Текст книги "Стукин и Хрустальников. Банковая эпопея"

Глава XXV
У бореля

Хрустальников и Стукин ехали в ресторан Бореля. Рысак, запряженный в санки, мерно выкидывал ноги и быстро несся по хорошей зимней дороге. Хрустальников сидел насупившись и молчал. Молчал и Стукин, кутаясь в свою новую шубу.

– Как приятно в новой-то шубе, Лавр Петрович! – начал было Стукин, но Хрустальников ничего не ответил. – Вот женюсь на Матильде Николаевне, так и вам-то будет лучше, Лавр Петрович, – переменил разговор Стукин. – Все-таки вы будете относительно их спокойнее, потому взгляд мужа всегда скорей все увидит. А что увижу, что замечу про них – сейчас и доложу вам. «Так, мол, и так, такой и такой кавалер был у них».

Хрустальников и на это промолчал.

– Нет, в самом деле, Лавр Петрович… Как хотите, а все-таки при женитьбе я большой надзор за Матильдой Николаевной иметь буду, – продолжал Стукин.

Хрустальников толкнул его в бок и указал на спину кучера, дескать – молчи.

Они подъехали к подъезду ресторана и отправились наверх, где отдельные кабинеты. Татары-лакеи бросились снимать с них шубы. Они знали Хрустальникова и титуловали его «превосходительством».

– Никого нет-с из ваших знакомых, все уехали, – доложили они.

– Да я не затем. Маленький кабинет свободен?

– Свободен, ваше превосходительство. Пожалуйте.

Они вошли в кабинет. Лакей засветил канделябру и стал в вопросительную позу, ожидая приказаний.

– Чаю подайте. Я еще чаю не пил, – приказал Хрустальников.

– Я, Лавр Петрович, предварительно мадерки выпил бы… – заявил Стукин. – Такое, знаете, неприятное положение внутри у себя чувствую по поводу этой истории у Матильды Николаевны, так вот из-за этой истории.

– К чаю подадут коньяку, и ты коньяку выпьешь, – отвечал Хрустальников.

– Слушаю-с, Лавр Петрович, мне все равно.

Лакей ушел. Хрустальников закурил сигару и в волнении прошелся по кабинету.

– Ты, верно, сказал Матильде про Шарлотту? – спросил он.

– Про какую Шарлотту? – удивленно выпучил глаза Стукин.

– Ну да вот про мадам Фрош, про жену этого помощника бухгалтера…

– Господи Иисусе! Да с какой же стати, Лавр Петрович, я все это говорить буду Матильде Николаевне? Я даже не знал, что ее Шарлоттой-то зовут.

– И не знал, что я туда изредка езжу?

– Слышал я, Лавр Петрович, но не верил, потому не полагал, что вы на такую немку свое внимание обращать будете. Ну что хорошего в немке? Крашеная.

– Послушай… Ты об ней не смей так выражаться! – перебил его Хрустальников.

– Как вам угодно, Лавр Петрович… Простите, я не знал, что вы… То есть знал, но не верил…

– Нечему тут и верить.

– Нет, я к тому, Лавр Петрович, что он-то уж очень нехороший человек, то есть Фрош этот самый. Как только вы у них побываете, он сейчас бегает по всей конторе и рассказывает всем. «Вчера, – говорит, – у нас был господин директор Хрустальников». Потом грозится вашим именем, нападает на маленьких служащих. «Мне, – говорит, – стоит только слово сказать господину Хрустальникову, и он тебя в порошок сотрет». Может быть, вы и ездите-то к нему так только, а он делает вид, что как будто тут что-нибудь есть. И даже так говорит: так, говорит, и так, то коли если что, то я жене, а жена Лавру Петровичу – и готово.

– Да ты не врешь, что он это разглашает? – спросил Хрустальников.

– Помилуйте, зачем же мне врать-то? Я самую наисущую правду… Он даже и мне… Когда я объявил ему, что получил через вас место инспектора, то он выпучил на меня глаза и спросил: «Да разве вы, – говорит, – женаты?»

– То есть что же это значит?

– Ну да уж известно, что значит. Вы, Лавр Петрович, сами понимать должны.

– Скотина!

– Очень уж, знаете, Лавр Петрович, она…

– Ну-ну… Не смей так говорить… Ты ее не знаешь.

– Знаю-с, Лавр Петрович, она ходит к мужу в контору… Потом, жадная… Мои товарищи были у них, когда Фрош рожденье справлял. По порциям пиво гостям выдавала на угощение; на закуску, говорят, ржавую селедку подала да форшмак; водку подали только на четверть часа на стол, а потом тотчас же и убрали по ее приказанию. Гости просят еще, а она говорит, что больше нет. Огарки стеариновые у нашего артельщика покупает и у себя дома жжет, так чего же вы хотите?.. Гости пришли – глядь, а у ней квартирка нашими конторскими огарками освещена. Деньги при себе в чулке носит, так уж чего ж еще…

– Откуда ты это все знаешь? – спросил Хрустальников.

– Наши конторские рассказывают. Наши конторские много про нее рассказывают, Лавр Петрович… – продолжал Стукин. – Да ведь и он, то есть сам Фрош, не стесняется и говорит ужасные слова про вас.

– Какие слова?

– Не смею сказать, Лавр Петрович. Сердиться будете.

– Говори, ничего, не рассержусь.

– Извольте. Это опять-таки я не сам слышал, а мне наши конторские сказывали.

– Ну?!

– Только уж вы, пожалуйста, ему не намекайте, что я сказал, а то у нас ссора может выйти…

– Что же он сказал?

– Попользуемся, говорит, хорошенько от Лавра Петровича, а потом без дальних разговоров и карету ему подадим. На порог, говорит, его не буду пускать.

– Да ведь это сплетня.

– Люди ложь – ия тож, Лавр Петрович. Мужичонка корыстный… А уж она-то!.. Она, Лавр Петрович, кроме того, с архитектором каким-то миндалится и его обирает.

– С каким архитектором? Ну, уж это ты врешь!

– Как же вру-то? Этот архитектор очень часто к нам в правление к ее мужу ходит и так фамильярно с ним об ней разговаривает. Даже при всех… Ну что, говорит, наша Шарлотта? Архитектор очень богатый.

– Черный такой? С бакенбардами?

– Ну вот…

– Да, я видел там у них такого. Скажи на милость, какая коварная женщина!

Лавр Петрович в волнении прошелся по кабинету. Лакей подал чай и коньяк. Он выпил перед чаем рюмку коньяку. Выпил и Стукин и обильно бухнул себе в чай, отхватив полграфинчика. Лавр Петрович Хрустальников усиленно затягивался сигарой.

– Так ты думаешь, что сама Шарлотта рассказала все это Матильде? – спросил Хрустальников.

– Как же может Шарлотта рассказать Матильде Николаевне, если они друг дружку не знают!

– Правда. А все-таки одно скажу про Шарлотту: вот уж не ревнивая-то женщина! Никогда никакой сцены… И сплетням не верит. Бываю я там, не бываю – ей все равно, а нет того, чтоб придираться, как другие. Ну, не едешь очень уж долго, так при встрече скажет: ах, как я об вас скучала! А чтобы сцену делать, чтобы эти обмороки – никогда.

– Помогаете денежной милостью исправно, так что ж ей?..

– Ну, она мне стоит всех дешевле.

– Муж через вас пользуется в банке кредитом и поигрывает на бирже.

Хрустальников задумался.

– Кто же мог сказать Матильде про Шарлотту? – спросил он. – Послушай… Ведь это ты сказал, Стукин.

– Зачем же я-то буду говорить, Лавр Петрович, говорить и возмущать! – отвечал Стукин. – Только Матильду Николаевну насчет Еликаниды Андреевны успокоил – и вдруг Шарлотту ей в нос совать.

– Ну так сам Фрош, что ли?

– Фроша она тоже не знает. Как Матильда Николаевна вам рассказывала, так и вышло. Просто она заметила вашего кучера раз у их подъезда, потом два, три раза; ну, остановилась, вызвала дворника, узнала, к кому ездите, запомнила фамилию. За деньги, Лавр Петрович, всякую тайну можно узнать. От прислуги могла узнать. Может быть, даже та кухарка или та горничная, которая теперь служит у Матильды Николаевны, прежде служила у Фроша. Ну и рассказали Матильде Николаевне про вас.

– Верно.

– У вашего кучера могла…

– Еще того вернее.

– Ну, вот видите.

Хрустальников задумался.

– А что насчет корыстности Фрошей, это тоже верно, – сказал он.

– Да как же, Лавр Петрович, ведь это вся контора знает.

– Надо что-нибудь придумать, чтобы Матильду успокоить.

– А вот сейчас придумаем, Лавр Петрович.

Стукин пил чай. Хрустальников рассматривал карточку кушаньев.

Глава XXVI
Встреча

– Салат из ершей и котлетку пожарскую, – заказывал Хрустальников лакею. – Ну а ты что будешь есть? – обратился он к Стукину.

– Да и я то же самое, Лавр Петрович.

– Стало быть, по две порции. Согрей бутылку лафиту, знаешь, того, который я пью.

– Слушаю-с.

Лакей удалился.

– Тебе, Стукин, как можно скорей надо жениться на Матильде, – начал Хрустальников.

– Что ж, Лавр Петрович, я готов хоть завтра же, но мне хотелось бы, так сказать, основательно вступить в свою должность инспектора.

– Да ты ведь уж и вступил основательно.

– Нет, Лавр Петрович, надо прежде в командировку съездить и сделать инспекторскую ревизию какого-нибудь нашего провинциального отделения.

– В командировку ты после свадьбы съездишь.

– После свадьбы само собой, а чтобы твердо закрепиться в должности, надо и перед свадьбой. Вы, Лавр Петрович, уж придумайте мне какую-нибудь командировку. Можно куда-нибудь недалеко меня послать.

– Я не понимаю, почему ты так хлопочешь из-за командировки.

– Ах, Лавр Петрович, какие вы беспонятливые! Судите сами: каждому попользоваться хочется. Ведь тут и суточные, и проезд по первому классу, ну и в кассе отделения тоже могу взять кое-что на непредвиденные расходы. Я уж, Лавр Петрович, и непредвиденные-то расходы придумал.

– Хороши непредвиденные расходы, если ты их уже заранее придумал.

– Ах, Лавр Петрович! Все мы люди, и все мы человеки.

– Все это вздор, все это пустяки, если уж на то пошло. И непредвиденные расходы, и суточные, и проезд по первому классу я могу тебе и без командировки приказать из кассы выдать.

Стукин сделал обидчивое лицо и ударил себя в грудь.

– Я, Лавр Петрович, беден, но честен, – сказал он.

– Ого, как ты разговариваешь!

– Помилуйте, зачем же я незаслуженно буду всеми благами пользоваться? Я заслужить хочу. Да и не понимаю я, о чем вы-то хлопочете… Я могу в одну неделю и в командировку съездить, и ревизию произвести, и назад вернуться. Я буду в командировке, а Матильда Николаевна пусть тем временем к свадьбе приготовляются.

– Ну поезжай. Я скажу управляющему, и он назначит тебе город. Только ты скорей вернись, мне хочется как можно скорей выдать Матильду за тебя замуж. Авось она замужем немножко будет посмирнее, а то уж она становится несносна. Эти каждодневные сцены надоели мне ужасно. А тогда ты при ней будешь, все-таки муж.

– Конечно, Лавр Петрович.

– Нет, я ведь это все к тому клоню, – продолжал Хрустальников, – что и с Шарлоттой то же самое было, пока я ее за Фроша замуж не выдал. А как выдал, так она и угомонилась.

– Стало быть, и Шарлотта?.. – удивленно воскликнул Стукин. – Извините, Лавр Петрович, не знаю, как их по отчеству звать.

– Шарлотта Карловна. Да… Шарлотта Карловна – моя стародавняя дама, и я ее выдал за Фроша. Ведь она повивальная бабка… Я с ней познакомился в то время, когда она принимала у моей жены ребенка. Ну, понимаешь, сердце не камень… Бабеночка она смазливенькая…

– Понимаю, понимаю, Лавр Петрович.

– Теперь она уж больше не практикует, но прежде…

– Так, так, Лавр Петрович.

– Видишь, я тебе все тайны рассказываю, и ты должен ценить это.

– Ценю, ценю, Лавр Петрович, очень ценю.

– Так вот, уж на Шарлотте был опыт, и замужество на нее подействовало. Упадет, бывало, в обморок и лежит без движения… Тоже сцены делала, да еще какие!.. А за Фроша вышла замуж и угомонилась. Так вот я и на Матильде хочу попробовать. И наконец, помимо того, это мой долг, чтоб ее замуж выдать. Суди сам: ребенок у ней будет, нужно об нем позаботиться и сделать его законным.

– Какой вы благородный человек, Лавр Петрович!.. – сказал Стукин и вздохнул.

– Ты это что же?.. В насмешку, что ли? – спросил, нахмурившись, Хрустальников.

– Помилуйте, Лавр Петрович, с какой же стати в насмешку-то? Да разве я смею…

Стукин даже испугался.

– Ну смотри. А то я не люблю этого, – погрозил ему Хрустальников. – Так вот, поторапливайся насчет свадьбы-то.

– Если на днях поеду в командировку, то через две недели я буду женат, Лавр Петрович, будьте покойны.

Лакей подал кушанье.

– Ну, выпьем за наискорейшее окончание дела, – предложил Хрустальников. – Пей… Благословлять тебя буду я и… Вот мать-то посаженую трудно будет отыскать. Ты говорил, у тебя сестра-вдова есть.

– Есть, Лавр Петрович; но зачем ее в это путать? Лучше кого-нибудь другого.

– Ну, я отыщу, я отыщу…

– Мавру Алексеевну можно попросить, – предложил Стукин.

– Какую Мавру Алексеевну?

– А мамашу Еликаниды Андреевны…

– Мать Елочки? Что ты, что ты!.. Разве это можно? Да ведь Елочка тогда уж окончательно мне глаза выцарапает. Нет, я не хочу с ней ссориться.

– Не будете ссориться, Лавр Петрович, а еще лучше закрепите узы. Даю вам слово. После той драки в «Аркадии» я Еликаниду Андреевну только тем и успокоил, что рассказал ей, что Матильда Николаевна вам надоела и что вы из-за этого самого выдаете ее за меня замуж.

– Неужели?

– Смею вас заверить, Лавр Петрович… Если Еликанида Андреевна узнает, что я женился на Матильде Николаевне, то тогда она и совсем свою ревность супротив вас прекратит.

Хрустальников оживился и тронул себя ладонью за лоб.

– В самом деле… Как же это я раньше-то не сообразил!

– На всякого мудреца довольно простоты, Лавр Петрович.

– Именно. Ну так матерью посаженой будет мать Елочки.

– Расходы там, конечно, кой-какие будут, Лавр Петрович, так уж Мавре-то Алексеевне придется заплатить, потому она женщина корыстная.

– Это пустяки. Я заплачу ей.

– За здоровье будущей посаженой матери!

– Нет, не желаю я пить за здоровье этой ведьмы. Терпеть я ее не могу… – отвечал Хрустальников и принялся пить лафит.

Через четверть часа Хрустальников и Стукин поужинали и выходили из кабинета в коридор. В глубине коридора выглядывала из другого кабинета голова, и женский голос говорил лакею:

– Только уж вы, миленький, скажите, чтобы мне самого крепкого кофею подали да и сливки чтобы погуще были.

Хрустальников надел пенсне и посмотрел на выглядывающую голову.

– Боже милостивый! Вот случай-то! – воскликнул он. – Да ведь это мать Елочки, Мавра Алексеевна.

– Она и есть, – прибавил Стукин. – Какими судьбами она сюда попала? Мавра Алексеевна! – окликнул он ее.

Та выскочила в коридор и возопила:

– Святители! Гора с горой не сходится, а человек с человеком все где-нибудь сойдется. Лавр Петрович и Игнатий Кирилыч! Как это вас Бог сюда занес?

– Мы-то здесь часто бываем, Мавра Алексеевна, а вот как вы сюда сегодня попали? – отвечал Хрустальников.

– Нас один знакомый генерал сюда угощать привез. Мы уж давно здесь.

Лицо ее было красно, глаза посоловевши, да и язык слегка заплетался.

– Стало быть, вы здесь с Елочкой? – задал вопрос Хрустальников.

– С ней, с ней… Лавр Петрович! Какой этот генерал прекрасный человек! То есть он не полный генерал, но все-таки восторг что за человек! Вот уж аристократ так аристократ! Ничего не жалеет. Сейчас он вынул кошелек, а там у него золотые… «В карты, – говорит, – выиграл». Я ему: «Подарите, – говорю, – мне парочку на память»… И что же вы думаете? Ведь подарил. Вот…

Мавра Алексеевна показала два полуимпериала.

– Однако, как вы путаться-то любите! – проговорил с неудовольствием Хрустальников. – И сами путаетесь, и дочери потакаете вместо того, чтобы ее останавливать.

– Ах, боже мой! Не можем же мы от наших аристократических знакомых отказаться! И я, и Елочка, мы весь аристократизм обожаем. Вызвать вам Елочку повидаться?

– Не надо, – сухо отвечал Хрустальников. – Прощайте. Кланяйтесь ей.

– Домой теперь, Лавр Петрович? – спросил Стукин.

– Домой.

Они отправились одеваться.

Глава XXVII
На деле

В конторе правления «Общества дешевого кредита» давно уже ерзали по бумаге перья конторщиков, давно уже у решеток стояла публика, а Стукин только еще явился на службу.

– Вам там новый столик в инспекторской комнате поставлен, – доложил ему артельщик и низко поклонился, тогда как прежде не обращал на него никакого внимания.

– Зачем столик? Ты знаешь, я страдаю болью в пояснице от геморроя и долго сидеть не могу. Я привык за конторкой работать, чтобы можно и сидя, и стоя… – отвечал Стукин, гордо задрав голову.

– Не знаю-с, Иван Алексеич, господин управляющий, приказали, чтобы стол был.

– Что такое управляющий? Чихать я хочу на управляющего! Не управляющему сидеть, а мне. Ты должен был у меня спросить.

– Помилуйте, я так полагал, что если уж все инспектора у нас сидят за письменными столами, а не за конторками, то и вы от них отставать не будете. Чин такой теперь у вас… У нас и управляющий за столом сидит, и старший корреспондент за столом, и старший кассир…

– Ну, это дело другое.

– Прикажете, так я переменю… У нас и конторки запасные есть.

– Нет, нет… Уж не надо. Действительно, стол как-то… Ничего, я буду сидеть за столом.

Стукин вошел в первую комнату. Конторщики закивали ему головами. К нему подошел проходивший мимо сослуживец его по архиву, писец Телепнев, и, протягивая руку, сказал:

– Поздравляю тебя, Игнатий Кирилыч, с повышением. Вот уж, брат, не ожидал-то… Ей-богу, не ожидал… Из помощников архивариуса и прямо в инспекторы…

Стукин подал ему два пальца и отвечал:

– Ничего тут нет удивительного. Кто способен, тот всегда повысится. В архиве я сидел только временно, сидел и ждал, иначе неужели бы я стал коптеть на сорокарублевом жалованье! Ну да что об этом разговаривать… Идите и занимайтесь вашим делом…

Телепнев посмотрел на него и, все еще не веря тону, сказал:

– Литки с тебя… Угости ужо… Шутка ли, на эдакое место попал!

– Пожалуйста, без фамильярностей… – пробормотал Стукин, отвернулся от него и пошел в инспекторскую комнату.

Один инспектор был в командировке, другой инспектор, немец Апфель, сидел за своим письменным столом и просматривал какие-то бумаги.

– А! Новый товарищ! – сказал он. – Поздравляю, поздравляю… – заговорил он при входе Стукина. – Очень приятно, очень рад. Скажите, ведь я слышал, что вы помимо управляющего прямо через директора Хрустальникова получили это место.

– Да… Но что же тут удивительного? Место это давно уже обещано мне Хрустальниковым. Мы с ним очень близки, я у него частным секретарем, бываю запросто в доме.

– Вот как… Я этого не подозревал. И давно вы у него секретарем?

– Да года два… – соврал Стукин и прибавил: – Ну-с, будемте служить, будемте товарищами. Впрочем, я на днях отправляюсь в командировку, на ревизию.

– Как в командировку? Как на ревизию? – переспросил Апфель. – Кто же здесь-то останется? Мне управляющий вчера сказал, что он меня на днях отправляет в командир овку.

– Не знаю-с… Ничего не знаю-с… Вас управляющий посылает в командировку, а меня сам директор Хрустальников.

– Странно. Кто же останется здесь?

– А уж это не мое дело. По всем вероятиям, управляющий переменит свое намерение, узнав, что Хрустальников мне обещал командировку, и останетесь вы. А когда я вернусь, то поедете вы. Я еду ненадолго.

Апфель призадумался и почесал у себя ручкой пера в затылке.

В инспекторскую вбежал заведующий текущим счетом, элегантный блондинчик Угоднов.

– Здравствуйте, мосье Стукин. Сердечно поздравляю. Очень рад за вас… – заговорил он. – Скажите, пожалуйста, каким это вы манером из архива и прямо в инспекторы? Я слышал, что через Хрустальникова.

– Да, через Хрустальникова.

– Извините за нескромный вопрос… За вас какая-нибудь дама просила?

– Сам просил. Я с Хрустальниковым в очень хороших и даже дружеских отношениях.

– Верю, но все-таки наверное тут дама. Иначе бы Хрустальников тысячу раз вам обещал и все-таки ничего бы не сделал. Я его знаю. Нет, в самом деле, скажите, какая дама…

– Послушайте, я на такие вопросы и отвечать не желаю.

– Зачем же сердиться? Что тут такого? И наконец, я вас спрашиваю глаз на глаз, – не отставал Угоднов. – Я сам на теперешнее место через даму попал. Я его познакомил с актрисой Крендельковой, и вот… Да полноте же, не упрямьтесь. Вы женаты?

– За кого вы меня считаете! – возвысил голос Стукин.

– Что ж тут позорного, что я спросил, женаты ли вы?

– Пожалуйста, пожалуйста… Я знаю, о чем вы спрашиваете… Нет-с, я не женат, но на днях женюсь.

– И Хрустальников знает вашу невесту?

– Знает, и даже будет моим отцом посаженым.

– Ну, теперь я понимаю… Давно бы так и сказали.

– Что вы понимаете? Вовсе вы ничего не понимаете, – огрызнулся Стукин.

– Ах, боже мой! Ну что вы сердитесь и кричите? Я не понимаю, из-за чего тут сердиться… Ведь уж это всем известно, что Хрустальникова ни на какую протекцию без женского миловидного личика не подвинешь. О вашей невесте я не смею ничего и думать, боже меня сохрани, но Хрустальников-то на нее непременно свои виды имеет. Вы это уж так и знайте, а то обманетесь.

Стукин встал с места и пристально посмотрел на Угоднова.

– Знаете что? Вы заставляете меня передать весь этот разговор господину Лавру Петровичу Хрустальникову, – сказал он.

– Ах, сделайте одолжение! Говорите сколько угодно, – отвечал Угоднов. – Ничего мне Хрустальников не сделает, а только посмеется. Он теперь весь в моих руках. Не далее как неделю тому назад я его познакомил с такой девочкой, что просто прелесть! Консерваторка, батюшка. И пианистка, и скрипачка, и арфистка. Лавр Петрович так и тает перед ней.

– Ну и что же? Все уже устроено? – спросил Стукин, переменив тон.

– Нет, еще не устроено, но устрою, и она наверное через неделю переедет на новую квартирку на иждивение Лавра Петровича. Все дело в моих руках. Ну-с, так как же Лавр-то Петрович против меня пойдет? – проговорил Угоднов и даже прищелкнул языком. – Живите-ка вы, мой миленький, попроще… Нечего тут скрываться-то. Все мы люди, и все мы человеки… – прибавил он и потрепал Стукина по плечу.

– Как консерваторку-то зовут? – задал вопрос Стукин.

– А зачем вам знать? Ведь я не спрашиваю, как вашу невесту зовут. Ну, будемте приятелями. Не хотите ли сегодня пообедать в «Малом Ярославце»?

– Нет, сегодня мне нельзя. В другой раз – с удовольствием.

Стукин был поражен. «Консерваторка» была для него новостью. «Которая это уже у него?» – мысленно произнес он.

– Ну, до свидания. Пойду заниматься, – сказал Угоднов.

– Постойте на минутку, – остановил его Стукин. – Ну а вы женаты?

– Бог миловал. И пока Хрустальников у нас директором, не женюсь. С какой стати? На уроде я жениться не желаю, а если жениться на хорошенькой, то я должен или лишиться хорошего места, или… – Угоднов сделал себе рожки и прибавил: – Нет, уж я лучше через чужих жен, через знакомых актрис и через других смазливых бабенок буду на месте держаться и в гору идти. В Питере хорошеньких бабеночек, которые не прочь попотрошить богатого старика, много, нужно только умно с ними знакомиться и умно пристраивать их к старикам.

Угоднов захохотал, поправил бородку, укрепил на носу золотое пенсне и вышел из инспекторской.

В инспекторскую и после него приходили служащие в конторе и поздравляли Стукина. Пришел даже старший кассир, поздравил Стукина и тонко повел такой разговор:

– Ну вот, теперь вам можно будет прилично жить благодаря господину Хрустальникову. У вас большая семья?

– Нет, я одинокий.

– Одинокий? – переспросил кассир. – И сестры нет?

– Сестра есть.

– Ах, сестра есть! Молоденькая?

– Пожилая, вдова, живет на моей шее.

– Пожилая. Так… То есть совершенно одинокий, или, может быть, сбоку припека какая-нибудь хорошенькая есть?

– И сбоку припеки нет. Судите сами, Иван Иванович, на какие деньги мог я сбоку припеки до сего времени заводить?

– А у сестры нет дочери?

– Есть.

– Молоденькая?

– Восьмой год.

– Нет, я не о такой спрашиваю. Я думал, взрослой дочери нет ли. А другой какой-нибудь племянницы у вас нет? Ну, хоть от брата?

– У меня братьев не было.

– Стало быть, только пожилую сестру с ее ребенком и содержите. Ну а крестницы молоденькой у вас нет, которая бы жила на вашем иждивении?

– Нет. Я не понимаю, отчего это вам так интересно знать, Иван Иванович!

– Да просто так. Хочу знать ваше семейное положение. И свояченицы хорошенькой нет? – спросил кассир, спохватился и прибавил: – Да, ведь вы не женаты. Ну, очень рад, что вы повысились местом. Еще раз поздравляю.

Он ушел.

Стукин сел за стол, начал просматривать бумаги, уделенные ему инспектором, и закурил сигару. Он хотел что-то пометить; но на столе хоть и стояла чернильница, но чернил в ней не было. Стукин тотчас же прижал пуговку электрического звонка. На зов явился артельщик.

– Отчего в чернильницу не налито чернил? Что за беспорядок! – кричал Стукин. – Смотри… чтоб впредь у меня этого не было! Я этого не потерплю!

Артельщик выпучил глаза от удивления. Он не узнавал вчерашнего приниженного Стукина.