Текст книги "В гостях у турок. Юмористическое описание путешествия супругов Николая Ивановича и Глафиры Семеновны Ивановых через славянские земли в Константинополь"

Попираем азиатскую землю

В Скутари сошла добрая половина пассажиров парохода. С супругами Ивановыми много вышло турецких женщин с ребятишками. Некоторые несли грудных ребят. Две женщины свели с парохода под руки третью женщину, очевидно больную, тоже закутанную. Выйдя на берег, она тотчас же села отдыхать на какой-то ящик с товаром.

– Эти все турецкий бабы к святым дервиши приехали, – указал Карапет на женщин. – Они приехали с больного дети, чтобы дервиши вылечили их через свой святость. Вот и эта самая больного женщина сюда затем же привезли. Мы сейчас будем видеть, мадам, как дервиши будут лечить их.

– Но ведь мы приехали для кладбища, чтоб кладбище посмотреть, – заметила Глафира Семеновна.

– Где кладбище – там и дервиши будут. Они начнут служить сначала своя мусульманского обедня, а потом лечить будут.

Глафира Семеновна взглянула в лицо говорившего армянина. Лицо его было малиновое от выпитого сейчас вина.

– Что это у вас лицо-то? – не утерпела она, чтобы не спросить. – Красное как у вареного рака.

– А это, мадам, барыня-сударыня, от ветер на пароходе.

– Вздор. Ветру на пароходе не было. А вы, должно быть, изрядно выпили, пока я ходила дамскую каюту смотреть. Да… От вас и пахнет вином.

– От меня всегда пахнет вином, мадам… Карапет такой уж человек, дюша мой.

– Николай Иваныч! Поди-ка сюда… Покажись мне… Никак и ты тоже?.. – крикнула Глафира Семеновна мужу.

Тот шел впереди, обернулся к ней и крикнул:

– Знаешь, Глаша, мы уж в Азии теперь! Попираем азиатскую землю. Вот сподобились мы с тобой и в Азии побывать…

– А я не про Азию, а про выпивку. Ты пил на пароходе с Карапетом Аветычем?..

Николай Иванович взглянул на армянина и отвечал:

– Боже избави! Зачем же я пить буду? Вот разве здесь в Азии дозволишь потом за завтраком рюмочку-другую выпить, потому быть в Азии и не выпить азиатского как будто…

– Пил… Я по лицу вижу, что пил, – перебила его жена, – вон уж левый глаз у тебя перекосило и язык начал заплетаться.

– Уверяю тебя, душечка… С какой же стати? – запирался Николай Иванович. – Но давай наблюдать Азию. Бог знает, придется ли еще когда-нибудь в жизни побывать в ней. Карапет, отчего это на здешних домах труб нет? – проговорил он, указывая на выкрашенные в красную, голубую и желтую краску маленькие домики с плоскими крышами, ютящиеся один над другим террасами.

– Оттого, дюша мой, что здесь никогда печка не топят, – отвечал армянин. – Да и нет здесь печки.

– Ах вы, безобразники, безобразники! – вздыхала Глафира Семеновна, не слушая разговора мужа и Карапета. – Успели напиться.

– То есть как это печки не топят? – продолжал Николай Иванович. – А как же для обедов-то варят и жарят?

– О, дюша мой, для кухня есть печка, а из печка эта выходит маленьки железного труба через стена. Но турецкого люди здесь такого публика, что они любят варить и жарить всякого кушанье на дворе. Сделает огонь на дворе и жарит, и варит.

– Глаша! Слышишь? Вот хозяйство-то! – окликнул Глафиру Семеновну муж.

Но та угрюмо поднималась по заваленному тюками, мешками и ящиками нагорному берегу и ничего не отвечала, расстроенная, что муж ухитрился надуть ее и выпить на пароходе.

Несколько арабаджи в приличных фаэтонах, запряженных парой лошадей, предлагали супругам свои услуги, босоногие мальчишки в линючих фесках навязывали верховых ослов, чтобы подняться на гору, но Карапет сказал:

– Пешком, пешком, дюша мой, эфендим, пешком, барыня-сударыня, пойдем. На своя нога пойдем, а то ничего хорошего не увидим.

Дорога была преплохая, мощенная крупным камнем, без тротуаров. Минуты через три между домами среди двух-трех кипарисов стали попадаться покосившиеся старые мусульманские памятники.

Карапет указал на них и пояснил:

– Вот где старого кладбище начиналось, а теперь выстроили на нем домы, а нового кладбище пошло выше на гора.

Женщины с ребятишками сначала поднимались в гору в общей толпе, но потом начали свертывать в переулки. Свернул и Карапет со своими постояльцами в один из переулков, сказав:

– Сейчас мы увидим дервиши.

И точно. В конце переулка открылась полянка. Там и сям мелькали надгробные памятники, несколько кипарисов простирали свои ветви к небу, а под ними усаживались приехавшие на пароходе женщины с ребятами. Тут же была и больная женщина, которую привезли в экипаже. Посредине полянки был деревянный помост, а на помосте группировались молодые и старые турки в усах и бородах и с четками на кистях рук. Они-то и были дервиши, как сообщил Карапет, и принадлежали к согласию так называемых «Ревущих дервишей». Особыми костюмами дервиши не отличались от обыкновенных азиатских турок – куртки, шаровары, пояс, но вместо фесок имели на головах полотняные шапочки. Один из них, старик, впрочем, был в большой белой чалме и отличался длинной седой бородой.

– Это шейх от дервиши, – указал Карапет на старика в чалме, когда супруги расположились около помоста. – Шейх от Руфаи. Эти дервиши – Руфаи.

– А нас они не тронут? – с опасением спросила Карапета Глафира Семеновна. – Не начнут гнать, видя, что мы не мусульмане?

– Зачем они будут нас гнать, дюша мой, мадам? Мы им пять-шесть пиастры дадим, а они деньги ой как любят.

Публика стала окружать помост. Виднелось и несколько мужчин в европейских костюмах, в фесках и без фесок. Можно было насчитать две-три шляпы котелком. Рядом с супругами Ивановыми остановились две англичанки, одетые по последней моде. Они без умолку болтали по-английски с бакенбардистом в цилиндре и клетчатом пальто с пелериной. Николай Иванович взглянул ему пристально в лицо и увидал, что это был тот самый англичанин, с которым они приехали в Константинополь в одном вагоне. Они обменялись поклонами. Англичанин что-то спросил его на ломаном французском языке. Николай Иванович ничего не понял, но отвечал: «Вуй, мосье».

– А разве у этих дервишей нет монастыря?.. – задала вопрос Карапету Глафира Семеновна. – Ведь дервиши – это мусульманские монахи.

– Есть, мадам… хорошего монастырь есть. Вон подальше вход в этого монастырь, но они вышли из свой монастырь для публики, чтоб поскорей своя обедня сделать, – дал ответ Карапет.

Два дервиша внесли на помост по вороху овчин и разостлали их полукругом, шерстью вверх, а посредине – ковер. На ковер тотчас же встал шейх, а на овчинах разместились дервиши.

Через минуту началось отправление культа завывающих дервишей Руфаи.

Лечение дервишей

Прежде всего седобородый шейх дервишей, закрыв свои уши пальцами, прочел нараспев краткое изречение из Корана, а затем дервиши поочередно стали подходить к нему и целовали у него руку. Возвращаясь на свои места, они уже садились на овчины, поджав под себя ноги, и начали раскачиваться корпусом вперед, назад, направо и налево, а шейх продолжал стоять без движения. Сначала это раскачивание шло молча, но вот шейх произнес «ла-ила-ила-ла», и все дервиши начали повторять эти односложные звуки, качаясь корпусом так, что на каждое движение приходилось по слогу. Плавные движения постепенно переходили к более быстрым движениям, и вместе с тем дервиши возвышали голос при завывании.

– Это они корабль делают, – сообщил Карапет супругам. – Корабль и буря… Сначала маленьки буря… потом большой буря.

– Молитва это у них происходит, что ли? – спросил Николай Иванович Карапета.

– Да, дюша мой, молитва… Молятся. Такого у них вера.

– В этом-то и заключается лечение больных? – задала в свою очередь вопрос Глафира Семеновна.

– Нет, мадам, лечение потом будет.

А дервиши между тем уж кричали во все горло свое «ла– ила-ила-ла». В воздухе мотались их головы, откидываемые то назад, то вперед, то вправо, то влево. Лица дервишей покраснели, и с них струился обильный пот.

– Несчастные, как они устали! – сказала Глафира Семеновна.

– Погодите, мадам… еще не то будет, – отвечал Карапет.

Вдруг дервиши вскочили и стали качаться стоя. Мотающиеся головы их уж только мелькали перед глазами зрителей, но выражения лиц разобрать было невозможно. В воздухе стоял буквально рев. Дервиши вместе с тем и подпрыгивали.

– Ведь и у нас в России такая секта есть… Скакуны они называются, – заметил Николай Иванович.

Глафира Семеновна сморщилась и произнесла:

– Неприятно смотреть. Пойдемте прочь.

– А лечение, мадам? Сейчас леченье начнется, – остановил ее Карапет.

– Бог с ним и с леченьем! – отвернулась она.

– Нельзя же, душечка, надо смотреть до конца, – сказал в свою очередь муж. – Мне нужно. Сегодня вечером я буду писать Василию Семеновичу письмо из Азии, так хочу ему и дервишей описать.

– Опишешь и недосмотревши. Ври, что в голову придет.

Вдруг один дервиш упал среди рева, изо рта его била пена. Вслед за ним свалился другой дервиш и лежал уже без движения, раскинув руки. Лицо его было черно, глаза открыты. Падали третий дервиш, четвертый, пятый. Глафира Семеновна уж не смотрела.

– Довольно, довольно! На кладбище пойдемте, – торопила она.

– Да уж все кончено, мадам, барыня-сударыня, – проговорил армянин. – Сейчас леченье начнется.

И точно, все дервиши перестали реветь и качаться. Они опустились на овчины и сидели тяжело дыша и свесив головы. Шейх поднял руки. На помост со всех сторон бежали турецкие женщины, тащили ребят, клали их вниз лицом и сами падали вместе с ними ниц. Шейх в сопровождении дервиша с чашечкой для пожертвований проходил по рядам лежавших, попирал их ногой, ставя ее на спину или другую часть тела, и шел дальше. Женщины, мимо которых шейх уже прошел, поднимались и клали дервишу в чашечку деньги. Положили и больную женщину на край помоста. Она кричала истерично и пронзительным голосом. Шейх и ей наступил ногой сначала на спину, а потом на шею.

– Это-то леченье и есть? – спросила Глафира Семеновна.

– Вот-вот. Он лечит через своего святость, – пояснил армянин. – Прежде, чтобы доказать свою святость, дервиши носили в голая рука уголья с огнем, ступали с голого нога на горячего красного железо, но теперь это полиция не дозволяет.

Подбежал и к супругам дервиш с чашечкой. Николай Иванович улыбнулся.

– На коньячишко просишь, святой муж? Изволь, изволь. Выпей за здравие Николая, Глафиры и Карапета, – сказал он и опустил в чашечку серебряную монету. – Ну, теперь на кладбище отправимся, – обратился он к Карапету.

– Да мы уж на кладбище, дюша мой. Вон могильного памятники стоят. Здесь в Скутари везде кладбище… – отвечал тот.

– Это ты говорил, что старое кладбище. Понимаю. Но где же новое?

– А вот за того маленького мечеть зайдем – будет и нового кладбище.

Карапет указал на хорошенькую маленькую мечеть с двумя минаретиками, выглядывавшую из темной зелени кипарисов, и они двинулись вперед. Почти все турецкие женщины, находившиеся при богослужении дервишей Руфаи, направились туда же.

Ближе к новому кладбищу стали попадаться палатки кафеджи с жаровнями, на которых стояли кофейники. На циновках, разостланных около палаток, сидели фески. Сами кафеджи звенели чашками в плетеных корзинках. Бродили булочники, продающие булки, вареную кукурузу и вареную фасоль. Вез на ручной тележке большой, укутанный ковром котел турок в чалме из грязных тряпиц и предлагал желающим горячий плов.

Везде продавалось съестное. Нашелся даже бродячий цирюльник, который около самой развалившейся ограды «нового» кладбища усадил своего клиента на ковер и брил ему намыленную голову.

Продавали разносчики с рук платки, полотенца, и наконец Глафира Семеновна увидала турка с плетеной корзинкой, из которой выглядывали те самые турецкие шитые золотом по сафьяну туфли без задников и с загнутыми носками, которые она искала в Стамбуле на базаре и не нашла.

– Вот туфли-то! – радостно воскликнула она и подскочила к корзинке.

Турок-разносчик тотчас же приложил руку ко лбу, к сердцу, отдал почтительный поклон и стал хлопать туфлями подошву о подошву.

Глафира Семеновна отобрала три пары. Торговец сказал свою цену. Карапет начал торговаться и давал ему треть цены. Кое-как сошлись, и туфли были куплены.

– Отчего эти туфли только здесь продаются? – спросила Карапета Глафира Семеновна.

– Оттого, мадам, что их только самого старого старухи турчанки носят, а они никуда больше не ходят гулять, как на кладбище. Да на того сторона, дюша мой, и старого старухи не носят такого старомодного туфли, а только здесь, в Скутари, – был ответ.

Николай Иванович дернул Карапета за рукав и украдкой спросил:

– А выпить здесь коньячишку можно?

– Можно. Пойдем… – кивнул ему Карапет.

Чай на свежем воздухе

Необыкновенно веселый, ласкающий взор вид представляет собой Новое, или Большое, кладбище в Скутари, расположенное на горе. Десятки тысяч памятников представились супругам Ивановым, когда они вошли за каменную ограду. От входа вились в гору несколько дорожек, обсаженных высокими и низкими кипарисами: и среди темнозеленой зелени белелись белые мусульманские памятники, состоящие всегда у мужчин из трех, а у женщин из двух камней: одного, составляющего плашмя лежащую плиту и другого – на ребро поставленную плиту. У мужских памятников третий камень составлял тюрбан или чалму, высеченные из какой-либо каменной породы и поставленные сверху третьего камня, немного в наклоненном виде на бок. Памятники и кипарисы шли в гору и представляли собой дивный вид для поднимающегося путника, но еще более великолепный вид открывался ему, если он обертывался назад. С высокой горы по направлению дорожек виднелся внизу голубой Босфор, а далее европейский берег с причудливыми, разнообразными постройками, расположенными террасами.

Глафира Семеновна воскликнула:

– Ах, как здесь хорошо и уютно! А у нас-то в России какие кладбища! Мрачные, неприветливые, сырые. Плакучие деревья повсюду да еще жалобно каркающие вороны в придачу. А здесь… Ну, посмотрите, какая прелесть вот этот уголок с усевшимися на ковре турчанками! – указала она мужу и Карапету.

– Турки любят, мадам, чтобы кладбище было хорошо, – отвечал Карапет. – Для турки кладбище – гулянье, а для турецки женщины – другой гулянья нет.

– Что это они пьют и едят? – расспрашивала Глафира Семеновна армянина.

– Здесь все, мадам, пьют и едят. Надо и нам, барыня– сударыня, выпить и закусить.

Глафира Семеновна промолчала и продолжала наблюдать. Группы публики, по большей части женщины с ребятами и без ребят, виднелись повсюду. Они сидели и стояли в самых разнообразных позах около памятников. Слышался смех, веселые разговоры. Турчанки действительно в большинстве случаев что-нибудь ели: или апельсины, или сласти из коробок, подсовывая их под густые вуали в рот. Да и не особенно тщательно у всех женщин опущены были эти вуали. У некоторых они были приподняты до носа и давали видеть подбородок, губы и красивые зубки, кусающие апельсин или засахаренный фрукт. Были и такие, которые совсем откинули вуаль и закрыли только рот и подбородок обычным белым шелковым шарфом с шеи. И здесь, на кладбище, сновали разносчики с съестными припасами, фруктами и сластями, и здесь были кафеджи с ручными тележками и предлагали кофе, выкрикивая по-турецки «кагве».

– Однако здесь-то ваши турецкие дамы не особенно вплотную прикрывают личики, – заметил Николай Иванович Карапету.

– Да-да… Это верно. Здесь всегда бывает мало турок мужчин, и потому турецкого дамы не боятся, что они получат неприятность, – отвечал Карапет.

– А какая же может быть неприятность?

– А посмотрит на открытого лицо и скажет: «Ах ты, дура, как ты смеешь, мерзкого женщина, без вуаль сидеть?»

– Да какое же он имеет право? – проговорила Глафира Семеновна.

– Турки всегда имеют право над дамам. Это только нашего дамы имеют право над нами. Да…

И Карапет многозначительно подмигнул Глафире Семеновне.

– А вы хотите, чтобы и вам волю дали над нами? – покосилась на него та. – Нет, мы Европа, мы этого не допустим.

– Смотри, смотри. Вот одна и совсем сдернула с себя вуаль и смеется, – указал Николай Иванович армянину на женщину. – И какая хорошенькая!

– Была бы не хорошенькая, так не сдернула бы вуали, – отвечал Карапет. – Будь с косого глазы морда – еще больше закуталась бы.

– Николя! Не пяль глаза! Это даже неприлично! – дернула мужа за рукав Глафира Семеновна.

– Если не турок идет, турецкого дамы всегда очень с большая смелость… Сейчас вуаль прочь… «Смотри, дюша мой, какая я душка!» Тут на кладбище, если холостого человек, может даже в любовь сыграть, – повествовал армянин. – Видишь, дюша мой, еще одна дама перед тобой вуаль сдернула.

– Николай Иванович! Да чего же ты стал-то! Стоит и выпучил глаза! – закричала на мужа Глафира Семеновна, вся вспыхнув. – Иди вперед.

– Иду, иду, матушка. Ведь от посмотренья ничего не сделается. Но отчего же, Карапет Аветыч, они могут догадаться, что мы не турки? Ну, я без фески, а ведь ты в феске.

– А нос-то мой, дюша мой? – тронул себя за нос Карапет. – Самого настоящий армянска нос. О, турецки дамы знают всякого нос!

– Да неужто это так? – спросила Глафира Семеновна и, как ни была сердита на мужа и Карапета, рассмеялась.

Карапет воспользовался ее прояснением среди гнева и сказал:

– Такого час теперь подошел, мадам, что надо закусить и кофе выпить. Вот кафеджи. У него есть хлеб, сыр, вареного курица… Пойдем к нему, и он нас угостит.

– Хорошо. Только, пожалуйста, чтобы водки и вина не было, – согласилась Глафира Семеновна.

– Ни-ни-ни… Вот как этого памятник будем белы.

Они подошла к тележке кафеджи. Тот уже раскинул на земле ковер и попросил их садиться.

– Надо уж по-турецки, мадам, – сказал Карапет. – Садитесь на ковер.

– Ничего, сядем, – отвечала Глафира Семеновна, опускаясь на ковер. – Чай у него есть? – спросила она про кафеджи.

– Все есть, мадам.

– Так спросите мне чаю и бутербродов с сыром.

Когда жена отвернулась, Николай Иванович дернул за рукав армянина и тихо проговорил:

– А что ж ты хотел насчет коньяковой выпивки?

– Все будет. Молчи и садись.

Николай Иванович сел. Карапет стал говорить кафеджи что-то по-турецки. Тот улыбнулся, кивнул и сказал: «Эвет, эвет… Хай, Хай…»

Началось заваривание чаю из большого, кипящего на жаровне чайника с кипятком. Кафеджи подал компании на чистенькой доске длинный белый хлеб, кусок сыру и нож.

– Вот как прекрасно! Ну, это еще лучше, я сама сделаю бутерброды, – сказала Глафира Семеновна и принялась кромсать хлеб и сыр.

Чай розлит в чашки, и кафеджи поочередно стал подавать их сначала Глафире Семеновне, потом Николаю Ивановичу и, наконец, Карапету.

Николай Иванович опять дернул Карапета за рукав, напоминая о выпивке, а тот указал ему на чашку и проговорил:

– Пей, пей, дюша мой. Все будет хорошо.

Николай Иванович поднес чашку к губам и услыхал винный запах, прихлебнул из нее и, почувствовав, что чай сильно разбавлен коньяком, улыбнулся.

– Хорошо чайку с устатку выпить, – произнес он, щуря масленые глаза.

– Пей, пей! И какого ползительного дело этот чай, так просто первого сорта! – откликнулся армянин, тоже улыбаясь.

– Закусите вы сначала, а чаем потом будете запивать, – предлагала им бутерброды Глафира Семеновна.

– Потом, мадам, потом, дюша мой, барыня-сударыня, – отстранил от себя бутерброды армянин. – Сначала мы выпьем чай, а потом закуска пойдет. Очень пить хочется, мадам.

Мужчины смаковали глотки и наслаждались пуншем, приготовленным для них, по приказанию Карапета, услужливым кафеджи. Глафиру Семеновну они успели надуть вторично.

До Черного моря и обратно

Гневная, побледневшая от злости, в сбитой набок второпях шляпке, бежала Глафира Семеновна с кладбища на пароход. Уста ее изрыгали целый лексикон ругательств на мужа и Карапета. Дело в том, что по винному запаху, распространившемуся из чашек Николая Ивановича и армянина, она узнала, что вторично обманута ими, но, к несчастью, она узнала об обмане несколько поздно, когда те уже допивали по третьей чашке пунша и нос у армянина сделался из красного сизым, а у Николая Ивановича осоловели глаза.

– Ах, вы опять надувать меня вздумали! Вместо чаю пунш пьете! Домой, домой тогда! Не хочу и минуты здесь оставаться, – взвизгнула она и, как ужаленная пантера, вскочила с ковра и побежала с горы вниз по направлению к выходу из сада.

Мужчины, рассчитавшись с кафеджи и выпив еще по рюмке коньяку гольем «на дорожку», поспешно догоняли ее. Головы их были отяжелевши, ноги слабы. Николай Иванович даже споткнулся и упал раз, прежде чем догнать жену.

– Пронюхала! Нет, каково? Пронюхала! – повторял он своему спутнику.

– Хитрого дама! Ох, какого хитрого! – отвечал Карапет. – Моя покойного жена была совсем глупого девочка перед ней.

– Все-таки мы, Карапет, домой не поедем. Что теперь дома делать? Мы поедем по Босфору, – продолжал Николай Иванович.

– А если твоя барыня захочет домой? – спросил Карапет.

– Мы ее опять надуем. Почем она знает, куда пароход идет? Сядем, скажем, что едем в Константинополь, а сами к Черному морю. Надо же нам Босфор посмотреть.

– Непременно надо, дюша мой. Босфор – первого дело. Как возможно без Босфор!

– Ну, так вот на пристани и бери билеты до Черного моря и обратно в Константинополь. Ты говорил, что можно.

– Можно, можно, эфендим. Ретур-былет это называется. А только и хитрого ты человек, дюша мой, эфендим, насчет своя жена! – похлопал армянин своего спутника по плечу и толкнул его в бок. – Говорят, армянин хитрого человек, хитрее жида. Нет, дюша мой, ты хитрее армянина.

– Какое! Это я только насчет жены, да и то она всегда верх берет, – дал ответ Николай Иванович.

Только за воротами кладбища успели они нагнать Глафиру Семеновну. Пот с них струился градом. От потоков его пыльные лица их сделались полосатыми, как голова у зебры. Глафира Семеновна чуть не плакала от злости.

– Ага, пьяницы! Наконец-то вы оторвались от вашей кабацкой соски! – встретила она мужчин.

– Да какое же тут пьянство, душечка, – возразил муж. – Просто выпили пуншику на легком воздухе при благоухании кипариса.

– Однако вы меня надули. Два раза надули! Нет, уж больше не надуете. Теперь домой, и никуда больше.

– Да конечно же домой, ангельчик. Куда же больше? Проедем через Босфор и домой.

– Нет, совсем домой. Прямо в Россию домой… В Петербург домой… Вон из этого пьяного города! – кричала Глафира Семеновна.

– Да разве мы пьяны, мадам, дюша мой? – начал армянин, пуча глаза.

– Еще бы нет! Совсем пьяны. Разве стал бы трезвый муж при своей жене проходящих мимо турчанок за платья хватать. Да и вы тоже пьяная морда.

– Позволь, дюша мой, мадам… Это были не турчанки, а две армянки. И тронул их за платьев я, а не муж твой.

– Вот нахал-то! А это лучше, что ли, что вы армянок дернули? Но я видела, что и Николай… И при этом какие взгляды!

– Друг мой, Глашенька, ты ошиблась, котеночек… – умильно скосив глаза на жену, проговорил Николай Иванович и при этом взял ее за локоть и тронул за талию.

– Прочь! Чего лезешь! Ты забываешь, что ты на улице! – взвизгнула Глафира Семеновна и сбила зонтиком с мужа шапку.

Проходивший мимо турок в куртке и феске, видевший эту сцену, остановился и сказал что-то по-турецки. Карапет откликнулся ему тоже по-турецки и сказал Глафире Семеновне:

– Вот турецкого мусью говорит, барыня, что ты от мужа учена мало.

– О, я и турецкому мусье феску сшибу, пусть только тронет меня!

Переругиваясь таким образом, компания подошла к пристани. Пароход еще не подходил. На пароходной пристани было много ожидающего народу, и Глафира Семеновна присмирела. Муж и армянин покуривали папироски. Армянин подмигнул Николаю Ивановичу и шепнул:

– Теперь самого лучшего, эфендим, – турецки мастики выпить и с кислы маринад из морковки закусить.

– Выпьем. Дай срок на пароход сесть… – тихо отвечал Николай Иванович.

Но вот показался пароход, плывущий от европейского берега, и публика засуетилась. Среди ожидающих пароход закутанных турчанок у одной из них был завернут в пестрый бумажный платок довольно объемистый камень. Обстоятельство это не уклонилось от наблюдения Карапета, он подошел к Глафире Семеновне и, указывая на камень, сказал ей:

– Знаешь, дюша мой, мадам, какое действие этого камень имеет?

Все еще злившаяся Глафира Семеновна покосилась на камень и ничего не ответила. Карапет продолжал:

– Этого камень ей шейх от дервиш дал. Этого камень святой. У этого турчанки теперь детей нет, а через камень будет. Этого камень из Мекка.

Глафира Семеновна отвернулась, опять не проронив ни слова.

Пароход пристал к пристани, и публика хлынула на него. Еще две-три минуты, и он отвалил от берега, направляясь к Черному морю. Николай Иванович в сопровождении супруги и Карапета поднялись на верхнюю палубу и стояли на ней, смотря на удаляющееся от них живописное местечко. Погода была тихая, ясная.

– Прощай, Скутари! – воскликнул Николай Иванович заплетающимся языком, снял с головы шапку и махнул ей.

– Тьфу! Пьяное место! – плюнула жена и отвернулась.

– Прощай, матушка-Азия! – повторил свой возглас муж и опять махнул шапкой.

– Не кланяйся, дюша мой, эфендим. Еще пять-шесть раз будем сегодня к азиатский берег подходить, – остановил его Карапет.

– Как так? – удивился тот.

– Пока до Черного моря доедем, пять-шесть пристани на европейского берег есть да пять-шесть на азиатского. Много раз, дюша мой, со своя Азия увидишься.

Глафира Семеновна прислушивалась к их разговору, но не поняла, в чем дело. Она думала, что она едет в Константинополь, и видела, что пароход направляется к европейскому берегу.

И вот пароход пристал уже к пристани европейского берега.

– Слава богу! Наконец-то вернулись в Константинополь, – говорила Глафира Семеновна и начала спускаться с верхней палубы, прибавляя: – И уж сегодня я из квартиры ни ногой. Буду укладываться, чтобы завтра уехать было можно.

– Глаша! Глаша! Постой! – остановил ее муж. – Это не Константинополь, а другая пристань.

– Как другая пристань? – вскинула она на мужа удивленные глаза.

– Это пристань Ортакей, мадам-сударыня, – сказал ей армянин. – Вон по-французскому вместе с турецким и написано на пристани, что Ортакей, – прибавил он. – Тут жиды живут.

– Но на кой же шут нам Ортакей, если мы поехали в Константинополь!

– Глаша, Глаша! Ведь мы не в Константинополь поехали, – сказал Николай Иванович. – Выходя давеча из дома, мы условились, что после Скутари по Босфору до Черного моря прокатимся, – вот мы теперь к Черному морю и едем. К нашему русскому Черному морю! У нас и билеты так взяты.

– А, так ты так-то? Но ведь я сказала, чтобы в Констан…

– Но ведь по Босфору-то ты все равно обещалась – вот мы и взяли билеты по Босфору до Черного моря и обратно. А уж Константинополь теперь позади.

– Хорошо, хорошо, коли так! Я тебе покажу! – еле выговорила Глафира Семеновна, слезливо заморгала глазами и опустила на лицо вуаль.