![](/books_files/covers/thumbs_150/v-gostyah-u-turok-yumoristicheskoe-opisanie-puteshestviya-suprugov-nikolaya-ivanovicha-i-glafiry-semenovny-ivanovyh-cherez-slavyanskie-zemli-v-konstantinopol-74536.jpg)
Автор книги: Николай Лейкин
Жанр: Юмористическая проза, Юмор
Возрастные ограничения: +12
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 22 (всего у книги 28 страниц)
Мы еще и не водопроводчики!
Лошади вывозили коляску супругов Ивановых из переулка опять на площадь. По узкому переулку коляска ехала шагом, а около нее бежали нищие с паперти Ая-София, взрослые и дети, оборванные, покрытые струпьями, и просили бакшиш. Николай Иванович раскидал им все имевшиеся у него медные деньги.
– А что эти нищие только турки? – спросил он сидевшего на козлах проводника.
– О нет! – отвечал Нюренберг. – Тут есть и цыганского дети, и славянского, и армянского, и греческого.
– И турки им позволяют просить милостыню на своих папертях?
– О, турки все позволяют! Турки давно уже чувствуют, что они теперь в Константинополе не свои.
– То есть как это?
– Каждого час ждут, что их Константинополь кто– нибудь возьмет.
– Ну?! Кто же его может взять без войны?
Нюренберг обернулся, улыбнулся и проговорил:
– Да ведь он уж и сейчас взят Европой. Нашего падишах сидит здесь только для виду и никакого своего воля не имеет, а что русского, английского и австрийского посланники скажут – тому и быть. И турки этого очень хорошо понимают. Ну вот… Посмотрите еще раз на Ая– Софию снаружи, – сказал он, когда коляска выехала на площадь.
Глафира Семеновна вынула бинокль и стала смотреть на мечеть.
– Нет, некрасивая она снаружи. Глыба, каменная глыба и ничего больше. И как невзрачна она снаружи, так великолепна внутри!
– Да уж внутренность ее век не забудешь, – поддакнул Николай Иванович. – А снаружи именно каменная глыба, грязная, облупившаяся. Но скажите, пожалуйста, отчего ее турки не отремонтируют? – задал он вопрос Нюренбергу.
– Пхе… Отчего! Оттого и не ремонтируют, что они теперь не свои. Денег мало, деньги нужно на Долма-Бахче, на Ильдиз-Киосс, так зачем их тратить на Ая-София! Кто Константинополь возьмет – тот и отремонтирует.
– А что это такое Долма-Бахче? – спросила Глафира Семеновна.
– Султанского дворец. На дворцы нужно деньги, на придворных, на войско. И на этого-то предмет не хватает, так какого тут Ая-София!
– О, Нюренберг, да вы либеральничаете! – заметил Николай Иванович.
– Здесь всякого человек так либеральничает, потому всякого человек знает. Об этого в газетах только не печатают, а по кофейного домам все разговаривают, и нашего султан знает, что он не свой, так зачем на Ая-София тратиться, – рассуждал Нюренберг.
– Ну-ну… Кажется, у вас очень уж мрачные мысли о Константинополе, – сказал Николай Иванович и спросил: – А куда мы теперь едем?
– Сейчас я вам покажу старого константинопольского водопровод. Еребатон-Серай он называется, по-русски – Подземного замок. Мы спустимся с факелом под землю…
– Нет-нет! Под землю я уж ни за что спускаться не буду, – перебила Глафира Семеновна Нюренберга.
– Но ведь это, мадам, знаменитого сооружение. Это большущего пространство… Все это под сводами… Своды эти самого имеют триста колонн, и посредине громадного озеро, и все это под землей.
– Не пойдем, не пойдем мы под землю. Что нам водопровод! Мы не водопроводчики!
– Все знаменитого путешественники смотрят.
– Ну и мы будем считать, что осмотрели.
– Однако, душечка, если это действительно замечательное и интересное, то отчего же не осмотреть? – возразил Николай Иванович. – А вдруг кто в Петербурге спросит: «Были вы в Подземном замке, где водопроводное озеро?»
– А ты и говори, что были. Ведь нам Афанасий Иванович рассказал, что там есть триста колонн, поддерживающих своды, что туда спускаются с факелом. Это можешь и ты рассказывать в Петербурге. Не водите, Афанасий Иванович, туда. Я ни за что не спущусь в ваше подземелье, – обратилась Глафира Семеновна к Нюренбергу.
– Мы только мимо входа пройдем, а потом я вас провезу на Атмейдан.
– А что это за Атмейдан такой?
– Конного площадь… Древнего ипподром… Византийского цирк…
– Ну, это пожалуй…
Минут через пять экипаж остановился перед маленьким облупившимся одноэтажным каменным зданием с несколькими несимметрично расположенными окнами и зиявшею пастью входа в подземелье.
– Вот вход в Еребатан-Серай к подземного озеру… – указал Нюренберг.
Завидя остановившуюся коляску, к ней подскочил старик сторож в синей куртке и феске и хотел помочь выйти супругам, но Глафира Семеновна замахала руками.
– Нет, нет, не пойдем… Мерси… Мы так только… Снаружи посмотрим… – сказала она.
Но Николаю Ивановичу очень хотелось войти в подземелье, и он бормотал:
– В Риме в катакомбы спускались же…
– То в Риме – и, наконец, там нет никакого подземного озера, – ответила жена.
– А что такое озеро? Везувий-то опаснее, однако же на него в Неаполе мы взбирались и у самого кратера были. И в Голубом гроте были на Капри… Такое же подземное озеро.
– В Голубом гроте светло, как днем. Ведь тебе что надо? Тебе надо Василию Семеновичу в письме похвастать, что ты был на подземном озере – ну и напиши ему. Никто проверять не будет. Велите ехать дальше, Афанасий Иванович, – сказала Глафира Семеновна проводнику.
Лошади тронулись. За коляской побежал сторож и кричал: «Бакшиш». Николай Иванович обернулся к нему и показал кулак.
– Даже и из экипажа не вышли, а он – бакшиш. Ну народ в здешнем месте! – проговорил он.
Экипаж выехал на площадь Атмейдан.
– Ипподром… Вот тут был древнего византийского цирк, – рассказывал Нюренберг. – А вон знаменитого мечеть Ахмедие… Сейчас мы к ней подъедем.
– Ах нет, нет! Довольно мечетей! Надоело, – сказала Глафира Семеновна.
– Но это, мадам, знаменитого и самого красивого мечеть. Здесь прежде хранилось зеленого знамя Пророка… Все стены из порцелян.
– Бог с ней… Из порцелана мы уже видели в одной мечети стены.
– А тогда осмотрим ее только снаружи. Нам надо к ней подъехать. Около нее находится древнейшего в мире египетского обелиск. Вон он стоит, – указывал Нюренберг.
В конце площади высилась действительно изящная, красивая мечеть, несколько напоминающая Ая-Софию, но не испорченная постройками. Ее окружали шесть минаретов. Нюренберг рассказывал:
– Шесть минаретов. Единственного мечеть с шесть минаретов. Ее перехвастала только одна Кааба в Мекке, мечеть Кааба, где есть семь минаретов. Вы зайдите хоть на двор ее! Двор Ахмедие – прекрасного Караван-Сарай, где в старинного годы собирались мусульманы, которого едут в Мекку на поклонение гробу Пророка.
– Ну, на двор можно заглянуть, – согласилась Глафира Семеновна и стала выходить из коляски, остановившейся около ограды мечети.
Ничего особенного
Не прошло и пяти минут, как уж супруги выходили со двора мечети Ахмедие.
– Ничего особенного… – говорил проводнику Николай Иванович. – А что до Караван-Сарая, то я себе иначе его воображал.
– А сколько колонн-то! И заметили вы, какого особенного колонны! – расхваливал Нюренберг. – Колонны, фонтаны для омовения мусульманского паломников.
– Что нам колонны-то считать! Мы не англичане. Вы, почтеннейший, теперь если хотите нам что-нибудь показать, то покажите что-нибудь особенное.
– Что же такого особенного могу я вам показать?
Нюренберг недоумевал и развел руками.
– Покажите турецкий гарем, и мы будем вам очень благодарны, – сказал Николай Иванович и покосился на жену, ожидая, что она скажет.
– Николай! Да ты никак с ума сошел! – воскликнула супруга.
– А что такое? Почему? Ревнуешь к женщинам, что ли? Так ведь мы этих женщин-то будем с тобой вместе смотреть.
– Турецкого гарем? Нет, этого невозможно, – отвечал Нюренберг.
– Отчего? Вы нас хоть к какому-нибудь плохенькому паше в гарем сводите. Все-таки мы будем видеть, как турецкие женщины живут. За мечеть по серебряному меджидие платят, чтобы ее смотреть, ну а за гарем я заплачу пять меджидие.
– Нет-нет, Афанасий Иваныч, не слушайте вы его! – проговорила Глафира Семеновна. – Не пущу я его в гарем.
– Да я, мадам, и за сто меджидие не могу свести в гарем вашего супруга.
Николай Иванович фамильярно похлопал Нюренберга по плечу и украдкой от жены сказал:
– А ты все-таки, почтенный, насчет гарема-то подумай. За ценой я не постою.
Они шли пешком, шли мимо садовой решетки, за которой росли высокие кипарисы. Коляска шагом ехала сзади.
– Куда мы идем? – спросила Глафира Семеновна.
– А вот посмотреть этого обелиск, – указал Нюренберг на четырехугольную колонну, обнесенную решеткой. – Когда-то этого площадь имела много редкого памятники, но разного землетрясения, разного войны все уничтожили. Да и не любят турки старинного памятники. Теперь только три древности остались. Вот этого обелиск, Змеиного колонна и колонна Константина Порфирогенетос.
– Ну, уж к Змеиной колонне вы меня не водите, – брезгливо сказала Глафира Семеновна, – потому змей я ужасти как боюсь.
– Позвольте, мадам… Да ведь там нет живых змей. Этого колонна из бронзовых змей, свившихся вместе, и они даже без голов.
– Нет, уж я прошу вас даже и не говорить об них, потому что мне это противно.
– Странно, как может быть противно бронзового змеи! Да вот они… Вот обелиск, а вон Змеиная колонна.
– Нет, нет, нет! И даже и смотреть не стану.
И Глафира Семеновна обернулась спиной к остаткам змеиной колонны, обнесенной решеткой, и принялась рассматривать египетский обелиск, высеченный из одного куска гранита.
– Тридцать метров вышины, – повествовал Нюренберг. – Вот и иероглифы на нем, а иероглифы эти говорят, что сделан он еще за 1600 лет до Рождества Христова в Гелиополис и привезен сюда через Рим.
Николай Иванович зевнул и сказал:
– Нас, брат, этим обелиском не удивишь. У нас в Петербурге свой такой есть: на Васильевском острове, на Румянцевской площади стоит. Ну, что есть еще интересного? – спросил он Нюренберга.
– Колонна Константина Порфирогенетос.
– По-нашему говорится: Порфирородного… Где она?
– А вот чуточку подальше за Змеиную колонну пройти. Пойдемте…
– Нет-нет. Мимо Змеиной колонны я не пойду ни за что на свете! – заявила Глафира Семеновна и издала звук:
–Бр-р-р…
Подозвали коляску и поехали в ней. Когда проезжали мимо Змеиной колонны, Глафира Семеновна сидела отвернувшись. Подъехали к ободранной колонне, покоящейся на кирпичном пьедестале.
– Это-то колонна Константина? Ну, есть что смотреть! – иронически воскликнул Николай Иванович.
– Древность… Глубокого древность тут ценится, – сказал Нюренберг и начал сообщать: – Двадцать пять метров высоты. Когда-то пьедестал этого колонна был обложен в позолоченного бронза, но рыцари-крестоносцы, когда взяли Константинополь, думали, что это настоящего золота, ободрали и увезли с собой.
– Вот дураки-то были! Отчего же они не потерли на камне и крепкой водкой не попробовали?
Нюренберг как-то подмигнул и, смеясь, отвечал:
– Оттого что не евреи были. Были бы евреи, так не обманулись бы.
– Правильно. Люблю за ответ. Ну, что еще есть смотреть? – спросил Николай Иванович.
– Да уж не знаю, что вам и показать… Старого церковь Святой Ирины…
– Опять мечеть?! – воскликнула Глафира Семеновна. – Нет, уж мы и так намечетились.
– Нет, в ней теперь не мечеть, а султанского арсенал.
– Бог с ним. Мы люди не военные. Ведь это алебарды, пики, ружья рассматривать.
– Да вовнутрь туда, мадам, и не впускают. Желаете султанского гробницы посмотреть?
– Вези, вези, султанские гробницы надо посмотреть, – сказал Нюренбергу Николай Иванович. – Это на кладбище, что ли? Турецкое кладбище любопытно посмотреть.
– Нет, не на кладбище. Это особого великолепного мавзолеум, но там сзади есть и старого кладбище. Это в Стамбул, это на главного улице, это недалеко.
Нюренберг сказал кучеру что-то по-турецки. Тот ударил вожжами по шедшим шагом лошадям, и они помчались.
– Николай Иванович, я есть хочу, – сказала мужу Глафира Семеновна.
– Да и у меня позывы. Адмиральский-то час уж давно прошел. А только осмотрим прежде султанские гробницы, да потом и в ресторанчик.
– Отличного есть венского ресторан в турецкого базар. И на ту сторону Золотого Рога переезжать не надо, – откликнулся Нюренберг. – Самого лучшего европейского кухня и самого лучшего турецкого вино.
– Дивлюсь, как это может быть вино у таких людей, которым оно по закону запрещено! – покачала головой Глафира Семеновна.
– О, мадам, что тут закон! Если хотите знать, турки так-то пьют, что русского человеку не уступят, но они пьют так, чтобы никто не видал.
– Стало быть, и свинину и ветчину едят?
– Пхе… Да конечно же… Самого большущего генералы едят, но так, чтоб шейх-уль-ислам не знал, – отвечал Нюренберг. – И ветчину едят, и колбасу едят, и французского содержанки имеют.
Минут через десять экипаж подъехал к усыпальнице султанов Абдул-Гамида Первого, Мустафы Четвертого и их жен. Это было небольшое красивое здание с куполом, с большими окнами в европейском стиле, но заделанными толстыми решетками. В зеркальные стекла окон виднелось несколько гробниц. У окон останавливался проходящий народ и смотрел на гробницы.
– Можно и из окон кое-что видеть, но вы уж не пожалейте меджидие, и я вас в самого мавзолей введу. За меджидие вы все увидите, – сказал Нюренберг, соскакивая с козел, и стал стучаться в решетчатую калитку, ведущую на двор.
Азия совсем близко
– Нет, довольно по мечетям! Эти султанские гробницы та же мечеть, тот же турок, читающий на коленях Коран, те же лампадки с деревянным маслом. Что мы, мусульмане какие правоверные, что ли, что зарядили по мечетям! – говорил Николай Иванович, выходя из киоска с могилами султанов. – И зачем вы нас, полупочтеннейший, вовнутрь повели, если все эти и султанские, и султанских жен могилы можно отлично видеть, смотря с улицы в окна! Даром только серебряный меджидие за вход бросили, а ведь меджидие на наши деньги больше двух рублей стоит, – упрекнул он Нюренберга.
Тот только развел руками и сказал:
– Все именитого путешественника смотрят.
К мужу подскочила Глафира Семеновна и шепнула:
– Он никакого меджидие за вход вовсе не давал, а сунул старику сторожу какую-то мелкую монету в бакшиш – вот и все. Я видела.
– А с меня взял. Ну да черт с ним. А только уж достаточно по мечетям Магомету праздновать!
Супруги стали садиться в экипаж.
– Сейчас я вас в знаменитого турецкий базар повезу. Там есть хорошего венского ресторан, где и позавтракать можно, – сказал Нюренберг, подсаживая их.
– Какой тут завтрак в четвертом часу! Прямо обедать будем. Я есть как собака хочу, – отвечал Николай Иванович. – А пить еще того больше… Чаю, чаю хочу. С каким бы наслаждением я теперь дал меджидие, чтобы по-человечески, по-русски, настоящим манером напиться чаю, сидя около самовара!
Экипаж мчался по узкой улице. Пешеходы, всадники и вьючные ослы так и шарахались в сторону, чтобы дать ему дорогу. Домишки по улице были маленькие, турецкой постройки, с окнами, расположенными как попало, не в симметрию. Между домишками шли пустыри, обнесенные заборами, а в заборах то там, то сям были временные съестные лавки, сколоченные из досок с грудами вареной фасоли, кукурузы, белого хлеба, с таганами и кипящими на них на угольях чайниками с кипятком для кофе. И здесь-то, в одной из лавчонок, судьба послала Николаю Ивановичу увидеть русский самовар. Грязный, кое-где позеленевший, он кипел, поставленный на прилавке, точь-в-точь как у нас в России во время каких-нибудь церковных ярмарок в селах, но с той только разницей, что на нем красовалась надетой та самая медная труба, которая у нас всегда продается при покупке самовара, но никогда не употребляется. Увидал его Николай Иванович и радостно закричал:
– Глаша! Смотри! Наш русский самовар! Вот сюрприз– то! Только заговорил о самоваре, а он тут как тут. Эй, извозчик! Арабаджи! Стой! Стой!
И Николай Иванович вскочил в коляске и схватил кучера за плечи.
– Послушайте, Афанасий Иванович, – сказал он проводнику, – тут самовар, стало быть, можно чаю напиться.
Тот велел кучеру остановить лошадей и отвечал:
– Конечно, можно, но я не знаю, хорошо ли будет, если такого именитого господин и с мадам будут пить чай в самого мужицкого кофейне.
– Э, что тут разбирать! Кто здесь нас знает! Глаша! Согласна напиться здесь чаю? – обратился к жене Николай Иванович.
Та замялась.
– Неловко-то оно будет, неловко, – отвечала она. – Вон тут и носильщики едят, тут и погонщик ослов… Ну да все равно!
И она стала выходить из коляски. Вышел и Николай Иванович.
– Эй! Кайнат![71]71
Самовар! (тур.)
[Закрыть]– крикнул он выскочившему из-за прилавка турку в рваной синей куртке и шароварах и почтительнейше приложившему руку к феске на лбу. – Кайнат! Чаю нам напиться можно? Чаю, чай… Понимаешь?
Нюренберг тотчас же перевел желание Николая Ивановича по-турецки. Турок, радостно оскалив белые зубы, откинул доску прилавка и стал приглашать гостей войти в лавку. В лавке уже сидели на полу на грязной циновке, поджав под себя ноги, чалма из тряпиц с необычайно смуглым лицом и замасленная, порыжелая, когда-то красная феска, в седых усах и с распахнутым воротом рубахи, в котором виднелась темная, мускулистая, волосатая грудь. Они что– то ели из чашек прямо пальцами. Завидя гостей в европейских костюмах, они поднялись с циновок и встали к стене.
– Сидите, сидите, почтенные! – махнул им рукой Николай Иванович и прибавил: – Селям алейкюм!
– Сабахыныз хайр ола, челеби![72]72
Доброго утра, хозяин! (тур.)
[Закрыть] – откликнулась тряпичная чалма, приложив ладонь ко лбу.
– Николай Иваныч, только я на пол не сяду… – сказала Глафира Семеновна, не видя мебели в лавчонке, но хозяин лавки уже вытаскивал из-под прилавка два некрашеных табурета и говорил:
– Отур буюрун[73]73
Прошу садиться (тур.).
[Закрыть], эфендим! Отур буюрун, мадам. Русыя?[74]74
Россия? (тур.)
[Закрыть] – спросил он их, сдернул с полки маленький молитвенный коврик, покрыл им один из табуретов и указал на него Глафире Семеновне.
– Россия… Россия… Из России… – отвечал Николай Иванович и прибавил, обращаясь к жене: – Какой радушный турок! Смотри, как он радуется! Не знает, чем услужить. Ну, садись на коврик.
Супруги сели на табуреты и придвинулись к прилавку. Турки уселись у ног их на циновке и продолжили есть из чашек. Кафеджи суетился около самовара и заваривал чай в маленьком чайнике. Нюренберг стоял на улице и покуривал папироску.
– Спросите, откуда у него взялся русский самовар, – сказал проводнику Николай Иванович.
Нюренберг заговорил с кафеджи по-турецки и потом сообщил:
– Он говорит, что здесь много продается самоваров в Пере в русского магазине. А купил он его потому, что к нему очень часто русские матросы заходят чай пить. Самовар у него давно. Он говорит, что в самоваре скорее скипятить горячего вода, чем в чайнике на турецкого тагане.
– Глаша! Слышишь? Какой разумный турок! – воскликнул Николай Иванович. – Но отчего все так не поступают здесь? Отчего другие не берут с него пример?
– О, эфендим! Здесь самоваров есть у многого турецкого кафеджи, – отвечал Нюренберг. – Вот если вы пожелаете съездить на кладбище в Скутари, то там почти у каждого кафеджи самовар.
– Отчего ж ты мне раньше не сказал! – закричал на него Николай Иванович. – А я мучаюсь, терзаюсь, глотая черную английскую ваксу вместо чая. Что это такое Скутари? Где это такой Скутари?
– Через Босфор, на Азиатском берегу.
– В Азии? Так что ж ты, шутишь со мной, полупочтеннейший, что ли! Разве я про Азию спрашиваю!
И Николай Иванович даже сверкнул глазами.
– О, успокойтесь, эфендим, – улыбнулся Нюренберг. – Азия от нас близко. Азия от нас недалеко. Азия от вашего гостиница всего полчаса езды. Мы теперь в Европе, а уж через Босфор будет Азия, а наш Босфор все равно что ваша Нева.
Николай Иванович слушал и не доверял.
– Верно, верно. Он не врет… – шепнула мужу Глафира Семеновна. – Я учила. В пансионе учила… Помню…
Кафеджи между тем расставлял чашки на прилавке и блюдце с сахаром.
В гостях у Карапета
Супруги, сидя у прилавка, пили чай, и Николай Иванович то и дело похваливал его, говоря:
– Вот это чай… Вот это настоящий чай. Не вакса какая– нибудь английская, скипяченная.
Чай был действительно превкусный, свежезаваренный.
Странно было видеть мужчину, одетого по-европейски, и с ним рядом нарядную даму в модной шляпке, сидевших в лавчонке уличного кафеджи и пивших чай, прихлебывая его с блюдечка. Очень естественно, что прохожие начали останавливаться и с удивлением смотреть на них. Подскочил длинноволосый нищий дервиш в грязном балахоне и с криком «гу-гу» протянул им свою чашечку для сбора подаяния. Просила милостыню черномазая, грязная цыганка, у которой торчал из-за спины ребенок, помещенный в кузовке. Пришли торговцы из соседних лавок и тоже остановились, с любопытством осматривая супругов и расспрашивая о них у стоявшего тут же Нюренберга. Странно было для всех, что люди приехали в щегольской коляске и сидят в такой обстановке. Нюренберг объяснял им, как мог, каприз своих клиентов. Турецкий гортанный говор так и стоял в толпе. Остановился даже проезжавший мимо черкес-всадник и присоединился к разговору.
– Послушайте, Нюренберг, разгоняйте, пожалуйста, публику. Чего это столпились и смотрят, как на зверей каких! – сказал Николай Иванович проводнику.
Тот пожал плечами, но крикнул что-то по-турецки толпе. Кафеджи замахал на остановившихся руками и одного из любопытных даже отпихнул в плечо, но толпа не расходилась, и вдруг из нее раздался русский ломаный говор:
– Здравствуй, господын русскый эфендым! Из Москва прыехалы? Поклон мой, дюша моя, вам! Мы тоже в Руссый были. В Нахычевань были, в Ростов-на-Дону были. Здравствуй, барыня!
Из толпы выдвинулся черный, как жук, усатый пожилой человек с небритым щетинистым подбородком и кланялся, прикладывая ладонь руки ко лбу и к груди. Он был в феске, в жилете и в переднике, запачканном кровью, а у пояса его висел большой нож в чехле.
– Армянин? – задал вопрос Николай Иванович, сообразив при упоминании о Нахичевани о национальности говорящего.
– Арменски человек, – кивнул тот. – Мы мясник, фруктовщик будем. Ходы на час, дюша мой, покупать апельсины. Кишмыш есть, коринка есть. Наша лавка здесь рядом.
– А в самом деле недурно бы купить апельсинов, – сказала Глафира Семеновна.
– Есть, есть, барыня! Хороши портогалы есть. Угощение дадим. Из Москва? – спросил армянин.
– Нет, из Петербурга.
– Знаем Петербург. И там есть арменски люди.
– А вы давно здесь в Константинополе? – начались расспросы.
– Мы настоящий стамбулски арменин есть, а только торговали в Нахичевань и в Ростов-на-Дону. И папенька, и маменька наши из Стамбул.
Супруги допивали чай, а мясник-армянин ждал и расспрашивал их, где они остановились, нравится ли им Стамбул. Он сам спросил себе у кафеджи чашку кофе и не только выпил кофе из маленькой чашечки, но даже вылизал из нее языком всю гущу, оставшуюся на дне. Но вот супруги напились чаю, щедро рассчитались с кланявшимся и скалившим от восторга зубы кафеджи, и армянин повел их в свою лавку, находившуюся дома через два. Вся толпа тотчас же перекочевала за ними. Купили они у армянина апельсинов, миндальных орехов, фисташек. Армянин усадил супругов у себя в лавке и, послав к кафеджи за кофе, стал их потчевать кофе. Отказаться было неловко. Он уже узнал, как зовут супругов, и величал их по имени и отчеству. Николай Иванович спросил в свою очередь, как зовут армянина.
– Карапет Абрамьянц, – отвечал он. – Карапетка… Зовите Карапетка – вот и все.
– С какой стати? Вы купец, я купец. Одного поля ягоды мы. Будем звать и вас по отчеству. Карапет Иваныч, что ли?
– Зачем Иваныч? Папенька мой был Авет.
– Ну, так Карапет Аветыч. Вот что, Карапет Аветыч… – начал Николай Иванович. – Хочу я переехать в другую гостиницу. Не нравится мне там. Очень уж все чопорно там, модно, все на английский манер. Пьют и едят по часам… От такого часа до такого… А в остальное время ни съесть, ни выпить ничего не допросишься. А мы этого не любим, мы люди русские. Нам вот сейчас подавай, когда захотим. А главное, что настоящего чаю там напиться нельзя. Самовара нет. Но это бы еще ничего. А кипятку, подлецы, не дают. Дают теплую воду, а кипятку нет.
– А сколько платишь за комнату?
– Да плата-то черт с ней. Мы не из-за платы. А гостей не уважают, не хотят по нраву потрафить. Платим мы, кажется, двенадцать франков, – сказал Николай Иванович и взглянул на Нюренберга, ожидая подтверждения.
– Пятнадцать, – отвечал тот.
– Фю-фю-фю! – просвистел армянин. – Мы тыбе, дюша моя, за пять франки хорошую комнату найдем.
– Но зато это будет не лучшего отель, а самого простого турецкого хане… – вставил Нюренберг.
– А что ж из этого? Было бы чисто да мягко и чтобы мне этих поганых морд лакейских во фраках не видеть. Словно актеры какие, князей разыгрывающие. Да и постояльцы-то все во фраках. А мы любим попросту, по-домашнему… Нам хоть турецкая, хоть персидская гостиница, но была бы постель почище.
– Да у нас даже и свое постельное белье, и подушки, и пледы вместо одеял есть, если уж на то пошло, – проговорила Глафира Семеновна.
Армянин стоял в раздумье и чесал затылок.
– Хочешь, дюша моя, я тебя у себя за пять франки самая лучшая комната уступать буду? – произнес он, наконец.
– У вас в квартире? – быстро спросила Глафира Семеновна.
– Да, у нас в квартыре, барыня. Здесь наверху, над лавком. Ходы на нас посмотреть комната, Николай Иваныч, ходы на нас, барыня, дюша моя…
И армянин потащил супругов к себе в квартиру, находившуюся над лавкой. Нюренберг шел сзади, пожимал плечами и уверял, что для такого именитого господина в простой квартире останавливаться неудобно, потому что нет ни прислуги настоящей, ни ресторана.
– Пшит! – крикнул на него армянин, сдвинув брови и строго выпуча глаза. – Чего ты кричишь? Чего, как собака, лаешь! Бакшиш тебе надо? Я дам тебе бакшиш. А вам, барыня, дюша моя, я дам сын для прислуга, дочка для прислуга и сам Карапет Абрамьянц будет прислуга. Николай Иваныч лубит самовар? Будет и самовар.
– Даже и с самоваром? – улыбнулся Николай Иванович. – А где возьмешь его?
– У соседа кафеджи возьму, эфендим.
Комната армянина была относительно чистая.
Стояла большая софа по стене, на полу лежали два нарядных ковра, несколько венских буковых стульев…
– Для барыня ваша, эфендим, тоже софа поставим, – сказал армянин. – Кровать у меня нет, а софа сколько хочешь есть.
Супругам комната понравилась, а Глафира Семеновна даже промолвила:
– Да на софах-то даже еще лучше спать. Я люблю.
– Еще бы. И будет это совсем по-турецки, – прибавил супруг. – А то приехали в Турцию и живем в какой-то Англии, где все английские морды во фраках. Согласна, Глаша, сюда переехать?
– Да отчего же?.. С удовольствием… Попроще-то, право, лучше.
– Ну так и останемся.
Нюренберг сделал кислое лицо, а армянин взял правую руку Николая Ивановича, сказав:
– Доброго дело будет! Живи! Спи! Кушай! Шашлык, бифштекс хочешь – самый лучший, первый мясо из лавки дам, и дочка моя сейчас все сделает.
– Ах, даже и с кушаньем можно? – обрадовалась Глафира Семеновна. – Так вот, пожалуйста, нам сейчас по хорошему бифштексу велите изжарить. Просто тошнит даже – вот как есть хочу. Чаем и кофеем набулдыхиваемся, а я еще ничего не ела сегодня.
– Даже и не два бифштекса давайте, а четыре, – прибавил Николай Иванович.
– Четыре? Пять сделаем, дюша моя. И самый первый сорт сделаем! – воскликнул армянин.
Николай Иванович снял пальто, сел на софу и тотчас же отдал приказ Нюренбергу:
– Поезжайте сейчас в гостиницу, спросите там счет и привезите сюда наши вещи. Пусть человек из гостиницы с вами сюда приедет. Он получит с меня по счету деньги.
Понуря голову и разводя руками, вышел из комнаты Нюренберг.
– Ах, нехорошего дело, эфендим, вы делаете! Самого беспокойного место вам здесь будет! – бормотал он.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.