Текст книги "Стукин и Хрустальников. Банковая эпопея"

Глава XXXI
За закуской

В большом кабинете ресторана Бореля был сервирован обеденный стол по заказу Игнатия Кирилловича Стукина. В стороне была сервирована закуска. Часы показывали пять. Гости, приглашенные Стукиным вспрыснуть его новое инспекторское место в конторе «Общества дешевого торгового кредита», были в полном сборе. Ждали только директора Лавра Петровича Хрустальникова. Тут были: управляющий конторой, старший бухгалтер, старший кассир, заведующий отделением текущего счета Угоднов, заведующий учетным отделением Кинд, инспектор Апфель, секретарь совета директоров Тобольцев и даже помощник бухгалтера Фрош, приглашение которого Хрустальников поставил непременным условием. Хотя обед был чисто товарищеский, но немцы явились во фраках и белых галстуках.

– Зачем это, господа, вы так распарадились! Ну к чему это? – говорил Стукин. – Я звал вас просто по-товарищески откушать хлеба-соли.

Инспектор Апфель обдернул на себе жилет и отвечал:

– Званый обед всегда должен быть в параде… Когда я во фраке, мне и обед вкуснее. Это возвышает и себя, и аппетит.

Остальные немцы кивнули головами в знак солидарности с Айфелем.

Явился Хрустальников. Все бросились к нему. Несколько рук выхватили у него шляпу и потянули в разные стороны. Шляпой овладел Фрош, вынул из кармана носовой платок, пригладил ее и бережно поставил на подоконник. Хрустальников снимал перчатки и говорил:

– Простите, господа, что заставил вас ждать. Задержали. Сейчас был у одной милейшей особы. Вы знаете, Николай Михайлович, – кивнул он Угоднову, – у Евгении Федоровны.

– У Крендельковой? – спросил Угоднов.

– У ней. Я вам скажу: это святая женщина. Нет, ей не актрисой быть, не оперетки петь… После я вам об ней расскажу. Она просила у меня за одного человечка и вот задержала у себя. Ну, Стукин, очень рад, что я к твоему обеду успел исправить свой желудок. Вы не поверите, господа, как я эти дни страдал. Вот он знает, он видел, – кивнул Хрустальников на Стукина. – Гляжу на еду, на самые любимые мои блюда, а аппетиту никакого… Можно приступать к закуске?

– Сделайте одолжение, Лавр Петрович. Только вас и ждали. Пожалуйте… – пригласил Стукин. – Вам, Лавр Петрович, какой водки прикажете налить?

– Я всегда флердоранж пью… Белую померанцевую.

– Тогда и я с вами того же сорта…

– Я тоже флердоранж… – подскочил к Хрустальникову Фрош.

– Флердоранж – прелестная водка, – поддакнул управляющий Беспутнов.

– Именно, – кивнул Хрустальников. – После нее всегда можно безбоязненно с дамами разговаривать. Она не пахнет. Она и еще мятная…

Хрустальников выпил. Выпили и остальные.

– Действительно, прекрасная водка. Я обыкновенно пью кюммель, но теперь всегда буду пить белую померанцевую, – сказал инспектор Апфель.

– А я уже давно ее пью, – прибавил старший бухгалтер. – Удивительно, говорю, Лавр Петрович, как наши вкусы сошлись, – обратился он к Хрустальникову.

– Я тоже ее пью, потому что после нее нет противного запаха.

– Лавр Петрович, по второй? Господа, по второй… – предлагал Стукин.

– Охотно.

Хрустальников выпил, и душа его размякла.

– Очень рад, господа, что я вижу перед собой такую дружественную компанию, – бормотал он. – Вот так всегда должны жить люди, служащие одному делу, одной идее. От души желаю, чтобы никакое облачко ссор или неудовольствия не нарушало этой компании.

– Лавр Петрович, по третьей… – предлагал Стукин. – Вы еще балычком не изволили закусывать. Осетровый балык прелестный.

– Ни-ни… Я больше двух рюмок водки никогда не пью. Ведь это не вино, не шампанское. Вы пейте, господа.

– Без вас не пьется, Лавр Петрович, – отвечал Стукин, подскочил к нему и шепнул: – Ну за Матильду Николаевну?

– Водку я ни за чье здоровье не пью.

– А у нас-то, Лавр Петрович?.. У нас и по три рюмки пили, – шепнул, в свою очередь, Фрош. – Жена на вас очень сердится, что вы вчера к нам не приехали. Обещали и не приехали. Ну хоть в воспоминание о Шарлотте выпьемте по третьей рюмке.

– Ах, какие, господа, вы несносные! Мне вредно, положительно вредно… – твердил Хрустальников и прожевывал соленья, тыкая вилкой в разные сорта закуски.

– По третьей-то можно выпить, Лавр Петрович… – сказал старший бухгалтер. – Когда-то вы со мной пивали и по три, по четыре рюмки у Еликаниды Андреевны.

– Так ведь то бывало за ужином, а не за обедом. Будь это ужин…

– Вообразите, что это ужин, вообразите, что не я прошу, а Еликанида Андреевна.

– Ах, Елочка, Елочка! – расчувствовался Хрустальников. – Я не люблю, когда женщины много пьют, но она, когда она выпьет, она делается прелестна. Настоящая вакханка.

– Так вот вообразите, что вас вакханка просит выпить с нами по третьей…

– Наливайте! – решительно махнул рукой Хрустальников.

Компания зааплодировала и стала наливать рюмки.

Только Фрош нахмурился и шепнул Хрустальникову:

– Вот видите, Лавр Петрович, при воспоминании о какой-то Елочке, о какой-то вакханке, вы пьете, а когда я вас просил именем Шарлотты…

– Пожалуйста, не ной ты мне над ухом… – отстранил его Хрустальников и выпил еще рюмку, чокнувшись со всеми.

– Лавр Петрович, отчего вам Еликанида Андреевна милее Матильды Николаевны? – шепнул, в свою очередь, Стукин.

– И ты тоже? – укоризненно взглянул на него Хрустальников.

– О чем вас просила сегодня Евгения Федоровна? – спросил Угоднов, отводя Хрустальникова в сторону.

– Она просила о своем дяде. Дядя у ней какой-то есть. Купец он, готовым платьем торгует, так просила, чтоб его векселя в нашем банке учесть. Пустячная сумма, всего только пять тысяч надо учесть.

– Так вы прикажите сейчас Кинду. Он здесь…

– После, после… А насчет того я засылал… – таинственно шепнул Хрустальников. – Предлагал квартиру, экипаж и пятьсот рублей в месяц – никакого ответа. Святая, святая женщина!

– Вы пошлите ей единовременно две тысячи. Впрочем, это я вам устрою.

– Пожалуйста, Николай Михайлович. Я млею и таю, а она не сдается.

Хрустальников схватил руку Угоднова и крепко пожал ее.

– Выпьемте еще по рюмке. Рюмки маленькие… – сказал ему Угоднов.

– Если вы мне обещаете устроить дело с Крендельковой, я готов и не на такие услуги. Наливайте.

– Господа! Лавр Петрович изъявил желание выпить с нами еще по одной рюмке! – возгласил Угоднов.

– Да, господа… Здоровье водкой я не пью, но пью в приятном воспоминании о святой, неподкупной женщине! О такой женщине именно мы сейчас и разговаривали с Николаем Михайловичем Угодновым. Такие женщины нынче так редки.

– Браво, браво, браво! – хлопали все в ладоши, наливали рюмки и пили.

– А вы, Лавр Петрович, большой поклонник женской красоты, вы эстетик в полном смысле этого слова, как я вижу, – подошел к Хрустальникову старший бухгалтер.

– О да… Особенно если эта красота соединяется с талантом и чистотой души. Та святая женщина, о которой я сейчас упоминал, – такой громадный талант, что ей не в оперетке петь, а в опере. В самой лучшей труппе. Я хочу поддержать ее талант, а она…

– Это делает вам честь. Хотите, я вас познакомлю тоже с одним большим талантом, которому нужна поддержка? Это одна прелестная девушка.

– Ах, сделайте одолжение, Карл Богданыч!.. – воскликнул Хрустальников.

– Ее даже и девушкой еще нельзя назвать. Это, скорей, девочка, так сказать, распускающийся бутон.

– Тем лучше, тем лучше, любезнейший Карл Богданыч. Бутоны – это моя страсть.

– Она консерваторка, обрусевшая немка, у ней ни отца, ни матери.

– Еще того лучше…

Глаза Хрустальникова искрились, нижняя губа дрожала, ноздри раздувались.

– У ней есть дальняя тетка – вот и вся ее родня, – продолжал старший бухгалтер. – Она и живет при тетке. Девочка изучает фортепиано.

– Когда и как вы меня с ней познакомите? – спрашивал Хрустальников. – Красота и искусство – это моя страсть! К тому же и бутон… Бутон без матери. Когда?

– А вот это я сейчас соображу. Погодите.

– Сделайте одолжение, Карл Богданыч, садитесь со мной рядом за столом, мы с вами переговорим и условимся.

Хрустальников взял бухгалтера под руку и подвел к столу.

– Можно садиться, Стукин? – спросил он.

– Как же, как же, Лавр Петрович. Прошу покорно.

Делалось шумно. Все разговаривали вслух. Сели за стол.

Глава XXXII
За обедом

Гости, приглашенные Стукиным, сидели за столом. Обед был в полном разгаре. Виднелись раскрасневшиеся лица. Хрустальников сидел рядом со старшим бухгалтером и бормотал ему на ухо:

– Так уж, пожалуйста, Карл Богданыч, познакомьте меня с этим бутончиком-то.

– Всенепременно, всенепременно.

– Хорошенькая?

– Совсем картинка. Да вот завтра вечером мы можем съездить к ней. Вы уж только простите за обстановку. Эммочка… ее зовут Эммочка… Эммочка живет на попечении тетки, а тетка – бедная женщина, повивальная бабка, и держит комнаты для рожениц. Живут нуждаясь.

– Это-то я и люблю, это-то я и люблю, – твердил Хрустальников. – Эммочка! Какое имя-то прелестное! Мне ни разу не случалось знать хорошенькой девочки, которая бы носила имя Эмма. За здоровье Эммы! – Хрустальников протянул бухгалтеру стакан с красным вином и продолжал: – Наша обязанность, уважаемый Карл Богданыч, состоит в том, чтобы заботиться, дабы красота и талант не терпели бедности. Вы говорите, что эта Эммочка – пианистка? Что ж, мы ей сейчас хороший рояль презентуем, а если не воспротивится, то устроим ей и гнездышко. Эдакую квартирку маленькую и уютную…

– Ничего этого сначала не надо, Лавр Петрович, – отвечал бухгалтер. – А вы лучше вот что сделайте… Вы зачислите ее тетку к нам на вечерние занятия за какие-нибудь сорок – пятьдесят рублей.

– То есть к нам в контору?

– Да, в контору.

– Да ведь она повивальная бабка, так какие же у нас в банке могут быть для нее вечерние занятия? – удивился Хрустальников.

– Ах, боже мой! Да ведь писать-то она умеет. На письменные занятия. Служит же у нас фельдшер, поставленный директором графом Залесским. Конечно, он не ходит на службу, а только является получать жалованье, но и тетка Эммочки может к нам не являться на занятия. Только бы ей, старухе, получать сорок – пятьдесят рублей в месяц.

– Да… Так-то… Охотно, охотно. Но тогда не лучше ли нам эту девочку, Эммочку, зачислить?

– Эммочка у нас уже зачислена. Она состоит при моем отделении бухгалтерии на вечерних занятиях, изредка проверяет ведомости и получает за это двадцать пять рублей…

– Ах, вот как хорошо! Девочка даже состоит у нас на службе. Тем лучше, тем лучше. Скажите, отчего же я этого до сих пор не знал? Бутон состоит на службе, а я ничего не знаю. Безбожник! И вы мне ничего не скажете! Так вы хотите, чтобы теперь и тетку зачислить? – спросил Хрустальников.

– Вот-вот… Тогда и девочка, и тетка до глубины души будут признательны вам.

– Отлично, отлично… Чтоб не откладывать в дальний ящик, я сделаю распоряжение сейчас же. Иван Алексеевич! – обратился Хрустальников к управляющему конторой Беспутнову. – К вам на днях явится одна бедная старушка… Как ее фамилия? – спросил он бухгалтера.

– Ямер.

– Да… Ямер. Так вот, зачислите эту старушку Ямер к нам в контору на вечерние занятия, и пусть она получает по сорока рублей в месяц жалованья.

Управляющий кивнул в знак согласия головой.

– Милостивые государи! – возгласил Стукин, поднимаясь с места и держа в руках бокал шампанского. – Я предлагаю выпить за здоровье уважаемого нашего начальника и благодетеля Лавра Петровича.

Раздалось «ура». Все лезли к Хрустальникову чокаться.

– Лавр Петрович! Я горжусь, что состою под вашим начальством, – говорил Стукин. – Вы для меня действительно благодетель. Что я был без вас? Ничто.

Язык Стукина уже значительно заплетался. Хрустальников расчувствовался.

– Довольно, довольно… – бормотал он, заложил руку за борт жилета и, в свою очередь, начал: – Господа! Я не оратор, но я много чувствую. Находясь с вами, я чувствую себя как бы в кругу родной семьи, как бы среди родни…

В это время кассир, сидевший рядом с управляющим, наклонился к его уху и прошептал:

– Еще бы!.. Конечно же, почти все здесь присутствующие – родня Лавру Петровичу. Поняли? Фрош ему родня по жене…

– Погодите, погодите… – остановил кассира управляющий, делая вид, что слушает Хрустальникова.

– Нет, вы поняли, о какой родне я вам говорю-то?

– Конечно же, понял. И Фрош, и Угоднов, и бухгалтер – все породнились с ним через женщин.

– Мне лестно, господа, что и между вами царит такое согласие и дружба, – продолжал Хрустальников. – Вот перед вами и новый человек, наш сегодняшний радушный хозяин, – указал он на Стукина. – Делая спрыски своему новому месту инспектора, он только что вступает в нашу тесную семью, и я, зная его за хорошего человека, прошу его любить и жаловать. Да, господа… Справляя сегодня новоселье своего места, он в то же время справляет и мальчишник, ибо на днях сочетается узами законного брака с достойною девицею. Я не оратор, господа! Выпьемте за здоровье нашего сегодняшнего радушного хозяина и жениха Стукина.

Речь Хрустальникова была чистейшая бессмыслица, но тем не менее она была покрыта громкими рукоплесканиями.

– Вот и Стукин Хрустальникову будет тоже родственником, – снова шепнул кассир управляющему. – Ведь Хрустальников выдает за него свою Матильду.

– Знаю, знаю… Я сам ее и сосватал. Выбрал для нее Стукина и, кажется, через это посадил его себе на шею. Думал найти в нем дрянь, замарашку, а вот он теперь передо мной нос задирает.

– Господа! Общее здоровье всех присутствующих, всех моих дорогих гостей! Ура! – кричал Стукин.

Опять «ура». Стукин подошел к инспектору Апфелю и произнес:

– А ваше, господин Апфель, в особенности. В особенности пью за ваше здоровье, как за здоровье моего ближайшего товарища. Завтра я уезжаю в командировку, а потом…

– Как же завтра? Завтра я уезжаю в командировку, – отвечал Апфель.

– Нет, я.

– Спросите управляющего, что я.

– Спросите директора, что я. Лавр Петрович! Ведь я завтра еду в командировку?

– Завтра, завтра. Чем скорее, тем лучше, – отвечал Хрустальников.

– Ну, вот видите, – прищелкнул языком Стукин.

– Помилуйте, Лавр Петрович, меня уж неделю тому назад господин управляющий назначил в командировку, – говорил Апфель.

– Не ссорьтесь, господа, не ссорьтесь. Вы оба завтра поедете. Иван Алексеич! – обратился Хрустальников к управляющему. – Распорядитесь, чтобы завтра Стукин отправился в командировку. Ведь там у нас нужно, кажется, что-то обревизовать.

– У нас нужно только в одну провинциальную контору послать кого-нибудь, и я распорядился отправить господина Апфеля.

– Ах, боже мой! Ну придумайте еще другую какую-нибудь контору и отправьте Стукина. Ему нужно поправиться, он сегодня издержался на обед, – прибавил Хрустальников, улыбнулся и протянул через стол руку упр являющему.

– Видите, как этот Стукин сел мне на шею, – шепнул управляющий кассиру.

– Господа! – возглашал Хрустальников. – Стукин сейчас предложил тост за здоровье присутствующих, так позвольте мне в пандан этому тосту предложить тост за отсутствующих. Я пойду далее и предложу несколько тостов. Я подразумеваю милых дам, тех дам, у которых я бываю принят с таким особенным гостеприимством. Во-первых, за здоровье уважаемой супруги господина Фроша, Шарлотты Карловны! Дип-дип…

Раздалось «ура». Фрош подскочил с бокалом и сказал:

– Лавр Петрович! От глубины души благодарен вам за эту высокую честь.

С другой стороны Хрустальникова сидел Стукин и шептал обидчиво:

– Вот уж, Лавр Петрович, я не ожидал, что вы за эту немку будете пить.

– Погоди! Теперь, господа, за здоровье невесты Стукина, Матильды Николаевны! Дип! Дип!

Опять «ура». Хрустальников распростер объятия и заключил в них Стукина. Кричали «ура» и пили все. Теперь уже было все равно, за кого пить.

– А за здоровье святой и чистой-то женщины? – напомнил Угоднов.

– Ах да… За здоровье святой и чистой женщины, Евгении Федоровны Крендельковой! – возгласил Хрустальников.

Еще раз «ура».

– Бедная Еликанида Андреевна! – вздохнул старший бухгалтер.

– За здоровье Еликаниды Андреевны! – продолжал Хрустальников и прибавил: – Скорблю, что среди нас нет этой вакханки! Она оживила бы еще более наш пир. Дип-дип…

«Ура».

– Качать Лавра Петровича! Качать! – кричали голоса, и уже некоторые бросились к нему, схватив его за руки.

– Позвольте, господа, позвольте! Еще один тост! За здоровье распускающегося бутона красоты и таланта! За здоровье демуазель Эммы!

– Кто эта Эмма? Мы ее не знаем.

– Все равно, – махнул рукой Хрустальников. – Пейте! Дип-дип… Ура!

«Ура».

К Хрустальникову бросились, схватили его на руки и начали качать.

– Едемте на тройках за город, господа! – предлагал кто-то.

– Браво, браво, за город!

– Иван Алексеевич, распорядитесь, чтоб послали за тройками, и примите этот расход на банковский счет, – сказал управляющему Хрустальников.

За тройками было послано. Присутствующие были все пьяны, бродили, шатаясь, по комнате, спорили друг с другом, целовались.

Глава XXXIII
В загородном ресторане

Три тройки с быстротою птицы подкатили банковых деятелей «Общества дешевого торгового кредита» к подъезду загородного ресторана. Сидевшие в санях почти все были совсем пьяны. Слышались и немецкие, и русские возгласы. Кто-то сочно ругался от восторга, кто-то что-то пел. Старший кассир был несколько трезвее других и унимал безобразников.

– Господа! Господа! Не делайте скандала, нехорошо… – говорил он.

– Иван Иваныч! Да неужто в кои-то веки?.. – кричал Стукин. – В кои веки собрались, и вдруг… Нет, я не согласен… Пусть все чувствуют, что банковские гуляют. «Ура!»

Хрустальников махнул его рукавом шубы по лицу и сказал:

– Молчи, дурак! Хочешь, верно, в газету попасть?

– В газету? Нет, Лавр Петрович, сегодня мы каждого писаку купим, перекупим и выкупим. Пусть только писака покажется!

– Господа! Вынимайте меня… Я не могу выйти… – бормотал Хрустальников, запутавшись в санях в полы шубы.

– Лавра Петровича вынимать! Директора из саней вынимать! – слышались голоса. – Возьмемте его на руки и внесемте в ресторан. Kinder! Wollen wir…[2]2
  Ребята! Мы хотим… (нем.)


[Закрыть]

Хрустальникова вынули из саней, понесли и уронили на снег. Кто-то хохотал, кто-то кричал «караул». На подъезд между тем выбежали лакеи-татары с зажженными канделябрами. Увидав поднимающегося со снега Хрустальникова и поддерживающего его кассира, татары засуетились еще больше. Они хорошо знали и того и другого как постоянных посетителей ресторана, помногу оставляющих у них денег и щедро дающих на чай.

– Ах, это вы, ваше сиятельство! – послышался их гортанный говор. – А мы думали: кто такой кричит, кто такой шумит? Каюм, большой кабинет для их сиятельства господина Лавра Петровича!

– Цыган! Прежде всего цыган! Весь хор цыган… – бормотал, размахивая руками, заведующий отделением Угоднов и покачивался из стороны в сторону.

Все шли по коридору. Инспектор Апфель пел пьяным голосом немецкую песню «Bin ich im Wirthshaus eingetre-ten»… Из маленьких кабинетов выглядывали цыгане и цыганки, пившие там чай в ожидании приглашения к гостям. Кто-то схватил за руку хорошенькую цыганку, вытащил ее из кабинета и потащил за собою по коридору. «Мы две цыганки черноокие», – пел он. Цыганка вырвалась и побежала к своим. «Огонь, огонь, огонь запылал», – допевал Угоднов конец песни. У цыган шел между тем полнейший переполох.

– Сам Иван Иваныч, сам господин кассир и вместе с Хрустальниковым. Надо идти в парадных костюмах… Хорошие гости… Идти переодеваться… – суетились цыгане и цыганки.

А в большом кабинете, между прочим, «хорошие гости» сбрасывали с себя шубы на руки целой толпы лакеев.

– Прежде всего закуску с водкой! – отдавали приказание русские.

– Пунш, пунш! – кричали немцы.

– Зачем водка и пунш? Ведь все равно не станете пить, господа, – останавливал их кассир. – Позвольте уж мне распорядиться, здесь я угощаю. Полдюжины «Редерера»! Да заморозить! Кроме того, приготовить все, что нужно для жженки. Киршвассер чтоб самый лучший был… – приказывал он лакеям. – Счет мне подать… Я плачу.

– Ивана Иваныча качать! Ивана Иваныча качать! – неистовствовали остальные.

– Не надо, господа, не надо. Это потом… – отнекивался кассир, загораживаясь мебелью.

Мебель стали отодвигать. Кто-то швырнул в сторону стул, и у стула отлетели спинка и ножка.

– Банковские! Ломай, круши! – науськивал кто-то.

Обломки стула схватили и разнесли чуть не по щепкам. Кассир уберегся от качания благодаря Хрустальникову, который сидел на диване совсем осовевши и бормотал:

– Не сметь качать! Никого качать не надо. Качать потом… Кто меня любит – потом. Стукин! Ты любишь меня – ну и держи себя солидно.

– Я-то, Лавр Петрович, вас люблю, да вы-то меня не любите… – отвечал Стукин, подсаживаясь к Хрустальникову.

– Я всех люблю, всех… И тебя, и Фроша…

– Вот это-то и обидно, что вы Фроша любите. Он подлец, а вы его любите…

– Что такое «подлец»? Я подлец? – завопил Фрош и бросился к Стукину со сжатыми кулаками.

Запетушился, в свою очередь, и Стукин, вскакивая с дивана.

– Конечно же, подлец! – отвечал он. – Как вы смеете запугивать мелких служащих именем вашей супруги, соединяя это имя с Лавром Петровичем?

– А вы как смеете хвастаться, что вы женитесь на любовнице Лавра Петровича?

– Когда я хвастался? Когда? Докажи!

– И докажу.

– Врешь, не докажешь! И наконец, как ты смеешь порочить имя моей невесты, называя ее любовницей Лавра Петровича! Хочешь, я тебе за это?..

Стукин замахнулся.

– Прежде чем ты меня побьешь, я побью тебя за оскорбление моей жены. Что такое для нее Лавр Петрович? Лавр Петрович и для нее, и для меня – хороший знакомый, благодетель, и ничего более.

Фрош схватил Стукина за волосы. Стукин, в свою очередь, вцепился ему в бакенбарды. Их схватили и растащили по углам. Хрустальников сидел на диване и бормотал:

– Стукин, Фрош… Что вы? Вы с ума сошли? Мы приехали веселиться, а вы ссоритесь! Миритесь, сейчас миритесь. Подойдите друг к другу и подайте руки… Чтоб живо…

Стукина и Фроша начали сталкивать друг с другом. Те не шли.

– Господа! Я приказываю, чтобы вы помирились! – возвысил голос Хрустальников.

Выступил кассир в посредники.

– Ну чего вы, господа, ссоритесь? – начал он. – Ведь всем живется хорошо, всем живется сытно. Господин Стукин, прошу вас помириться; господин Фрош, протяните руку.

– Пусть целуются, пусть целуются! – командовал Хрустальников. – Целуйтесь! Иначе я уйду, сяду в тройку и уеду домой.

Он хотел исполнить угрозу, приподнялся было с дивана, но снова упал на него.

Стукин и Фрош, не глядя друг на друга, подали руки и поцеловались.

Внесли шампанское и фрукты. Наполнились стаканы.

– Стукин! Пей сейчас брудершафт с Фрошем, иначе я тебя не пущу в командировку, – не унимался Хрустальников. – Ну, живо…

Фрош и Стукин чокнулись и выпили на «ты».

– Браво, браво! – хлопала в ладоши компания, и всех больше неистовствовал Угоднов.

– А ведь все ревность! – кричал он. – Вот я так, господа, вовсе не ревную ни к кому Лавра Петровича, хотя такое же точно имею на это право, как и вы. Я познакомил его с госпожой Крендельковой, я познакомил его…

– Угоднов, бросьте, бога ради, бросьте! Ну к чему это?.. – останавливал его Хрустальников.

– Позвольте, Лавр Петрович… Я хочу только доказать, что мне одинаково дороги все дамы, к которым вы питаете расположение, а поэтому я теперь предлагаю тост сразу за всех ваших дам. Господа! За здоровье Матильды Николаевны, за здоровье Еликаниды Андреевны, Шарлотты Карловны, Евгении Федоровны!

– Эмму, Эмму, Эммочку не забудь, – подсказал Хрустальников, улыбаясь.

– За здоровье Эммы!.. – крикнул Угоднов, крикнул и запнулся, не зная, как назвать ее по отчеству.

– Эмма Эдуардовна, – подсказал бухгалтер.

– Эммы Эдуардовны! – повторил Угоднов.

Раздалось «ура». Началось море разливное.

– Что же цыгане? Позвать их сюда! – кричал кассир.

– Одеваются, ваше сиятельство, и сейчас придут сюда в полном параде, – отвечал лакей.