Текст книги "Стукин и Хрустальников. Банковая эпопея"

Глава XLII
Накануне выборов

Завтра выборы в «Обществе дешевого торгового кредита». Повестки уже разосланы. Выбирать будут в члены новой ревизионной комиссии и в должность директора на место выслужившего свой срок директора Лавра Петровича Хрустальникова. В конторе правления вследствие этого великие толки и шушуканье между конторщиками. Им выдана награда из экстренных сумм, и почти все они сделаны подставными акционерами. Управляющий конторою Иван Алексеевич Беспутнов, обыкновенно даже не отвечающий на поклоны мелких служащих, вот уже три дня при утреннем обходе конторы каждому конторщику подает руку и старается ласково улыбнуться своим суровым, кислым лицом. Некоторых он даже угощает сигарами. Управляющий это делает утром, а сам Лавр Петрович Хрустальников совершает то же самое в полдень, когда является для текущих занятий в совет директоров. Любезностям и заигрываниям Беспутнова и Хрустальникова нет пределов. Хрустальников, кроме того, некоторых хлопает по плечу и шутливо спрашивает:

– Здоров ли сердцем?

– Благодарю вас, Лавр Петрович, здоров… – отвечает, хихикая, какая-нибудь мелкая конторская сошка, хихикает и даже как-то ежится.

– Акционер «Общества дешевого торгового кредита», – продолжает Хрустальников, кивая на конторщика.

– За вас будем стараться-с.

– Ты вот что… Ты ежели увидишь кого-нибудь знакомого в партии Лисабончика, ты подговаривай перейти их на нашу сторону.

– Всенепременно-с.

– Ну, то-то. Жидам ничего не надо говорить, тех уж все равно не перетащишь на нашу сторону, жиды за жида так и будут стоять, а ты русских и немцев старайся. Да постыди их: «Охота, мол, вам за жида стоять!» Понял?

– Понял-с, Лавр Петрович… Еще бы не понять!

– Ну вот… Если увидишь среди лисабончиковых акционеров каких-нибудь конторщиков из чужих контор, то скажи им, что если они перейдут на мою сторону, то я им могу предоставить кой-какие вечерние занятия. Триста – четыреста рублей в год за ничегонеделание каждому не мешает. Разумеется, это я могу сделать только тогда, если меня опять выберут директором. Что русским и немцам за Лисабончика стоять? Лисабончик русским и немцам не даст хода, если будет директором. Вокруг него будут жиды, жиды, и образуется иудейское царство.

– Само собой, Лавр Петрович.

Поговорив с одной мелкой конторской сошкой, Хрустальников подходил к другой.

– Вы реестр вкладчиков пишете? На реестре сидите? – спрашивал он.

– На реестре.

– Антипов, кажется?

– Алексеев.

– Да… То бишь Алексеев. Мне управляющий говорил, что вы из старательных и много и усиленно работаете. Я принял к сведению. Как будет вакансия на место с более высшим окладом – можете рассчитывать. Вы ведь, кажется, сорок рублей в месяц получаете?

– Шесть де сят-с…

– Да, шестьдесят. Мало. Ах, если бы обстоятельства нам позволили всех наших служащих обеспечить надлежащим образом! Я уже давно об этом думаю и первым своим долгом, как только буду вновь выбран директором, непременно займусь этим. Я совершенно понимаю, что на шестьдесят рублей в месяц нельзя существовать. Вы женаты?

– Женат и имею ребенка.

– Так вот уж после выборов… Надеюсь, на вас записаны акции?

– Записаны-с. Завтра явимся вас поддерживать.

– Старайтесь, старайтесь. Старайтесь за меня и за моего зятя Шерстоперова. Кладите нам обоим шары направо. Пусть кто-нибудь из нас да будет выбран. Я о себе не особенно хлопочу, но мне не хочется пустить жида в правление.

Таким манером Хрустальников обходил контору. Смышленые мелкие служащие, видя такую ласку и заигрывание с ними директора, старались извлечь из этого пользу. Некоторые после разговора с ними Хрустальникова сами подходили к нему и робко обращались с такого рода просьбами:

– Извините меня, Лавр Петрович, за дерзость, – начинали они, – но, право, нужда заставляет меня сделать это. Не можете ли вы мне дать взаймы двадцать пять рублей… Только на две недели.

– Но ведь вы на днях получили экстренную награду… – говорил Хрустальников.

– Получил-с, но вся она на уплату долгов ушла. В моем положении, сами знаете… портной… сапожник…

– Возьмите у кассира вперед жалованье… Ну, хоть за месяц.

– Взято-с… А я бы хотел, чтобы вы мне из своих дали. Только на две недели… даже на неделю… Верите ли, зарез…

– Вы акционер? Будете завтра на выборах?

– Как же-с, всенепременно. Я даже двух своих товарищей предоставил в вашу партию акционеров. Вот тоже их пришлось угостить, когда подговаривал.

Хрустальников морщился, но лез в бумажник и выдавал беленький кредитный билет с лиловой цифрой.

Попросил у Хрустальникова один, дал он, разгласилось это по конторе, и полезли с просьбами о займе человек десять. Пришлось выдавать.

Субординация в конторе за последние дни перед выборами совсем упала. Мелкие служащие являлись в контору поздно, являлись даже полупьяными, и управляющий конторой не смел им ничего заметить, а только лебезил и лебезил перед ними. На конторках стали появляться бутылки с пивом, что прежде абсолютно запрещалось. Пиво пили даже при публике. Служащие поняли, что в них нужда. Пили и только и толковали, что о предстоящих выборах.

– Не понимаю я, господа, чего управляющий-то перед нами извивается змеей, – рассуждали некоторые. – Ну, Хрустальников будет баллотироваться, и ему нужны голоса, чтоб быть выбрану, а управляющему-то что, Беспутнову-то что?

– Чудаки вы, господа! – пояснял кто-нибудь из более смышленых. – Неужто вы не понимаете, что если Хрустальников не будет выбран, то и Беспутнову шах и мат. Лисабончик воцарится и другого назначит управляющим. Ведь Беспутнов, как управляющий, получает двенадцать тысяч в год.

– Кроме того, он хлопочет и о выборе старой ревизионной комиссии, – прибавлял кто-то.

– Дела банка в ужасно запутанном положении, в кассе большой недочет. Ну, вдруг выберут новую ревизионную комиссию, да она раскопает все как следует, тогда и кассир слетит, и управляющий слетит. Да еще мало того: пожалуйте на казенные хлеба.

Последние слова выговаривались шепотом.

Вразумленные конторщики покачивали головами и говорили:

– Надо завтра постараться на выборах…

Обойдя контору, Хрустальников сидел в директорской и просматривал бумаги, положенные перед ним управляющим. За последние дни Хрустальников от ожидания результатов выборов и неизбежного с ними волнения даже как-то постарел, осунулся. Он то и дело спрашивал управляющего:

– Как вы думаете, Иван Алексеевич, насчет завтрашних выборов? Останется все по-старому, или…

Он не договаривал. Нижняя губа у него тряслась, руки дрожали. Управляющий пожимал плечами, делал гримасу и со вздохом отвечал:

– Ничего вперед сказать нельзя, Лавр Петрович… Все в руде Божией. Я знаю только одно, что у Лисабончика сила несметная. Весь жидовский ряд из Александровского рынка, все содержатели касс ссуд, все жиды-ремесленники… Там жидовское полчище: там и музыканты, там и адвокаты, подрядчики, ветеринары, зубные врачи…

Хрустальников при этих словах даже заморгал глазами.

– Но ведь у нас, кажется, все в порядке и хорошо организовано? – спросил он.

– Ничего вперед не могу сказать. Завтра все укажет.

– Бухгалтерские-то книги у нас в порядке?

– Книги в отличном порядке, по книгам ничего догадаться нельзя, но если начнут ревизовать кассу… – Управляющий не договорил, махнул рукой и отвернулся.

Хрустальников опустил глаза в бумаги. Длилась пауза.

– Стукин, ездивши с полномочиями для обревизования Балабаевской конторы, взял там на какие-то нужды четыре тысячи, – начал управляющий.

– Неужели четыре тысячи? Ну не мерзавец ли! – возвысил голос Хрустальников. – Четыре тысячи.

– Да, четыре тысячи… Вот ведомость заведующего Балабаевским отделением банка. Я не понимаю, как Стукин даст отчет в израсходовании такой суммы. Тут и отчета не составишь. Ну на обед для нужных и почетных лиц, ну на какое-нибудь пожертвование губернаторше, ну на подарки там… но все же четыре тысячи не распределишь.

Хрустальников потряс головой.

– Из-за этого только, подлец, и просился в командировку, – сказал он.

– Нельзя ли, Лавр Петрович, хоть половину этих денег у него отнять? Ведь уж это черт знает что такое!

– Ах, Иван Алексеевич! Как я у него отниму накануне выборов? – вздохнул Хрустальников. – Я отниму, а он завтра черт знает что может на выборах со злобы наделать! Ему поручены акционеры из трубочистов, из гаваньских мелких домовладельцев; нет, уж лучше оставить. Стукин, Стукин… Как я этого человека полюбил тогда с первого раза, и как он мне теперь не нравится! Я его полюбил, потому что он мне казался дураком, а теперь я вижу, что он тонкая бестия, мошенник.

– Мошенник, совсем мошенник, – согласился управляющий.

Было уже четыре часа. Хрустальников поднялся с места.

– Ничего больше не надо? – спросил он.

– Кажется, что ничего. Вы домой…

– Нет, не могу я домой… Меня дома не ждут. Я сказал, что не приеду к обеду. Надо рассеяться… Я измучился за эти дни. Не хотите ли к Борелю? Я еду туда пообедать с нашим бухгалтером Карлом Богданычем… Потом он хотел меня свозить к этой… пианисточке… к Эммочке… Он давно меня сбирается представить ей… Ах, я только и отдыхаю среди женщин от всех этих передряг и неприятностей! Так поедемте, Иван Алексеевич, обедать-то с нами? Кассир будет. Я, кассир, бухгалтер и вы – и больше никого. Надо рассеяться, надо. Едем?

– Охотно, – отвечал управляющий.

В дверях директорской комнаты стояли кассир и бухгалтер и спрашивали:

– Лавр Петрович, вы скоро?

– Едемте, едемте, господа.

Глава XLIII
Четыре столпа

Директор и председатель правления Хрустальников, управляющий конторой Беспутнов, бухгалтер и кассир – четыре столпа «Общества дешевого торгового кредита» – сидели в отдельном кабинете ресторана Бореля и обедали.

Обед длился вяло, безжизненно; разговоры как-то не клеились. Роскошная закуска, сервированная на маленьком столике, стояла почти не тронутая. К тонким, изысканным блюдам обеда все как-то тоже вяло прикасались. Даже и не пилось банковым столпам. Налитый в стаканы дорогой подогретый лафит плохо уничтожался, а до замороженного шампанского никто еще и не дотрагивался. Не то было на уме у столпов. Все думали о завтрашнем дне, о предстоящей завтра вечером баллотировке в директоры и в члены ревизионной комиссии, баллотировке, которая должна решить очень важный вопрос для всех присутствующих на обеде: пан или пропал. Все сидели насупившись. Несколько оживленнее казался бухгалтер. Он попробовал было начать разговор о «благоухающем бутончике» Эммочке, перспектива знакомства с которой столь интересовала Хрустальникова, но Хрустальников не поддержал этот разговор, пробормотав:

– Да, да… Если сегодня после обеда мы рано разойдемся, то вы меня свезете к ней и представите.

Когда подали жаркое, он велел налить в бокалы шампанское, поднял свой бокал и сказал:

– Ну-с, господа, за успех завтрашнего дня, за успех выборов.

Тост был принят сухо. Управляющий, чокаясь с Хрустальниковым, как-то горько улыбнулся и тяжело вздохнул, так тяжело, как будто бы он сейчас только внес в пятый этаж куль овса. Кассир сначала весь вспыхнул, а потом стал бледнеть. Все это не уклонилось от взора Хрустальникова. Он сделал кислое лицо и заморгал глазами.

– Вы, кажется, не верите, господа, в благополучный исход завтрашних выборов, – начал он, и голос его дрогнул.

Управляющий сделал гримасу, крякнул и развел руками.

– Ни верить, ни не верить нельзя… – пробормотал бухгалтер.

Кассир еще более побледнел и забарабанил пальцами по столу.

Хрустальников нервно схватил бокал шампанского и залпом выпил его.

– Иван Алексеевич, Карл Богданыч… – продолжал он, обращаясь к управляющему и бухгалтеру. – Вы как-то все это так двусмысленно… Если вы что-нибудь стороной слышали, то вы скажите, скажите вперед. Я знаю, что говорят теперь многое обо мне, но что говорят – я не знаю… Ведь я баллотируюсь. Я действующее лицо. Мне самому никто ничего в глаза не скажет.

– Я ничего не знаю, решительно ничего, – отрицательно потряс головой управляющий.

– Без поддержки настоящих акционеров трудно быть выбрану, – сказал бухгалтер. – Подставные акционеры хороши как дополнение голосов, а ядро всегда должно состоять из настоящих…

– А разве настоящие… – Хрустальников начал и не договорил.

– Как мне пришлось узнать из разговоров, настоящих акционеров очень мало на нашей стороне, – дорезывал его бухгалтер.

– Вы думаете? – совсем уже слезливо спросил Хрустальников.

– Не только думаю, но даже знаю… знаю и не хочу скрывать от вас, что дело ваше плохо.

– Отчего же «ваше»? Мне кажется, что это дело общее, общее всех здесь присутствующих, как мое, так и ваше. Мое падение поведет за собой и ваше падение…

– Ну, наше… – согласился бухгалтер. – Я не знаю, зачем вы к слову придираетесь? Извольте, я скажу точнее: наше дело плохо.

– Карл Богданыч, вы меня пугаете! – проговорил Хрустальников.

– Лавр Петрович, когда же нибудь надо и испугаться, – невозмутимо отвечал бухгалтер.

– Господи Иисусе! – перекрестился Хрустальников. – Стало быть, нам надо спасать себя. Иван Иваныч, как вы думаете?

Кассир посмотрел на него и глухо отвечал:

– Надо!

Хрустальников, заметив, что два лакея прислушиваются к их разговору, махнул салфеткой и велел им удалиться.

– Надо спасаться, надо спасаться, – твердил он. – Вы думаете, Карл Богданыч, что и зять мой не будет выбран? – спросил он бухгалтера.

– И про зятя сомневаюсь. Против вас и вашего зятя есть даже заговор.

– Боже мой! И чем я мог им помешать!

– Прослышали.

– Что прослышали? Про кассу прослышали? А где касса в порядке, в каком банке она в порядке, позвольте вас спросить? Дивиденд ведь все получают хороший, по книгам у нас все в порядке.

– Комар носа не подточит. Все разнесено по графам, на все у меня имеются оправдательные документы.

– Так чего ж им еще? Какого такого, с позволения сказать, лыски надо?

– А вот подите, поговорите с ними. Я был на бирже и такие разговоры слышал, что и…

– Какие?

– Ропот.

Хрустальников налил себе стакан шампанского и выпил его залпом.

– Я ведь ничего не знаю, решительно ничего не знаю. Не знаю и не слышу. Да и откуда мне слышать? – бормотал он и спросил: – Вы думаете, что и теперь существующая ревизионная комиссия не будет выбрана?

– Не будет. На ревизионную комиссию акционеры еще больше обозлены.

– Вот это для меня совсем новость… А ведь там у нас сидят все такие лица, к которым, кажется, нужно бы иметь доверие… Один граф, два действительных статских советника… Странно. Иван Иванович, что вы думаете делать, если ни я, ни старая ревизионная комиссия не будут выбраны?

– Да пока еще ничего не придумал, что буду делать, – все так же глухо отвечал кассир, не смотря в глаза Хрустальникову.

– Полноте, полноте стесняться! Говорите прямо и откровенно. Между нами секретов не должно быть. Тут все свои, и нам нечего стесняться, посторонние нас не услышат.

Произошла пауза.

– Нам надо вот как спасаться… – начал наконец кассир. – Нам надо взять из кассы залоги, нам надо запастись залогами.

Все вскинули на кассира глаза.

– Какие залоги? – спросил Хрустальников.

– Залоги, которые бы мы могли представить за нас в суд, чтоб освободиться от предварительного тюремного заключения.

– Да неужели вы думаете, что до этого дойдет дело?

– Всенепременно дойдет, если новая ревизионная комиссия будет выбрана.

– Если вы так думаете, Иван Иваныч, то возьмите, возьмите…

– Да и вы возьмите для себя залог, Лавр Петрович… Зачем же свои-то деньги на это дело употреблять?

– Неужели вы думаете, Иван Иваныч, что и мне понадобится залог?

– Если мне понадобится, то и вам непременно понадобится, Лавр Петрович. Ведь все мои действия по кассе согласны с вашими распоряжениями, в доказательство чего имеются ваши подписи.

– Ну, положим, вы делали кое-что и без моих подписей! – несколько вспыхнул Хрустальников, но управляющий его удержал.

– Зачем? Зачем, Лавр Петрович? – сказал он. – Не время и не место теперь пикироваться. Нам нужно теперь всем спасаться, а потому будет ли что или не будет, а взять вам из кассы деньги на залог вовсе не мешает. Да и отчего не взять, если можно взять. Ведь уж семь бед – один ответ. Я тоже попрошу вас разрешить мне взять на залог. Завтра мы возьмем и завтра же все это перед выборами оформим. Пройдут выборы благополучно – возвратим взятое.

Бухгалтер крякнул и сказал:

– Ия попрошу взять себе на залог. Положим, я чист, к кассе я непричастен, книги у меня в порядке, и все основано на документах, но теперь настали такие придирчивые времена, что все может случиться, надо всего ожидать.

– Возьмите, возьмите, Карл Богданыч… – отвечал Хрустальников.

Он плакал. По его щекам текли слезы.

– Что с вами, Лавр Петрович? – обратились все к нему. – Какое малодушие! Полноте, полноте… Чего вы? Может быть, и вынырнем как-нибудь.

– Я ничего, господа, я ничего… – отвечал Хрустальников и спросил: – По скольку же мы возьмем?

– Да тысяч по сту.

– Что?! – воскликнул Хрустальников. – Послушайте… Но ведь это выйдет страшная сумма.

– Сумма тут ни при чем, Лавр Петрович, – сказал кассир. – Я вам даже вот что скажу: если судебное дело начнется, то чем больше суммы в кассе не хватает, тем лучше. Большая сумма – и дело дольше будет тянуться.

– Как же мы эти деньги возьмем из кассы? – спрашивал Хрустальников.

– Под векселя. Выдадим долгосрочные векселя за нашими подписями. Ну, хоть на двадцать четыре месяца выдадим векселя. Разумеется, выдадим их задним числом, пометим и учет задним числом, Карл Богданыч и в книги их занесет задним числом.

– Это можно, – кивнул бухгалтер в знак согласия.

– Но надо это сделать непременно завтра.

– Завтра, завтра… – откликнулись все хором.

Хрустальников поднялся с места. Обед был кончен.

– Вы не поедете со мной к Эммочке-то? – спросил бухгалтер.

– Следовало бы мне рассеяться, – отвечал Хрустальников. – Но я очень расстроен. Как вы думаете, очень я расстроен? – спросил он.

– Ничего, поезжайте, Лавр Петрович, – отвечали ему.

– Ну, поедемте, – решил Хрустальников.

Глава XLIV
В день выборов

Выборы в директоры и в члены ревизионной комиссии «Общества дешевого торгового кредита» были назначены вечером, в восемь часов. Утром Хрустальников явился в правление ранее обыкновенного, в двенадцатом часу дня. Он выглядел каким-то растерянным, беспомощным. Его встретил управляющий и с улыбкой сказал:

– Ав лагере Лисабончика раздор начался. Сейчас приходил еврей Шпильман и предлагал передаться на нашу сторону.

– Неужели?! – воскликнул Хрустальников.

– Предлагал. Этот Шпильман наш акционер, настоящий акционер, и подобрал для Лисабончика голосов десять подставных акционеров, но вчера поссорился с Лисабончиком и вот сегодня явился к нам. Из-за какого-то подряда у них ссора вышла. Вчера были торги – и вот…

– Ну так что же… Надо этого Шпильмана как-нибудь приласкать.

– Он не ласки ищет, а прямо требует по сту рублей за голос и чтоб деньги сейчас.

– Мне кажется, что надо дать, Иван Алексеевич. В нашем положении каждый голос важен.

– Да ведь надует. Я полагаю, что нет ли тут фортеля. Просто гешефт.

– Боже мой! Если так сомневаться, то ведь нас все могут надуть. Баллотировка – дело закрытое. Вы что же ему сказали?

– Я сказал, чтобы он зашел через час.

– Ну, вот и отлично. Дать ему тысячу сто рублей за одиннадцать голосов и во время баллотировки пустить их класть шары под наблюдением кого-нибудь из заведомо нам преданных. Что нам бояться расхода в тысячу сто рублей? Этими деньгами мы, быть может, можем спасти сотни тысяч. Мы решаемся взять из кассы на залоги по сту тысяч, так что ж нам останавливаться перед расходом в тысячу рублей! Заплатите ему, и пусть он кладет шары под наблюдением Стукина.

– Стукина, Лавр Петрович, я не считаю за благонадежного. Сегодня я получил сведения, что Стукин забегал к Лисабончику и предлагал ему свои услуги.

– Что вы говорите! От кого вы слышали?

– От нашего артельщика. Наш артельщик видел его третьего дня в конторе Лисабончика. Видел, как он выходил из кабинета Лисабончика. Артельщик был у Лисабончика за получением по векселю и видел.

– Иван Алексеевич! Вы мне рассказываете ужасные вещи!

– Спросите сами артельщика Петра.

Управляющий нажал пуговку электрического звонка. Явился артельщик, но не Петр.

– Не тебя нам надо, а Петра. Позови Петра.

Вошел артельщик Петр.

– Ты видел третьего дня Стукина у Лисабончика? – спросил дрожащим голосом Хрустальников.

– Видел-с. И они очень сконфузились, когда увидали меня.

– Ты не знаешь, зачем он там был?

– Лисабончиковские артельщики говорят, что он ходит туда насчет баллотировки. Предлагал господину Лисабончику голоса и просил три тысячи, но те не согласились.

Хрустальников весь вспыхнул.

– Ступай. Больше ничего… – сказал он артельщику и по уходе его сжал кулаки и прошептал: – Ну не змея ли он после этого?! Призрел человека, вытащил из грязи, поставил на место с крупным окладом, дал пользоваться из кассы, а он… Впрочем, нет! Мне не верится в такую людскую подлость!

Хрустальников схватился за голову и прошелся по директорской комнате.

– Позвать сюда Стукина, что ли? – спросил он управляющего.

– Да ведь это бесполезно. Не ссорьтесь пока до выборов. Ведь вы слышите, что Лисабончик не согласился на его предложение.

– Не согласился, но может согласиться вечером. Сунет ему три тысячи, и он будет лисабончиковский. Ведь у Стукина шестьдесят подставных голосов! Вот мерзавец-то! Ах, как трудно приобресть преданных себе людей!

Хрустальников опять заметался по комнате.

– Успокойтесь, Лавр Петрович, – успокаивал Хрустальникова управляющий. – Может быть, Стукин просто пробовал, нельзя ли только сорвать с Лисабончика, а потом надуть его. От вас пользуется, предполагал попользоваться и от Лисабончика.

– Однако это значит, все-таки дрянь человек.

– Конечно, дрянь. Вот потому-то я и счел нужным сообщить вам, что Стукина видели у Лисабончика. Нет, нам и еврюгу Шпильмана не следует покупать. Черт с ним. Еврей еврею глаз не выклюет. Может быть, он точно так же предлагает нам свои услуги, как и Стукин Лисабончику. Хочет сорвать и здесь, и там. Люди видят, что здесь и там происходит горячка, – вот и хотят воспользоваться случаем, дескать, попытка – не пытка, спрос – не беда.

– Ну, как знаете.

Управляющий тоже прошелся по комнате и сказал:

– Вот насчет залогов на случай того, чтобы можно было откупиться от тюремного заключения, надо нам сегодня подумать и оформить это дело.

– Не отчеканивайте вы, пожалуйста, так эти слова… Зачем так? Не надо… – скорчил гримасу Хрустальников.

– Какие слова?

– Да вот эти… Насчет заключения… К чему? Надо бодриться. Лучше предполагать лучшее, нежели худшее. А то вы с таким злорадством эти слова выговариваете…

– С какой же стати я буду говорить со злорадством? – вскинул управляющий свои глаза на Хрустальникова. – Не понимаю, – прибавил он, покачав головой.

– Не надо вовсе упоминать этих слов.

– Мне кажется, что от слов ничего не сделается.

– Все равно, не надо. Оставьте… Звучит как-то неприятно.

– Ну, извольте. Так как же мы насчет залогов-то?

– Заготовить векселя и ордера можно, но подписать все это и оформить, ведь кажется, мы успеем и завтра, – отвечал Хрустальников. – Если выборы кончатся и неблагополучно для нас, то ведь все равно до передачи дел новому директору и до ревизии все будет шито и крыто насчет кассы. Успеем все сделать. А то вдруг сегодня деньги заберем, а вечером выборы кончатся для нас благоприятно…

– Кончатся благоприятно, так мы и возвратим деньги.

– Нет, уж я знаю, как трудно возвращается то, что раз взято.

Управляющий посмотрел на Хрустальникова и проговорил:

– Смотрите, Лавр Петрович, не пришлось бы каяться. Ревизионная комиссия сегодня же ночью может опечатать кассу, а завтра приступить к ревизии.

Хрустальников задумался.

– Тогда позовите кассира… – сказал он после некоторого молчания.

Вошел кассир и поздоровался.

– Иван Иваныч… Я хотел вас спросить: как мы будем действовать насчет залогов? – спросил Хрустальников. – Знаете, насчет тех залогов, о которых мы говорили?

– Знаю, знаю, но у нас сегодня наличных денег не хватит, – отвечал кассир.

– Как же это так? А вот Иван Алексеевич меня пугает, что новая ревизионная комиссия, если она будет выбрана, сегодня же ночью может опечатать кассу и завтра же приступить к ревизии.

– Может-то может… но что же делать? Мы условились взять четверо по сту тысяч, а между тем я сегодня еле успел собрать из всех банков сто тридцать пять тысяч. На четверых это придется с небольшим по тридцати тысяч.

– Но ведь у нас есть вклады на хранении, заложенные бумаги, – напомнил управляющий. – По тридцати тысяч мы можем взять деньгами, а остальную сумму – бумагами.

– Совершенно верно, – согласился Хрустальников. – Но знаете, что я вам предложил бы? Ведь выборы могут кончиться для нас благоприятно, а кончатся они благоприятно – тогда никаких залогов не надо. Я вот что сделаю, – обратился он к кассиру. – Вы, Иван Иванович, приготовьте мне сто двадцать тысяч деньгами и двести восемьдесят тысяч заложенными бумагами, а я их возьму к себе домой. Потерпим мы на выборах поражение – я завтра же вам всем, вам, Ивану Алексеевичу и бухгалтеру, выдам по сту тысяч, если же мы выиграем выборы – деньги возвратим в кассу.

– А оправдательные документы? Ведь если касса будет опечатана, то нужно, чтобы там вместо денег и бумаг хоть векселя хранились, – возразил управляющий.

– Какие уж тут оправдательные документы! Какие векселя, если мы вместе с деньгами берем и залоги залогодателей! Тут и с оправдательными документами нет оправдания. Надо уж положиться на судьбу, – отвечал Хрустальников, обведя присутствующих глазами, и спросил: – Согласны?

Управляющий молчал. Кассир же произнес:

– Нет, я не согласен.

– Отчего же, Иван Иванович?

– Оттого, что кассир я и на моей обязанности лежит хранить деньги, я за них отвечаю. Я отвечаю за деньги своей шкурой, а вы хотите их взять себе на хранение.

– Неужели вы мне не верите? – широко открыл глаза Хрустальников.

– Верю, Лавр Петрович, но все может случиться. Ведь четыреста тысяч рублей – громадная сумма. Все люди смертны. Ну, вы возьмете деньги, отвезете их домой, а ночью умрете скоропостижно? При чем же я тогда буду?

– Да и я, – поддакнул управляющий.

– Вы еще ничего, вы только деньги на залог не получите, а мне придется отвечать, – сказал кассир.

– Хотите, я вам дам сохранную расписку для кассы? – предложил Хрустальников.

– Нет, Лавр Петрович… Что такое расписка? Вот если хотите, чтоб я эти деньги спрятал до завтра…

– Тогда и я вам могу не поверить. И вас может за ночь хватить кондрашка, а мне, как директору, придется отвечать за деньги. Ну вот что: двести тысяч возьмете вы на хранение до завтра и двести тысяч – я.

– А мы-то тогда с бухгалтером Карлом Богданычем при чем останемся? – спросил управляющий.

– Нет, если уж брать из кассы деньги, то сейчас же поделиться, а не делиться, так и не надо брать.

– Да не будет завтра ревизии. Чего вы боитесь? Вздор! – сказал кассир.

– Действительно, положимтесь на волю Божию, – согласился Хрустальников, вздохнул, позвонил в колокольчик и велел артельщику подать зельтерской воды.

Управляющий и кассир закурили папиросы. Произошло молчание.