Текст книги "Стукин и Хрустальников. Банковая эпопея"

Глава LI
Опять все вместе

После ухода князя Перелесского Хрустальников, оставшись один, вынул из кармана записную книжку и стал писать в ней карандашом цифры колонкой. Время от времени он останавливался и, как бы стараясь что-то припомнить, тер себе рукой лоб и переносицу. Колонка образовалась довольно изрядной длины и блистала крупными цифрами. Хрустальников сделал под ней черту и хотел подводить сумму, но бросил карандаш и пробормотал:

– Нет, еще что-то брал я… И много брал… Но сколько, хоть убей, не припомню. А все женщины! О, женщины, женщины!

Итог взятому в разное время Хрустальниковым из кассы так и не был подведен. Хрустальников попробовал пить чай, но чай был уже остывший. Хрустальников налил себе четверть стакана коньяку и выпил. В дверь кабинета послышался стук.

– Кто там? – спросил Хрустальников, поспешно пряча записную книжку в карман.

– Можно войти? – послышался мужской голос, и в двери просунулась голова бухгалтера.

– Ах, это вы, Карл Богданыч! Войдите, войдите… – заговорил Хрустальников.

Бухгалтер вошел в кабинет.

– Я сейчас узнал от князя Перелесского, что вы здесь, и вот к вам… – заговорил он. – Что делается с этим барином, так просто ужас… Он рвет и мечет… Мне кажется, что сегодня ночью его непременно кондрашка хватит. Напал на меня, зачем я его раньше не предупредил, что у нас касса не в порядке. Разумеется, я притворился, что ничего не знаю, ничего не ведаю. «Да разве, – говорю, – она, ваше сиятельство, не в порядке? У меня по книгам она в наилучшем порядке». Наговорил мне дерзостей и уехал домой… Чудак… Я, Лавр Петрович, очень рад, что вы здесь… Скажите, как же мы будем делать насчет залогов-то? Ведь мы хотели взять из кассы деньги на залоги на случай того, чтобы внести за себя в суд, если, чего боже сохрани, нас захотят подвергнуть предварительному тюремному заключению.

– Не знаю я, ничего не знаю… – отрицательно потряс головой Хрустальников.

– Голубчик, Лавр Петрович, как же это так не знать-то? Надо знать… Вы уж, голубчик, завтра как-нибудь пораньше пожалуйте в правление. Пораньше и возьмем из кассы… Да вот что… Не худо бы сейчас послать с человеком записку кассиру Ивану Иванычу, чтобы и он явился в кассу пораньше… Взять из кассы пораньше, да и в сторону… А то приедет Лисабончик… Ах да… Сейчас перед уходом моим из залы собрания Лисабончик просил меня вас предупредить, что он завтра желает принять от вас все дела и вступить в отправление своих обязанностей. Впрочем, он обещался вас уведомить об этом завтра утром запиской.

Хрустальников несколько опешил.

– Как же это так – завтра сдавать дела? Завтра я буду болен. Я уже и теперь болен, – сказал он.

– А залоги-то как же из кассы взять? Нельзя завтра вам больным быть, Лавр Петрович… Нет, уж что тут… Мой совет – не откладывать сдачу дел, а покориться своей участи. Взять из кассы, что можно взять, и покориться своей участи. Семь бед – один ответ. Но из кассы нужно брать как можно раньше. Нужно взять к десяти часам утра, потому что и члены новой ревизионной комиссии хотят завтра же начать ревизию кассы. Хорошо бы даже, не дожидаясь завтрашнего утра, сегодня ночью взять из кассы. Послать сейчас за кассиром, за управляющим и под видом того, что забыли запереть кассу, явиться туда всем нам четверым с ключами и взять… Лавр Петрович! Как вы думаете?

Хрустальников сидел опустя голову и выводил пальцем какие-то фестоны на мокром чайном подносе.

– Как вы думаете, Лавр Петрович? – повторил бухгалтер.

Ответа не последовало.

– Мужайтесь, Лавр Петрович… Зачем унывать!.. Не мы первые и не мы последние… – утешал его бухгалтер. – Волков бояться – в лес не ходить. А что насчет суда, так еще так-то, может быть, вынырнем, что в лучшем виде. Останется в ответе один кассир. Разве не бывало случаев? Дело затянем года на три, на четыре, а там… Полноте, полноте… Никто как Бог… Ответьте-ка лучше на мой вопрос… Как вы думаете насчет ночного взятия из кассы? Взяли бы все, что можно взять, да и поделили бы на четверых… Как вы думаете?

Хрустальников поднял голову, горько улыбнулся и сказал:

– Вы говорите: взять… А если уж и взять-то больше нечего?

– Что вы! Да неужели? – удивленно вскинул на него глаза бухгалтер и даже отодвинулся на стуле.

– Я не знаю наверное, но имею основание полагать. Заложенные бумаги там остались, но ведь их надо реализировать.

– Боже милостивый! Как разграбили-то! – всплеснул руками бухгалтер. – Нет, Лавр Петрович, как хотите, а надо хоть заложенные у нас в банке чужие бумаги взять. Реализировать можно потом… Съездить сейчас за кассиром и управляющим? Одно только вот, куда мне бабу деть?.. Я здесь не один. Со мной Еликанида Андреевна навязалась. Встретила у выхода – и вот, что ты хочешь…

Хрустальников вздрогнул.

– Не говорите ей, что я здесь… Бога ради, не говорите!.. – замахал он руками.

Но в это время раздался стук в дверь.

– Карл Богданыч! Скоро вы? – послышался женский голос.

– Еликанида! – прошептал Хрустальников. – Идите к ней! Идите скорей и не говорите, что я здесь.

Но предупреждение было напрасно. Еликанида Андреевна, поприотворив дверь, увидала Хрустальникова и входила в кабинет.

– Скажите на милость! – говорила она. – Я думала, что он здесь с кем-нибудь посторонним, а оказывается, что с Лавром Петровичем! Здравствуйте… Послушайте, противный старикашка, что же это вы? Я вас приглашала давеча сюда, со мной вы не поехали, а сами здесь. Или уж так всегда провалившиеся банковые директоры делают? – обратилась она к Хрустальникову. – Карл Богданыч! Велите татарину, чтобы он сюда подал ужин!

– Нет, Елочка, нет… Я не буду ужинать… Мне нельзя долго оставаться, я сейчас еду домой… – забормотал Хрустальников.

– Так я вас и пустила! Нет, мы сейчас будем кутить с горя.

– Не в состоянии я, Елочка, говорю, что не в состоянии.

– Ну, сидите и смотрите на нас с Карлом Богданычем… Вы не будете, так мы будем. Удивляюсь, чего старик так уж особенно нос повесил. Кассир Клюканцев накануне того дня, когда он полетел верхним концом да вниз, собрал компанию и чуть не потопил всех в шампанском… Сам с цыганкой плясал, одарил всех бриллиантовыми вещичками на память. У меня и посейчас жива от него великолепная брошка в виде ящерицы из мелких бриллиантов. Послушайте, старичок, полноте вам печального ангела-то разыгрывать! – тормошила Еликанида Андреевна Хрустальникова.

Но того уже нельзя было растормошить, как ни тарантила она.

– Послушайте, а какая свинья – жена этого Фроша! Знаете, я не ревнива… я себя не позволяю ревновать, и сама не ревнива, но что она со мной сделала, когда мы сидели во время вашей баллотировки на хорах… – рассказывала Еликанида Андреевна. – Сижу, это, я и гляжу на нее, и знаю, кто она, дрянь эдакая… Сидит и она и смотрит на меня, и вдруг…

Дверь отворилась, и вошел татарин.

– Господин Стукин просят позволения войти, – доложил он Хрустальникову.

– Стукин? Не желаю я его видеть. Скажи, что я занят, – отвечал тот.

– За что такая немилость! – воскликнула Еликанида Андреевна. – А ведь он, кажется, был у вас самый первый верный Личарда, неизменное копье.

– Ну, уж это мое дело…

– Папка! Ты начинаешь грубить… Неужели это так все провалившиеся директоры делают? Впрочем, вы сегодня несчастненький, и вам прощается. Ах да… Когда вы будете в тюрьме сидеть, я буду приезжать вас навещать и всякий раз буду привозить вам пирожного. Или, может быть, вам лучше привозить по бутылке монохору?

– Елочка! Я не люблю таких шуток! – вспыхнул Хрустальников.

– Да какая же тут шутка? Ведь все говорят, что вы будете сидеть в тюрьме. Даже два генерала мне об этом рассказывали. А навещать, так отчего же не навестить? Я многих в тюрьме навещала. Была у Клюканцева в тюрьме, была я у Веньяна, когда он проворовался и сидел, была я…

Бухгалтер дернул Еликаниду Андреевну за платье.

– Что вы меня дергаете? Ведь я от чистого сердца, любя, – вслух отвечала она. – Я люблю его. Ах, вот что, господа… Не надо ли вам что-нибудь припрятать, так я к вашим услугам… В такое место припрячу, что никто не сыщет… Да на меня никто и не подумает. Все будет цело, все до капельки… Только меня потом не забудьте. Я многим припрятывала…

– Еликанида Андреевна! Не говорите вы этих слов… – остановил ее бухгалтер. – Ну вдруг кто подслушает?

Дверь снова отворилась. К Хрустальникову подошел татарин и передал записку.

– От господина Стукина, – сказал он. – Просили передать.

– Вот нахал-то! – проговорил Хрустальников, развертывая записку.

Записка была карандашом, и в ней стояло следующее:

«Умоляю вас, Лавр Петрович, не забыть Матильду Николаевну! Вы два дня у ней не были, и она в отчаянии, не видя вас. Бедная, больная женщина с больным несчастным ребенком! Вы обещали ее обеспечить. Не можете ли вы сейчас вручить мне хоть какую-нибудь сумму для передачи ей? Я свез бы ей, обрадовал бы ее, и она спала бы ночь спокойно. Завтра в руце Божией, все мы под Богом ходим и не можем сказать, что может с нами завтра случиться, между тем я уверен, что три тысячи рублей у вас и посейчас…»

Хрустальников недочитал и разорвал записку на четыре части.

– Господин Стукин просили ответ, – сказал татарин.

– Вот ему ответ. Возьми и передай, – отвечал Хрустальников, подавая татарину клочки записки.

Лакей удалился.

– Это вы так со Стукиным-то! – воскликнула Еликанида Андреевна.

– С этими людьми иначе поступать нельзя. Они слишком много берут воли, когда с ними ласковы. Я дал ему воли вот столько, а он хочет взять столько.

Хрустальников показал сначала на мизинец и перевел руку на локоть.

– Он женится? – спросил бухгалтер, подмигнув глазом.

– Женится, но это ничего не значит, все равно ему не надо давать воли.

– Папка! Поужинаем… Ну что за охота себя с голоду морить? – упрашивала Хрустальникова Еликанида Андреевна. – К тому же, может быть, уж сегодня в последний раз… Почем знать, может быть, уж больше здесь и не увидимся!

– Ах, Елочка! Что ты говоришь, что ты говоришь!

– Что я говорю? Я говорю дело. Ну, полноте вам хмуриться-то! Эка важность! С кем беды не случалось? А лишать себя пищи зачем же…

– Пожалуй, я съем что-нибудь легонькое, – сдался Хрустальников. – Но только, ей-ей, аппетита нет.

Бухгалтер нажал пуговку электрического звонка, призывая лакея.

Глава LII
Все еще в ресторане

Был второй час ночи, а Хрустальников, бухгалтер и Еликанида Андреевна все еще сидели в ресторане Бореля. Подан был ужин. Хрустальников хоть и говорил, что у него нет аппетита, но ел и пил отлично. Вино придало ему какого-то напускного цинизма. Он даже перестал стесняться Еликаниды Андреевны.

– Нет, дешево мы не отдадимся. Пропадать так уж пропадать так, чтобы было бы за что! – воскликнул он, выпив стакан шампанского, и в подтверждение своих слов так сильно стукнул кулаком по столу, что зазвенела посуда и у одного бокальчика на тоненькой ножке отвалилось донышко.

– Браво, браво, папка! – аплодировала Еликанида Андреевна.

– Все это превосходно, Лавр Петрович, – говорил бухгалтер, – но для того, чтобы ваши слова подтвердились, надо сейчас же разыскать управляющего и кассира и ехать с ними в банк, отворить кассу и взять оттуда на четверых все, что можно взять. Хотите, я сейчас поеду разыскивать кассира и управляющего?

– Нет, нет, не надо. Успеем и завтра утром это сделать.

– Не успеть нам завтра утром. Да чего вы боитесь сейчас-то это сделать? Взял, да и прав.

– Конечно… Взял, да и прав… – поддакнула Еликанида Андреевна. – А потом привезете все это сюда, поедете ко мне, у меня и спрячете.

– Прятать нам никуда не надо, Еликанида Андреевна. Мы и сами сумеем спрятать, – возразил бухгалтер.

– Господи, но ведь я только предлагаю свои услуги, а не хотите, так как хотите. Но все-таки поезжайте сейчас и берите. Берите, поделитесь и мне дайте что-нибудь. Уверяю вас, что все так делали.

– Боже мой! Что мы говорим, что мы говорим! – опомнился Хрустальников, всплеснув руками. – И главное, при ней, при Елочке.

– Да меня-то чего же стесняться? Я свой человек. Меня никогда никто не стеснялся.

– Да… Но у тебя язык с дыркой. Ты сейчас всем разболтаешь.

– Я разболтаю? Я? Ах, значит, вы меня не знаете!

– Так как же, Лавр Петрович? Ехать мне разыскивать кассира и управляющего? – еще раз спросил бухгалтер. – Поехали бы и взяли.

– Нельзя. Навлечешь подозрение. Ведь там, в банке, артельщики. Они потом будут показывать на суде, что вот, мол, приезжали ночью…

– Боже мой! Да мы приедем под видом якобы запереть кассу, которую днем забыли запереть, а теперь спохватились. Так мы и артельщикам скажем. Даже еще лучше это, потому что потом можно утверждать на суде, что касса была не заперта с четырех часов дня до двух часов ночи, не заперта по оплошности, и в это время из нее неизвестно кто похитил деньги и бумаги. Смотрите, как прекрасно все выходит.

– Нет, нет… – уперся Хрустальников.

– Сами от хорошего отказываетесь.

– Ах, папка, какой ты дурак! – воскликнула Еликанида Андреевна и кинула ему в лицо салфеткой. – Поди! Я и глядеть на тебя не могу. Ну, вот что… Пошли сейчас за коляской… за коляской в тройку, и поедем в «Самарканд» цыган слушать.

– Отсюда домой и никуда больше.

– И этого не хочешь? Странно. Да ведь так все делали. Все, все… Ах, Клюканцев! Вот этот умел… Накануне ревизии у него ужасти что было… За то и герой. А вы тряпки.

Еликанида Андреевна выпила изрядно, раскраснелась, и язык ее несколько даже заплетался.

В это самое время дверь в кабинет отворилась, и показался управляющий Иван Алексеевич Беспутнов. Он был заметно разгорячен вином. Прическа его была в беспорядке.

– Слава богу, Лавр Петрович, что я вас здесь нашел. Я хотел к вам даже на квартиру ехать, – заговорил он.

– Что такое? Откуда вы, Иван Алексеевич? – обратились к нему в один голос и Хрустальников, и бухгалтер.

– Из ресторана напротив. Я сейчас в ресторане Дюссо был. Сейчас расскажу все по порядку… Дайте сесть и выпить.

Беспутнов сел, налил себе стакан шампанского и выпил его залпом.

– Я сейчас был в компании Лисабончика, – продолжал он. – Там, через дорогу, у Дюссо Лисабончик с компанией пирует. Ну и меня пригласили. Лисабончик пригласил… Я и пошел… Нельзя не пойти… Как хотите, директор он, неловко не пойти. Кроме того, пошел, чтоб вынюхать что-нибудь во время разговоров… И вынюхал.

– Что же, что же такое?

– Во-первых, пир горой… Шампанского – море разливное… Вот подите, жид, а… Ну да это все не идет к делу. Этот жиденок, выгнанный присяжный поверенный, речь говорил… Он говорил, что со вступлением Лисабончика в члены правления банк вступает в свою новую эру, должен быть очищен от плевел и вся худая трава должна быть извлечена из поля вон.

– И это поле должно быть насаждено жидами? – спросил бухгалтер.

– Именно, хотя этого Эйхенберг и не говорил… Он, кажется, сам метит быть управляющим. Ах, жид пархатый! И ведь какой…

– Что же вы узнали насчет прочего-то?

– Завтра утром Лисабончик вступает в исправление должности директора.

– Это уже мы слышали.

– Завтра утром начнется внезапная ревизия кассы. Члены новой ревизионной комиссии все там у Дюссо и уже согласились.

– И про это мы слышали. Но ведь они, я думаю, начнут ревизию не раньше часа дня? – задал вопрос Хрустальников.

– Нет, нет. Лисабончик и члены ревизионной комиссии просили меня быть в правлении непременно к девяти часам утра. К девяти… Как услыхал я это, сейчас же незаметным образом ретировался и поехал вас разыскивать. Если бы я вас здесь не нашел, я бросился бы сейчас к вам на квартиру. Лавр Петрович! Нам нужно что-нибудь предпринять сейчас же…

Управляющий развел руками, хотел что-то говорить еще, но покосился на Еликаниду Андреевну.

– Говорите, говорите… Не стесняйтесь, при ней можно, – сказал Хрустальников.

– Нам нужно что-нибудь предпринять, нам нужно сейчас себя обеспечить, иначе завтра будет поздно. Вы понимаете, насчет чего я говорю? – подмигнул он.

– Вот-вот… И я о том же настаиваю, – подхватил бухгалтер. – Я говорю, что надо поехать к кассиру, захватить его с ключами с собой и отправиться в кассу, отправиться и взять.

– Тсс… – прошептал управляющей, погрозив пальцем и все еще косясь на Еликаниду Андреевну. – Не взять, а посмотреть… Посмотреть, что там такое в кассе, и привести все в порядок.

– Послушайте, милый мужчинка! Да чего вы меня-то стесняетесь? – обратилась к управляющему Еликанида Андреевна. – Я бывалая, с банковскими-то возилась. Помните, когда граф Вейс… или этот… как его?.. Михальков… Ну да что тут… Говорите прямо: надо поехать и взять.

– Лавр Петрович… Надо взять… – поддакнул бухгалтер.

– Надо взять, – повторил управляющий.

– Вы думаете? – спросил Хрустальников, посматривая то на одного, то на другого.

– Да как же… Помилуйте… Я, Иван Алексеевич, говорил уже Лавру Петровичу, что нужно ехать сейчас же разыскать кассира, и предлагал свои услуги, но Лавр Петрович какой-то нерешительный… – сказал бухгалтер.

– Поезжайте, поезжайте, Карл Богданыч, – обратился к нему управляющий.

– Лавр Петрович, ехать мне за кассиром?

Хрустальников кивнул головой в знак согласия. Бухгалтер вскочил и схватился за шляпу.

– Я живо… – сказал он, выбегая из кабинета.

– Садитесь в мою карету! – кричал ему вслед Хрустальников.

– Господи! Наконец-то вы взялись за ум… – говорила Еликанида Андреевна по уходе бухгалтера.

– Молчи, Елочка, – остановил ее Хрустальников и стал передавать управляющему план бухгалтера, как ехать в банк под предлогом того, чтобы запереть кассу.

– Мы скажем артельщикам, что мы потому приехали, чтобы запереть кассу. Запрем, а наутро сделаем маленькую ревизию и объявим, что в то время, когда касса по забывчивости не была заперта, из нее похищены деньги и бумаги.

– Ах, какая прекрасная мысль! – воскликнул управляющий.

– Чья это мысль? Ваша?

– Нет, Карла Богданыча, а не моя.

– То-то, я думаю, что вам этого не придумать. Вот подите вы, что значит немец-то! Он всегда хитрее нас, русских! Выпьемте, Лавр Петрович, за эту блестящую мысль.

– Ия выпью… – протянула бокал Еликанида Андреевна.

И Хрустальников, и управляющий, и Еликанида Андреевна были сильно разгорячены вином и не знали, что говорили.

Питье продолжалось. Хрустальников потребовал ликеров и фруктов. Управляющий все посматривал на часы и ждал бухгалтера.

Через полчаса бухгалтер явился весь запыхавшийся.

– Ну что?

– Кассира Ивана Иваныча нет дома, и не знают, где он… – отвечал бухгалтер. – У меня, господа, запала мысль, как бы он не сбежал из Петербурга. То, что я видел сейчас, крепко подтверждает мои догадки. В прихожей у него лежат два чемодана, обвязанные веревками. Я спросил отворившего мне дверь лакея, чьи это чемоданы, и он отвечал мне, что Ивана Иваныча.

– А что вы думаете, ведь и в самом деле сбежит! – проговорил управляющий. – Носятся слухи, что он даже выхлопотал заграничный паспорт.

– Сбежит… Он уже, наверное, заранее взял из кассы все, что можно взять… – произнес Хрустальников, поник головой и беспомощно опустил руки.

В его голове живо мелькнула мысль, что потому-то кассир и дал ему при расставаньи на подъезде залы собрания тридцать тысяч билетами в конверте. Он понял, что кассир от щедрот своих делился с ним. О тридцати же тысячах Хрустальников не проронил ни управляющему, ни бухгалтеру ни слова.

Задуманный план был уничтожен. Всех присутствующих как водой облили. Никто уже больше не пил. Начали разъезжаться по домам.

– Ах вы, пентюхи, пентюхи! – говорила заплетающимся языком Еликанида Андреевна.

Хрустальников довез ее в своей карете домой.

Глава LIII
Наутро после боя

На другой день после печальной для себя баллотировки Хрустальников проснулся ранее обыкновенного. Дорогие часы с нежнозвучными курантами, помещающиеся в кабинете, находящемся рядом с его спальной, пробили только девять. Хрустальников приподнял голову и прислушивался к их бою. Голова была тяжела и болела. Невзирая, что с вечера он изрядно наркотизировался вином, остаток ночи ему спалось тревожно. Его томила жажда. Под утро он то и дело просыпался, наливал из сифона зельтерскую воду и пил ее. Проснувшись в девять часов, Хрустальников уже не мог заснуть. Прилив воспоминаний о вчерашнем вечере сразу бросился ему в голову. Он стал соображать, как ему вести себя сегодня в правлении банка, – и ничего не мог сообразить. Мысли путались, да и вообще он не был находчив. Приходило ему в голову с первым же поездом уехать куда-нибудь из Петербурга и скрыться, но он тотчас же отринул эту мысль. Как ему скрываться? У него здесь имущество, дом, дача, денежные операции, семья и вообще столько привязывающего к Петербургу. Живо промелькнули в его воображении образы Матильды, Елочки, Шарлотты. Вспомнил он и о «святой» женщине – актрисе Крендельковой, о «распускающемся бутончике» Эмме. Все это надо покинуть. А зачем? Может быть, можно будет и вывернуться; может быть, будет можно всю ответственность в деле растраты кассы банка взвалить на кассира и управляющего, а самому хоть и поплатиться, но поплатиться слегка.

«Ведь вывертывались же люди?» – думалось ему, и он перебирал в уме все известные ему банковые растраты, где директоры правления хоть и были судимы, но поплатились только слегка или вовсе не поплатились.

Он даже стал перечислять по пальцам такие случаи.

«А суда бояться особенно нечего, – рассуждал он, – во-первых, следствие продлится года два, а то и три; чтобы не подвергнуться предварительному тюремному заключению, внесу залог, а там обжалования, да апелляции, да кассации… Конечно, будет скандал, заговорит весь город, до поры до времени придется притаиться, не показываться в обществе, но ведь это только вначале, а потом все забудется; все хоть и будут знать, что я под судом, но привыкнут… Скандал… но что такое скандал? Первое время только неприятно. И наконец, не я первый, не я последний. Сколько людей с известными старинными фамилиями судились как причастные к банковым растратам!»

Хрустальников начал перечислять громкие известные дворянские фамилии. Коллекция вышла изрядная.

«Нет, надо ехать сейчас в правление, привести что можно в порядок, кое-что подготовить, затемнить, посмотреть кассу…»

Так решил он и позвонил в колокольчик лакея.

– Подай мне чаю, а потом одеваться.

Лакей придвинул к нему туфли и подал халат.

Тут Хрустальников вспомнил про вчерашнюю догадку бухгалтера о том, что кассир предполагает скрыться.

«Вот если кассир скроется, тогда нехорошо… – рассуждал он, но тут же утешил себя: – А впрочем… впрочем, может быть, лучше… Тогда все взвалим на него, все…»

Через четверть часа лакей подал чай и письмо в бланкованном конверте; на конверте была напечатана фирма: «Банкирская контора А.М. Лисабончика». Хрустальников разорвал конверт и прочел письмо. В письме Лисабончик просил Хрустальникова сегодня же сдать ему дела и назначал ему время в двенадцать часов, в полдень. Письмо было написано в самых любезных выражениях.

Пробило половина десятого. Хрустальников пил чай. Лакей подал второе письмо.

– Артельщик из банка принес, – пояснил он.

Письмо было от Ивана Алексеевича Беспутнова. Управляющий писал: «Многоуважаемый Лавр Петрович! У нас с кассой что-то неладно. Приезжайте, пожалуйста, сейчас же. Таковые же записки посылаю директорам: князю Перелесскому и Х.К. Киршвассеру. Я в конторе уже с восьми часов, а член новой ревизионной комиссии Эйхенберг дежурит здесь с половины восьмого. Присутствие ваше необходимо. Кассира еще нет. Я и за ним послал».

– Давай скорей мне одеваться! – сказал лакею Хрустальников, вскакивая со стула, разрывая записку управляющего в мелкие клочья и бросая их в сорную корзинку.

– Барыня вас просит к себе. Они уже вставши.

– Скажи, что мне некогда, что я сейчас еду по спешному делу.

Лакей хотел идти. Хрустальников его остановил.

– Одеваться сначала мне дай, а барыне доложишь потом, – сказал он.

Хрустальников начал одеваться и торопился. Руки его путались и не попадали в рукава сорочки, запонки на груди не застегивались, сапоги на ноги не лезли. Наконец он надел брюки и стал повязывать себе галстук.

– Степан! Вы доложили барину насчет барыни? – спрашивал лакея за дверями женский голос.

– Скажи барыне, что мне некогда к ней идти. Если она желает, то пусть сама ко мне пожалует, но сейчас же, а то я уезжаю, – отвечал за лакея Хрустальников. – Сюртук! – крикнул он.

Лакей подал сюртук и проговорил Хрустальникову:

– Вы изволили сегодня забыть умыться…

– Умыться? Да, да… Впрочем, не до умыванья мне теперь. Видишь, я тороплюсь. Дай мне пудры и мокрое полотенце.

Хрустальников наскоро обтерся сначала мокрым полотенцем, потом напудрился и обтерся сухим полотенцем.

– Можно к вам войти? – послышался за дверями кабинета голос жены.

– Войдите, войдите… Что вам надо? Я тороплюсь, – сухо отвечал Хрустальников.

Вошла жена, маленькая и худая старушка в сером капоте и утреннем чепце. Хрустальников не сказал ей даже «здравствуй». Она молча посмотрела на него и села на стул. Он взял в руки шляпу.

– Скорей, скорей говорите, что вам надо. Мне некогда, – предупредил ее Хрустальников.

– Прежде всего, я должна вам заметить, что хотя мы и живем на разных половинах, но все-таки я ваша жена, ношу вашу фамилию, имею от вас двух дочерей… – начала она.

– Ну, завела шарманку! – махнул рукой Хрустальников. – Пожалуйста, без предисловий… говорите, что вам нужно…

– Мне кажется все-таки, что даже учтивость требовала, чтоб вы сообщили мне о результате вчерашней баллотировки.

– А когда же я мог успеть это сделать? Я вернулся домой в третьем часу ночи, когда вы уже спали. Сегодня я только что сейчас проснулся, да мне и в голову не могло прийти, что вы уже вставши. Вы спите обыкновенно до…

– Так чем же вчера кончилось? Вы выбраны директором…

– Нет, не выбран.

– Не выбраны? – повторила она вопрос.

– Нет, не выбран. Что тебе это так удивительно? При выборном начале это всегда так бывает: сначала один служит, потом другой. Неприятно, но что делать! Ну, прощайте…

– Постойте… Ведь слухи носятся… Скажите мне, насколько основателен тот слух, что у вас в банке растрачены общественные деньги.

Хрустальников пристально посмотрел на жену и отвечал:

– Советую вам ко всему приготовиться… Однако мне пора.

– Стало быть, растрата есть? – допытывалась она.

– Я буду отвечать за растрату, а не вы… У вас свой капитал, у меня свой.

– Боже мой! Только этого недоставало при вашей беспутной жизни! – вздохнула она.

– Слышал уж я это, слышал, сто раз слышал, – твердил Хрустальников, делая гримасу и нетерпеливо прохаживаясь по кабинету.

– А как велика у вас растрата?

Хрустальников остановился.

– Я не понимаю, почему это вас могут так интересовать мои дела! – сказал он. – Живем мы, кажется, не особенно душа в душу, дружбы между нами тоже немного… Растрата есть, не скрываю, что есть, а как она велика – после узнаете. Я еще и сам хорошенько не знаю. Но, во всяком случае, повторяю: приготовьтесь ко всему, все может со мной случиться. Самое лучшее вы сделали бы, если бы опять уехали за границу. Прощайте. За мной прислали из банка и меня ждут.

Хрустальников вышел из кабинета, оставив жену сидеть там. Лошадь он не велел закладывать и решил ехать в правление банка на извозчике. Когда он вышел из подъезда, то на тротуаре нос с носом столкнулся со Стукиным.

– Едете уж, Лавр Петрович? – начал Стукин. – А я к вам… Нарочно пораньше шел, чтобы застать вас… Я, Лавр Петрович, все по тому же делу… По делу Матильды Николаевны…

– Нахал! – сказал ему Хрустальников.

– Верно, что я надоедаю вам, Лавр Петрович, но ведь я хлопочу не о своем собственном обеспечении, а об обеспечении Матильды Николаевны и ее невинного младенца… Сжальтесь, Лавр Петрович!

Хрустальников, ничего не отвечая, сел на извозчичью пролетку и сказал извозчику:

– Пошел!

Стукин остался стоять в недоумении, изображая из себя обратившуюся в соляной столб Лотову жену.