нее на другую квартиру.

– Это она прежде так думала, а теперь обстоятельства переменились. Ко мне едет из-за границы жена, проживет лето, может и на зиму в Петербурге остаться – это-то и изменило все планы. Если ты будешь жить при Матильде, то мне удобнее будет приезжать к ней… Перед моей женой удобнее… Я все-таки буду ездить в семейный дом, буду ездить к тебе, и это отвлечет подозрение. Понимаешь?

– Понимаю-с… Вы будете ездить к нам, как теперь к Фрошам ездите… Делаете вид, что едете к Фрошу, а на самом деле едете к Шарлотте Карловне.

Хрустальников нахмурил брови.

– Пожалуйста, не ставь шпильки. Это тебе не к лицу.

– Какие же тут шпильки, Лавр Петрович?..

– Ну, довольно. Затем на твоей обязанности лежит сопровождать Матильду в театр, быть при ней в ложе. Когда ты с ней в ложе, мне опять-таки удобнее к ней войти в ложу. Тогда это я могу делать даже и в таких случаях, когда жена моя будет вместе со мной в театре. Я вхожу в ложу замужней женщины, муж которой около нее. Понял?

– Отлично понял. Ну, то есть так точно, как это вы делаете теперь с Шарлоттой Карловной Фрош, когда она…

– Если ты мне еще раз упомянешь о Фрошах, то я тебя выгоню из-за стола! – раздраженно крикнул Хрустальников.

– Молчу, молчу, Лавр Петрович, – съежился Стукин.

За дверями кто-то фыркнул. Это был лакей.

– Степан! Это ты? – спросил Хрустальников. – Ступай вон. Нечего тебе здесь подслушивать. Далась тебе эта Шарлотта! – обратился он к Стукину.

– Не сердитесь, Лавр Петрович, это вам вредно, – успокаивал его Стукин.

Хрустальников не унимался.

– Прежде всего, как ты смеешь? – горячился он. – Ты забываешься! И наконец, это просто черная неблагодарность! Я тебя вытащил из грязи, призрел тебя, приблизил к себе, разделяю с тобой компанию, как с равным, а ты…

– Простите, Лавр Петрович, больше не буду.

– Чтобы ты и заикаться о Шарлотте не смел! У меня к ней дружба – и больше ничего. Я ее знаю семь лет, когда-то увлекся ею, как двадцатилетней девушкой, был к ней благосклонен, так не могу же я ее теперь бросить на произвол судьбы. Ну-с, так об Матильде… Ты должен ей везде сопутствовать, чтоб все видели, что она замужняя женщина, ты должен быть ей защитой, успокаивать ее, оберегать от ревности.

– Все будет исполнено, Лавр Петрович. Не извольте тревожиться…

– Когда же это будет исполнено?

– Через три недели.

– Долго ждать. Через две… Через две недели я тебе назначаю. Это последний срок.

– В командировку не успею съездить. Впрочем, извольте. Послезавтра делаю обед у Бореля для вас и для наших конторских, которые покрупнее, потом в командировку на скорую руку, а как вернусь – в первое же воскресенье и под венец.

– Не надуешь? – спросил Хрустальников.

– Боже мой! – воскликнул Стукин. – Горю нетерпением, чтобы поскорей сочетаться узами с такой прекрасной особой, и вдруг…

– Мне все кажется, что ты меня за нос водишь. Давай сюда руку. Так честное слово, через две недели?..

– Честное слово, – отвечал Стукин и протянул руку.

– Шарлотта Карловна Фрош… – доложил лакей, появляясь в дверях.

Хрустальников вздрогнул.

– Бога ради, ты ей на глаза не показывайся, – заговорил он Стукину. – Пожалуйста. Уйди лучше как-нибудь через черный ход. Степан вынесет тебе туда и шубу, и шапку.

– Извольте, Лавр Петрович, извольте, – отвечал Стукин.

Хрустальников посмотрелся в зеркало, приободрился, запахнул халат и отправился из столовой в кабинет.

– На обед-то ко мне осчастливьте пожаловать, – шепнул ему вслед Стукин.

– Буду, буду… непременно буду, – отвечал Хрустальников впопыхах.