Текст книги "В гостях у турок. Юмористическое описание путешествия супругов Николая Ивановича и Глафиры Семеновны Ивановых через славянские земли в Константинополь"

Долой английский порядок!

Супруги Ивановы не успели еще и чаю напиться, Глафира Семеновна только еще умывалась, сидела в юбке и ночной кофточке и утиралась полотенцем, как вдруг раздался стук в дверь и возглас Адольфа Нюренберга:

– Все устроено! Можно ехать на Селамлик! Готовы ли вы? Экипаж стоит у подъезда.

– Как готовы? Жена еще не одета, а я даже и не умывался, – отвечал Николай Иванович.

– Ах, боже мой! Да ведь мы опоздаем, и вы не увидите ни парада, ни султана! В одиннадцать часов будут закрыты все улицы, ведущие к мечети, а уж теперь половина одиннадцатого. Нам полчаса ехать. Торопитесь, пожалуйста. Иначе прощай Селамлик! Прощай падишах!

– Да что ж вы не сказали, что надо торопиться! Даже не пришли к нам давеча в номер.

– Помилуйте, я побежал, бешеного собака, чтобы достать для вас пропуск. Взял экипаж – лошади идут, как старого черепахи, пересел на другой. Бакшиш направо, бакшиш налево… Консула дома нет – я к вице-консулу… Не пускают. Бакшиш швейцару, бакшиш прислуге… Умоляю его, чтобы выдал билет. Дал записку в канцелярию. Я опять к консулу. О, только Адольф Нюренберг и может кататься колесом и кувыркаться в воздух! Пожалуйста, торопитесь, господин Иванов! Пожалуйста, торопитесь, мадам! А то прощай Селамлик!

– Да я сейчас, сейчас… – суетилась Глафира Семеновна, застегивая на себе корсет. – Послушайте, Афанасий Иванович, как одеться? Откуда мы будем смотреть на церемонию?

– Из окна придворного дома. Там будет и ваш консул, там будет и ваш посланник и много именитого господа, которые приехали к нам в Константинополь! – кричал Нюренберг из коридора. – Падишах будет от вас в тридцать шагах, мадам.

– Так тогда я черное шелковое платье надену.

– Парад, мадам, парад. Чем больше будет у вас парад, тем лучше. Будет многого иностранцев: англичане, американцы, датчане, итальянцы.

– А мне как одеться? – спрашивал Николай Иванович. – Если фрак нужно, то я его с собой не захватил.

– Наденьте черного сюртук, наденьте черного визитка и белого галстук. Только, пожалуйста, скорей, иначе нас к мечети в экипаже не пропустят и придется пешком идти.

Супруги торопились, вырывали друг у друга гребенку, чтобы причесаться. Николай Иванович бранился и посылал всех чертей прачке, туго накрахмалившей сорочку, отчего у него в вороте запонка не застегивалась. У Глафиры Семеновны оторвалась пуговица у корсажа, и она стала зашпиливать булавкой.

– Да не вертись ты передо мной, как бес перед заутреней! – раздраженно кричала она на мужа. – Чего ты зеркало-то мне загораживаешь!

– Странное дело… Должен же я галстук себе повязать.

А из коридора опять возглас Нюренберга:

– Пожалуйста, господа, поторопитесь! Опоздаем – прощай падишах!

Наконец супруги были одеты. Глафира Семеновна взглянула на себя в зеркало и проворчала:

– Не успела завить себе волосы на лбу и теперь как старая ведьма выгляжу.

– Ну вот… И так сойдет. Султана прельщать вздумала, что ли? Не прельстишь. У него и так жен из всяких мастей много.

– Как это глупо! Дурак! – огрызнулась на Николая Ивановича супруга и отворила в коридор дверь.

Вошел Нюренберг и потрясал билетом.

– Вот наш пропуск. Скорей, скорей! – торопил он супругов и стал им подавать их пальто.

– Цилиндр надеть для парада, что ли? – спрашивал Николай Иванович.

– Будьте в вашей барашкового скуфейка. Солиднее, – отвечал Нюренберг. – Сейчас будет видно, что русского человек едет, а русские теперь здесь в почете. Такая полоса пришла.

Супруги в сопровождении проводника вышли из номера, вручили ключ в коридоре опереточной горничной и стали спускаться вниз на подъемной машине.

– Нравится ли вам, мосье и мадам, ваше помещене? – осведомился Нюренберг. – Гостиница новая, с иголочки и вся на английского манер.

– А вот это-то я считаю и нехорошо. Очень уж чопорно, – отвечал Николай Иванович. – И послушайте, неужели они не знают здесь, как пьют чай в России. Ведь приезжают же сюда и русские люди, а не одни англичане.

– А что такого? Что такого? – спросил Нюренберг.

– Да вот хоть бы эти коридорные лакеи. Личности у них – у одного как бы губернаторская, а у другого как бы у актера на роли первых любовников, а не понимают они, что чай по-русски нужно пить если уж не из стаканов, то из больших чайных чашек, а не из кофейных. Подают в двух маленьких чайничках скипяченный чай и без кипятку. Даю свой большой чайник, требую, чтобы принесли кипятку, – приносят чуть теплой воды и четверть чайника. Спрашиваю к чаю бутербродов, чтобы закусить, позавтракать, – приносят на двоих два маленьких сэндвича и десяток буше вот с мой ноготь. Я по пяти штук в рот запихал – и нет ничего. А есть хотим. Требуем две телячьи котлеты с гарниром – отвечают: нельзя.

Кухня будто бы заперта, завтрак повара готовят. «От двенадцати до двух завтракать, говорят, пожалуйте. Дежене а пять блюд»… Да ежели я в двенадцать-то часов не хочу или не могу, а вот подай мне сейчас котлету?.. Ведь за свои деньги требуем – а у них нельзя!..

Нюренберг развел руками.

– Порядок – что вы поделаете! – отвечал он. – Здесь на все порядок и англичанского режим… От восемь до девять часов маленький дежене, от двенадцать до час – большой дежене… В семь обед. И я вам скажу, господин Иванов, здесь в семь часов такого обед, что на два дня поесть можно. Пожалуйте садиться в экипаж.

– Да мне черт с ним, с этим обедом, что им можно наесться на два дня! Мы не из голодной деревни приехали, чтобы так на еду зариться. Слава богу, в состоянии заплатить и каждый день за обед. Но дай ты мне тогда котлетку, когда я хочу, а не тогда, когда ты хочешь, актерская его морда!

– Каков экипаж-то! – воскликнул Нюренберг, когда они вышли на подъезд, и причмокнул языком, поцеловав свои пальцы. – Арабского лошади, коляска от работы придворного венский поставщик.

Экипаж был действительно прекрасный, лошади тоже, кучер на козлах был даже в синей ливрее с золотыми пуговицами и в новой, не линючей, красной феске с пушистой черной кистью, висевшей на затылке.

Нюренберг посадил супругов в коляску и шепнул:

– Такого экипаж только Адольф Нюренберг и может достать! Я его перебил от бразильского посланник. Такого экипаж ни один полицейского заптий[58]58
  Заптий – жандарм в Турции.


[Закрыть] не позволит себе не пропустить, хоть мы и опоздали. Прямо побоится, подумает, что самого большущего лицо от дипломатический корпус едет, – подмигнул он супругам и вскочил на козлы. Лошади помчались.

Не лезут, потому что трезвые

Путь к месту, где должна совершиться церемония Селамлика, был от гостиницы неблизок. Сначала довольно долго ехали по главной улице Перы. Проводник Нюренберг обращал внимание супругов на замечательные здания, на дома греческих и армянских богачей, на красивый дом русского посольства с видневшимися около него кавасами в черногорских костюмах.

Здания частных лиц в большинстве случаев были венского типа, венской архитектуры. По дороге попадалось много кофеен с зеркальными стеклами в окнах и видневшимися в них фесками и шляпами котелком. Кофейни чередовались с магазинами, лавками со съестными припасами, щеголявшими необычайно белыми тушами баранов, вывешенными на дверях. Изобиловали кондитерские, содержащиеся европейцами. Вывески на магазинах были сплошь с французскими надписями, очень редко где попадалась в виде перевода турецкая вязь. Невзирая на праздник, турецкое воскресенье, как выразился проводник про пятницу, все магазины и лавки, даже и турецкие, были отворены. Турки-носильщики тащили тяжести на палках, как у нас таскают ушаты с водой, погонщики гнали вьючных лошадей и ослов. Движение на улице было большое, но женщин, даже и европейских, было видно мало. Фески и фески, шляпы-котелки и шапки. Даже и провизию в мясных и зеленных лавках покупали фески.

Ближе к мечети – и движение на улицах усилилось. Экипажи так и обгоняли друг друга. Стали попадаться красивые черкесы-всадники на лихих конях. То там, то сям тянулись старики турки верхом на маленьких осликах. Экипаж супругов Ивановых обгонял солдат, идущих с оркестрами впереди, но без музыки. Вагоны конки шли чуть не шагом, кондукторы трубили в рога вовсю, но никто и не думал останавливать их движение, хотя улицы были совсем узки. Заслыша рожок конки, взводы идущих в строю солдат теснились и давали дорогу для проезда.

Ехали по набережной Золотого Рога. Виднелся целый лес труб и мачт паровых и парусных судов. Шла разгрузка и нагрузка. Теснота была страшная. Пришлось ехать шагом. Собаки с визгом выскакивали из-под ног лошадей. Отряды солдат в разных формах показывались изо всех переулков, ведущих к набережной. В некоторых местах они уже становились шпалерами по набережной. А движение конки не прекращалось. Вагоны, нагруженные самой пестрой публикой, хоть и шагом, но не переставали двигаться при неустанных звуках рожков. И что удивительно, не было беспорядка. Прохожие и проезжие сторонились, жались, останавливались, но все-таки пропускали вагоны конки. Этот порядок движения не уклонился от наблюдения Николая Ивановича, и он тотчас же указал на него жене.

– Вино запрещено – оттого, – отвечала та. – Трезвые люди, никто не нализавшись. Ведь у нас отчего лезут, напирают, давят друг друга, толкаются? Оттого, что как какой-нибудь праздник, как какая-нибудь церемония – сейчас с раннего утра нальют себе глаза.

– И полиции-то ведь не особенно много видно. Кое– где только… – продолжал удивляться Николай Иванович.

– Ну как же… Вот полицейский стоит, а вот опять.

– Да что же это, матушка, значит! Пустяки.

– Говорю тебе, что трезвые люди. По их закону вино и водка им запрещены – вот и порядок, – повторила Глафира Семеновна. – Опять же, может быть, и боятся уже очень полиции. А ведь у нас народ нахальный…

– Да чего тут бояться-то? Я даже не вижу, чтобы кого– нибудь, что называется, честью просили. Полицейские стоят и даже руками не машут, а не то чтобы что-нибудь… – продолжал удивляться Николай Иванович и спросил проводника: – Скоро приедем?

– Вон мечеть виднеется.

Действительно, вдали высилась белая мечеть с тонкой изящной лепной отделкой, кажущаяся издали как бы убранная вся кружевом. На тонком высоком минарете виднелась черная точка имама, бродившего по балкону. Войска пошли уже вплотную. Стояла конница. Военные формы были самые разнообразные, напоминающие и нашу русскую, и прусскую, и французскую. Экипажи начали останавливаться. Нюренберг вынул пропускной билет и стал помахивать им на козлах, вследствие этого экипаж супругов Ивановых пропустили дальше. Здесь уже не было тесно. Экипаж помчался мимо рядов войск. Их обгоняли коляски с сановниками в фесках и в залитых золотом мундирах. Сами супруги обогнали карету с сидевшей внутри турецкой дамой в модной шляпке с цветами, в пенсне и с закутанной вуалью нижней частью лица. Экипаж дамы был великолепный, с иголочки, на козлах молодцеватый кучер в английской кучерской ливрее и желтых перчатках, но в феске. Рядом с кучером сидел евнух. Нюренберг обернулся к супругам Ивановым и тихо произнес:

– Это супруга султанскаго шамбелена…

И он назвал имя сановника.

– Почему вы ее узнали? Ведь у нее лицо закрыто, – сказала Глафира Семеновна.

– Я? Я по кучеру и по ее лакею знаю, – отвечал Нюренберг.

Экипаж подъехал к мечети и проследовал к довольно скромному двухэтажному дому, находящемуся против мечети, окна которого сплошь были открыты и в них виднелись мужчины и нарядно одетые дамы. Коляска остановилась.

– Пожалуйте, приехали… Сходить надо. Вот из окон этого дома вы будете смотреть на церемонию, – проговорил проводник, соскакивая с козел, и стал помогать Глафире Семеновне выходить из экипажа.

Свои ковры

Супруги Ивановы вышли из коляски и спешили от той военной пестроты, которая окружила их. На площадке, около крыльца, ведущего в дом, по которой им пришлось проходить, бродило и стояло множество военных всех чинов и оружия. День был прекрасный, теплый, и при солнечных лучах ярко блестело золото, серебро и вычищенная сталь мундиров.

Они остановились, но Нюренберг выбежал вперед, махнул пропускным билетом и заговорил:

– Пожалуйте, пожалуйте! Идите за мной. Вы будете смотреть из самого лучшего окна в первом этаже. Московлу[59]59
  Русский (тур.).


[Закрыть], – сказал он какому-то военному, который заглянул в пропускной билет, указывая на Николая Ивановича.

Военный приложил ладонь к феске на лбу и поклонился.

По каменным ступенькам крыльца, на которых стояли люди в фесках и в статском платье, супруги Ивановы вошли за Нюренбергом в дом и вступили в прихожую с вешалками, сдав верхнее платье сторожам в пиджаках с петлицами. Сторожа величали их «султаным» и «эфендим». Навстречу им выдвинулся рослый красавец в феске и флигель-адъютантском мундире. Нюренберг забежал вперед и подал ему пропускной билет супругов, назвал их фамилию и, прижимая ладонь к феске, ретировался в сторону.

– Charmé, – сказал флигель-адъютант и, протянув Николаю Ивановичу руку, пригласил его с женой пройти в следующую комнату. И все это на чистейшем французском языке и даже с парижским акцентом. А затем прибавил: – Публики сегодня немного, и вы можете поместиться у окна, как вам будет удобно.

Комната, куда вошли супруги, была большая, в несколько окон, и, очевидно, в другое время имела назначение для каких-нибудь заседаний, ибо посредине ее стоял большой длинный стол, покрытый зеленым сукном. У двух отворенных окон сидели уже мужчины и нарядно одетые молодые дамы. Трое мужчин были одеты во фраки и белые галстуки, и между ними супруги увидали и англичанина, который ехал с ними вместе в вагоне. Николай Иванович с особенным удовольствием бросился к нему и уж как старому знакомому протянул руку, спрашивая его по-французски о его здоровье.

– Very well… I thank you… – отвечал англичанин по– английски и отошел к своим дамам.

Проводник Нюренберг приготовил стулья около свободного открытого окна, усадил супругов и шепнул Николаю Ивановичу:

– Дайте мне еще два серебряного меджидие…[60]60
  Меджидие́ – старинная турецкая серебряная монета.


[Закрыть] Здесь нужно дать бакшиш направо и налево, а вам чтобы уж не беспокоиться.

– Да нет у меня больше серебряных денег. Все вам отдал, – отвечал тот.

– Дайте золотого… Я разменяю у знакомого сторожей. Дайте русского золотой, я его разменяю и потом представлю вам самого аккуратного счет.

Николай Иванович дал.

– Потом не забудьте расписаться в книге… – продолжал Нюренберг. – Вон на столе большого книга лежит. Здесь все именитого люди пишут своего фамилий и откуда они.

– А по-русски можно?

– На каком хотите языке. В книге есть и бухарского, и японского, и китайского подпись. Имя, фамилий и город…

Нюренберг исчез. Николай Иванович тотчас же отправился к лежащей на столе книге, испещренной подписями, и расписался в ней: «Потомственный почетный гражданин и кавалер Николай Иванович Иванов с супругой Глафирой Семеновной из С.-Петербурга». Перелистав ее, он действительно увидел, что она была покрыта подписями на всех языках. Латинский алфавит чередовался со строчками восточных алфавитов.

– Припечатал… – шепнул он торжественно жене, вернувшись к окну. – И тебя подмахнул. Теперь наша подпись и в Константинополе у султана, и в Риме у папы в Ватикане, и на Везувии, и на Монблане, и в Париже на Эйфелевой башне, и…

– Ну, довольно, довольно… Смотри в окно… Вон уж песком посыпают, стало быть, скоро поедет султан, – перебила его Глафира Семеновна.

Действительно, на площадку перед решетчатой железной оградой мечети приехали двухколесные арбы с красным песком и рабочие в куртках и фесках, повязанных по лбу пестрыми грязными платками, усердно принялись посыпать площадку. Несколько полицейских заптиев, одетых в мундиры с иголочки, торопили их, крича на своем гортанном наречии, махали руками и, как только какая-нибудь арба опорожнивалась, тотчас же угоняли ее прочь. Пропустили несколько арб в ограду мечети, и там началась посыпка песком. Около супругов опять появился Нюренберг и шепнул:

– Я забыл сказать… Если при вас есть бинокль, не вынимайте его и не смотрите в него. Здесь этого делать нельзя… Падишах не любит и запретил.

– Да при нас и бинокля-то нет, – отвечала Глафира Семеновна.

– Но я к тому, что все именитого иностранцы приезжают сюда с бинокль, и мы предупреждаем всегда, чтобы в бинокль не смотрели. Золотого вашего разменял и даю бакшиш направо, бакшиш налево… Вот, говорю, от его превосходительства господина русского генерала. Все благодарны до горла, – прибавил Нюренберг.

– Ах, зачем вы это, Афанасий Иванович! – проговорила испуганно Глафира Семеновна. – Ну какие мы генералы! После всего этого еще может выйти какая-нибудь история. Пожалуйста, не называйте нас генералами.

– Ничего, ничего… Так лучше. Я опытного человек и знаю, что в этого слова есть большого эффект.

Супруги Ивановы смотрели в окно и любовались красивой белой, как бы ажурной мечетью, вырисовывающейся на голубом ясном небе. В ограде ее бродили и стояли группами генералы и высшие сановники в ожидании приезда падишаха. Съезд еще продолжался. К воротам ограды то и дело подъезжали роскошные экипажи, и из них выходили старики военные, в залитых золотом или серебром мундирах. Подъезжало и подходило духовенство в халатах и белых чалмах с прослойкой из зеленой материи и, войдя в ворота ограды, следовало в мечеть, направляясь к правому крыльцу ее. Мечеть имела два крыльца, или, иначе, две лестницы, в десять – двенадцать белых ступеней, ведущих ко входу. По правой лестнице взбиралось духовенство, и ступени ее были ничем не покрыты, тогда как левая лестница, предназначавшаяся для султана, была сплошь застлана ковром, и прислуга мечети со щетками и метелками в руках тщательно чистила ковер, ползая на коленях.

Приехали два больших фургона, запряженные каждый парой великолепных лошадей, и проследовали в ограду, а затем к левому крыльцу мечети.

– Дворцовые ковры от султана привезли, чтобы застлать им место падишаха в мечети, – шепнул супругам Нюренберг. – Всякий раз из дворца привозят. Наш падишах не любит не на своего собственного ковров молиться.

Действительно, придворные служители, сопровождавшие фургоны, начали вытаскивать из них свертки ковров и проносить в мечеть.

– И в мечеть Ая-София их всегда возят из дворца, когда падишах там бывает. Там есть своего собственного дорогие ковры, которого стоят, может быть, каждого пять, шесть, десять тысяч, но султан молится только на своего ковры, – прибавил Нюренберг шепотом.

Султанское угощение

К воротам ограды прискакали всадники-мальчики в офицерских мундирах. Их было пять-шесть, возрастом от тринадцати до пятнадцати лет. Они тотчас же спешились, передав лошадей конюхам, и вошли в ограду.

– Дети султана, должно быть? – спросила Глафира Семеновна у Нюренберга.

– Тут только один сын султана, а другие – дети от разного паши и шамбелен.

К мальчикам тотчас же подошли старики военные и разместили их в две шеренги у входа.

Но вот к воротам ограды, спеша и волнуясь, подошла толпа халатников в белых чалмах с зеленой прослойкой. Их было человек до ста. Лица их были красны и потны. Остановившись у ворот, они утирались рукавами халатов. Очевидно, они шли издалека.

– Духовенство? – спросил Николай Иванович, привыкший уже их отличать по зеленой вставке в белых чалмах.

Нюренберг замялся.

– Должно быть, что это разного маленького мусульманского попы и дьячки, – отвечал он, подозвал к себе слугу в черном сюртуке и феске, расставлявшего на столе подносы с графинами прохладительного питья, стаканами и вазочками варенья, и заговорил с ним по-турецки, указывая на стоящую перед воротами толпу. – Тут есть и попы и разного другого люди. Они из провинции… Это караван. Они отправляются в Мекку на поклонение гробу Магомета, – сказал он наконец, получив объяснение от слуги. – В Константинополе они проездом. Тут есть у них сборного пункт.

Два полицейских заптия подошли к толпе халатников, переговорили с ней и велели привратникам пропустить их в ограду. Халатников впустили, провели к левой лестнице, против которой они тотчас же встали на колени и по-турецки сели себе на пятки, принявшись молиться.

Раздался стук подков. На площадке перед оградой зашевелились. Полицейские махали руками по направлению к воротам. Ворота, бывшие распахнутыми только в одну половину, растворились настежь. Показалась двухместная карета, запряженная четверкой великолепных коней с форейтором и конвоируемая двумя чернолицыми всадниками в маленьких чалмах. Карета въехала в ограду мечети, обогнула толпу сановников, расположившихся у въезда, и остановилась слева в некотором отдалении от султанского подъезда с ковром.

– Дама, дама какая-то в карете и с девочкой. Я видела в окно. И только чуть-чуть прикрыта вуалью, немолодая уже дама, – сказала мужу Глафира Семеновна.

Нюренберг тотчас же наклонился к супругам и тихо сказал:

– Султанского приехала посмотреть на парад своего мужа и повелитель.

Минуты через две показалась вторая такая же карета, тоже четверкой и тоже конвоируемая такими же всадниками, как и первая карета. Она таким же порядком въехала во двор мечети и остановилась впереди первой кареты.

– Тоже жена? – спросил Нюренберга Николай Иванович, увидав в окне кареты даму, закутанную с подбородка до носа белой тюлевой дымкой.

– Жена, – кивнул тот. – Это другая жена.

– И неужели все султанские жены сюда приедут? – задала вопрос Глафира Семеновна. – Ведь, говорят, у него их сто…

– Пфуй! Что вы говорите, мадам! – отрицательно потряс головой Нюренберг. – Настоящего жена у султана только два, а остального дамы – это все так… А потом разного фрейлин, разного певицы, музыкантши, прислуга.

– Все-таки же они женами называются?

– Гаремного дамы и девицы – вот как они называются.

Между тем у остановившихся в ограде карет стали отпрягать лошадей, сняли постромки и в сбруе отвели за мечеть.

– Отчего ж дамы из карет не выходят? – интересовалась Глафира Семеновна.

– Этикет. Так из окон карет и будут смотреть, – дал ответ проводник.

Но вот войска, расставленные шпалерами, зашевелились. Раздалась команда. Музыканты взяли в руки трубы и деревянные инструменты и приготовились играть. Барабанщики положили палки на кожу барабанов. Все подтянулось. Начали строиться и войска в ограде мечети и вытянулись в длинную шеренгу от ворот до султанской лестницы с ковром. К ковру на лестнице бросились два сторожа с ручными щетками в руках и еще раз начали с него счищать насевшие на него пылинки.

– Едет. Султан едет… – сказал Нюренберг. – Сюда ведь от его дворца близко… Два шага… Поэтому он и избрал эту мечеть.

Вдруг раздалось протяжное заунывное пение. На минарете мечети стоял имам в чалме и пел, то протягивая свои руки в широких рукавах к небу, то опуская их с балкона минарета вниз.

Сидевшие у окон приподнялись с мест и все обратились в зрение. Вдали раздались звуки военного оркестра. Звуки эти смешались со звуками второго оркестра. Наконец заиграл оркестр, расположенный около мечети, перед окнами, из которых смотрели на церемонию супруги. Послышалось приветствие, отчеканиваемое тысячами голосов солдат. Показалась четырехместная коляска – черная, обитая внутри светло-синей шелковой материей, с позолоченными колесами, запряженная парой белых лошадей, и в ней султан с великим визирем, сидевшим напротив него. Коляску конвоировал взвод черкесов. Черкесы остались у ворот ограды, а коляска медленно въехала во двор мечети и мимо шеренги придворных, министров и пашей, кланяющихся в пояс и при этом прикладывающих ладони рук ко лбу, на грудь и обратно, стала подвозить султана к лестнице, покрытой ковром. У лестницы великий визирь выскочил из коляски и помог выйти султану, который в сопровождении его проследовал в мечеть.

Напряженное внимание присутствующих прервалось. Генералитет и придворные на дворе мечети заходили вольно. Появились в руках их платки и началось отирание вспотевших лиц. Отошли от окон и смотревшие на церемонию из дома иностранцы. Николай Иванович тоже вынул из кармана платок и стал сморкаться, присев на стул.

– Представь себе, я просто удивлена насчет султана. Он еще не старый человек, – сказала ему Глафира Семеновна. – А ведь я воображала почему-то султана стариком, с большой белой бородой, в парчовом халате, в громадной чалме с полумесяцем… В туфлях без задков и с загнутыми носками… Бог знает, как воображала… А он, оказывается…

– Самым обыкновенным человеком оказывается, – подхватил Николай Иванович. – И мне он казался совсем иначе… хотя и не в парчовом халате. Я думал его увидать в мундире, залитом золотом, а он в простом черном длинном военном сюртуке и в простой феске. И никаких орденов… Даже без эполет, кажется. Это для меня совсем удивительно. И все это просто… Подъехал к мечети и вошел в нее.

– Да-да… Да и пашей-то этих я себе иначе представляла, – продолжала Глафира Семеновна признаваться мужу.

– В чалмах и с трубками, как на вывесках табачных лавочек у нас?

– Ну нет, без трубок. Какие же трубки при султане! А я думала, что все они упадут перед султаном вниз лицом и будут лежать, пока он проедет. Я даже столько раз читала, что это так бывает на Востоке… А это совсем Европа. А что он не старик, так этого я и представить себе не могла. И вдруг оказывается, что он брюнет, с небольшой бородой и мужчина лет сорока.

– Шатен, по-моему, а не брюнет, и даже как будто с рыжеватостью.

– Ах, оставь, пожалуйста! Настоящий брюнет. Я хорошо видела.

– Ну, будь по-твоему. Мне все равно. Брюнет так брюнет. А только лицо у него больное, несвежее, истомленное.

– Вот это есть… Это действительно. И держит он себя не прямо, а как-то сгорбившись.

В это время прислуга начала разносить на подносах чай и кофе присутствующим.

Лакеи в черных сюртуках, застегнутых на все пуговицы, в фесках, в белых галстуках и белых перчатках подходили с подносами и кланялись, бормоча что-то по– турецки.

– Батюшки! Да здесь даже с угощением… – удивленно сказала Глафира Семеновна и спросила мужа: – Пить или не пить?

– Ты как хочешь, а я выпью и чаю, и кофею… Султанское угощение, да чтоб не выпить! Всего выпью и съем, и потом хвастаться буду, что у султана угощался. Послушайте, Афанасий Иванович… Это от султана чай и кофей? – спросил Нюренберга Николай Иванович.

– Все, все придворное… – отвечал тот. – Вот потом можете прохладительное питье пить, варенье кушать. Фрукты еще подадут, – прибавил он.

– Всего съем. Пей, Глафира Семеновна. Потом рассказывать будешь, что вот так и так… Шутка ли! У султана чай пьем! Взяла кофею? Вот и отлично. А я сначала чашку чаю возьму.

Он взял с подноса чашку чаю и сказал лакею по-турецки и по-русски:

– Шюкюр. Спасибо.