Текст книги "В гостях у турок. Юмористическое описание путешествия супругов Николая Ивановича и Глафиры Семеновны Ивановых через славянские земли в Константинополь"

Покупка ковра

– Батюшки! Да это совсем как наш Апраксин рынок в Питере! – проговорил Николай Иванович, когда один из черномазых приказчиков в феске и куртке поверх широкого пестрого пояса, схватил его за руку и тащил к уставленному кальянами прилавку, на котором тут же стояли и два медных таза, наполненные глиняными трубками. – Чего ты, эфиопская рожа, хватаешься! – крикнул он приказчику, вырывая от него свою руку. – И ведь как ухватил-то! Словно клещами стиснул, – обратился он к Карапету.

Но Карапет уже ругался с приказчиком и грозил ему палкой. В свою очередь показывал Карапету кулак и приказчик. С обеих сторон вылетали гортанные звуки. На подмогу к приказчику пришли еще два голоса, принадлежащие двум пожилым туркам.

– Отчего ты не купил у него две трубки на память? – заметила мужу Глафира Семеновна. – Такую безделушку приятно подарить и кому-нибудь из знакомых, как гостинец из Константинополя.

– Так-то так. Там были даже и кальяны. А я непременно хочу себе кальян купить.

– Барыня-сударыня! Все мы это дальше у знакомый армянин купим, – отвечал Карапет и вел своих постояльцев дальше.

Начались ряды лавок с ситцами и бумажными материями. Выставок товара в смысле европейском не было, потому что турецкие лавки не имеют окон и витрин, но с прилавка висели концы материй от раскатанных и лежащих на прилавках кусков. Развевались такие же концы материй и около входов. Глафира Семеновна взглянула на материи и воскликнула:

– Смотрите, смотрите! Товар-то наш, русский. Вот и ярлыки Саввы Морозова с сыновьями. Вон ярлык Прохоровской мануфактуры.

К ней подскочил Карапет и стал объяснять:

– Ничего своего у турецкий народ нет, госпожа-мадам, барыня-сударыня. Ситцы и кумач красный из Москвы, башмаки и сапоги из Вены, резинковые калоши из Петербург, бархат, ленты и атлас из Парижа привезены. У турков что есть свой собственный? Баранина есть свой собственный для шашлык, виноград есть свой собственный, всякая плод свой собственный, ковры свой собственный, а больше ничего, мадам-барыня. Чулки и носки даже вязать не умеют. Только вуаль и платки турчанские дамы вышивают.

Наконец начался и ковровый ряд. Целые горы сложенных наизнанку ковров и ковриков лежали около лавок. Почему-то в ковровых лавках торговали и старым оружием в виде сабель и ятаганов в линючих бархатных ножнах. Над коврами висели старинные кремневые пистолеты с серебряными рукоятками.

– Вот тут у меня, эфендим, есть самого честный турецкий человек. У него мы ковер для тебя и посмотрим, – сказал Карапет. – Но ты, дюша мой, должен знать, что и с самый честный турок ты должен торговаться. Турецкий купцы это любят. Он тебя, дюша мой, не надует, не даст гнилой товар, но если он спросит с тебя сто пиастры – давай ему пятьдесят, а потом прибавляй по два– три пиастры. Понял, дюша мой?

– Еще бы не понять! А только я попрошу уж тебя торговаться. А мне где же! – отвечал Николай Иванович.

– Вот мы два-оба, дюша мой, и будем торговаться. Самым учтивым манером торговаться будем. Этот турок, когда здесь два года тому назад земля тряслась и каменный лавки падали, под камни два дня без питья и еды лежал и жива, и здорова остался. Когда, дюша мой, его вынули из камни, все его соседи сказали: «Машалах![82]82
  Велик Бог! (араб.)


[Закрыть] Это его Аллах за большой честность спас».

– Это во время землетрясения? – спросила Глафира Семеновна.

– Да, в землетрясение! О, тут два сто лавок упали. Пять сто человек убили и ушибли. О, тут, дюша мой, мадам, барыня-сударыня, страшное дело было!

И, рассказывая это, Карапет остановился около невзрачной лавки и стал приглашать своих постояльцев войти в нее. В глубине лавки на стопке сложенных ковров сидел, поджав под себя одну ногу, седобородый почтенный турок в европейском пальто и в феске. Он тотчас же встал с импровизованного дивана, протянул руку армянину и, бормоча что-то по-турецки, стал кланяться супругам, прикладывая ладонь руки к феске. Николай Иванович вынул из кармана заранее приготовленную бумажку с турецкими словами и сказал купцу:

– Хали… Сатын… Альмак…[83]83
  Ковер купить (тур.).


[Закрыть]

– Сказано уж ему, сказано, дюша мой… – заявил Николаю Ивановичу Карапет.

Купец, бормоча что-то по-турецки, вытащил из-за прилавка табурет с перламутровой инкрустацией и предложил Глафире Семеновне на него сесть, а мужчинам указал на стопку ковров, лежавших около прилавка. Затем захлопал в ладоши. Из-под висящего ковра, отделяющего переднюю лавку от задней, выскочил мальчик лет тринадцати в куртке и феске. Купец сказал ему что-то, и тот мгновенно выбежал из лавки. Купец начал развертывать и показывать ковры, расстилая их на полу, и при каждом ковре вздыхал и говорил по-русски:

– Ах, хорошо!

– Только одно слово и знает по-русски, – заявил Карапет.

Ковры начал купец показывать от двухсот пиастров ценой и переходил все выше и выше. Супруги выбирали ковры, а Карапет переводил разговор. Нарыта была уже целая груда ковров, когда Николай Иванович остановился на одном из них и спросил цену. Купец сказал, поплевал на руку и для чего-то стал гладить ковер рукой.

– Шесть сто и пятьдесят пиастры просит, – перевел Карапет.

– Постой… сколько же это на наши деньги? – задал себе вопрос Николай Иванович, сосчитал и сказал: – Около пятидесяти рублей. Фю-фю-фю! Это дорого будет. Триста пиастров… уч-юз… – сказал Николай Иванович.

Продавец улыбнулся, покачал головой и заговорил что– то по-турецки.

– Он просит, дюша мой, подождать торговаться, пока угощение не принесут, – перевел Карапет.

– Какое угощение? – спросила Глафира Семеновна.

– Кофе принесут. Он учтивый человек и хочет показать вам учтивость, дюша мой.

И точно. Сейчас же влетел в лавку запыхавшийся мальчик с подносом, на котором стояли четыре чашки черного кофе, и поставил поднос на прилавок. Торговец стал предлагать жестами выпить кофе. Супруги благодарили и взяли по чашечке.

– Не подмешал ли чего сюда малец-то? – проговорила Глафира Семеновна.

– Ну вот еще! С какой же стати? – возразил Николай Иванович. – А только этим угощением он нас как-то обезоруживает торговаться.

Карапет, услыша эти слова, махнул рукой.

– Фуй! – сказал он. – Торгуйся, дюша мой, сколько хочешь. Турки это любят.

– Так сколько же, почтенный, последняя-то цена? – спросил Николай Иванович. – Я надавал триста пиастров.

Турок что-то ответил. Армянин перевел:

– Шестьсот его последняя цена. Он говорит, что это старинный ковер и был когда-то во дворце султана Мурата.

– Ну, триста пятьдесят. Уч-юз и эхли… – сказал Николай Иванович, прихлебывая кофе.

– Много прибавляешь, много прибавляешь, дюша мой, – заметил ему Карапет. – Алтныш.

Торговец махнул рукой и прибавил:

– Бешьюз.

– Бешьюз – это пятьсот. На пятьсот уж спустил. Все– таки, дорого. Уч-юз.

– Дерт-юз… Саксон.

– Четыреста восемьдесят, – перевел армянин. – Ковер хороший, очень хороший. Давай, эфендим, сразу четыреста и уходи. Он отдаст. Дерт-юз… – объявил он турку, допил чашку кофе и стал вылизывать из нее языком гущу.

Супруги начали уходить из лавки, турок испугался и закричал по-турецки, что отдаст за четыреста тридцать пиастров.

– Ни копейки больше! – покачал головой Николай Иванович.

Купец выскочил из-за прилавка и стал махать руками, прося супругов остановиться. Компания остановилась. Турок довольно долго говорил по-турецки, очевидно расхваливая ковер и прося прибавки.

– Он, дюша мой, просит десять пиастра прибавки на баня, – перевел Карапет. – Дай ему еще пять пиастры.

– Беш! – крикнул Николай Иванович и растопырил пять пальцев руки.

Турок схватил ковер, подбежал к Николаю Ивановичу и набросил ему его на плечо.

Ковер был куплен. Супруги начали рассчитываться. Появились еще четыре чашки кофе. Купец стал показывать шитые шелком атласные салфетки, подушки, шитые золотом по бархату, вытащил из-под прилавка громадный азиатский кремневый пистолет.

У Глафиры Семеновны разбежались глаза на вышивки, и она присела к прилавку их рассматривать.

Глафира рассердилась

Наступил третий день пребывания супругов Ивановых у армянина Карапета. Николай Иванович проснулся прежде своей жены, проснулся довольно рано и с головной болью. С вечера, за ужином, он, как говорится, урезал изрядную муху с Карапетом. Карапет принес к ужину полуведерный глиняный кувшин местного белого вина, уверяя, что это такое легкое белое вино, что уподобляется русскому квасу. Супруги пригласили Карапета ужинать вместе с ними. Он был очень доволен, остался, сам приготовил какой-то особенный шашлык, и в конце концов Николай Иванович вместе с ним выпили весь кувшин вина, невзирая на все протесты Глафиры Семеновны. Белое местное вино оказалось, однако, далеко не квасом. Когда половина кувшина была выпита, Николай Иванович начал дурачиться: навил себе на голову чалму из азиатской шелковой материи, купленной на базаре в Стамбуле, надел черногорский широкий пояс, приобретенный там же, и, заткнув за пояс третью покупку – старинный пистолет со сломанным кремневым курком, закурил кальян и сел вместе с армянином на ковер, на пол, чтобы продолжать пить по-турецки. Когда же кувшин с вином они кончили, армянин стал тащить Николая Ивановича в Галату в кафешантан, где обещался ему показать каких-то черноглазых «штучек». Глафира Семеновна рассердилась, вспылила и выгнала армянина, а Николай Иванович, совсем уже пьяный, свалился на софу и уснул в чем был, то есть в чалме, в черногорском поясе и со старинным азиатским пистолетом за поясом.

Проснувшись под утро, Николай Иванович устыдился своего костюма, сбросил с себя все, разделся, лег спать, но ему уж не спалось. Голова трещала, во рту было сухо, хотелось пить, а пить было нечего. Он начал есть оставшиеся с вечера апельсины. Съел два, но убоялся расстройства желудка и остановился. Внизу в армянской мясной лавке уже проснулись. Слышались голоса. Можно было бы велеть поставить самовар и пить чай, но это значило бы разбудить Глафиру Семеновну, которая спала сладким утренним сном. Николай Иванович опять встал, потихоньку оделся и стал рассматривать вчерашние покупки: трубки, кальян, шитые золотом по бархату и атласу салфетки, шитый золотом сафьянный товар для туфель – и раскладывал все это на столе.

Вдруг сзади него послышались слова:

– Чего ты спозаранку-то вскочил? Или опять спозаранку нахлестаться хочешь?

Николай Иванович вздрогнул и обернулся.

Глафира Семеновна смотрела на него заспанными глазами.

– Зачем же нахлестываться? Просто не спалось, – отвечал Николай Иванович. – А вот теперь разбираюсь во вчерашних покупках. Какая прелесть этот ковер, который мы купили! А ведь он нам достался только за тридцать рублей.

– Прелесть, а сам вчера его залил вином.

– Ни боже мой! Чист он и свеж… Ни одного пятнышка. А как жаль, что мы вчера нигде не нашли готовых турецких дамских туфель без задников. Говорят, что только в Скутари на рынке можно их получить. Впрочем, ведь мы поедем в Скутари…

– Ты мне зубы-то не заговаривай! – строго крикнула Глафира Семеновна. – Я вчерашнее помню. И где, где только ты не ухитришься напиться! Приехали в Константинополь… Мусульманский город… На каждом шагу мечети… Закон запрещает туркам вино, а ты… – И полились нотации.

Глафира Семеновна одевалась и точила мужа. Николай Иванович слушал и молчал. Наконец он спросил:

– Можно велеть приготовить самовар?

– Вели. Но вот тебе мой сказ: как только ты с армяшкой еще напьешься – сейчас мы собираемся, на пароход и едем в Ялту. Лучше там проживем лишнюю неделю.

– Душечка, мы еще и половины Константинополя не видали. Кроме того, надо съездить на Принцевы острова, в Скутари, на гулянье на Пресные воды.

– Черт с ним, с Константинополем!

– Но ведь ты так стремилась сюда, так хотела…

– Я думала, он трезвый город, а он пьянее Нижнего Новгорода во время ярмарки.

– Из-за одной-то выпивки, да так казнить город! Ай– ай-ай!

Николай Иванович покачал головой и, выйдя на лестницу, велел встретившейся ему Тамаре подавать самовар.

Нотации продолжались, но их прервал появившийся Карапет. Он сам внес самовар, поставил его на стол, поклонился супругам и сказал Николаю Ивановичу:

– Помнишь, что вчера обещал, дюша мой, эфендим? Как родиться, дюша мой, у твоей барыни-сударыни сын – сейчас Карапет к тебе его в Петербург крестить приедет. По рукам вчера хлопнул – значит, верно, – обратился он к Глафире Семеновне.

– Подите вы! Мало ли что с пьяных глаз говорится! – отвернулась от него та.

Заварили чай. Карапет не уходил. Он свернул папироску и подсел к столу.

– Давай, мадам, барыня-сударыня, и мне чаю, – сказал он. – Голова у Карапетки болит. Но Карапетка ой-ой какой молодец! Он принес и лекарство.

Армянин полез в карман шаровар и вытащил оттуда маленькую бутылочку.

– Что это? Коньяк? Ни за что не позволю в нашей комнате пить! – воскликнула Глафира Семеновна.

Армянин выпучил глаза.

– Отчего, барыня-сударыня, ты сегодня такой петух? – спросил он.

– Оттого что не желаю, чтобы у нас было пьянство.

– Пьянство! Фуй! Зачем такие кислые слова, дюша мой? Я хочу полечить себя и твой муж, дюша мой.

– А я не позволяю.

Армянин покачал головой и спрятал бутылку в карман.

– Ох, какой строгий у тебя мадам, дюша мой, эфендим! – обратился он к Николаю Ивановичу. – Совсем такая же орел, как мой покойница жена.

Все молча пили чай.

– Ну, через час надо в Скутари ехать, – сказал наконец Карапет.

– Я не поеду, – обрезала Глафира Семеновна, сидя надувшись.

– Как не поедешь, дюша мой, кума мой милой? Вчера обещалась ехать. А туфли покупать? А кладбище смотреть? А дервиши турецкие видеть?

– Да ведь вы опять напьетесь, потом и возись с вами. Какое мне удовольствие с пьяными ездить?

– Глаша, да где же можно напиться-то на кладбище? Ведь мы на кладбище едем, турецкое кладбище посмотреть, – начал уговаривать Глафиру Семеновну муж.

– Кто вас знает! Вы и на кладбище вино найдете!

– Ну вот… Ну, полно… Да ведь там, на кладбище, мусульманский монастырь, монастырь дервишей.

– Ах, уж я теперь и в мусульманские монастыри не верю! – махнула рукой Глафира Семеновна, но все-таки сдалась. – Ну вот что… – сказала она. – Я поеду в Скутари. Но как только я увижу, что вы хоть один глоток вина сделаете – сейчас же я домой и уж завтра же вон из Константинополя!

Поплыли к Скутари

Армянин Карапет опять в новом черном сюртуке без признаков белья, в феске и с суковатой палкой. Николай Иванович в барашковой шапке – скуфейке и в легком пальто. Глафира Семеновна нарядилась в лучшее платье и надела венскую шляпку с целой горой цветов. Они по Новому мосту направились к пароходной пристани, чтобы ехать на азиатский берег, в местечко Скутари, расположенное против Константинополя. На пароходную пристань сходить надо было с моста. Она прислонена к двум железным мостовым плашкоутам. На мосту по-прежнему теснота. По-прежнему пестрые костюмы разных азиатских народностей и турецких женщин напоминают маскарад. Балахонники собирают проездную дань с экипажей и вьючных животных, но супругов Ивановых Карапет ведет пешком, так как мост и пристань находятся от их жилища сравнительно близко. Армянин говорит Николаю Ивановичу:

– За коляска и за проезд по мосту у тебя, дюша мой, двенадцать пиастры в кармане остались, а на эти деньги мы можем на пароходе у кабакджи выпить и голова своя поправить.

– Тс… – подмигивает ему Николай Иванович, чтобы тот молчал, и кивает на жену.

И вот они на старом, грязном турецком пароходе, перевозящем публику из Константинополя в Скутари и делающем рейсы по Босфору вплоть до входа в Черное море и обратно. Публики много. Во втором классе, через который пришлось проходить, сидят прямо на полу, поджав под себя ноги, закутанные турецкие женщины из простонародья, некоторые с ребятишками. Ребятишки пищат, ревут, запихивают себе в рот куски белого хлеба или винные ягоды.

Некоторые турки из палубных пассажиров улеглись на полу на брюхо и, как сфинксы, лежат на локтях, подняв голову. Шныряют с замазанными сажей лицами кочегары и матросы в фесках. Пароход шипит машиной, стоит турецкий и греческий говор.

Билеты взяты первого класса, и супруги в сопровождении Карапета проходят в первый класс.

Каюта первого класса помещается в рубке и делится на две части – общую и дамскую. Над входом в дамскую каюту под турецкой надписью французская надпись: «Harem».

– Глаша! Смотри… Гарем… – указал Николай Иванович жене на надпись, как-то особенно осклабился и спросил Карапета: – Что же это за гарем?

– Гарем значит дамски каюта, эфендим. Если мадам, барыня-сударыня, хочет спать в дамски каюта – она может.

– А мы?

– Ой нет! Турки за это побьют, – отвечал Карапет.

В общей каюте первого класса, состоящей из просторной комнаты с диванами по стене и столами перед ними, сидели фески в усах и бородах, толстые и сухопарые, курили, читали газеты и пили кофе из маленьких чашечек, которые разносил слуга в феске, без пиджака и жилета и в пестром полосатом шерстяном переднике. Были здесь и закутанные турецкие дамы с закрытыми черными и белыми вуалями лицами, очевидно предпочитающие сидеть с мужчинами, чем в отдельной дамской каюте. Тут же в каюте турок в чалме продавал ковры. Он держал один из них на плече и кричал по-турецки и по-французски стоимость ковра.

– Вот, дюша мой, купец с ковры пришел дураков искать, – указал армянин супругам.

– Отчего же дураков? – спросила Глафира Семеновна.

– На базар в Стамбуле ковер стоит триста пиастры, а здесь он его приезжему человек из Европы за пятьсот продаст.

Пароход тронулся. Николай Иванович сказал:

– Чего ж мы здесь сидим-то? Надо идти на палубу виды смотреть.

Армянин встрепенулся.

– Идем, идем, эфендим. Здесь, дюша мой, на берег картины первый сорт, – проговорил он и повел супругов на верхнюю палубу, находившуюся над рубкой каюты.

Плыли по Золотому Рогу. Налево и направо, на Стамбул и на Перу и Галату, открывались великолепные виды. Причудливые постройки всех архитектур стояли террасами по берегам и пестрели то там, то сям темной зеленью кипарисов. Сады в Константинополе, хоть и маленькие, ничтожные, чередуются с постройками. Пароход шел близ стамбульского берега. Видно было, что цвел миндаль розовым цветом, облепились, как ватой, своим обильным цветом вишневые деревья. На горе красовалась Ая-София среди своих минаретов. Погода стояла прелестная. Светило яркое вешнее солнце. Продувал легкий ветерок.

– Глубоко здесь? – спросил Николай Иванович Карапета.

– Дна не достать. Тысяча фут, дюша мой. Пароход пойдет ко дну – прощай, не достать. Провалился тут раз чрез мост наша один с каретой. Ехал домой ночью с хорошенькая француженка. А мост был разведен. Паша был пьян, кучер был пьян, французская дама была пьяная. Им кричат: «Стой», а паша не слушает, кричит: «Пошел». И провалились в воду. Три недели англичане искали – ни паша, ни карета, ни французская дама, ни кучер, ни лошади – ничего, дюша мой, не нашли.

Глафира Семеновна слушала и пожимала плечами.

– Да это совсем пьяный город! – сказала она. – Ну мусульмане! Стало быть, здесь и свинину продавать позволяют, если насчет вина такая распущенность?

– Самый лучший, самый первый свинья есть, – отвечал Карапет. – Хочешь, дюша мой, мадам, сегодня тебе к обед Карапет самый лучший котлеты от свиньи подаст?

Пароход вышел из Золотого Рога, вошел в Босфор и стал перерезать его по направлению к берегу Малой Азии. Показалась знаменитая средневековая башня Леандра, стоящая посреди пролива на скале.

Ловкий маневр

– Это что за штука из моря вырастает? – задал вопрос Николай Иванович, указывая на башню.

– А это, дюша мой, Кис-Кулеси, – отвечал Карапет.

– Это что же обозначает?

– Такого турецкого название. Кис-Кулеси – это девочкова башня. Тут девочка одна жила, а потом выросла и большая девиц стала. О, это целый история! Слушай, дюша мой, слушай, мадам, барыня-сударыня. Жила одна девочка от султан… Нет… Жил султан, и у него была дочь, девочка, которую султан так любил, так любил – ну, как своя сердце любил. И прочитали по звездам ученые люди, мадам, что эту девочку укусит змея и она помрет. Султан испугался и перестал и пить, и есть, и спать. Стал он думать, как ему своя девочка от змей спрятать, – и выдумал он, дюша мой, эфендим, построить вот на этого скала вот эта башня Кис– Кулеси.

– Однако, Карапет Аветыч, ты хороший сказочник, – заметил Николай Иванович. – Не правда ли, Глаша?

– Слушай, слушай, дюша мой… Зачем ты мине мешаешь? – тронул его за руку Карапет и продолжал: – Выстроил султан этого башню, посадил туда девочку и сказал: «Ну, уж теперь никакой змея ее не укусит». Год один живет девочка в башня, еще год живет в башня, третья год живет в башня – и стала она уж не девочка, а самая лучшая, самая красивая девиц вот с такие большие глазы. Живет. Выходит на балкон башни и гуляет. А тут по Босфор ехал на своем корабля персидский принц, увидал эту девушку и влюбился, дюша мой, влюбился самым страшным манером с своего сердца. Хочет говорить с девушка сладкие, миндальные слова, а к девушка его не пускают. И стал он говорить с ней через цветы. Знаешь, дюша мой, мадам, что значит разговор через цветы? – спросил Карапет Глафиру Семеновну.

– Нет, не знаю. А что? – спросила та, заинтересовавшись рассказом и перестав дуться на Карапета.

– Один цветок значит одно слово, другой цветок другое слово… – пояснил Карапет. – И послал он корзинку цветов ей, дюша мой, мадам, а в корзинке такие цветы, которые значут такие слова: «Девушка мой милый, я тебя люблю, мое сердце»…

– Ах, теперь я понимаю! Это язык цветов! – воскликнула Глафира Семеновна…

– Вот-вот, дюша мой. Язык цветов… Стала девушка, султанского дочь, читать по этим цветам – и вдруг, дюша мой, из корзинки выскочила змея и укусила девушку за щека.

– Боже мой! Откуда же змея взялась? – быстро спросила Глафира Семеновна.

– Судьба, мадам, барыня-сударыня, судьба. На небе было написано, что змея укусит – змея и укусила. Судьба.

Карапет указал пальцем на небо.

– Ну и что же девушка? Умерла? – задал вопрос Николай Иванович.

– Как змея укусила, так сейчас девушка умерла.

– А принц?

– Узнал принц персидский, что девушка умерла, взял ятаган и хотел убить себя, дюша мой. Взял ятаган и думает: «Попрошу я у султана, чтоб мне с его девушка проститься». Подал прошение, и султан позволил ему с девушка проститься. Сейчас принц подъехал в своего корабль к башне, вошел в комната и видит, что лежит на постели девушка, а сама как живой лежит и только на щека маленький пятнышко от змеи. Принц подошел, хотел поцеловать девушка и думает: «Возьму я этот яд от змеи из щека девушка себе в рот и тоже умру от змеи». Поцеловал девушка в щека, в самого пятнышко, и стал сосать со щека яд от змеи. Яд пососал и вдруг видит, что девушка жива. Встает эта девушка и говорит ему: «Спасибо, дюша мой, спасибо тебе, принц, сердце мое, ты спас меня от смерть. Ах, где мой папенька-султан? Пусть он придет и скажет ему сам от своего души спасибо».

– Ну и кончилось все свадьбой? – перебила Карапета Глафира Семеновна.

– Да, свадьбой. А ты почем знаешь, мадам, дюша мой? – удивился Карапет.

– Так всегда сказки кончаются.

– Верно, свадьбой. Ну, султан отдал своя девочка замуж за принц персидский, а башня так и осталась называться «Девочкова башня». Вот и все. Теперь в ней морской заптий живут и чиновники от турецки таможня.

Пароход миновал Кис-Кулеси, или Леандрову башню, и приближался к малоазиатскому берегу. Дома Скутари, расположенные по нагорью, очень ясно уже вырисовывались среди зелени кипарисов. Николаю Ивановичу сильно хотелось юркнуть с Карапетом в буфет и выпить коньяку, чтобы поправить больную голову, но он не мог этого сделать при жене, так как она его не отпустила бы, поэтому он прибегнул к хитрости, чтобы удалить ее, и сказал:

– А любопытно бы знать, как здесь на турецких пароходах дамские каюты выглядят и как ведут себя там турчанки.

– Выдумай еще что-нибудь! – огрызнулась на него жена. – Вот человек-то! Только о женщинах и мечтает. И не стыдится при жене говорить!

– Душечка, да я не про себя. Туда ведь мужчин не пускают. Ты мне договорить не дала. Я про тебя… Тебе туда, как женщине, вход не воспрещен, так вот ты сходила бы туда, посмотрела, а потом и рассказала бы мне как и что… Это очень любопытно иметь понятие о быте этих несчастных затворниц. Наверное, они там, в каюте, без вуалей и сидят не стесняясь. Тебе и самой должно быть это интересно. Сходи-ка, милая.

– Пожалуй… – отвечала Глафира Семеновна. – Только отчего тебя так женщины интересуют?

– Да ведь быт. Как же иначе их быт узнаешь? А ведь мы ездим повсюду, как туристы.

– Ну хорошо.

Глафира Семеновна стала сходить с верхней палубы. Николай Иванович торжествовал в душе, и только что жена скрылась, сейчас же он ткнул в бок Карапета и сказал ему:

– Пойдем скорей в буфет! Хватим скорей по коньячку. Голова ужас как трещит после вчерашнего! Где здесь буфет? Веди скорей.

Армянин схватился за бока и разразился хохотом.

– Ловко, дюша мой! О, какой ты хитрый человек, эфендим! – восклицал он. – Совсем хитрый! Как хорошо ты послал своя жена от нас в дамский каюта!

– Да веди же скорей в буфет!

– Пойдем, пойдем, – потащил Карапет Николая Ивановича. – Знаешь, дюша мой, когда у меня была жива свой жена, я тоже так делал. Так тоже, как ты, дюша мой, эфендим.

Николай Иванович так торопился, что поскользнулся, оборвался с двух ступеней, и только ухватившись за поручни, не свалился с лестницы.

Вот и буфет, состоящий из стойки с целой горкой бутылок и помещающийся во втором классе. За стойкой феска в усах и со столь излюбленными турками четками на руке. Тут же керосиновый таган со стоящим на нем громадным медным кофейником. На стойке, кроме бутылок, закуски на маленьких блюдцах, отпускающиеся к вину в придачу: маринованная в уксусе морковь, накрошенные томаты, лимон, нарезанный на куски, корни сырой петрушки и винные ягоды.

– Два коньяк, – сказал феске с четками Николай Иванович, показал два пальца и прибавил, обратясь к Карапету: – Скажи ему, чтоб дал рюмки побольше.

Феска выдвинула два объемистых бокальчика из толстого стекла и налила их наполовину коньяком.

– Что ж он половину-то наливает? Что за манера такая! – снова сказал Карапету Николай Иванович.

– Это турецкого учтивость, дюша мой. Здесь всегда так… – пояснил Карапет. – Пей.

– Хороша учтивость! Налил полрюмки, а возьмет за цельную.

– Нет-нет, он и возьмет сколько надо. Так и цена тут за полрюмка.

Они выпили.

– Надо повторить, – торопился Николай Иванович, закусывая лимоном, потребовал еще, выпил, просил Карапета скорей рассчитаться за выпитое и побежал в первый класс, где и поместился смиренно на складном железном стуле.

Только что он успел прожевать корку лимона, как уже появилась Глафира Семеновна.

– Была и видела, – сообщила она мужу о женской каюте. – Ничего особенного в этих турчанках. Намазаны так, что с лица чуть не сыплется. И все что-нибудь жуют: или фисташки, или карамель. А где же наш армяшка? – спросила она.

– Здесь, здесь, мадам, барыня сударыня, – откликнулся сзади ее Карапет. – Сейчас Скутари. Пойдем на палубу. Сейчас нам выходить, дюша мой.

Пароход убавлял ход.