Текст книги "Стукин и Хрустальников. Банковая эпопея"

Глава XL
Совещаются

Короли и валеты банковской колоды «Общества дешевого торгового кредита», явившиеся по словесному приглашению банковского туза Лавра Петровича Хрустальникова, были в полном сборе и расхаживали, покуривая папиросы, по директорской комнате и смежному с ней кабинету управляющего конторой банка. Как креатуры, а следовательно, и сторонники Хрустальникова, они были созваны для совещания по поводу предстоящих выборов в директоры. Артельщики разносили чай. Директорская комната и кабинет управляющего были освещены канделябрами, поставленными на столах. Самого Хрустальникова не было, он еще не приезжал. Короли и валеты ждали своего туза, группировались по двое и по трое и перешептывались.

– Трудно ему пройти на баллотировке, – говорил заведующий отделением текущих счетов Угоднов, пощипывая бакенбарды, оттопырил нижнюю губу и покачал головой.

– Как бы трудно ни было, но надо непременно, чтобы он был выбран, – отвечал старший бухгалтер. – Надо приложить все свои старания, иначе может выйти нехорошо. Такой кавардак выйдет, что ужас.

Подошел помощник бухгалтера Фрош и сказал:

– Полноте, господа… Вы про Лавра Петровича? Как три года тому назад был он выбран, так и нынче будет выбран. Конечно, без хлопот нельзя, но…

– Три года тому назад у него были сторонники и среди настоящих акционеров, – возразил Угоднов, – а теперь приходится положиться только на нас да на подставных акционеров. Трудно. Аарон Моисеич Лисабончик не дремлет и во что бы то ни стало хочет сковырнуть Хрустальникова. У него также целый полк подставных акционеров и из неподставных – вся еврейская партия.

– Не выберут Хрустальникова – нам всем плохо, – произнес заведующий ссудным отделением и даже изменился в лице.

– Еще бы не плохо… Все слетим, – вздохнул Фрош.

– Слетим, да еще куда-нибудь и попадем, – заметил Угоднов.

– Позвольте, при чем же мы-то тут? – отозвался бухгалтер. – У меня, например, бухгалтерские книги все в порядке. В таком порядке, что комар носа не подточит. Ведь я составляю все по ведомостям, которые мне передают из отделений. Ревизовать отделения я не обязан, да и не имею права. Надеюсь, и вы, Николай Михайлович, составляли ваши ведомости на основании каких-нибудь законных документов, подписанных и директорами, и управляющим, – обратился он к Угоднову.

– Верно… Но все-таки…

– Вы, может быть, намекаете на ответственность за те щедрые ссуды, которые нам делал банк под залог бумаг? Так подумайте: чем же мы-то тут виноваты, что банк нам делал такое доверие? Мы брали ссуды с разрешения директоров.

– Ну, не будемте об этом говорить! – махнул рукой Угоднов. – Я знаю только одно, что наш кассир Иван Иванович на всякий случай выправляет себе заграничный паспорт, и делает очень благоразумно, – шепнул он, наклонясь к уху бухгалтера, подмигнул и отошел в сторону.

В это самое время в директорскую комнату вошел Хрустальников.

– Здравствуйте, здравствуйте, господа, – заговорил он, снимая перчатки и подавая всем руку. – Простите, что заставил себя ждать, – прибавил он, садясь к столу, и глубоко вздохнул.

Он был бледен, как-то осунувшись и смотрел по сторонам рассеянно.

– Стукин вернулся из командировки? – спросил он.

– Сегодня утром вернулся, но здесь его еще нет, не приезжал, – отвечали ему.

– Ну хорошо, что хоть не надул и вернулся.

– Да ведь и ездить-то ему было незачем, – проговорил управляющий.

– Знаю, знаю… – раздраженно отвечал Хрустальников. – Но что ж вы поделаете: пристал, с ножом к горлу пристал, чтоб я дал ему командировку. И ведь уехал-то когда?.. В самую критическую минуту. Он уехал, а тут без него… – Хрустальников не договорил и еще раз глубоко вздохнул. – Меня каждый человек может взять в руки, каждая дрянь – вот какой я несчастный человек! – прибавил он.

К Хрустальникову подошел кассир.

– Вы, должно быть, нездоровы, Лавр Петрович, – начал он. – У вас такой вид…

– Ах да… Я ужасно расстроен… Столько неприятностей, столько неприятностей, и все эти неприятности сразу явились.

Влетел Стукин и прямо подскочил к Хрустальникову.

– Здравствуйте, Лавр Петрович… Видите, как я точен в своем слове… Как обещал вернуться к сегодня, так и вернулся, – заговорил он, но Хрустальников нахмурился и даже не подал ему руки, спрятав ее за борт жилета.

– Что с вами, Лавр Петрович? Вы сердитесь? – спросил Стукин.

Хрустальников вскочил с места, взял его за рукав, отвел в сторону и раздраженно прошептал:

– Ты там шляешься по командировкам, а здесь без тебя родят… Радуйся… Пока ты болтался, Матильда родила преждевременно, и ребенок еле жив.

– Да неужели?! – воскликнул Стукин. – Но как же, Лавр Петрович… Ведь приходилось…

– Молчи! Я только из-за ребенка и вытащил тебя из грязи, только из-за того и женить тебя на Матильде хотел, чтобы ребенок был законный, а ты, дрянь эдакая…

– Лавр Петрович, успокойтесь. Я после брака усыновлю ребенка.

– Усыновлю!.. Ты думаешь, что это так легко? Ну, ступай прочь… Не вертись передо мной. У меня и так голова кругом идет.

– Ах, Лавр Петрович! Обойдется, все будет малина. Главное, только нужно спокойствие. А я, Лавр Петрович, вам торжковские туфли привез. Завтра я вам доставлю их на квартиру.

– Ну тебя к черту с твоими туфлями! Не до туфель мне… У меня вчера жена приехала из-за границы…

– Приехала? Ай-ай-ай! – покачал головой Стукин. – И в какое время приехала-то! Вот уже не вовремя-то.

– Да… Бьет меня судьба, бьет. Матильда родила, жена приехала, выборы на носу. Вот посмотрю я, что ты сделал по части выборов, много ли ты нашел надежных людей, кому бы можно было расписать акции.

– Да ведь меня, Лавр Петрович, целую неделю в Петербурге не было.

– А какой леший тебя носил из Петербурга! Ну, довольно. Сейчас мы будем соображать, каковы наши силы могут быть на выборах. Я опять тебе, Стукин, говорю: надо хлопотать, надо отыскивать надежных людей, которые бы могли стоять за меня на выборах. Ведь не буду я выбран, так тебя сейчас по шапке…

– Да уж теперь я, Лавр Петрович, весь ваш. Распнусь за вас, – отвечал Стукин.

Хрустальников был сильно раздражен, взял от артельщика стакан чаю, бухнул туда изрядную дозу коньяку, сделал большой хлебок из стакана и, обратясь к присутствующим, сказал:

– Ну-с, господа… Попрошу вас занять места за столом.

Все сели вокруг длинного стола.

– Сегодня мы собрались сюда, господа, дружественным образом, – начал Хрустальников. – Собрались поговорить о предстоящих выборах… Вы знаете, что против меня ведется интрига со стороны некоторых лиц, желающих залезть в правление банка. Эти лица распускают превратные слухи среди акционеров, и, к несчастию, эти слухи имеют успех. Я не мастер, господа, говорить, кроме того, я сегодня расстроен, но вы понимаете, что я хочу сказать.

– Проведем вас, Лавр Петрович, проведем. Опять будете директором, – послышались голоса.

– Я, господа, не за себя лично хлопочу. Если не я, то пусть мой зять будет директором. Он тоже будет баллотироваться. Если не зять, то пусть Иван Иваныч займет мое место. Если его выберут в директоры, то он, само собой, оставит место кассира, передаст его… ну, хоть уважаемому Николаю Михайловичу Угоднову. Я хлопочу только, чтобы правление состояло из наших единомышленников. Единомышленниками я считаю всех здесь присутствующих.

– Вас будем выбирать, вас, Лавр Петрович… – опять послышались голоса.

– Благодарю, господа, но все-таки желаю, чтобы и двум сейчас намеченным кандидатам клали шары направо. Это нужно. Если Бог не приведет мне остаться, то пусть хоть они меня заменят. Да и лучше, когда большее число лиц баллотируется… Я говорю о лицах нашей партии. Этим способом мы разобьем голоса у противной партии.

– Я имею сведения, что за Аарона Моисеича Лисабончика только евреи будут стоять, – сказал управляющий.

– Верно, но ведь их сила… – возразил кассир. – Все содержатели ссудных касс, все крупные и мелкие евреи-ремесленники – все за Лисабончика.

– Позвольте! – вскочил заведующий отделением ссуд. – Ведь у нас также сила, ведь и мы не дремлем.

– Вот для этого-то, господа, я вас и пригласил сюда, чтобы узнать, как вы не дремлете, – сказал Хрустальников. – Пора расписывать акции на надежных людей. Николай Михайлович, вы на сколько голосов можете рассчитывать? – обратился он к Угоднову.

– Вот список-с, – отвечал Угоднов, вынимая бумажку из кармана. – Тут двадцать три лица вполне надежных. Я их подговорил за плату по десяти рублей каждому. Тут одиннадцать человек приходских певчих, четыре приемщика из почтамта, два почтальона, два дворника совсем приличных с виду, так что могут их считать за купцов, а остальные лица – конторщики из страхового иностранного агентства. Эти уж народ привычный, они даже могут руководить кружками, потому что участвуют, как подставные члены или акционеры, почти во всех акционерных баллотировках. Этим нужно рублей по двадцати пяти.

– Вы хотели привлечь артель посыльных? – спросил Хрустальников.

– Артель посыльных подговаривал Фрош.

– И подговорил-с… Пятьдесят человек есть, и только по пяти рублей взяли, – вскочил Фрош, подавая список. – Вот тут в списке у меня и их звания, и имена, и фамилии с паспортов списаны. Берите и расписывайте акции.

– Молодец, молодец… – пожал ему руку Хрустальников.

– И у меня десять человек трубочистов готовы, Лавр Петрович, – заговорил Стукин. – Я завтра перепишу их имена. Кроме того, есть четыре театральных сторожа, два балетных танцора.

– Ты прежде принеси список, а потом и хвались.

– Вот мой список, – проговорил кассир, подавая лист бумаги. – Тут всякой профессии лица, но все очень приличные.

– Стукин, ты хотел в Галерную гавань съездить и похлопотать насчет вербовки отставных чиновников? – спросил Хрустальников.

– Завтра или послезавтра, Лавр Петрович, все устрою.

– Пожалуйста, поскорее, время не терпит.

К Хрустальникову нагнулся управляющий и прошептал:

– Нашим маленьким служащим и артельщикам я уже выдал экстренную награду, стало быть, они все за нас. Их тридцать три человека. Список их у меня готов.

– Мерси… – пожал ему руку Хрустальников. – Ну-с, сообразимте теперь, сколько у нас акций имеется, которые мы можем расписать для голосов.

Кассир раскрыл книгу. Начался счет акций.

Глава XLI
У родильницы

Тихо и еле тронув звонок, позвонился Стукин у квартиры Матильды Николаевны. Горничная отворила дверь, посмотрела на Стукина и сказала:

– Нельзя-с…

– Знаю, милочка, поэтому-то я и пришел, чтобы навестить Матильду Николаевну.

– Они очень больны. Им Бог дал сына, и они очень слабы.

– Но ведь я же от Лавра Петровича…

– Вы скажите, что вам нужно, а я им передам.

– Не могу же я, милая, через вас передавать, когда мне нужно по секрету… И наконец, как можно меня не пускать, если я жених Матильды Николаевны? Понимаешь ли ты: жених. Поди и скажи обо мне Матильде Николаевне. Я уверен, что она примет с радостью.

Горничная поморщилась и пошла докладывать.

Стукин снял с себя шубу и вошел в гостиную.

К нему вышла молодая повивальная бабка.

– Нельзя-с… – сказала она. – Давеча отец ребенка приезжал. Он просидел всего четверть часа у Матильды Николаевны, и то им было трудно.

– Лавр Петрович Хрустальников? – спросил Стукин.

– Да, старичок такой.

– От этого-то старичка я и приехал. Да наконец, и сам по себе… Кажется, я имею некоторое право. Старичок – отец ребенка Матильды Николаевны, а я – жених-с, женюсь на Матильде Николаевне. Как только они поправятся да шесть недель отходят – сейчас и наша свадьба.

Повивальная бабушка улыбнулась.

– Войдите, если уж так… Только вы, пожалуйста, поосторожнее.

Стукин на цыпочках вошел в спальню. Шторы были спущены. Пахло ромашкой. На кровати лежала Матильда Николаевна, бледная, в простом белом чепце, но не без кокетства надетом на голову.

– Бога ради, не тревожьтесь, Матильда Николаевна… Я только узнать насчет вашего здоровья, – заговорил он.

– Узнать насчет здоровья! И не стыдно вам глаза свои показывать, – отвечала она. – Вот что вы наделали… Смотрите и любуйтесь… Тянули, тянули со свадьбой, и вот чем кончилось… Я родила до свадьбы… Ну чем виноват ребенок?.. И я, и Лавр Петрович только из-за ребенка и хлопотали, чтобы мне выйти замуж…

– Усыновлю, усыновлю, Матильда Николаевна. Кто ж ведь это знал, что так скоро?.. Подите ж вы, какая оказия! – шептал Стукин. – Ай-ай-ай… Сами же вы меня отпустили на неделю, и вдруг…

– Не за ворот же мне было вас тянуть… Нет, вы дрянь, большая дрянь, тонкая шельма.

– Не волнуйтесь, не волнуйтесь, Матильда Николаевна. Это вам вредно… – замахал руками Стукин.

– Вы хитрая бестия, вы нарочно тянули… – продолжала она.

– Позвольте, Матильда Николаевна, с какой же стати нарочно-то? Вот если бы я увильнуть от свадьбы хотел, а то ведь я не отрекаюсь; как только будет можно – сейчас мы веселым пирком и за свадебку.

– Да уж теперь мне вас, пожалуй, и не надо.

– Ай-ай-ай! Как не надо? А ребенка-то усыновить?

– Ребенок хил, слаб и вряд ли выживет. Вон он какой несчастненький.

– Господи боже мой! Зачем такие мысли, Матильда Николаевна? Ну, наконец, допустим, что ребеночек, ангельская душенька, волею судеб и внидет в лоно Авраам-ле, то сами-то вы как же, Матильда Николаевна? Ведь и вам поддержка нужна.

– Поддержка! – иронически улыбнулась она. – Ах вы, лживый, лживый человек! Не о моей вы поддержке хлопочете, а о своей…

– То есть как это – о своей?

– Очень просто: через меня у Лавра Петровича. Вам нужно, чтоб Лавр Петрович вас с места не согнал, чтоб не лишил своих милостей.

– Напрасно, Матильда Николаевна, совсем напрасно… – обидчивым тоном произнес Стукин, присаживаясь на стул. – Кажется, я этого не заслужил. Бог с вами. – Он помолчал и прибавил: – Да и что мне такое Лавр Петрович? Лавр Петрович, может быть, будет очень скоро и совсем тю-тю, верхним концом да вниз полетит.

– То есть как это – верхним концом да вниз? – спросила Матильда Николаевна.

– Очень просто. Прокатят на вороных при баллотировке в директоры, обревизуют настоящим манером кассу, найдут растрату и скажут: не угодно ли пожаловать вместе с кассиром на подсудимую скамейку? А потом порядок известный: не угодно ли, мол, соболей половить? А повезут его соболей ловить, при чем же вы-то останетесь?

– Да неужели уж так плохи его дела?

– Так-то плохи, что и сказать нельзя, – отвечал Стукин и глубоко вздохнул. – Я об вас хлопочу, Матильда Николаевна. Очень уж вы дама хорошая. Вам без поддержки нельзя. А муж – всегда поддержка. Только нам, разумеется, нужно, пока еще Лавр Петрович сидит директором и находится в силе, заручиться кое-чем от него. А это надо делать через вас, и потому вы, как только чуть-чуть поправитесь, сейчас и хлопочите. Теребить его надобно, Матильда Николаевна, теребить.

– Послушайте, верно ли вы говорите, что Лавр Петрович не усидит директором? – спросила Матильда Николаевна.

– Не усидит-с, положительно не усидит-с. Акционеры кое-что пронюхали, и такое озлобление у всех на него, что ни один настоящей акционер не подаст за него своего голоса.

– Но ведь вы хотели подставных акционеров собрать?

– И собрали-с, целый полк собрали… да что толку-то? Акционеров собрали, да акций-то для них нет. Даже для половины собранного войска акций не имеется. Попробовали акции скупать на бирже, а они вследствие этого так поднялись, что приступу нет. Да и в продаже-то нет их. Оно, впрочем, и понятно: Лавр Петрович для своей армии скупает акции, и его противник Лисабончик скупает тоже для своей армии – ну, вследствие необычайного спроса и малого предложения акции и поднялись. Нет, Матильда Николаевна, вы и из головы выкиньте ваше колебание мыслей, выходить ли вам теперь за меня замуж или не выходить. Теперь-то и нужно выходить. Что вам может тогда дать Лавр Петрович, если он сядет на подсудимую скамейку? А я все-таки буду муж ваш, законный муж.

– Знаете что, Стукин: мне все-таки не верится, чтоб его дела были так плохи, – сказала она.

– Плохи, очень плохи-с. Вот потому-то и следует его теперь теребить. Ведь уж ему все равно, семь бед – один ответ, а нам спасаться надо. У нас уж все, Матильда Николаевна, заблаговременно спасаться начали. И Фрош, и Угоднов, и бухгалтера. Все, все…

– Чем спасаться-то?

– Ах, какие вы беспонятные! Кассу щиплют через Лавра Петровича. Щиплют на все манеры. Берут ссуды и под ничего не стоящие бумаги, и под векселя. Берут и через Лавра Петровича, берут и через кассира. Тут дела так запутаны, что кассир Лавру Петровичу не может воспрепятствовать, а Лавр Петрович – кассиру. Мы, Матильда Николаевна, вот что… Вы уговорите Лавра Петровича, чтобы он к вам перед баллотировкой принес тысчонок двадцать пять или тридцать на хранение. Так и так, мол, у меня деньги не пропадут, а вам, мол, они будут обеспечением, если вас не выберут в директоры. Нельзя же, мол, вам без гроша остаться. Ведь уж ежели его директором не выберут, то сейчас всему делу конец. Сейчас ревизия, растрата – и пожалуйте на казенную квартиру или вносите за себя залог. Даже можете упомянуть, что именно на залог-то ему эти деньги и могут пригодиться. Впрочем, нет… О залоге не говорите. Он настолько неглупый человек, что и сам поймет, – ораторствовал Стукин.

Матильда Николаевна слегка вспыхнула и хотела что-то сказать, но Стукин ее перебил:

– Не говорите, не говорите. Не волнуйтесь, вам вредно. Вы только кивните: согласны вы или не согласны?

– В чем согласна-то? – спросила она.

– Во-первых, не откладывать своего намерения выйти за меня замуж, если даже и ребеночек волею Божией помрет.

Матильда Николаевна сделала какую-то гримаску и прошептала:

– Пожалуй.

– Вот и отлично, – подхватил Стукин. – Ну, а во-вторых… Во-вторых, согласны вы просить у него насчет тридцати тысяч банковских денег? Ведь уж теперь ему все равно.

Матильда Николаевна опять сделала гримасу, но ничего не отвечала.

– Согласны? – повторил Стукин.

– Да зачем это? – прошептала она.

– Ах, боже мой! Да для его же собственного блага. Ведь ежели он у себя дома припрячет деньги, то дома отберут у него их. Чего вы боитесь-то? То, чему я вас учу, по всем вероятиям, сделает и Фрошева жена Шарлотка, и Еликанида… Все, все… Вы посмотрели бы только, как все уж уши растопырили и когти расправили! А если все когти расправили, то чего нам-то зевать? Так согласны, Матильда Николаевна? – еще раз спросил Стукин.

– Согласна, согласна, – послышался ее шепот.

– Ну, умница! Вот за это умница! – подскочил к ней Стукин. – Позвольте же, Матильда Николаевна, вашу ручку поцеловать… Вот так… Ну-с, с новорожденным! А уж как я его любить-то буду, если он, Бог даст, выживет! Как своего собственного сына. А уж как мы-то с вами заживем! – восторгался Стукин. – На славу, Матильда Николаевна, ей-ей, на славу! Пусть все любуются на наш совет да любовь! Как мы, Матильда Николаевна, ребеночка-то пустим потом: по статской или по военной?..

– Да полноте вам…

В комнату вошла повивальная бабушка.

– Вы не очень много разговаривайте с Матильдой Николаевной, – сказала она. – Ей вредно.

– Сейчас, сейчас… Еще два слова, и я уйду, – отвечал Стукин, понизил голос и спросил Матильду Николаевну: – А ссуду из банка под залог тех акций вы изволили от Лавра Петровича во время моего отъезда получить?

– Получила.

– Сколько?

– Шесть тысяч.

– А акцийки ваши стоили две тысячи. Стало быть, четыре тысячи барыша. Могу я, Матильда Николаевна, получить, согласно нашему условию, себе за труды половину, то есть две тысячи?

Матильда Николаевна засунула руку под подушку, достала оттуда деньги, отсчитала две тысячи и подала Стукину.

– Мерси, мерси… Вы, Матильда Николаевна, самая благородная душа, – сказал он. – Позвольте мне еще раз поцеловать вашу ручку. Вот так… Ручка-то какая прелестная!.. Ну а на ребеночка можно мне будет посмотреть?

– Ирина Ивановна! Покажите ему Петю… – сказала Матильда Николаевна.

– Петя… Ах, какое чудесное имечко! Петя…

Повивальная бабушка открыла одеяльце и показала Стукину ребенка.

– Ангельчик, совсем ангельчик! – твердил Стукин. – Весь в вас, Матильда Николаевна, и нисколько не похож на Лавра Петровича. Так прощайте, голубушка Матильда Николаевна, – расшаркивался он. – Прощайте. Поправляйтесь скорей, ради бога. Да берегите себя. Ну-с, а Лавру Петровичу, пожалуйста, ни слова о том, что я вам сейчас говорил. Знайте это и делайте как будто бы от себя. Да насчет тридцати-то тысяч приставайте к нему… Ну-с, прощайте еще раз.

Стукин, пятясь, вышел из спальной. Его сопровождала повивальная бабушка.

– Много вы с ней разговаривали, нехорошо ей, – сказала она.

– Ничего-с, Бог милостив, – отвечал Стукин, вынул из кармана бумажник, достал оттуда десятирублевку и, подавая ее повивальной бабушке, проговорил:

– Позвольте вам от меня на булавки…

– Что вы! Вы меня обижаете, – отнекивалась было та.

– От жениха-то? Какая же тут обида? Полноте, полноте. Человек вам предлагает от чистого сердца, а вы… Возьмите…

И Стукин впихнул повивальной бабушке в руку бумажку.

– Ничего, Стукин, погоди, выйдешь в люди и будешь с капиталом, – радостно бормотал он, сходя с лестницы, козелком спрыгнул с последней ступеньки и даже потрепал себя по щеке.