Текст книги "Стукин и Хрустальников. Банковая эпопея"

Глава XVI
У патрона

Был одиннадцатый час утра. Директор «Общества дешевого торгового кредита» Лавр Петрович Хрустальников еще спал, а уж названный секретарь его, конторщик того же общества Игнатий Кириллович Стукин, дежурил у него в кабинете и ждал, когда проснется патрон. Камердинер Хрустальникова то и дело входил в кабинет и присматривал за Стукиным, и даже сказал:

– Вы тут сидеть сидите, а бумаги на столе не ворошите, потому он у нас страсть этого не любит. Да и цигарки не троньте… Они у нас на счету, и ежели потом что-нибудь, то он с меня же спросит. Вот вам книжка с картинками… Сидите да и рассматривайте ее.

– Скоро он встанет? – спросил Стукин.

– Как термин настоящий для них наступит, так и встанут. Встанут и позвонят. Нельзя же из-за вас будить их.

– Да я ничего, Степанушка… Я подожду… Неужто я… Пускай их спят. К тому же поздно вчера домой приехали.

– Поздно… И нехороши… Очень нехороши приехали.

– Да ведь я же его и проводил вчера до подъезда.

– Вы? Откуда же вы их изволили взять?

– За городом были и в приятной компании ужинали среди дамского общества.

– Вот дамское-то общество их и натравляет на хмельные поступки, а им, при их телесности, ведь как это вредно! Ужасти… Летом только что на кислые воды ездили, чтобы жиру посбавить и кровь отполировать, а теперь опять засорение может выйти через это самое. Вчера очень осатаневши приехали.

В это время в спальной раздался звонок.

– Встали… Зовут… – сказал камердинер и отправился в спальню.

Из спальной минут десять раздавалось кряканье, харканье, всплескивание воды, фырканье, и наконец в кабинете показался Хрустальников в дорогом атласном халате. Сзади него камердинер нес на серебряном подносе стакан и сифон с зельтерской водой. Хрустальников щурился, зевал и потягивался.

– Ах, это ты… Ты чего? – спросил он, увидав Стукина.

– Сами же вы, Лавр Петрович, приказали мне прийти сегодня насчет вчерашнего происшествия…

– А… да… Степан, иди себе с Богом… – кивнул Хрустальников камердинеру.

Камердинер вышел.

– Ну, как ваша головка сегодня, Лавр Петрович? – начал Стукин.

Хрустальников нахмурил брови и проговорил с неудовольствием:

– Что это за глупый вопрос! Моя голова всегда в одинаковом положении. Ты это на что намекаешь? Ведь я не ты… Я не напиваюсь как сапожник. Дурак!

Стукин вскочил со стула, на котором сидел, и приложил руку к сердцу.

– Да вы меня совсем не так поняли, Лавр Петрович, – заговорил он испуганно. – Я о вашей головке отнюдь не насчет пьянственных целей спросил… Боже меня избави… А просто насчет вчерашних неприятностей с дамами в «Аркадии»…

– Ну, то-то… – смягчился Хрустальников и прибавил: – Да… неприятности были большие. Ох уж мне эти женщины! Беда с ними.

– Самый пронзительный народ, Лавр Петрович… А ведь все ревность! И из-за чего ревность тут, я, собственно, не понимаю. Обеим вы платите исправно… и Матильде Николаевне, и Еликаниде Андреевне. Обе живут за вами как у Христа за пазухой, ни в чем не нуждаются, нет, ревность свою еще надо выказывать.

– Ну-ну-ну… Ты всех к своей хамской душе не приравнивай… Ты из-за денег на что угодно готов, а они любящие женщины…

– Любящие женщины, а как вцепились друг в дружку-то! Насилу их растащили. Ведь такая драка была, что на удивление. И мне, Лавр Петрович, попало. На затылке шишка, а на виске, извольте посмотреть, какой синяк.

– И ништо тебе. Через кого вся путаница-то вышла? Через тебя. Я велел тебе рекомендовать Елочке Матильдочку как невесту, а ты брякнул, что она твоя сестра. Тебе, дураку, еще мало этого.

– Да ведь и вам, Лавр Петрович, досталось от них.

– Ну уж, пожалуйста… Когда же это?

– Во время свалки, когда мы их растаскивали. Да вот у вас и две метки остались. На носу царапина и на щеке.

– Что ты врешь! – испуганно проговорил Хрустальников.

– Извольте в зеркальце посмотреть.

Хрустальников взял со стола маленькое зеркало, посмотрелся в него и сказал:

– Ив самом деле… Да какие сильные царапины! Ну вот что, Стукин… Ты смотри, об этом скандале никому ни гугу.

– Лавр Петрович! Да за кого вы меня считаете?! Я и из своей-то собственной памяти хотел бы это все вычеркнуть. А я вас, Лавр Петрович, вот об чем хотел просить. У вас только две царапинки, и об вас никто не может ничего худого подумать, потому вы директор, а у меня синяк, так я думаю, как бы господин управляющий не сказал, что я пьяный на кулак наткнулся, не сказал бы да и не сделал бы мне чего-нибудь худого по службе.

– Не посмеет, – отвечал Хрустальников и стал себе цедить из сифона воду в стакан.

– Он, Лавр Петрович, со мной хуже всякого тигра. Не любит меня, да и что хотите!

– Ну, я скажу ему, что ты у меня нечаянно о стол ушибся. Клоунничал для моей потехи и ушибся.

– Вы, Лавр Петрович, скажите ему уж и насчет места инспектора. Надо какой-нибудь конец этому сделать. Мне очень хочется съездить в командировку и обревизовать хоть парочку провинциальных контор. Я бы уж показал себя, Лавр Петрович.

– Незачем тебе ехать. Ты можешь и в Петербурге остаться инспектором и на том же содержании.

– Во время командировки суточные идут, Лавр Петрович, проезд по первому классу, на экстренные расходы из провинциальных касс можно брать.

– Все здесь, не выезжая, получишь: и суточные, и проезд по первому классу, и на экстренные расходы.

– Да как же это так?

– Очень просто. Тебе директор говорит, а не кто-либо другой. Все получишь. Ты будешь числиться в командировке, а на самом деле здесь останешься. Уладь только все эти недоразумения между мной и Матильдой Николаевной и между Еликанидой Андреевной.

– Всенепременно. Для этого я сюда и пришел сегодня. Какие же от вас, Лавр Петрович, насчет этого будут приказания?

– Никаких. Как хочешь, так и улаживай. Но уладь с обеими. Съезди к каждой из них, поговори и уладь. А уладишь – сейчас Матильду отдам за тебя замуж, и тогда ты можешь хоть на год ехать в командировку.

– Премного вам благодарен, Лавр Петрович, но Матильда Николаевна вчера назвали меня уродом и отреклись, что они моя невеста.

– Вздор! Это она сгоряча. Ей давно хочется выйти замуж. Уладишь ее недоразумения со мной, так и выйдет за тебя. Ты что такое? Есть на тебе какой-нибудь чин?

– Отставной коллежский асессор.

– Ну вот, асессоршей будет. Так уладь, Стукин, и с Матильдочкой уладь, и с Елочкой… Как хочешь, но чтобы все это было по-старому.

– Подарками надо улаживать, Лавр Петрович… Женщины любят подарки. Прикажите по хорошенькому браслетику купить. Иначе к ним нельзя и подступиться.

– Ты думаешь?

– Всенепременно. У Еликаниды Андреевны, кроме того, надо и их маменьку удовлетворить подарком. Дама пронзительная и на подарки жадная. Еликаниде Андреевне – браслет, а их маменьке – воротник на салоп и муфту. С такими митральезами смело можно подступать и рассчитывать на примирение. Еликаниде Андреевне я прямо по чистой совести скажу, что Матильда Николаевна – ваш старый вздох, что этот вздох вам уже надоел, что вы от этого вздоха давно уже отвязаться хотите и выдаете Матильду Николаевну за меня замуж.

– Браво, Стукин, браво! – потирал радостно руки Хрустальников. – Ну а Матильде что скажешь?

– Матильде Николаевне преподнесу браслет и слегка пугну их актером Бабковским. Скажу, что вы в страшной ревности насчет актера Бабковского и что через это самое их коварство рвете и мечете… и очень обозлившись.

– Да, да… В самом деле… Пусти в ход Бабковского.

– Всенепременно… Помилуйте, откуда он вчера явился? Как он с Матильдой Николаевной вместе очутился? Ведь уж само собой, что они вместе и приехали в «Аркадию».

– Да, да… Я давно замечаю насчет Бабковского.

Стукин воспламенился.

– Вы замечаете, а я очень чудесно знаю… – сказал он. – Да что тут! Мне с Матильдой Николаевной не детей крестить и нечего ее покрывать перед вами. Вы мне дороже в сто раз, чем она. Я вам даже так скажу, Лавр Петрович, что актера Бабковского я у Матильды Николаевны уже раза два встречал, и Матильда Николаевна убедительно меня просила ничего вам не говорить о том, что я видел у ней Бабковского.

– Врешь?!

– Поверьте совести, Лавр Петрович… Зачем мне врать?

– Ах она! А! Какова? А я и не знал… Ну так ты припусти, припусти насчет Бабковского-то… – сказал Хрустальников.

– Всенепременно, Лавр Петрович. Так я, Лавр Петрович, сейчас и поеду к дамам.

– Поезжай, поезжай…

Стукин почесал затылок и переминался.

– Позвольте, Лавр Петрович, на расходы… Два браслета, воротник…

– Сколько тебе нужно?

– Сколько пожалуете. Что останется, я, как честный человек, вам возвращу.

– Пятьсот рублей тебе довольно?

– Прибавьте уж для ровного счета еще сто рублей. Все будет цело.

Хрустальников отворил письменный стол, достал деньги и дал их Стукину.

– Я, Лавр Петрович, к вам еще с просьбой… – начал Стукин.

– Что такое?

– Так как я ни сегодня, ни завтра в контору не попаду, то потрудитесь написать господину управляющему банка записку, что я командирован вами для исполнения экстренных поручений по делу банка и чтобы мне выдали и суточные, и разъездные.

– Хорошо, хорошо… Я сам сегодня буду в правлении и скажу управляющему. Одно только нехорошо, что вот нос и щека у меня расцарапаны. – Хрустальников вздохнул.

– Ничего, Лавр Петрович, не извольте беспокоиться. Кто же может подумать про такого уважаемого директора, что эти царапины от дамской драки! Никто не подумает, и всякий будет смотреть даже с сожалением. Прощайте, Лавр Петрович. Как только улажу дамское дело – сейчас же вам сообщу. Прощайте.

Стукин поклонился и выбежал из кабинета.

Глава XVII
Разговор с маменькой Елочки

Был час третий дня. Игнатий Кирилыч Стукин звонился у дверей квартиры танцовщицы Еликаниды Андреевны Битюговой. Позвонившись, он ощупал свой карман. В кармане лежали два футляра с браслетами, которые Стукин только что сейчас купил у ювелира в Гостином дворе. В руках он держал куний воротник, завернутый в бумагу. Стукину отворили.

– У себя Еликанида Андреевна? – спросил он горничную.

– Кататься уехали.

– Маменька их Мавра Алексеевна, может быть, дома?

– Дома.

– Вот и прекрасно. Мне маменьку-то еще больше надо. Я побеседую с маменькой и подожду Еликаниду Андреевну. – Стукин повесил свою шубенку на вешалку и спросил: – Куда пройти к маменьке?

– А они в кухне щенят моют. Сейчас я им скажу.

– Доложите, миленькая, что, мол, Стукин. По поручению Лавра Петровича Хрустальникова.

Стукин вошел в гостиную и начал по ней прохаживаться. Через пять минут к нему вышла жирная мадам Битюгова в грязном ситцевом платье и в ковровом платке на плечах, которым она тщательно запахивала свой объемистый живот.

– Ах, это вы… Доброго здоровья. А я думала, кто это такой – господин Стукин? Фамилию-то я вашу с прошлого раза забыла, – заговорила она.

– Фамилия очень заметная, Мавра Алексеевна. Помните, еще прошлый раз Лавр Петрович так неприлично острил над ней.

– Помню, помню… Помилуйте, я вас чудесно помню. А только вот фамилия-то… Ведь к Елочке много всяких фамилий ходит, ходят и графские фамилии, и княжеские, и генеральские. Вы генерала Прорехина не знаете?

– Нет, не имею чести знать.

– Ну, все равно. Я только к тому, что он мне мельхиоровый кофейник подарил. Такой кофейник, в котором кофей варится и сам переливается. Машина такая. Только я не особенно люблю этот кофейник. Мне все дарят, – прибавила она и сказала: – Садитесь, пожалуйста, что же вы стоите!

– Як Еликаниде Андреевне от Лавра Петровича, – проговорил Стукин, садясь.

– Елочка на них очень сердита.

– Тут, Мавра Алексеевна, вышло некоторое недоразумение. На них нечего сердиться. Лавр Петрович – прекрасный и добрейший человек.

– Как же прекрасный-то? Считается покровителем Елочки, та его любит до смерти, даже находится от него в таком положении, что ребенка ждет, а они на стороне от нее другую заводят, мамзюльку какую-то. Елочка так рассердилась, что не хочет его и на глаза к себе принимать, а насчет ребенка даже так, что судиться думает.

– Боже милостивый! – всплеснул руками Стукин. – Зачем такой скандал? Зачем такие строгости?

– Да как же, коли вдруг этакое происшествие! Везут девушку в «Аркадию», чтобы пурселепетан время провести в приятной компании, а тут вдруг является шкура какая-то и начинает драться. А Лавр Петрович сидит тут же, впустил мерзавку и не смеет ее выгнать.

– Как же выгнать-то, если и сами Еликанида Андреевна вцепившись в эту даму были. Ведь они трепали друг дружку. Я бросился их разнимать – и вот, извольте видеть, от их ручки с какой синей брошкой на виске хожу.

– Так вам и надо. Будь я – я вам все глаза выцарапала бы.

– Мавра Алексеевна, помилуйте, за что же?

– Не допускай, чтоб разные дряни смели врываться и драться. А вы допустили, чтоб Елочку всю расцарапали. И Лавр Петрович тут был и смотрел равнодушным манером без внимания чувств. Разве политичные кавалеры так делают? Разве это учтиво с их стороны? И вдруг у Елочки теперь лицо расцарапано…

– Лавру Петровичу самому досталось. У них тоже и нос, и щека расцарапаны. И все это от Еликаниды Андреевны. Судите сами: такое уважаемое лицо, как Лавр Петрович, директор банка, даже председатель банка, бывают у министра и в самом высшем обществе, и вдруг теперь с расцарапанным носом.

– Ну так что ж из этого? И ништо ему. Да за кого вы нас-то считаете? Мы и сами с Елочкой не бог знает какие, а люди основательные. Я, батюшка, придворный человек, вдова придворного истопника, и Елочка у меня во дворце выросла-то. Ее у меня даже и крестил камергер один и фрейлина Пустославцева. По их камердации Елочка и в театральное училище была принята. Вы генерала Лаканьева знаете?

– Нет, не знаю-с… Так вот-с, Мавра Алексеевна, я пришел к Еликаниде Андреевне от Лавра Петровича, чтоб объясниться, – начал Стукин. – Лавр Петрович в страшной горести, не смеют сами прийти и прислали к Еликаниде Андреевне просить за них прощения. Они просто в отчаянии. Я очень рад, что не застал вашей дочки и вижусь вначале только с вами. Вы женщина милая, обходительная, умная, и я уверен, что уговорите вашу дочь, чтоб она простила Лавра Петровича. Лавр Петрович – человек душевный… И в доказательство, что он человек душевный, я имею вам кое-что передать от него. Лавр Петрович прошлый раз подарил вам на шубу сто рублей, а теперь прислали воротник. Вот-с, пожалуйте. Воротник куний и такой, что только генеральшам и носить.

Стукин подал завернутый в бумагу воротник. Мадам Битюгова развернула бумагу, и лицо ее прояснилось.

– Действительно, прекрасный воротник, – заговорила она радостно. – Мерси ему. О таком воротнике я давно воображала.

– Видите, как Лавр Петрович об вас помнят, а вы еще говорите, что он человек не политичный, – продолжал Стукин. – Так вот вы, Мавра Алексеевна, за него и заступитесь.

– Да я-то с удовольствием, а вот не знаю, как Елочка меня послушает. Ведь вы сами знаете, какие нынче дочери-то; не больно-то они слушают матерей. Мать им говорит одно, а они делают другое; мать их наставляет на хорошее, а они совсем напротив и даже назло и в контру… Да вот третьего года, когда мы еще не были знакомы с Лавром Петровичем, ездил к нам граф Хватов… Старик такой… Вы его не изволите знать?

– Нет, не знаю.

– Еще у него вот так подбородок отвисши, будто мешок.

– Никогда не видал.

– Премилый человек. Он мне кружевную косынку на плечи подарил. А уж как Елочку-то баловал, так просто ужасти! Ну так вот с ним тоже вышло у Елочки происшествие. Подарил он ей собачку Жульку. Вот что у нас теперь Амишка имеется, так это ее дочь. Амишка тоже дамского сословия собачка, и вот я сейчас ее щенят в кухне мыла. Так вот-с… Из-за пустяков дело вышло. Подарил граф Елочке эту Жульку, а потом Жулька вдруг опаршивела. Елочка ее смерть как любила. Плачет и просит графа, нельзя ли Жульку казенному ветерану на излечение отдать. Граф взял и отвез ветерану. Ветеран лечит, Елочка ездит и навещает Жульку; Жулька поправляется и обрастает шерстью. Хотели уже взять ее домой. Вдруг приезжает граф и говорит, что Жулька умерла. Елочка плачет, бьется, хочет хоронить Жульку, едет к ветерану – ветеран говорит, что уж похоронил. Прошло недели три. Едет Елочка на пуанту, на Елагин остров на закат солнца наблюдать – вдруг видит, что у француженки Лиф осины в коляске на руках Жулька сидит. Она ей: «Жуля, Жуля!» И та в радости бросается к ней. Елочка к Лифосине… «Позвольте, – говорит, – узнать, откуда у вас эта собачка?» А та отвечает, что ей граф Хватов подарил. Вообразите, какой скандал! Оказывается, что граф объявил Елочке, что Жулька умерла, а она и не думала умирать. Он просто взял ее от ветерана и подарил Лифосине. Да ведь и ветерану запретил говорить, что Жулька жива. И вот из-за этого вышло у нас происшествие. Граф приезжает к Елочке, хочет у ней ручку поцеловать, а она бац его по щеке и пенсне разбила. Потом сняла с ноги туфлю да по затылку его, по затылку… Графа-то! А он такой граф, что можно даже сказать – персона. Да еще мало того, выгнала вон. Три записки после этого граф присылал к ней, чтобы помириться, меня к себе призывал, чтобы я помирила его с Елочкой. Уж я просила-просила ее, умоляла-умоляла, чтобы она помирилась с графом, – ни за что на свете… «Я, – говорит, – уж давно хотела его прогнать, потому у него подбородок висит и бельмо на глазу». А бельмо самое маленькое и даже незаметное. Так и не помирилась.

Стукин слушал и зевнул в руку.

– Так уж вы помирите, Мавра Алексеевна, Лавра-то Петровича с Еликанидой Андреевной, – начал он. – Похлопочите.

– Непременно, непременно, – отвечала мадам Битюгова. – Я всегда говорю: худой мир лучше доброй ссоры. Право… Да что тут? Мало ли какие происшествия бывают! А на все обращать свое сердце, так только себя надсадишь. А воротник-то и в самом деле хороший! – любовалась она на воротник. – Спасибо Лавру Петровичу.

– Сто рублей стоит-с… – похвастался Стукин и соврал, ибо хоть и взял с Хрустальникова на воротник сто рублей, но заплатил за воротник только сорок рублей. – Это я, Мавра Алексеевна, его вам покупал по поручению Лавра Петровича. Лавр Петрович дали мне только семьдесят пять рублей, а уж я от себя двадцать пять рублей прибавил.

– Мерси, мерси.

– Лавр Петрович даже так сказали, что ежели, говорит, Мавра Алексеевна помирит меня с Еликанидой Андреевной, то я ей на загладку в придачу к воротнику еще муфту такую же подарю.

– Из кожи вылезу – вот как буду стараться. Вы кофейку, батюшка, не хотите ли? Или, может быть, водочки? – предложила она Стукину. – Я и сама с вами выпила бы…

– Не откажусь, Мавра Алексеевна, – отвечал Стукин, но в это время раздался звонок в прихожей.

Через минуту на пороге в гостиную стояла сама Еликанида Андреевна. Она была в бархатной шубке, опушенной соболями, и в шляпке, с полей которой смотрело чучело совы.

– Вы здесь зачем? – грозно возгласила она, увидав Стукина.

Глава XVIII
Разговор с ёлочкой

– Добрейшая и милейшая Еликанида Андреевна, я к вам от Лавра Петровича Хрустальникова, – начал Стукин, встав с места и кротко наклонив голову.

– Маменька! Гоните его вон! – проговорила Еликанида Андреевна, сделав жест рукой.

– Как гнать? Да полно, Елочка, что ты! Смотри, какой они мне воротник отличный принесли в подарок от Лавра Петровича, – отвечала мать. – Куний… горной куницы… настоящая горная куница.

– Хоть бы распрокуница, а все-таки гоните его вон… Не могу я видеть его!

Еликанида Андреевна отвернулась и стала снимать с себя бархатную шубку, отдавая ее горничной.

– Еликанида Андреевна… Выслушайте вы меня, и тогда вы успокоитесь. Ведь тут только одно недоразумение и ничего больше… – продолжал Стукин.

– Хорошо недоразумение! Исцарапали женщине лицо до того, что она должна ездить под густым вуалем, а он это называет недоразумение! Подите вон! Когда я смотрю на вас – меня даже тошнит. Клоун!

– Ну пусть я буду клоун… Пусть… А вы все-таки выслушайте меня… Выслушайте и потом выгоните вон. Я прошу у вас только пять минут на разговор.

Еликанида Андреевна молча направилась к себе в будуар. Стукин ринулся было за ней, но она захлопнула дверь перед его носом. Мать постучала в двери и сказала:

– Елочка! Что ж ты это, в самом деле, капризничаешь! Человек сам ни душой, ни телом не виноват, приехал объясниться от своего знакомого, а ты его вон гонишь.

– Молчите! А то я и вас вместе с ним вон выгоню! – послышалось из-за дверей.

Маменька подмигнула Стукину и проговорила:

– Ничего… Уходится… Это она сгоряча… Пойдемте ко мне в каморку водочки выпить. Я и сама с вами выпью. Водка у меня отличная, на рябине настоянная. Сама рябину на кладбище над могилкой моего покойника сбирала и настояла.

Стукин глубоко вздохнул и отправился за маменькой Елочки.

Маменька помещалась вместе с горничной в небольшой комнате. Она тотчас же отворила шкафчик.

– Накрывать на стол не буду. Это уж потом, когда дело уладится. Тогда мы с вами выпьем набело… Пейте так… Вот графинчик, вот и рюмки на полке стоят, а вот и сухарик… Я когда наспешку, так всегда сухариком закусываю.

Стукин, не вынимая графина из шкафа, налил и выпил. Выпила рюмку и старуха.

– Жизнь-то моя, господин, уже очень идольская при дочери… – начала она. – Верите ли, иной раз и всплакнешь из-за ейного характера. Как вас по имени и отчеству величать-то?

– Игнатий Кирилыч…

– Горько, Игнатий Кирилыч… Ох, как горько подчас бывает! Выпьемте по второй, чтобы не хромать.

– Не много ли будет?

– Пустяки! Рюмки маленькие…

Они выпили.

– Вы чином-то полковник будете? – спросила она.

– То есть как полковник? Я по статской служил, – отвечал Стукин.

– Бывают и статские полковники. Да вот Дерябин… Он тоже к Елочке ездил и одеяло мне пуховое подарил. Не знаете такого?

– Не слыхал.

– Так в каком же вы чине-то?

Стукин замялся и отвечал:

– Между полковником и генералом. А теперь, почтеннейшая Мавра Алексеевна, я вас прошу сходить к Еликаниде Андреевне и передать ей, как дань глубокого уважения и любви, вот этот браслет от Лавра Петровича, – проговорил он и вынул из кармана футляр.

Браслет был не из важных. Стукин хоть и получил на покупку браслета хорошие деньги, но заплатил за него только сто рублей. Браслет был с двумя маленькими бриллиантиками и бирюзой, тем не менее старуха открыла футляр и ахнула.

– Ах, какой рассупеделикатес! – воскликнула она. – Да из-за такого браслета я десять раз помирилась бы с кем угодно.

– Идите, идите, Мавра Алексеевна, и попросите Еликаниду Андреевну, чтобы она меня приняла и выслушала, – торопил старуху Стукин.

Через пять минут Стукин был позван в будуар. Еликанида Андреевна сидела на диванчике, поджавши под себя ноги, и не глядела на входящего Стукина. Открытый футляр с браслетом лежал около нее на столе.

– Хотят мириться, а сами присылают какие-то дрянные браслеты! – сказала она, не оборачиваясь. – Вы что же это, секундантом приехали, чтобы мир заключить?

– Парламентером, Еликанида Андреевна, парламентером от Лавра Петровича, – отвечал Стукин.

– Ну парламентером. Это решительно все равно. А только какой же вы парламентер, коли вы приглашаете девушку с собой кататься на тройке и вдруг в публичном ресторане позволяете какой-то дряни в кабинет врываться и царапать благородной девице лицо! Странно и даже очень дико!

– Лавру Петровичу самому от нее досталось. Эдакий важный человек, и то досталось!

– Плевать мне на его важность! Ко мне и военные генералы езжали, да я не очень-то на них обращала внимание… Да-с… Князья, графы… И вот уж я прямо скажу… военные никогда не позволят, чтоб в их компании девушку исцарапали. Не только генералы не позволят, а даже и полковники. Прапорщики и корнеты и те не позволят.

– Да ведь вы, Еликанида Андреевна, и сами…

– Что сама?

– Вы и сами не отставали. Лавру Петровичу вы по носу своими прекрасными лапками, мне по виску… Вот какой синяк сидит.

– Так вам и надо… Еще мало этого.

– За что же мне-то, Еликанида Андреевна? Я тут ни душой, ни телом не виноват. Позвольте ручку поцеловать у вас прежде всего, – сказал Стукин.

Еликанида Андреевна, все еще не оборачиваясь, подставила ему ладонь. Он чмокнул.

– Кто эта дрянь, которая ворвалась к нам? Отвечайте мне. Но не лгать!

– Моя невеста, Еликанида Андреевна. Видит Бог, невеста.

– Врете. Она любовница Лавра Петровича.

– Была-с… Что грех таить, была. Но так как они Лавру Петровичу до смерти надоели и Лавр Петрович очень в вас влюбившись, так что даже души не чает, то и задумали они ее за меня замуж выдать.

– И вы женитесь?

– Женюсь. Я даже, Еликанида Андреевна, на свадьбу вас буду звать.

– Ну вот еще, поеду я на свадьбу ко всякой шлюхе!.. Удивляюсь, как вам-то не стыдно на ней жениться!

– Я, Еликанида Андреевна, больше из человеколюбия. Судите сами: брошенная девица, которая ожидает себе ребенка. Наконец, я вижу, что Лавр Петрович ими тяготится, а в вас безумно влюблен. А Лавр Петрович мне – первый друг.

– Как же вы мне там, в «Аркадии», сказали, что это ваша сестра?

– Перепутал-с… Испугался и перепутал. Вижу, что женщина приехала ревновать меня, растерялся, хотел вас рекомендовать ей как сестрицу, а вместо того рекомендовал ее вам как сестру.

– Однако она вовсе не вас приревновала, а Лавра Петровича.

– Меня-с, Еликанида Андреевна. Честное слово, меня.

– Какой вы лгунишка! И вы смеете это мне говорить! Да что ж я, уж совсем без глаз и без понятиев к жизни, что ли? Она прямо так-таки и брякнула мне: я, говорит, мать будущего ребенка Лавра Петровича Хрустальникова.

– Верно-с. Ребенок Лавра Петровича, а ревновали они меня, так как я их жених. Что им Лавр Петрович, коли уж он давно их бросил? Они меня ревнуют, так как я хочу с ними законным браком сочетаться. Видите, стало быть, всему тут я виноват… Даже и не я, а вот эта самая Матильда Николаевна, моя невеста, которая ворвалась в кабинет. А вы вините Лавра Петровича и не хотите их принимать.

– Все-таки он ездит туда, все-таки ребенок его, стало быть, он и виноват! – воскликнула Еликанида Андреевна. – Подите вы.

– Оставил ездить-с, оставил. Только раз один и был, чтоб меня посватать, – заговорил Стукин. – А что до ребенка, то это еще очень сомнительно, от Лавра ли Петровича он. Я даже так понимаю, что скорее от актера Бабковского.

Еликанида Андреевна быстро обернулась к Стукину и спросила:

– А разве актер Бабковский и к этой дряни ездит?

– Ездит. И даже сидьма сидит там.

– Ну скажите на милость! – воскликнула она. – Ну хорошо! Хорошо, господин Бабковский! – Голос ее дрогнул.

– А он разве и к вам ездит? – спросил Стукин.

– Нет, нет, я так только… – спохватилась Еликанида Андреевна и прибавила: – Кто же не знает актера Бабковского? Его весь Петербург знает.

Пауза. Еликанида Андреевна опять отвернулась от Стукина.

– Так как же, Еликанида Андреевна? Прощаете вы Лавра Петровича? – начал Стукин.

– Не стоит он прощения.

– Можно все-таки ему самому к вам приехать?

– Не знаю.

– А ежели он приедет, вы помиритесь с ним и не будете на него сердиться?

– Пусть приезжает. Ко мне много молодых и старых кавалеров ездит. Только пускай с пустыми руками не приезжает. Так и скажите ему.

– Всенепременно скажу. Позвольте вашу ручку.

– Нате, целуйте кулак.

– Мерси и за кулак. Поеду и обрадую Лавра Петровича.

Стукин вышел из будуара. Его поджидала маменька Елочки.

– Ну что? – спросила она.

– Мир, – отвечал он.

– Ну вот и отлично. Так уж вы не забудьте, голубчик, муфту-то привезти.

– Скажу, скажу Лавру Петровичу.

– Еще водочки?

– Некогда, Мавра Алексеевна. Я потом забегу.

И Стукин юркнул в прихожую.