Текст книги "В гостях у турок. Юмористическое описание путешествия супругов Николая Ивановича и Глафиры Семеновны Ивановых через славянские земли в Константинополь"

Белград близко

– Зачем ты к чужим-то убежала? – недовольно спросил жену Николай Иванович. – Ступай, ступай в свое купе…

– Испугалась. Что ж поделаешь, если испугалась… Когда стемнело, я подумала невесть что. Кричу тебе: огня! Зажигай спички! А ты ни с места… – отвечала Глафира Семеновна, войдя в свое купе. – Эти туннели ужасно как пугают.

– Я и искал спички, но найти не мог. К чужим бежать, когда я был при тебе!

– Там все-таки двое, а ты один. Прибежала я, они и зажгли спички.

– Блажишь ты, матушка, вот что я тебе скажу.

– Сам же ты меня напугал цыганами: «Занимаются конокрадством, воровством». Я и боялась, что они впотьмах к нам влезут в купе.

А в отворенной двери купе супругов уже стоял один из мужчин соседнего купе, средних лет жгучий брюнет в золотых очках, с густой бородой, прибранной волосок к волоску, в клетчатой шелковой дорожной шапочке, и с улыбкой, показывая белые зубы, говорил:

– Мадам есте русска? Господине русский?

– Да, да, мы из России, – отвечала Глафира Семеновна, оживляясь.

– Самые настоящие русские, – прибавил Николай Иванович. – Из Петербурга мы, но по происхождению с берегов Волги, из Ярославской губернии. А вы? – спросил он.

– Срб… – отвечал брюнет, пропустив в слове «серб» по-сербски букву «е», и ткнул себя в грудь указательным пальцем с надетым на нем золотым перстнем. – Срб из Београд, – прибавил он.

– А мы едем в Белград, – сообщила ему Глафира Семеновна.

– О! – показал опять зубы брюнет. – Молим, мадам, заходить в Београд на мой апотекрски ладунг. Косметически гешефт тоже има.

– Как это приятно, что вы говорите по-русски. Прошу покорно садиться, – предложил ему Николай Иванович.

– Я учился по-русски… Я учился на Нови Сад в ортодоксальне гимназиум. Потом на Вена, в универзитет. Там есть катедр русский язык, – отвечал брюнет и сел.

– А мы всю дорогу вас считали за немца, – сказала Глафира Семеновна.

– О, я говорю по-немецки, как… эхтер немец. Многи србы говорят добре по-немецки. От немцы наша цивилизация. Вы будете глядеть наш Београд – совсем маленьки Вена.

– Да неужели он так хорош? – удивилась Глафира Семеновна.

– О, вы будете видеть, мадам, – махнул ей рукой брюнет с уверенностью, не требующей возражения. – Мы имеем универзитет на два факультет: юристише и философише… (Брюнет мешал сербскую, русскую и немецкую речь.) Мы имеем музеум, мы имеем театр, националь-библиотек. Нови королевски конак…

– Стало быть, есть там и хорошие гостиницы? – спросил Николай Иванович.

– О, как на Вин! Как на Вена.

– Скажите, где бы нам остановиться?

– «Гран-Готель», «Готель де Пари», «Кронпринц готель» – гостильница престолонаследника, – перевел брюнет и прибавил: – Добра гостильница, добры кельнеры, добро вино, добра еда. Добро ясти будете.

– А по-русски в гостиницах говорят? – поинтересовалась Глафира Семеновна.

– Швабы… Швабски келнеры, собарицы – србви… Но вы, мадам, будете все понимать. Вино чермно, вино бело, кафа, овечье мясо… чаша пива. По-србски и по– русски – все одно, – рассказывал брюнет.

– Ну, так вот, мы завтра, как приедем, так, значит, в гостинице престолонаследника остановимся, – сказал жене Николай Иванович. – Что нам разные готель де Пари! Французские-то гостиницы мы уж знаем, а лучше нам остановиться в настоящей славянской гостинице. В котором часу завтра мы в Белграде будем? – спросил он брюнета.

– Как завтра? Мы приедем в Београд сей день у вечера на десять с половина часы, – отвечал брюнет.

– Да что вы, мосье! Неужели сегодня вечером? – радостно воскликнула Глафира Семеновна. – А нам же сказали, что завтра поутру? Николай Иваныч! Что ж ты мне наврал?

– Не знаю, матушка, не знаю, – смешался супруг. – Я в трех разных местах трех железнодорожных чертей спрашивал, и все мне отвечали, что «морген», то есть завтра.

– Может быть, они тебе «гут морген» говорили, то есть здоровались с тобой, а ты понял в превратном смысле.

– Да ведь один раз я даже при тебе спрашивал того самого кондуктора, который от нас с гульденом сбежал. Ты сама слышала.

– Ну, так это он нас нарочно надул, чтоб испугать ночлегом в вагоне и взять гульден за невпускание к нам в купе посторонних. Вы, монсье, наверное, знаете, что мы сегодня вечером в Белград приедем, а не завтра? – спросила Глафира Семеновна брюнета.

– Господи! Аз до дому еду и телеграфил.

– Боже мой, как я рада, что мы сегодня приедем в Белград и нам не придется ночевать в вагоне, проезжая по здешней местности! – радовалась Глафира Семеновна. – Ужасно страшный народ здешние венгерские цыгане. Знаете, мосье, мы с мужем в итальянских горах проезжали, видали даже настоящих тамошних бандитов, но эти цыгане еще страшнее тех.

Брюнет слушал Глафиру Семеновну, кивал ей даже в знак своего согласия, но из речи ее ничего не понял.

– На Везувий в Неаполе взбирались мы. Уж какие рожи нас тогда окружали – и все-таки не было так страшно, как здесь! Ведь оттого-то я к вам и бросилась спасаться, когда мы в туннель въехали, – продолжала Глафира Семеновна. – Мой муж хороший человек, но в решительную минуту он трус и теряется. Вот потому-то я к вам под защиту и бросилась. И вы меня простите. Это было невольно, инстинктивно. Вы меня поняли, монсье?

Брюнет опять кивнул и, хотя все-таки ничего не понял, но думая, что речь идет все еще о том, когда поезд прибудет в Белград, заговорил:

– Теперь будет статион Карловцы и Фрушка гора на Дунай-река… А дальше статион град Индия и град Земун – Землин по-русски.

– Всего три станции? Как скоро! – удивилась Глафира Семеновна.

– В Землин будет немецка митница[2]2
  Таможня (серб.).


[Закрыть], а в Београд – србска митница. Пасс есть у господина? Спросят пасс, – отнесся брюнет к Николаю Ивановичу.

– Вы насчет паспорта? Есть, есть… Как же быть русскому без паспорта? Нас и из России не выпустили бы, – отвечала за мужа Глафира Семеновна.

Брюнет продолжал рассказывать:

– Земун – семо, потом Дунай-река и мост, овамо – Београд србски… Опять паспорт.

– Стало быть, и у вас насчет паспортов-то туго? – подмигнул Николай Иванович.

– Есть. Мы свободне держава, но у нас везде паспорт.

Разговаривая с брюнетом, супруги и не заметили, что уж давно стемнело и в вагоне горел огонь. Николай Иванович взглянул на часы. Было уж девять. Брюнет предложил ему папиросу и сказал:

– Србски табак. На Србия добр табак.

– А вот петербургскую папироску не хотите ли? – предложил ему в свою очередь Николай Иванович. – Вот и сама мастерица тут сидит. Она сама мне папиросы делает, – кивнул он на жену.

Оба взяли друг у друга папиросы, закурили и расстались. Брюнет ушел в свое купе, а супруги стали ждать станции Карловиц.

– Карловцы! – возгласил кондуктор, проходя по вагону.

После станции Карловиц Глафира Семеновна стала связывать свои пожитки: подушки, пледы, книги, коробки с закусками. Ей помогал Николай Иванович.

– Скоро уж теперь, скоро приедем в Белград, – радостно говорила она.

Нет визы

Подъезжали к станции Землин – австрийскому городу с коренным славянским населением, находящемуся на сербской границе. Вдали виднелись городские огни, в трех-четырех местах блестел голубовато-белый свет электричества.

Николай Иванович и Глафира Семеновна стояли у окна и смотрели на огни.

– Смотри-ка, огни-то как разбросаны, – сказала она. – Должно быть, большой город.

– Да. Это уж последний австрийский город. После него сейчас и Белград, славянское царство. Прощай немчура! Прощай Гуниади Янусы! – проговорил он.

– Как Гуниади Янусы? – быстро спросила Глафира Семеновна.

– Да ведь это венгерская вода, из Венгрии она к нам в Россию идет. Ну, я венгерцев Гуниади Янусами и называю.

– Да что ты! То-то она мне так противна бывает, когда случается ее принимать. Скажи на милость, я и не знала, что эта вода из цыганской земли идет! По Сеньке шапка. Что люди, то и вода… На черномазого человека взглянешь, так в дрожь кидает, и на воду ихнюю, так то же самое. И неужели они эту воду Гуниади так просто пьют, как обыкновенную воду?

Николай Иванович замялся, не знал, что отвечать, и брякнул:

– Жрут.

– Да ведь это нездорово, ежели без нужды.

– Привыкли, подлецы.

– Ужас что такое! – произнесла Глафира Семеновна, содрогаясь плечами, и прибавила: – Ну, отныне я этих венгерских черномазых цыган так и буду называть Гуниадями.

Убавляя ход, поезд остановился на станции. В купе вагона заглянул полицейский в австрийском кепи и с тараканьими усами и потребовал паспорт. Николай Иванович подал ему паспорт. Полицейский вооружился пенсне, долго рассматривал паспорт, посмотрел почему-то бумагу его на свет, вынул записную книжку из кармана, записал что-то и, возвращая паспорт, спросил улыбаясь:

– Студено на Петербург?

– Ах, вы славянин? Говорите по-русски? – оживился Николай Иванович, но полицейский махнул ему рукой, сказал: «С Богом»! – и торопливо направился к следующему купе в вагоне.

– Все славяне! Везде теперь братья-славяне будут! – торжествующе произнес Николай Иванович и спросил жену: – Рада ты, что мы вступаем в славянское царство?

– Еще бы! Все-таки родной православный народ, – отвечала Глафира Семеновна.

– Да, за этих братьев-славян мой дяденька Петр Захарыч, царство ему небесное, в сербскую кампанию душу свою положил.

– Как? А ты мне рассказывал, что он соскочил на Дунае с парохода и утонул?

– Да. Но все-таки он в добровольцах тогда был и ехал сражаться, но не доехал. Пил он всю дорогу. Вступило ему, по всем вероятиям, в голову, показались белые слоны, ну, он от страха и спрыгнул с парохода в Дунай.

– Так какое же тут положение души?

– Так-то оно так… Но все-таки был добровольцем и ехал. Признаться, покойник папенька нарочно его и услал тогда, что уж сладу с ним никакого в Петербурге не было. Так пил, так пил, что просто неудержимо! Пропадет, пропьется и в рубище домой является. Впрочем, помутившись, он тогда и из Петербурга с партией выехал. А и поили же тогда добровольцев этих – страсть! Купцы поят, славянский комитет поит, дамы на железную дорогу провожают, платками машут… На железной дороге опять питье… В вагоны бутылки суют. Страсть! Я помню… – покрутил головой Николай Иванович, вспоминая о прошлом.

А поезд между тем шел уже по железнодорожному мосту через Саву – приток Дуная – и входил на сербскую территорию.

Вот станция Белград. Поезд остановился. Большой красивый станционный двор, но на платформе пустынно. Даже фонари не все зажжены, а через два третий.

– Что же это народу-то на станции никого нет? – удивилась Глафира Семеновна, выглянув в окошко. – Надо носильщика нам для багажа, а где его возьмешь? Гепектрегер! Гепектрегер! – постучала она в окно человеку в нагольной овчинной куртке и овчинной шапке, идущему с фонарем в руке, но тот взглянул на нее и отмахнулся. – Не понял, что ли? – спросила она мужа и прибавила: – Впрочем, и я-то глупая! Настоящего славянина зову по-немецки. Как носильщик по-сербски?

– Почем же я-то, душенька, знаю! – отвечал Николай Иванович. – Вот еще серба какого нашла! Да давай звать по-русски. Носильщик! Носильщик! – барабанил он в стекло каким-то двум овчинным шапкам и манил к себе.

Глафира Семеновна тоже делала зазывающие жесты. Наконец в вагон влезла овчинная шапка с таким черномазым косматым лицом и с глазами навыкате, что Глафира Семеновна невольно попятилась.

– Боже мой, и здесь эти венгерские цыгане! – воскликнула она.

– Да нет же, нет, это брат-славянин. Не бойся, – сказал ей муж. – Почтенный! Вот тут наши вещи и саквояжи. Вынеси, пожалуйста, – обратился он к овчинной шапке. – Раз, два, три, четыре, пять… Пять мест.

– Добре, добре, господине. Пять? – спросила овчинная шапка, забирая вещи.

– Пять, пять. Видишь, он говорит по-русски, так какой же это цыган, – обратился Николай Иванович к жене. – Брат-славянин это, а только вот физиономия-то у него каторжная. Ну да бог с ним. Нам с лица не воду пить. Неси, неси, милый… Показывай, куда идти.

Баранья шапка захватила вещи и стала их выносить из вагона. Выходил из вагона и брюнет в очках, таща сам два шагреневых чемодана. Он шел сзади супругов и говорил им:

– Митница. О, србска митница – строга митница!

Николай Иванович и Глафира Семеновна были тоже нагружены. Николай Иванович нес две картонки со шляпками жены, зонтик, трость. Сама она несла баульчик, металлический чайник, коробок с едой. Их нагнал кондуктор, брат-славянин, и протягивал руку пригоршней.

– Господине, за спокой… Тринжгельд… – говорил он, кланяясь.

– Да ведь уж я дал гульден! – воскликнул Николай Иванович. – И неизвестно за что дал. Я думал, что мы ночь ночевать в вагоне будем, так чтоб врастяжку на скамейках спать, я и просил никого не пускать в наше купе, а не ехать ночь, так и этого бы не дал.

– На пиво, на чашу пива, высокий бояр… – приставал кондуктор.

– Гроша медного больше не получишь! – обернулся к нему Николай Иванович.

– Pass… Pass, mein Herr… – раздалось над самым его ухом.

Николай Иванович взглянул. Перед ним дорога была загорожена цепью, и стоял военный человек в кепи с красным околышком и жгутами на пальто. Около него двое солдат в сербских шапочках-скуфейках.

– Паспорт надо? Есть, – отвечал Николай Иванович. Поставил на пол коробки со шляпками и полез в карман за паспортом. – Пожалуйте… Паспорт русский… Из города Петербурга едем. Такие же славяне, как и вы… – подал он военному человеку заграничный паспорт-книжечку…

Тот начал его перелистывать и спросил довольно сносно по-русски:

– А отчего визы сербского консула нет?

– Да разве нужно? – удивился Николай Иванович. – Австрийская есть, турецкая есть.

– Надо от сербского консула тоже. Давайте четыре динара… Четыре франка… – пояснил он. – Давайте за гербовые марки на визу.

– С удовольствием бы, но у меня, голубчик, брат-славянин, только русские рубли да австрийские гульдены. Если можно разменять, то вот трехрублевая бумажка.

– Нет, уж лучше давайте гульдены.

Николай Иванович подал гульден.

– Мало, мало. Еще один. Вот так… Какую гостильницу берете? – задавал вопрос военный человек.

– То есть где мы остановимся? Говорят, есть здесь какая-то гостиница престолонаследника… Так вот.

– Готель «Кронпринц»… Туда и пришлю паспорт. Там получите, – сухо отрезал военный и кивнул, чтобы проходили в отверстие в загородке.

– Нельзя ли хоть квитанцию? Как же без паспорта? В гостинице спросят, – начал было Николай Иванович.

– Зачем квитанцию? Я официальный человек, в форме, – ткнул себя в грудь военный и прибавил: – Ну, добре, добре. Идите в митницу и подождите. Там свой пас получите.

Перед глазами Николая Ивановича была отворенная дверь с надписью «Митница».

Ну братья-славяне!

В белградской митнице, то есть таможне, было темно, неприветливо. Освещалась она всего двумя стенными фонарями со стеариновыми огарками и смахивала со своими подмостками для досматриваемых сундуков на ночлежный дом с нарами. По митнице бродило несколько полицейских солдат в синих шинелях и в кепи с красными околышками. Солдаты были маленькие, худенькие, носатые, нестриженые, давно небритые. Они оглядывали приезжих, щупали их пледы, подушки и связки. Один даже взял коробку со шляпкой Глафиры Семеновны и перевернул ее кверху дном.

– Тише, тише! Тут шляпка. Разве можно так опрокидывать! Ведь она сомнется! – воскликнула Глафира Семеновна и сверкнула глазами.

Полицейский солдат побарабанил пальцами по дну и поставил коробку, спросив с улыбкой:

– Дуван има?

– Какой такой дуван! Ну тебя к богу! Отходи, – отстранил его Николай Иванович.

– Дуван – табак. Он спрашивает вас про табак, – пояснил по-немецки брюнет в очках, спутник Николая Ивановича по вагону, который был тут же со своими саквояжами.

Вообще, приезжих было очень немного, не больше десяти человек, и митница выглядела пустынной. Все стояли у подмостков, около своего багажа и ждали таможенного чиновника, но он не показывался.

Подошел еще солдат, помял подушку, обернутую пледом, у Николая Ивановича и тоже, улыбнувшись, задал вопрос:

– Чай есте?

– Не твое дело. Ступай, ступай прочь… Вы кто такой? Придет чиновник – все покажем, – опять сказал Николай Иванович, отодвигая от него подушку.

– Мы – войник, – с достоинством ткнул себя в грудь солдат.

– Ну и отходи с богом. Мы русские люди, такие же славяне, как и вы, а не жиды, и контрабанды на продажу провозить не станем. Все, что мы везем, для нас самих. Понял?

Но сербский полицейский войник только пучил глаза, очевидно ничего не понимая.

– Не особенно-то ласково нас здесь принимают братья– славяне, – обратился Николай Иванович к жене. – Я думал, что как только узнают из паспорта, что мы русские, то примут нас с распростертыми объятиями, ан нет, не тем пахнет. На первых же порах за паспорт два гульдена взяли…

– Да сунь ты им что-нибудь в руку. Видишь, у них просящие глаза, – сказала Глафира Семеновна, изнывая около подмостков.

– Э, матушка! За деньги-то меня всякий полюбит даже и не в сербской земле, а в эфиопской, но здесь сербская земля. Неужели же они забыли, что мы, русские, их освобождали? Я и посейчас в славянский комитет вношу. Однако что же это таможенный-то чиновник? Да и нашего большого сундука нет, который мы в багаж сдали.

Наконец черномазые бараньи шапки в бараньих куртках внесли в митницу сундуки из багажного вагона.

– Вот наш сундук у красного носа! – указала Глафира Семеновна и стала манить носильщика: – Красный нос! Сюда, сюда! Николай Иваныч! Дай ему на чай. Ты увидишь, что сейчас перемена в разговорах будет.

– И дал бы, да сербских денег нет.

– Дай австрийские. Возьмут.

Сундук поставлен на подмостки. Николай Иванович сунул в руку красному носу крону. Красный нос взглянул на монету и просиял:

– Препоручуем-се, господине! Препоручуем-се… – заговорил он, кланяясь.

Вообще монета произвела магическое действие на присутствующих. Войник, спрашивавший о чае, подошел к Николаю Ивановичу и стал чистить своим рукавом его пальто, слегка замаранное известкой о стену, другой войник начал помогать Глафире Семеновне развязывать ремни, которыми были связаны подушки.

– Не надо, не надо… Оставьте, пожалуйста, – сказала она.

Войник отошел, но, увидя, что у Николая Ивановича потухла папироска, тотчас же достал спички, чиркнул о коробку и бросился к нему с зажженной спичкой.

– Давно бы так, братушка, – проговорил Николай Иванович, улыбаясь, и закурил окурок папиросы, прибавив: – Ну, спасибо.

Но тут показался таможенный чиновник в статском платье и в фуражке с зеленым околышем. Это был маленький, жиденький, тоже, как почти все сербы, носатый человек, но держащий себя необычайно важно. Его сопровождал человек тоже в форменной фуражке с зеленым околышком, но в овчинной куртке и с фонарем. Таможенный чиновник молча подошел к багажу Глафиры Семеновны, открыл первую картонку со шляпкой и стал туда смотреть, запустив руку под шляпку.

– Моя шляпка, а под ней мой кружевной шарф и вуали, – сказала она. – Пожалуйста, только не мните.

Чиновник открыл вторую картонку тоже со шляпкой и спросил по-русски:

– А зачем две?

– Одна летняя, а другая зимняя, фетровая. У меня еще есть третья. Не могу же я быть об одной! Мы едем из Петербурга в Константинополь. В Петербурге зима, а в Константинополе будет весна. Здесь тоже ни весна, ни зима. Каждая шляпка по сезону.

– Три. Гм… – глубокомысленно улыбнулся чиновник. – А зачем они куплены в Вене? Вот на коробе стоит: «Wien». Новые шляпы.

– Да зачем же их из России-то везти и к тому же старые? – возражала Глафира Семеновна. – Мы едем гулять, я не привыкла потрепанная ходить.

– Гм… Три много.

– А вы женаты? У вашей жены меньше трех?

На поддержку жены выступил Николай Иванович и опять заговорил:

– Мы, милостивый государь, господин брат-славянин, русские, такие же славяне, как и вы, а не жиды, стало быть, хоть и с новыми вещами едем, но везем их не на продажу. Да-с… Если у нас много хороших вещей, так оттого, что мы люди с достатком, а не прощелыги.

Чиновник ничего не ответил, сделал лицо еще серьезнее, велел сопровождавшему его солдату налепить на три коробки ярлычки, удостоверяющие, что вещи досмотрены, и приступил к осмотру подушек и пледов, спрашивая мрачно:

– Табак? Чай? Папиросы?

– Смотрите, смотрите, – уклончиво отвечала Глафира Семеновна, ибо в багаже имелись и чай, и папиросы.

Чиновник рылся, нашел жестяную бонбоньерку с шоколадом, открыл ее и понюхал.

– Нет, уж я вас прошу не нюхать! – вспыхнула Глафира Семеновна. – Я после чужих носов есть не желаю. Скажите на милость, нюхать начали!

Чиновник вспыхнул и принялся за осмотр сундука, запускал руку на дно его, вытащил грязное белье, завернутое в газеты, и начал развертывать.

– Грязное белье это, грязное белье. Оставьте. Впрочем, может быть, тоже хотите понюхать, так понюхайте, – отчеканила ему Глафира Семеновна.

Николай Иванович только вздохнул и говорил:

– А еще брат-славянин! Эх, братья! Русским людям не верите! Приехали мы к вам в гости, как к соплеменным родным, а вы нас за контрабандистов считаете!

Окончив осмотр сундука, чиновник ткнул пальцем в коробок и спросил:

– Тут что?

– Еда, и больше ничего. Сыр есть, ветчина, колбаса, булки, апельсины, – отвечал Николай Иванович.

– Молим показать.

– Только еду не нюхать! Только не нюхать! А то все побросаю, – опять воскликнула Глафира Семеновна, открывая коробок. – Не хочу я и после славянского носа есть.

– Чай? Кружева? – снова задал вопрос чиновник и стал развертывать завернутую в бумагу и аккуратно уложенную еду.

– Ветчина тут, ветчина.

Чиновник развернул из бумаги нарезанную ломтиками ветчину и опять поднес к носу. Глафира Семеновна не вытерпела, вырвала у него ветчину и швырнула ему ее через голову, прибавив:

– Понюхали и можете сами съесть!

Чиновника покоробило. Он засунул еще раз в короб руку и налепил на него пропускной ярлык. С ним заговорил по-сербски брюнет в очках и, очевидно, тоже протестовал и усовещевал бросить такой придирчивый осмотр. Оставалось досмотреть еще саквояж Глафиры Семеновны. Чиновник махнул рукой и налепил на него ярлык без досмотра.

– Слава тебе господи! Наконец-то все кончилось! – воскликнул Николай Иванович. – Грешной душе в рай легче войти, чем через вашу таможню в Белград попасть! Ну братья-славяне! – закончил он и стал связывать подушки.