Текст книги "Стукин и Хрустальников. Банковая эпопея"

Глава XXXIV
Все еще в загородном ресторане

В кабинете ресторана, где бражничали деятели «Общества дешевого торгового кредита», входил цыганский хор в парадных костюмах. Цыгане были в пунцовых полукафтаньях, цыганки – в дорогих пестрых шелковых платьях и в головных украшениях из жемчуга и золотых монет. Это обыкновенно делали они для особенно почетных посетителей, для посетителей, которые, кроме платы хору за песни, оделяют и всех цыганок пачками кредитных билетов на булавки.

Забренчали гитары. Цыганки хоть и привычный народ, но, увидав гостей, несколько попятились, до того эти гости были пьяны и растерзаны. У одних были расстегнуты жилеты и всклокочены волосы, у других – развязаны галстуки и залиты вином груди сорочек. Цыганам пришлось ободрять цыганок.

– Прелесть моя! Катенька! Черноглазенькая букашка-таракашка! – завопил сладким голосом Хрустальников, протянул к хорошенькой, смугленькой с пушистыми бровями цыганочке руки, хотел привстать с дивана, но не мог.

Цыганка отшатнулась, но черноусый пожилой цыган схватил ее за руку и заговорил:

– Подойди к папке, подойди… Папка тебе на шелковый платок даст.

– Даже на два, божество мое, – отвечал Хрустальников, схватывая цыганочку за руку. – Садись ко мне на коленки, садись, черноглазый ребеночек. Василий Егорыч, можно? – спросил он цыгана.

– Все можно, Лавр Петрович… Для такого гостя все можно.

Хрустальников посадил цыганку к себе на колени. К кассиру тоже подошли две молоденькие цыганки, как к старому знакомому.

– Что у вас сегодня за праздник, Иван Иваныч, что все так ужасно пьяны? – задавала вопрос одна из цыганок, ласково хлопая его по щеке.

– У нас всегда праздник, когда деньги есть.

– А деньги есть всегда?

– Всегда, – отвечал кассир и улыбнулся. – Маша! Соло, соло… Пусть Маша соло споет, и пусть она же запевает. Груша плясать будет… – приказывал он начальнику хора.

– «Мы живем среди полей и лесов дремучих!» – кричал кто-то.

– «Ивушку… Ивушку!..» – раздавался чей-то пьяный голос.

– «Ивушку», потом «Стрелочка»!

– Что же это за свинство! Он мне льет на голову шампанское! – вопил Фрош. – Лавр Петрович, посмотрите, что Стукин со мной сделал…

– Да ведь это я любя, я тебе друг, мы сейчас брудершафт пили, – отвечал Стукин.

– Лавр Петрович! – снова приставал Фрош.

– Оставь ты меня в покое! Видишь, я держу в руках божество дикой красоты, и она, чертенок, трогает меня пальчиком по носу.

– У цыганок, Лавр Петрович, нет искренних ласк. У них ласки продажные, – подскочил к нему Фрош.

– Ну так что ж из этого? Пускай продажные. Эти ласки продажные – вот я их и покупаю. Кой черт, что продажные? Продажные или не продажные, а вот хорошенький дьяволенок сидит у меня на коленях и ласкает меня – с меня и довольно, – дал ответ Хрустальников и ловил губами ручку цыганки.

– Браво, браво, Лавр Петрович! – хлопали в ладоши Угоднов и старший бухгалтер. – Нынче не продажной ласки-то и нет.

– Верно, – решил Хрустальников, обратился к кассиру и сказал: – Иван Иванович, дайте от меня три красненькие этому лукавому чертенку. Сегодня я без денег.

Кассир вынул туго набитый бумажник, взял оттуда без счета пачку денег и протянул цыганке.

– Давай я сам ей отдам, сам… Я ей за шейку… – перенял деньги Хрустальников и засунул пачку за корсаж.

Цыганочка ежилась и хохотала.

– На ваш счет эти деньги прикажете отнести? – спросил кассир.

– На какой хочешь счет, на тот и относи! – махнул рукой Хрустальников.

– На протори и убытки «Общества дешевого торгового кредита»?

– Записывай.

Хрустальников взял цыганочку обеими руками за щечки и влепил ей поцелуй.

Между тем другие цыгане уже уселись и установились, звякнула гитара, и роскошная цыганка в пунцовом платье и в жемчужном головном уборе запела соло. Песня была грустная. Кто-то стал выть по-собачьи. Его начали останавливать.

– Зачем вы грустное? Катайте веселое… Веселое!.. – командовал Хрустальников.

Кассир сидел среди хора, обняв двух цыганок за талии, и тоже кричал:

– Веселое, веселое!

Грянули «Стрелочка», перешли к «Ивушке». Лакеи подали вторую полудюжину шампанского. Вино больше лили, чем пили. Вдруг Фрош, весь мокрый от вылитого на него Стукиным вина, воскликнул:

– Как Mitglied[3]3
  Член (нем.).


[Закрыть] общества гимнастик, я вам покажу один кунштюк!..

Он стал на полу на руки и начал ходить на руках.

– И цирк, и концерт! – раздался возглас с аплодисментами.

Фрошу понравилось. Он привскакнул, хотел перекувырнуться через голову на воздухе, но хмельная голова перевесила, и он растянулся на полу. Его стали поднимать. Он крепко ушибся и хромал. Стукин запел «Со святыми упокой». Угоднов зажал ему рот и оттащил его в сторону.

– Дай немца-то отпеть, – барахтался Стукин.

– Я не понимаю, господа, чего вы все ссоритесь! – уговаривал его Угоднов заплетающимся языком. – Право слово, не понимаю. Конкуренция? Но у нас не может быть конкуренции. Банковых денег у нас пока на всех хватит. Сегодня возьмет Фрош тысячу, а завтра ты бери две, а послезавтра я возьму три… А там опять Фрош четыре тысячи. И так далее, пока не стоп машина.

– А скоро стоп машина? – спросил Стукин.

– За полгода смело ручаюсь.

– Неужели так уже скоро?

– Тсс!.. Это я так только… Одно скажу: пользуйтесь, скорей пользуйтесь… Поняли? Понял?

– Еще бы не понять!

– Ну, поцелуемся. Хоть ты и свинья, а поцелуемся! Целуй, Стукин… «Лобзай меня, твои лобзанья мне слаще мирры и вина!» – запел Угоднов, облобызался со Стукиным, припер его к стене в угол и начал нашептывать: – Чем нам ссориться между собой, нам лучше объединиться, так сказать, составить из себя целое и брать, брать… А когда все кончено, тогда уже быть в стороне.

– Да разве уж так скоро все будет кончено? – удивлялся Стукин.

– Тсс… Я пьян и ничего больше не скажу… Одно скажу: бери. Руку… Ну, смотри, никому ни гугу…

– Жженку! Жженку! Надоело шампанское! – раздались голоса.

Запылал котелок со жженкой. Цыгане продолжали петь. Кто-то из пирующих кричал петухом. Некоторые лежали уже без чувств на диванах. Кассир то и дело вытаскивал радужные и подавал цыганам.

– Это все на счет проторей и убытков, – приказывал Хрустальников.

– Не желаю. Я плачу. Сегодня все мое… – отнекивался кассир.

– Дурак! Да ведь это все одно и то же! – кричал кто-то. – Что ты, что банк… Все из одной кассы.

– Кто это сказал? – спросил кассир, вспыхнув, но допытаться кто было трудно.

Через четверть часа пьянство сделалось ужасное. Цыгане бежали из кабинета, ибо гости начали раздеваться. Угоднов потребовал кусок сыру швейцарского и начал им натирать стену кабинета, изображая из себя штукатура и распевая на мужицкий манер песню «Сторона моя, сторонка, до чего ты дожила». Стукин, в подражание ему, мочил в котле с жженкой салфетку и мазал ею стену, крича всем, что он маляр. Кто-то лежал на диване и то хрюкал, то лаял, то кричал:

– Ура! Знай наших! Банковские гуляют!

Далее мы опускаем занавес.

Глава XXXV
После кутежа

На другой день после кутежа служащие в «Обществе дешевого торгового кредита» еле-еле собрались в контору. Первым из участников в кутеже пришел инспектор Апфель. Накануне он пил меньше других. Придя в контору, он тотчас же послал артельщика в аптеку за содовыми порошками и нашатырным спиртом и начал лечиться. Явился помощник бухгалтера Фрош и послал за бутылкой зельтерской воды. Стукин пришел в контору, открыл книгу, положив ее на стол кверху ногами, и отправился к артельщику в комнату, где и завалился спать на диване. Угоднов, с совершенно измятым и красным лицом, хоть и был уже в конторе, но заниматься не мог. Работали за него помощники, а он ходил из угла в угол, остервенительно затягивался папиросой и плевался. Позднее всех приехал кассир. Публика толпой ждала его приезда, так как касса была заперта и выдача денег не могла быть произведена. Начинался ропот. Помощники кассира успокаивали публику и уверяли, что кассир уехал в государственный банк, откуда скоро вернется. Старший бухгалтер совсем не приехал в контору и прислал Фрошу записку с извещением, что он болен. Участники кутежа то и дело подходили друг к другу и перешептывались.

– Как мы попали домой? – спрашивал Угоднов Фроша.

– Не знаю. Меня швейцар привел и передал на руки прислуги. Швейцар говорит, что нас какой-то татарин развозил. «Когда, – говорит, – тройка подъехала к подъезду, то вас сидело в санях много». Ох, скверно так кутить! – вздохнул Фрош.

– Да, нехорошо. Кроме Бореля и ресторана на Черной речке, мы нигде не были?

– Кажется, нигде. А впрочем, не помню.

– Нет, непременно где-нибудь были. Иначе каким же манером и откуда у меня в кармане визитки вдруг очутилась розовая женская туфля?

– Да не сняли ли с ноги у цыганки?

– Нет, цыганка не даст стащить у себя с ноги туфлю. Я их породу хорошо знаю. А где же Стукин? Не пришел?

– Пришел, но спит у артельщика Герасима. Да ну его… Это совсем безобразник, это мужик. Он мне весь костюм шампанским и жженкой испортил. Он выливал на меня жженку. Даже на голову. Я сегодня насилу отмыл от головы. Все волосы слиплись.

– Надо будет разбудить его. Уж скоро два часа.

– Пожалуйста, не будите. Пусть его спит, – брезгливо проговорил Фрош.

– Отчего же? Я хотел спросить его, не помнит ли хоть он, не были ли мы где, кроме ресторана. Кроме туфли у меня в кармане неизвестно откуда взявшийся портрет старика в интендантской форме.

– Странно. У меня в кармане фрака, правда, были осколки хрустальной посуды, но это кто-нибудь засунул мне в ресторане, а откуда же портрет-то у вас? Может быть, вы одни уехали из ресторана?

– Решительно ничего не помню. Вот поэтому-то я и хочу спросить Стукина. Да, кстати, вот еще что… Не пускались ли мы с ним в откровенность?

– Насчет чего?

– Да насчет кассира, Ивана Ивановича, насчет того, что мы знаем его секрет насчет кассы, знаем, что в кассе большой недочет и что кассир потому с нами ежемесячно делится.

– Я, кажется, ничего не говорил об этом Стукину, а говорили вы или не говорили – не знаю.

– Надо будет прощупать об этом Стукина. Ведь если говорили, то нехорошо. Надо будет обратить все это в шутку, если мы говорили. Приходите-ка сейчас к Герасиму. Там мы разбудим Стукина и попрощупаем его. Кстати, пошлем артельщика за водкой и за свежей икрой и поправимся. У меня ужасно болит голова.

– Я никогда не опохмеляюсь, но прийти к артельщику приду. В самом деле, нехорошо, если вы что-нибудь разболтали. Только я опохмеляться не буду.

– Да это вовсе не значит опохмеляться. Это просто чтоб поправить желудок. Свежая икра удивительно как поправляет, а одна рюмка водки даст толчок, урегулирует кровообращение… – уговаривал Угоднов.

Фрош улыбнулся.

– Вы уж наскажете тоже! – пробормотал он.

Они отправились в комнату артельщика. Стукин уже проснулся, сидел на диване и протирал глаза. На столе стояла тарелка с селедкой, рюмка и кувшинчик с белой померанцевой водкой.

– А! Игнатий Кирилыч! Что, выспались? – проговорил Угоднов.

– Да, маленько того… – отвечал Стукин. – Лавр Петрович здесь?

– Нет. Да по всем вероятиям, и не приедет. Помилуйте… Зачем ему? Что это вы, опохмеляться хотите?

– Не то чтобы опохмеляться, а адмиральский час справить. Я всегда пью за завтраком, а сегодня опоздал немного… Не хотите ли за компанию?

– Да мы за этим и пришли, – отвечал Угоднов. – Только я сейчас пошлю за свежей икрой, потому что я вот и Фроша сманил на свежую икру. Герасим! Сходите, пожалуйста, во фруктовую лавку и принесите мне фунт свежей икры, – обратился он к артельщику.

Артельщик взял деньги и отправился за икрой.

– Да ведь первую-то рюмку, я думаю, можно выпить и закусивши селедкой, – начал Стукин. – Селедка отличная, королевская.

– Нет-нет, больше как по одной мы пить не будем.

– Помилуйте, да ведь какая это рюмка! Ну стоит ли разговаривать об этом! Ваше здоровье… – Стукин выпил и начал прожевывать кусок селедки. – Черт знает, что такое! – бормотал он. – Никакого вкуса со вчерашнего… Во рту словно эскадрон ночевал.

Угоднов и Фрош переглянулись и тоже выпили.

– Где мы были вчера после загородного ресторана, Игнатий Кирилыч? – спросил Угоднов.

– Не помню, – отрицательно покачал головой Стукин. – Помню, что куда-то поехали, но куда – не помню. Не помню даже и были ли где. Как я домой добрался, решительно не понимаю.

– Хороши были!

– Да уж так-то хороши, что просто прелесть! Впрочем, что же тут? В кои-то веки… И наконец, в приятной компании.

– Хороша приятная компания, если вы вдруг вздумали поливать меня вином!.. – начал Фрош и сделал гримасу.

– Ну, полноте, полноте… – остановил его Угоднов. – Ведь Хрустальников вас помирил.

– Даже и брудершафт пили, – отвечал Стукин. – На «ты» пили… Полно, брат немец. Давай-ка жить дружно, – сказал он и хлопнул Фроша по плечу. – Сначала я действительно стал против тебя на дыбы, а теперь, как мне вчера разъяснил Николай Михайлыч, что про всех нас банковских денег хватит, то…

Угоднов вспыхнул.

– А разве я вам разъяснял что-нибудь подобное? – живо спросил он.

– Неужели вы не помните?

– Ничего не помню. Вот поди ж ты, что человек с пьяных глаз может наговорить! Я не понимаю, при чем тут я вдруг упоминал про банковые деньги?

– Толкуйте! – сказал Стукин и подмигнул. – Вы как хотите, – прибавил он, – а я выпью вторую рюмку. Ваше здоровье…

– Игнатий Кирилыч! Может быть, я и еще что-нибудь говорил про банк, так уж вы, пожалуйста, не сочтите это за наличную монету. Мало ли, какие пустяки пьяные уста глаголют!

Стукин осмотрелся и спросил:

– А разве заодно, господа, вы действовать не хотите?

– То есть как это – заодно? – спросили вместе и Фрош, и Угоднов.

– Толкуй слепой с подлекарем. Будто не знаете!

– Право слово, не знаем.

– Ну вот, чтобы соединиться в компанию, отыскать дешевеньких акций и заложить их тысчонок эдак на сто по номинальной цене от чужого имени.

Угоднов опять вспыхнул.

– Да ведь это была шутка, если я предлагал. Я предлагал в шутку… – заговорил он.

– Зачем же в шутку, если мы это можем сделать серьезно? Вы, я, Фрош имеем влияние на Лавра Петровича, так надо ковать железо, пока горячо. Чего нам банк-то жалеть? Все равно, не сегодня, так завтра окажется…

– Что окажется? – переспросил Угоднов, вынул из кармана платок и стал отирать со лба пот.

– Уж будто и не знаете! Конечно же, в кассе давно уже не хватает более полумиллиона, и как только будет выбрана новая ревизионная комиссия…

– Кто вам это сказал?

– Кто! Да вы же…

– И вы шутку приняли за правду?

– Вовсе это не шутка, я и без вас знаю, что в кассе большой недочет, что масса денег выдана под залог нестоящих бумаг, что кассир Иван Иваныч…

– Что Иван Иваныч?..

– Ничего… Не стройте, господа, дураков-то… А лучше вот что… Фрош! Руку! Угоднов! Руку! Вот так! Тут никого нет… Куй железо, пока горячо.

Стукин обнял Фроша и Угоднова и прибавил:

– Ах, други! Если можно попользоваться, то отчего не попользоваться? Ведь все равно другие растащат. Вы говорили, Николай Михайлыч, что Иван Иваныч вам по двести рублей в месяц за молчок о недочете дает… И вам дает, и Фрошу дает…

– За какой недочет?

– За недочет в кассе… Да уж, пожалуйста, пожалуйста… Чего тут запираться? Вам дает, ну и мне будет давать… Выпьемте лучше водки.

– Никогда я этого вам не говорил, – запирался Угоднов.

– Ну хорошо, хорошо… Вы не говорили, так другие говорили, – закончил Стукин.

Пришел артельщик, принеся горшочек с икрой.

– Николай Михайлыч, вас в отделение просят. Надо подписать бланки… Там публика ждет, – сказал он.

– Какая теперь публика! Скажи, что у нас только до трех часов…

– А теперь еще и трех нет. Половина третьего…

– Ступай и скажи, что я говорю! – раздраженно крикнул Угоднов.

Артельщик удалился. Угоднов протянул Стукину руку.

– Ну, делать нечего, проговорился я вам… – сказал он. – Будемте уславливаться, как нам взять из банка куш покрупнее. Только предупреждаю… Ведь мы если действуем, то действуем все заодно. И я, и Фрош, и бухгалтер, и…

– Все будут сыты, все… Про всех хватит банковских денег, – перебил его Стукин.

Они начали пить водку и закусывать свежей икрой.

Глава XXXVI
Готовятся

Стукин, вернувшись домой, нашел у себя на столе маленький конвертик. В конверте была визитная карточка Хрустальникова, и на ней написано было карандашом: «Я болен и сижу дома; приезжай сегодня вечером. Мне с тобой поговорить надо. Если ты устал, то отоспись и приезжай хоть в десять часов вечера».

Стукин так и сделал: отоспался с пяти часов до девяти и часу в десятом поехал к Хрустальникову.

Хрустальников полулежал у себя в кабинете на диване, был в халате и просматривал иллюстрированные журналы.

– Сейчас была Матильда, и мы условились насчет твоей свадьбы, – начал Хрустальников. – Свадьба будет через две недели в воскресенье. В порядке ли у тебя документы? Ведь надо выкличку в церкви делать.

– Документы, Лавр Петрович, у меня в порядке, – отвечал Стукин. – А только в две недели нам не успеть все это скрутить.

– Как не успеть?! – воскликнул Хрустальников. – Да ведь сам же ты назначил через две недели.

– Назначил-с, а теперь вижу, что не успеть.

– Вздор! Ты можешь и не ездить до свадьбы в командировку. Ты уж и так сыт.

– Да не в командировке, Лавр Петрович, дело. Мы с выкличкой не успеем. Ведь надо три раза выкликать и по праздникам, а до поста трех праздников не придется.

– Пустяки. Принеси мне завтра или послезавтра документы, и я устрою дело.

– Да я завтра еду в командировку…

– Эк, как тебе в кассу провинциальной конторы лапу-то хочется запустить!

Стукин весь съежился и заговорил:

– Ах, Лавр Петрович! А кому этого не хочется? Каждый человек ведь из-за того хлопочет. Весь мир на этом вертится, Лавр Петрович.

– Стыдись говорить об этом.

– Чего тут стыдиться, Лавр Петрович?.. Мы здесь с глазу на глаз… Вот ежели бы я всенародно об этом кричал – то дело другое.

– Ну, как бы то ни было, а документы твои мне завтра же доставь. Мне эту свадьбу надо поскорей из головы долой, да и за другое дело приниматься.

– Не успеть мне завтра.

– Молчи. Иначе я тебе и уполномочия на ревизию провинциальной конторы не подпишу. И наконец, ты поедешь не завтра, а послезавтра. Даже еще, может быть, дня через три. Ты мне нужен.

– Отъездом, Лавр Петрович, я не тороплюсь. Я когда вам угодно поеду, а дело в том, что поездка-то моя должна состояться до свадьбы.

– Отчего непременно до свадьбы? Ты можешь ехать и после свадьбы.

– Ах, Лавр Петрович! – вздохнул Стукин.

– Чего ты таким тоном? Или ты думаешь, что я тебя надую и не дам тебе командировки после свадьбы?

– Ничего я не думаю, Лавр Петрович, а все лучше, если запасешься до свадьбы.

– Послушай, Стукин, ты таким тоном говоришь, что как будто бы ты и в самом деле едешь на разграбление провинциальной конторы.

– Боже меня избави, Лавр Петрович…

– Так завтра мне документы… Завтра или послезавтра…

– Хорошо, хорошо-с… Но ведь без паспорта мне нельзя ехать.

– Тебе паспорт возвратят.

– Нет, не возвратят, Лавр Петрович.

– Ну довольно. С моими связями все можно сделать. Довольно о свадьбе, поговорим о другом.

Хрустальников крякнул, откашлялся, выпил из стакана холодного чая и сказал Стукину:

– Садись ко мне поближе.

– Извольте, Лавр Петрович, – подвинулся Стукин.

– Ты знаешь, что я и другой директор, Антон Карлыч Киршвассер, дослуживаем свой срок, – начал Хрустальников. – Будут выборы через два месяца.

– Слышал, Лавр Петрович…

– Ну так мне и Киршвассеру нужно быть непременно выбранными на новый срок, иначе, если мы не будем выбраны, и тебе будет невыгодно, да и той компании, которую ты вчера угощал у Бореля обедом.

– Понимаю, Лавр Петрович, что это дело важное, серьезное.

– А если понимаешь, то должен стараться так устроить дело, чтоб я был выбран. И я, и Киршвассер. Кассир будет агитировать, бухгалтер, Фрош, Угоднов, Апфель… Все, все… – Хрустальников подумал и спросил: – Есть у тебя надежные люди?

– То есть как это – надежные люди, Лавр Петрович? – переспросил Стукин.

– Такие люди, на которых бы я мог расписать мои акции, чтобы сделать этих людей с правом голоса во время выборов в директора.

Стукин подумал и отвечал:

– Да вот я, например. На меня распишите.

– Дурак! – крикнул на него Хрустальников. – Ты один, а мне нужно двадцать – тридцать человек, чтоб расписать на их имя акции.

– Нет, Лавр Петрович, и половины не найдется, и четверти такого количества не найдется. Помилуйте, как тут отвечать! А вдруг вы на них акции-то распишете, а они их и прикарманят.

Хрустальников всплеснул руками.

– Вот дубина-то! А еще провинциальную контору ревизовать сбираешься! – воскликнул он. – Как это сделать, чтобы твои надежные люди не прикарманили акций, это уж наше дело. Все это мы подстроим и устроим. Я не об этом тебя спрашиваю, не об этой надежности, а о той – можешь ли ты за них поручиться, что они будут неподкупны и станут именно мне и Киршвассеру класть шары направо, что они нас станут выбирать в директоры, а не кого-либо другого.

– Раз, два, три… – пересчитал Стукин по пальцам и прибавил: – Человек пять найдется, за которых я могу поручиться. Только, Лавр Петрович, разумеется, надо уж им за это…

– Все будет заплочено, – перебил его Хрустальников. – Вот видишь, не в командировку тебе надо ехать, а людей надежных отыскивать надо. Жениться поскорей на Матильде да и отыскивать.

– Если будет хорошо заплочено, то и отыскивать нечего. Люди найдутся. Вот, например, наши служащие… Я говорю о мелких.

– Эти все будут в баллотировке участвовать. На будущей неделе я им назначу экстренную награду за усиленные занятия по конторе, распишу на них акции, и они все будут участвовать в баллотировке. Но и этого мало. Противная сторона также расписывает акции и набрала целую рать. Еврюга Лисабончик подрядил целую артель посыльных, оденет их в черные парадные пары из магазина готового платья и всех пустит с голосами на баллотировку.

– У нас на дворе, где я живу, нанимает квартиру целая артель трубочистов. Не пригодятся ли они?

– Даже очень пригодятся, трубочистами нечего брезгать, но надо отобрать посмышленее. Ты вот что… чем тебе на этой неделе ехать в командировку, ты лучше познакомься-ка с этой артелью трубочистов. Сходи с одним, с другим из них в трактир… Угости их, будь с ними поласковее.

Стукин замялся.

– Лавр Петрович, ведь я инспектор… – сказал он.

– Что ж такое, что инспектор? Не буду я выбран директором, так ты и с инспекторского места слетишь. Так-то слетишь, что в лучшем виде… Ведь ты только мной и держишься. И ты, и бухгалтер, и Угоднов… Угоднов вон нашел мне для расписания акций целый хор приходских певчих, ходит с регентом по трактирам, поит его и сговаривается. Не хуже он тебя.

– Но все-таки, Лавр Петрович, он с регентом пьет, а меня вы вдруг заставляете хороводиться с трубочистами. Пусть лучше кто-нибудь из наших банковских артельщиков.

– Артельщики само собой… Артельщики вербуют надежных людей среди артельщиков, а ты вербуй среди трубочистов. Что, в самом деле, ты за генерал такой! Дрянь, козявка, которую я из грязи вытащил, и больше ничего. И наконец, козявка неблагодарная.

– Я, Лавр Петрович, по гроб благодарен, а только…

– Без возражений. Познакомься с трубочистами и… Да, наконец, ты можешь познакомиться с хозяином трубочистов и через него вести дело.

– С хозяином я, пожалуй… А только он швед, а шведы – народ лукавый.

– Пустяки. Мы заплатим щедро. Нет такого лукавого человека, которого бы купить нельзя было.

– Это верно, Лавр Петрович, – согласился Стукин, помолчал и спросил: – Я вам, Лавр Петрович, больше не нужен?

– Нет, нужен, даже очень нужен… Погоди… Сейчас я тебе еще…

Хрустальников встал с дивана и прошелся несколько раз по комнате, потирая лоб и косясь на Стукина. Стукин приготовился слушать.