Текст книги "Наши за границей. Юмористическое описание поездки супругов Николая Ивановича и Глафиры Семеновны Ивановых в Париж и обратно"

Глафира Семеновна быстро направилась к выходу. У выхода, при усиленном свете фонарей, Николай Иванович заметил, что у ней расцарапана щека и сочится кровь. Он сказал ей об этом и прибавил:

– Приложи к щеке платочек. Индейка-то, должно быть, какой-нибудь маленький прыщичек у тебя на щеке сковырнула, и до крови…

– Плевать! Назло не приложу. Глядите на меня и казнитесь, – отвечала Глафира Семеновна сердито.

По железной дороге домой супруги уже не поехали. У входа в сад стоял извозчичий экипаж. Николай Иванович нанял экипаж и посадил в него супругу. Когда он прощался с земляком, земляк шепнул ему:

– Я говорил вам, что в Тулу со своим самоваром не ездят, и вот сегодня были ясные на это доказательства. Не будь при вас сегодня самовара в виде супруги, никакой бы неприятности не вышло и мы провели бы отлично вечер, даже, может быть, в сообществе диких индеек. До свиданья! Адрес ваш знаю и завтра утром постараюсь проведать вас, – прибавил он, раскланиваясь и с Николаем Ивановичем, и с Глафирой Семеновной.

LXIII

На другой день поутру, когда Николай Иванович, проснувшись, потянулся и открыл глаза, Глафира Семеновна была уже вставши. Она стояла в юбке и ночной кофточке перед зеркалом, вглядывалась в свое лицо и пудрилась. Увидав, что муж проснулся, она обернулась к нему и проговорила:

– Мерзавка дикая-то в трех местах мне лицо исцарапала. Подлая тварь! Ну да ей тоже от меня зонтиком досталось. Кажется, я ей губу разорила и глаз подправила. Жаль только, что зонтик-то сломался. А на тебя, Николай Иваныч, я просто удивляюсь…

– В чем, в чем, душечка?

– А в том, что каждая юбка для тебя милее жены.

– Но чем же я виноват, что она сама ко мне лезла? Ты видела, что, как только мы вошли, она сейчас же схватила меня за руки.

– Врешь, врешь! Ты сам был рад. Иначе бы ты должен был сразу ударить ее по зубам и тащить к городовому.

– Здравствуйте! Ты благодари Бога, что городового-то около не было, а то после драки не миновать бы нам полицейского участка.

– За что?

– За нарушение общественного спокойствия и оскорбление тишины.

– Так ведь она первая начала. Как она смеет трогать общественное спокойствие законной жены? Это и есть нарушение оскорбления…

– За ласку не наказывают, а ведь в драку-то ты первая полезла. Ты ее первая зонтиком.

– Ну довольно, довольно. Все-таки я в этом поганом Париже, где на каждом шагу дикие, оставаться больше не намерена. Сегодня зайдем в Луврский магазин, попросим, чтобы платья мои были готовы сегодня вечером или завтра утром, – и вон из Парижа.

– Ну душечка, мы еще самого Парижа-то не видали.

– Сегодня возьмем извозчика и объездим Париж. На выставку, где дикий на диком едет и диким погоняет, я ни ногой. Так вы и знайте! Прежде всего я хочу посмотреть Латинский квартал, что это за Латинский квартал такой. А то во французских романах читаю про Латинский квартал и вдруг его не видала. Вот это интересно. Там и Агнеса-цветочница жила, там и…

Николай Иванович что-то хотел возражать, но Глафира Семеновна перебила его:

– Молчите, молчите. Всякий бы на вашем месте после вчерашнего скандала молчал, поджавши хвост, а вы…

– Но ведь скандал сделала ты, а не я…

– Довольно!

И Глафира Семеновна не дала говорить мужу.

Приготовив дома чай и напившись чаю, они часу в двенадцатом дня вышли из гостиницы. Было воскресенье. Париж праздничал. Лавки и магазины были наполовину закрыты. На улицах совсем было не видать блузников, не видать было и свободных извозчиков, хотя с седоками они двигались целыми вереницами. Омнибусы были переполнены публикой и тащили народ в пестрых праздничных одеждах. Глафира Семеновна, все еще раздраженная, бежала вперед, Николай Иванович шел за ней сзади. Так они пробежали две-три улицы.

– Удивительно, что ни одного извозчика! – сердито проговорила Глафира Семеновна.

– Праздник. Все разобраны. Видишь, народ гуляет, – отвечал Николай Иванович. – Я думаю что Луврский-то магазин сегодня заперт.

– Врете, врете вы! Это вы нарочно, чтобы нам подольше в Париже остаться. Но заперт он или не заперт – мы все равно в него поедем.

На углу какого-то переулка был ресторанчик. Несколько столиков со стульями стояли около этого ресторанчика, на тротуаре и за столиками сидела немудреная публика: черные сюртуки с коротенькими трубками в зубах, пестро одетые, очевидно в праздничные одежды, женщины. Некоторые женщины были с букетиками живых цветов на груди. Публика эта пила кофе, красное вино, закусывала сандвичами – маленькими булками, разрезанными вдоль и с вложенными в нутро тоненькими ломтиками мяса или сыра. Тут же около ресторана стояла и извозчичья колясочка. Извозчик, пожилой толстый человек с гладкобритым, необыкновенно добродушным полным лицом, подвязывал к морде лошади торбу с кормом.

– Коше! Ву зет либр?[434]434
   Извозчик! Вы свободны?


[Закрыть] – спросила Глафира Семеновна извозчика.

Извозчик галантно снял шляпу и отвечал по-французски:

– Да, мадам, я не занят, но нужно завтракать, il faut, que je prenne mon cafe. Если вы хотите подождать, пока я позавтракаю, то я к вашим услугам. C’est seulement un quart d’heure…[435]435
   Мне нужно выпить кофе… Это всего четверть часа…


[Закрыть] Присядьте здесь, спросите себе что-нибудь и подождите меня. Я сейчас.

Отойдя от лошади, извозчик даже стул подвинул Глафире Семеновне. Такая галантность поразила ее, и она, улыбнувшись, сказала: «Мерси».

– Удивительно смешной извозчик, – обратилась она к мужу. – Просит подождать, покуда он позавтракает. И как учтиво? Вот бы нашим извозчикам поучиться. Ты видишь, он даже и стул подвинул мне. Делать нечего, надо будет подождать его, потому что извозчиков свободных нет, а пешком я бегать не намерена. Садись. Кстати, спросим себе что-нибудь перекусить. Я тоже есть хочу.

Николай Иванович и Глафира Семеновна поместились за столиком около двери в ресторанчик. Извозчик, войдя в ресторанчик и вернувшись оттуда, что-то смакуя жирными крупными губами, поместился за другим столиком, невдалеке от супругов.

– Il fait beau temps, madame. N’est-ce pas?[436]436
   Прекрасная погода, мадам. Не правда ли?


[Закрыть] – обратился он к Глафире Семеновне с улыбкой.

Та ничего не ответила и толкнула ногой мужа.

– Боже мой, он не только сел около нас, но даже заговаривает с нами о погоде, – сказала она.

– Пожалуйста, только не делай скандала, сделай одолжение, без скандала…

– Зачем же тут скандал? Он очень учтиво… Но я не знаю, право, отвечать ему или не отвечать, ежели еще заговорит. Все-таки извозчик.

– Ответь, ежели слова знаешь. Тебя не убудет.

Женщина в белом чепце, переднике и с букетом на груди принесла на столик извозчику кусок хлеба, несколько редисок и кусочек масла на тарелочке. Извозчик принялся закусывать.

LXIV

Поджидая завтракающего извозчика, супруги спросили себе сандвичей и красного вина и с любопытством смотрели, как он, сидя около них, закусывал редиской и хлебом с маслом. Уничтожив редиску, он спросил себе ломоток сыру и красного вина и опять принялся есть.

– Редиска… сыр… Смотри, смотри… Да он завтракает совсем на аристократический манер… – подтолкнула Глафира Семеновна мужа. – Вот как здесь, в Париже, извозчики-то живут: красное вино за завтраком пьют.

Извозчик, должно быть, заметил, что о нем идет речь. Он улыбнулся и, когда Глафира Семеновна, отрезав от сандвича кусочек, положила его себе в рот, сказал, кивнув головой:

– Bon appetit, madame.

Глафира Семеновна поблагодарила его также кивком и пробормотала мужу:

– Заговаривает, положительно заговаривает с нами. Ты слышал, что он сейчас сказал мне «Приятного аппетита»?

– Полировка, французская полировка… – отвечал Николай Иванович.

– Ну и у них есть невежи, а это какой-то особенный.

Допивая красное вино, извозчик, как бы извиняясь перед супругами, что он их задерживает, опять обратился к Глафире Семеновна по-французски:

– Еще чашку кофе, мадам, и я к вашим услугам.

– Даже кофей будет пить после завтрака – вот какой извозчик, – перевела Глафира Семеновна слова извозчика Николаю Ивановичу.

Прислуживавшая женщина действительно принесла извозчику большую чашку кофе с молоком, и он принялся за кофе, медленно хлебая его с ложки. Проглотив несколько ложек, он опять начал:

– Господин не говорит по-французски?

При этом он кивнул на Николая Ивановича.

– Нон… Эн пе иль компран, ме не парль, – отвечала Глафира Семеновна.

– Il me semble, madame, que vous êtes russes[437]437
  – Нет… Немного он понимает, но не говорит. – Мне кажется, мадам, что вы русские.


[Закрыть]. Глаз парижского извозчика никогда не обманывается насчет русских. Вы русские?

– Вуй, ну сом рюсс.

Извозчик приподнял клеенчатую шляпу, прищелкнул языком и сказал:

– Brave nation…[438]438
   Храбрый народ…


[Закрыть] И должен вам сказать, что все наши симпатии к русским…

Наконец извозчик залпом допил из чашки остатки кофе, положил на стол за завтрак деньги и, встав из-за стола, сказал:

– Теперь я к вашим услугам, мадам. Благодарю за вашу любезность, что подождали меня. Прошу вас в экипаж.

Поднялись из-за столика и супруги. Глафира Семеновна шла вперед, Николай Иванович следовал сзади. Они подошли к экипажу, и лишь только Глафира Семеновна приготовилась садиться и занесла ногу на подножку экипажа, извозчик тотчас же подставил ей руку, свернутую калачиком. Глафира Семеновна остановилась и недоумевала.

– Обопритесь, обопритесь, мадам, на мою руку, – заговорил извозчик, и тут же прибавил: – О, я вижу теперь, что этот господин ваш муж, а мужья вообще плохие кавалеры.

Глафира Семеновна оперлась на руку извозчика и, поблагодарив, села в экипаж.

– Каков извозчик-то! – толкнула она усаживающегося с ней рядом мужа. – Боже мой, да это даже и не похоже на извозчика, до того он учтив.

– На чай хочется получше получить – вот он и подлащивается.

– Однако посмотри, как ловко он подал руку; совсем на офицерский манер. Ты прими в соображение, что ведь он старик.

– Наполировался. Старику-то наполироваться еще легче.

Извозчик между тем влез на козлы, и экипаж поехал.

– Удивительно, какой элегантный извозчик, – продолжала Глафира Семеновна. – Ты знаешь, он даже и тебя осудил, что ты не подсадил меня в экипаж.

– А за это ему по шапке. Какое такое он имеет право над седоком смеяться?

– Ну, ну… Пожалуйста, пожалуйста… Ты бы вот лучше вчерашнюю дикую-то бабу по шапке!.. А то тебя на это не нашлось. Ты вот полированного человека хочешь по шапке…

– Не смейся над седоком в глазах жены…

– Оставь, Николай Иваныч, оставь. Раскаиваюсь, что и сказала тебе.

Подъезжали к Луврскому магазину.

– Вот Луврский магазин, – отрекомендовал извозчик, обернувшись к седокам вполоборота. – Сегодня воскресенье, и он заперт, но советую побывать вам в нем в другие дни.

– Коман ферме? Ах, ком се домаж![439]439
   Как заперт? Ах, как жаль!


[Закрыть] – заговорила Глафира Семеновна. – Николай Иваныч, ведь магазин-то заперт, – обратилась она к мужу.

– Я говорил тебе.

– Как же нам теперь попросить, чтобы сегодня вечером вещи-то мои были готовы? Мне положительно не хочется еще на день оставаться в Париже. Коше! Пе тон постучать эн пе а-ля порт? Пе тетр отворят. Уврир могут? Вуй?.. Ведь есть же там хоть артельщики дежурные? Арете, коше…[440]440
   Можно постучать немного в дверь? Может быть, отворят. Отворить могут? Да?.. Остановитесь, извозчик…


[Закрыть]

Глафира Семеновна остановила извозчика, вышла из экипажа и стала искать звонка около двери магазина, но звонка не оказалось. Она стукнула в дверь.

– Бесполезно, мадам. Сегодня не отворят, – сказал ей извозчик. – Сегодня все амплуайе[441]441
   Служащие.


[Закрыть] праздничают, находятся где-нибудь за городом на легком воздухе и проводят время с дамами сердца.

Постучав еще несколько раз в дверь, Глафира Семеновна снова уселась в экипаж и сердито сказала мужу:

– Ну все равно, останемся еще на один день в Париже, только зарубите себе на носу, что я на выставку к проклятым диким положительно уже больше ни ногой. – Коше! Картье Латен, же ву при![442]442
   Латинский квартал, пожалуйста!


[Закрыть] – скомандовала она извозчику.

LXV

Супруги ехали почти шагом. Извозчик поминутно оборачивался к седокам и, указывая на какое-либо здание, бормотал без умолку. Лицо его то улыбалось, то принимало серьезное выражение, говорил он то с восторгом, то с грустью, то прищелкивал языком, кивал головой. Очевидно, он и сам восхищался Парижем.

– Говорит красно, а поди разбери, что он такое бормочет! – сказал Николай Иванович жене. – Понимаешь что-нибудь, Глаша?

– В том-то и дело, что мало. А очень жаль. To есть названия церквей-то и улиц я понимаю. Вот сейчас проезжали мимо биржи, на которой проигрался маркиз де Клермон.

– Какой такой маркиз Клермон?

– А это из одного романа. Помнишь, я тебе читала?

– Тьфу ты пропасть! А я думал, какой-нибудь настоящий.

– Он проигрался и потом сделался чистильщиком сапог. Да ведь ты и сам, кажется, читал?

– Могу ли я все упомнить. Ты знаешь мое чтение. Лягу на диван, раскрою книгу, а через минуту уж и сплю. Для меня читать, так это все равно что сонные капли.

– Ну а я все помню, что читала. Потому-то вот все улицы Парижа для меня и интересны, что они во французских романах описываются. Из-за того-то я и в Латинский квартал еду, что по романам все тамошние места наизусть знаю.

Въезжали в Латинский квартал. Извозчик обернулся и сказал по-французски:

– Вот что называется Латинским кварталом.

– Да, да… Вот и на улицах уж не так много народа, как в центре города, – проговорила Глафира Семеновна, с любопытством смотря направо и налево. – Мерси, коше, мерси… Здесь ведь студенты, гризетки, разные работницы, цветочницы живут, – обратилась она к Николаю Ивановичу.

– Гм… Так… – Николай Иванович зевнул.

– Неужели тебя это не интересует, Николя? А мне так это в сто раз интереснее выставки.

– Boulevard St.-Michel! – возгласил извозчик, когда они въехали на широкую улицу.

– Ах вот он, бульвар-то Сен-Мишель, – воскликнула Глафира Семеновна. – Ну я его таким и воображала. Совсем Большой проспект на Васильевском острову. Ведь о бульваре Мишель сколько пишут. Страсть! Вот тут белошвейка Клотильда познакомилась с медиком Малине. И наверное, где-нибудь тут есть тот ресторанчик, где они в первый раз завтракали. Тетка Пате этот ресторанчик держит. Видишь, я все помню.

– Бредишь ты, кажется.

– Да нет же, нет… Там даже подробное описание было. У входа висели часы, а над часами оленьи рога… Вот ежели бы зайти, то я сейчас узнала бы этот ресторанчик по описанию.

Николай Иванович встрепенулся:

– Что ж, давай зайдем… Красного вина я выпью с удовольствием. Извозчику можно также поднести.

– Да погоди, нужно сначала разыскать этот ресторан. Коше! Ву саве у э ресторан де тант Пате?[443]443
   Вы знаете, где ресторан тетушки Пате?


[Закрыть] – спросила Глафира Семеновна извозчика.

– Quel numéro, madame? – обратился тот к ней, в свою очередь.

– Нумер дома спрашивает… Почем я знаю! Же не се па.

– Alors il faut chercher. C’est un restaurant russe?[444]444
   Я не знаю. – Тогда надо искать. Это русский ресторан?


[Закрыть]

– Как рюсс? Франсе. Эта тетка Пате описана как самая добрая женщина. Когда с Клотильдой случился грех и она родила ребенка, то Пате призрела этого ребенка и вскормила на козьем молоке. А Клотильда была больна и лежала в клинике. Видишь, я все помню.

– Boulevard St.-Germain! – указал бичом извозчик.

– И бульвар Сен-Жермен отлично помню. Тут жил в мансарде этот самый…

– Да брось…

– Нет, зачем же бросать! Это приятно вспоминать. Он был в аптеке приказчиком.

– La rue des Ecoles. La rue St.-Jacques[445]445
   Улица Эколь. Улица Сен-Жак.


[Закрыть], – показывал извозчик.

– Все, все помню… Все места знакомые…

– C’est la Sorbonne…

– Ах, Сорбонна! Вот она Сорбонна-то! Николай Иваныч, смотри Сорбонну. Тут и Жозеф, тут и Лазар учились. Вот, вот… Здесь-то у букиниста и нашли они рукопись шестнадцатого столетия, по которой Жозеф оказался потомком герцога Овре и полным наследником всех его миллионов.

– Гм… Гм… Так. А только это, душечка, совсем не интересно.

– Да как же неинтересно-то, ежели кто читал.

– А я не читал. Да и вообще в романах все враки.

– Враки? А вот посмотри, у железной решетки разложены книги и букинист стоит. Так и в романе стояло. Стало быть, это правда, а не враки. Видишь букиниста?

– Ну ладно, ладно. Ты вот ресторанчик-то хотела разыскать, так давай разыскивать.

– Ах, тебе только бы до ресторана-то дорваться. И какой-ты ненасытный!

– Дура, да ведь я для тебя же. Ты хотела.

– Collège de France… – указал извозчик на здание.

– И коллеж де Франс отлично помню. Вот тут должна быть тоже одна таверна под названием «Рог изобилия». Вот, вот… Наверное, эта, – оживилась Глафира Семеновна, указывая на грязненький ресторан, около которого стояли двое в серых блузах и черных шляпах.

– Так зайдем. Что ж ты так-то, – сказал Николай Иванович.

– И зашла бы, потому что здесь резчик Каро проиграл в кости свою жену художнику Брюле, но я не знаю, та ли эта таверна.

– Так спроси. Спроси у извозчика.

– И спросила бы, но не знаю, как по-французски рог изобилия. Коше! Коше! Коман он ном сет таверн? – обратилась Глафира Семеновна к извозчику.

– Connais pas, madame… Mais si vous voulez visiter un restaurant où il y a une dame, qui parle russe, alors-voilà[446]446
   Как называют эту таверну? – Не знаю, мадам… Но если вы хотите посетить ресторан, где есть дама, которая говорит по-русски, то это вот там.


[Закрыть].

Извозчик указал на ресторанчик на другой стороне улицы.

– Что он говорит? – спросил жену Николай Иванович.

– Да вот указывает на ресторан, где есть какая-то дама, которая говорит по-русски.

– Непременно надо зайти. Что же ты не велишь остановиться? Француженка эта дама?

– Коше! Се тюнь дам франсе, ки парль рюсс?[447]447
   Эта дама француженка, которая говорит по-русски?


[Закрыть] – спросила Глафира Семеновна.

– Oui, oui, madame… Elle а été à St-Pétersbourg…

– Да, да, француженка, но бывалая в Петербурге.

– Отлично. Коше! Стой! Стой!

– Коше! Арете! Иль фо вуар сет дам[448]448
   Стойте! Надо повидать эту даму.


[Закрыть].

Извозчик стегнул бичом лошадь и подъехал к невзрачному ресторанчику.

LXVI

Ресторанчик, в который вошли супруги, был самый невзрачный ресторанчик. Его скорее можно было назвать винной лавкой, где, впрочем, кроме вина, продавались хлеб, яйца, редиска и редька, которые и лежали на мраморном прилавке вместе с жестяными воронками, служащими для наливания вина в бутылки. За прилавком стояла сильно расползшаяся толстая пожилая женщина в высокой гребенке с жемчужными бусами в волосах. Женщина была громадного роста, брюнетка, с дугообразными черными бровями, очевидно подкрашенными, и с маленькими усиками над верхней губой. Мясистые руки ее с жирными пальцами в дешевых кольцах едва сходились на животе. Затянутая в корсет грудь представляла целую гору. Женщина была одета в черное шерстяное платье. У прилавка стояли два тощие французика в потертых пиджаках – один с тараканьими усами, другой с козлиной бородкой – и любезничали с женщиной. Ресторанчик состоял всего только из одной комнаты с грязным полом, на котором валялись объедки редиски, яичная скорлупа. На стенах висели плохие литографии в старых, засиженных мухами деревянных рамах и даже были просто налеплены дешевенькие народные картинки в ярких красках, изображающие расстреливание слона во время осады Парижа[449]449
  …расстреливание слона во время осады Парижа… – Речь идет об осаде Парижа прусскими войсками в 1870–1871 гг.; дирекция парижского зоопарка, поскольку животных (в том числе двух слонов) не на что было содержать, решила распродать их на мясо.


[Закрыть], карту Европы в лицах, где на месте России лежит громадный медведь, а на месте Германии прусская каска со штыком, и т. д. Пахло вином. Столиков в ресторанчике было несколько, но посетители сидели только за двумя столами. За одним два француза, сняв сюртуки, играли в домино, за другим одинокий посетитель в высокой французской фуражке, имея перед собою бутылку с вином, внимательно читал «Petit Journal». Из прислуги была всего только одна девушка, очень молоденькая, в клеенчатом переднике и с сумочкой у пояса. Войдя в ресторанчик, Глафира Семеновна даже попятилась.

– Кабак какой-то… Уж входить ли? – проговорила она, косясь на сидящих без сюртуков французов, дымящих за игрой в домино тоненькими папиросками «Капораль»…

– Ну так что за беда? Кто нас здесь знает! Зато увидим француженку, говорящую по-русски, – отвечал Николай Иванович. – Садись вот к столику.

Когда супруги уселись, к ним подскочила прислуживавшая девушка и остановилась в вопросительной позе.

– Ну-с, кто у вас здесь говорит по-русски? Вы, мамзель, что ли? – обратился к ней Николай Иванович.

– Comprends pas, monsieur…[450]450
   Не понимаю, месье…


[Закрыть] – отвечала та.

– Как не компран? Нам сказали, что здесь говорят по-русски.

– Ну сом рюсс е коше ну за ди, ке иси парль рюсс.

– Ah, oui. C’est ça… – улыбнулась девушка и, обратясь к толстой женщине, стоявшей за прилавком, крикнула: – Madame Bavolet! Voilа des personnes russes, qui désirent vous voir[451]451
  – Мы русские, и извозчик нам сказал, что здесь говорят по-русски. – Ах да… Мадам Баволе! Вот русские, которые желают вас видеть.


[Закрыть].

Толстая женщина улыбнулась и, выплыв из-за прилавка, подошла к столу:

– Ah, que j’aime les russes! Monsieur et madame sont de Pétersbourg ou de Moscou?[452]452
   Ах, как я люблю русских! Вы из Петербурга или из Москвы?


[Закрыть] Я была в Петербурге и в Москве и до сих пор сохраняю самые хорошие воспоминания о русских, – продолжала она по-французски.

– Постойте, постойте, мадам, – теребил ее Николай Иванович. – Да вы говорите по-русски?

– Да, и я говорю по-русски, mais à présent c’est très difficile pour moi. Madame parle français?[453]453
   Но сейчас мне это очень трудно. Мадам говорит по-французски?


[Закрыть] – обратилась толстая женщина к Глафире Семеновне.

– Вуй, мадам, эн пе…[454]454
   Да, мадам, немного…


[Закрыть] – неохотно дала та ответ.

– Да скажи ты ей, чтоб она присела-то… – сказал жене Николай Иванович.

– Пренэ пляс, мадам…[455]455
   Садитесь, мадам.


[Закрыть]

Женщина взяла стул и подсела к супругам.

– Я – артистка, – заговорила она по-французски. – Ах, монсье, ежели бы вы знали, какой я имела голос! Но я простудилась, заболела и потеряла мой капитал. Я певица… Я имела ангажемент и приезжала петь в Петербург. Я была и в Москве. Vous devez savoir Egareff? Jardin de Demidoff?[456]456
   Вы, должно быть, знаете Егарева? Демидов сад?


[Закрыть] Демидов сад[457]457
  Демидов сад – первый в Петербурге общественный увеселительный сад. Находился на Офицерской улице (ныне улица Декабристов, д. 39). В 1864 г. антрепренер В. Н. Егарев открыл там «Русский семейный сад», где проходили народные гулянья, выступали оркестры и хоры. В 1870-х гг. сад стал местом вечерних развлечений «золотой» молодежи; в основе репертуара – французские шансонетки и канкан. У петербуржцев получил ироническое название «Демидрон».


[Закрыть], – вставила она два слова по-русски. – Вот была моя арена. А, монсье, русские умеют ценить таланты, умеют ценить артистов!

– Да вы умеете говорить по-русски-то?… – перебил ее Николай Иванович.

– Oh, oui, monsieur. Je me souviens de quelques mots…[458]458
   О да, месье. Я помню несколько слов…


[Закрыть] Isvostschik… Vino… Vodka… Botvigne… О, какое это вкусное русское блюдо – ботвинья! Botvigne avec lossossine…

– Да ведь это все слова, слова, а говорить-то вы не умеете? Парле рюсс… Не компренэ?

– Да, да… Я говорила по-русски, – продолжала толстая женщина по-французски, – но за недостатком практики я забыла. Здесь есть русские студенты, они заходят ко мне, и мы часто, часто вспоминаем о России. Moujik… Boulka… na tschai… tri roubli на tschai… C’est pour boire…

– Немного же вы знаете, мадам, по-русски. Пе рюсс, пе, пе[459]459
   Мало по-русски, мало, мало.


[Закрыть].

– Oui, oui, monsieur. À présent j’ai oublié… Mais votre madame vous traduit…[460]460
   Да, да, монсье. Теперь я забыла. Но ваша мадам вам переведет.


[Закрыть] Et troika! Ах, что за прелесть эта тройка! Troika, iamtschik – c’est ravissant[461]461
   Это прекрасно.


[Закрыть].

– Глаша! Да что она такое рассказывает?

Глафира Семеновна, как могла, перевела мужу.

– Ах, так она актриса! То-то она о Егареве и о Демидовом саде упоминает! – воскликнул Николай Иванович. – Очень приятно, мадам, – протянул он толстой женщине руку. – Как «приятно» по-французски? – обратился он к жене.

– Шарман.

– Шарман, шарман, мадам, что вы актриса.

Толстая женщина оживилась и, в свою очередь, потрясла его руку.

– Да, я была артистка… И какая артистка! Меня засыпали цветами! – продолжала она по-французски и прибавила, понизив тон: – А вот теперь приходится быть в такой обстановке. Вот я держу бювет, un petit cabaret…[462]462
   Маленькое кабаре.


[Закрыть] Это мой бювет… Он мне принадлежит, и я, слава Богу, довольна.

– Пес ее знает, что она бормочет! Ну да наплевать! – махнул рукой Николай Иванович и сказал: – Мадам! By – артист, а ну – маршанд… Бювон!

– Qu’est се que vous voulez prendre, monsieur?[463]463
  – Вы артист, а мы купец… Выпьем! – Что бы вы хотели выпить, месье?


[Закрыть]

– Вен руж и на закуску виноград. Резань, резань… Но бьян вен…[464]464
   Красное вино… Виноград, виноград… Но хорошее вино.


[Закрыть]

– Du bon vin? Il faut chercher, monsieur. Mademoiselle Marie! – обратилась толстая женщина к девушке и, передав ей большой ключ, стала ей говорить что-то по-французски. – Tout de suite, monsieur… Vous recevez[465]465
   Хорошего вина? Надо поискать, месье. Мадмуазель Мари! Сию минуту, сударь… Вы получите.


[Закрыть], – кивнула она Николаю Ивановичу и опять отдалась воспоминаниям о русских и Петербурге, вставляя русские слова вроде «Gostinoi dvor, pirogue russe, kvasse, sterliat, tschelovek, kosak».

Через пять минут девушка принесла откуда-то бутылку вина и поставила ее на стол вместе с стаканами.

– Voyons, monsieur, c’est quelque chose d’extraordinaire…[466]466
   Вы увидите, месье, это нечто выдающееся…


[Закрыть] – проговорила толстая женщина, щелкнув пальцами по бутылке, и принялась разливать вино в стаканы.

LXVII

Мадам Баволе, жирная хозяйка винной лавки (то торговое заведение, где сидели супруги, была винная лавка), оказалась изрядным питухом. Разлив вино в стаканы, она хриплым контральто воскликнула:

– Ah, que j’aime les russes! Ah, que je sui? bien aise de voir monsieur et madame! Buvons sec! Avec les russes il faut boire à la russe[467]467
   Ах, как я люблю русских! Ах, как я рада, что вижу месье и мадам! Выпьем до дна; с русскими надо пить по-русски.


[Закрыть]. Tvoe zdorovie, douchinka! – произнесла наконец она три русские слова, чокнулась с супругами, залпом выпив стакан, опрокинула его себе на голову, звякнув им о гребенку.

– Ой, баба! Вот пьет-то! – невольно выговорила Глафира Семеновна, удивленно смотря на хозяйку. – Да это халда какая-то.

– Оставь, погоди… Все-таки человек она, бывалый в России… Приятно… Видишь, как хвалит русских, – перебил жену Николай Иванович и тоже осушил свой стакан.

Глафира Семеновна только пригубила. Это не уклонилось от взора хозяйки винной лавки.

– О нет, мадам… Так невозможно. Так русские не пьют. Надо пить досуха, – заговорила она по-французски и стала принуждать Глафиру Семеновну выпить стакан до конца.

Глафира Семеновна отнекивалась. Хозяйка приставала. За жену вступился Николай Иванович.

– Как голова по-французски? – спросил он ее.

– Ля тет.

– Она малад. У ней малад ля тет[468]468
   Она больна. У нее болит голова.


[Закрыть], – обратился он к француженке, показывая рукой на женину голову.

– Mais c’est du bon vin, madame, que je vous donne. От этого вина никогда не будет болеть голова. Вы знаете monsieur Petichivsky à Pétersbourg? Je crois qu’il est colonel à présent. Ах, как мы с ним хорошо веселились в Петербурге! Вот был веселый человек и любил выпить. Et môme très riche… Beaucoup d’argent…[469]469
   Но это хорошее вино, мадам, которое я вам подаю… Вы знаете месье Петишевского в Петербурге? Думаю, он сейчас уже полковник… И в то же время очень богат. Много денег…


[Закрыть] Много деньги…

Тараторя без умолку, жирная француженка стала припоминать улицы и французские рестораны Петербурга.

– Невский… Гранд Морская… Ресторан Борель[470]470
  Ресторан Бореля – ресторан французской кухни, известный своими высокими ценами; в последней четверти XIX в., до 1893 г., находился на Большой Морской улице, дом № 16.


[Закрыть]… «Самарканд» Х«Самарканд» — ресторан «средней руки», находился в Новой Деревне, в Языковом переулке (ныне Белоостровская улица). Ъ… Я думаю, что теперь все эти улицы и рестораны в Петербурге еще лучше, чем они были прежде. N’est се pas, monsieur? А Нева? Нева? C’est un fleuve ravissant[471]471
   Не так ли, месье?.. Это замечательная река.


[Закрыть].

Супруги кое-как понимали француженку, кое-как удовлетворяли ее любопытству, ломая французский язык, прибавляя к нему русских слов и сопровождая все это пояснительными жестами, хотя Глафира Семеновна немного и позевывала. Ей не нравилось сообщество чересчур развязной экс-певицы.

Экс-певица рассказывала между тем по-французски:

– Все мои товарищи по сцене имеют теперь капитал, а у меня, у меня по моей доброте остались только крохи, на которые я и открыла вот этот бювет… Да, монсье, я жила хорошо, но потеря голоса, потеря фигуры, – (она указала на свою толщину), – et les circonstances… – Она не договорила, махнула рукой и прибавила: – Et à présent je suis une pauvre veuve – et rien de plus…[472]472
   И обстоятельства… И в настоящее время я бедная вдова, и ничего более…


[Закрыть]

– Вдова она, вдова… – перевела мужу Глафира Семеновна, ухватившись за слова, которые поняла. – Говорит, что бедная вдова.

– Вдова? Вот откровенная! Всю жизнь свою рассказала, – сказал Николай Иванович и тут же фамильярно хлопнул француженку по плечу, прибавив: – Люблю, мадам, за откровенность. Глаша, как откровенность по-французски? Переведи!

– Не знаю.

– Экая какая! Ничего не знаешь. За душу, мадам, люблю, за душу. By компренэ? Нон? Как, по крайней мере, Глаша, душа-то по-французски?

– Душа – лам.

– За лам, мадам, люблю, за вотр лам. За хорошую, теплую душу. Пур вотр бьян лам.

Француженка поняла, протянула руку и, крепко пожав ее, сказала:

– Мерси, монсье… Благодарю… Voila je me souviens encore de quelques mots russes[473]473
   Я помню еще несколько русских слов.


[Закрыть].

Николай Иванович хотел налить из бутылки вина, но бутылка была пуста. Француженка это заметила и сказала:

– Это была моя бутылка, монсье… C’est de moi, c’est pour les voyageurs russes que j’adore[474]474
   Это от меня для русских путешественников, которых я обожаю…


[Закрыть], но теперь вы можете спрашивать, что вы хотите.

– Этой бутылкой она нас угощает, – перевела мужу Глафира Семеновна. – Вот какая! За границей нас еще никто не угощал, – прибавила она, и гостеприимство толстой француженки несколько расположило ее в пользу француженки. – Мерси, мадам, – поблагодарила ее Глафира Семеновна. – Хоть уж и не хочется мне, чтобы ты еще пил, но надо ответить ей тоже бутылкой за ее угощение.

– Непременно, непременно, – заговорил Николай Иванович и, поблагодарив, в свою очередь, француженку, воскликнул: – Шампанского бутылку! Шампань, мадам…

Шампанского в винной лавке не нашлось, но толстая француженка тотчас же поспешила послать за ним прислуживавшую в ее лавке девушку, и бутылка явилась. Толстая француженка сама откупорила бутылку и стала разливать в стаканы.

– За здоровье французов! Пур ле франсэ! – возгласил Николай Иванович!

– Vive la France! Vive les Français! – ответила француженка, встав co стула, распрямилась во весь рост и эффектно, геройски, по-театральному поднимая бокал.

На возглас «Vive la France» отозвались и французы без сюртуков, игравшие в домино, и тоже гаркнули: «Vive la France». Николай Иванович тотчас же потребовал еще два стакана и предложил выпить и французам, отрекомендовавшись русским. Французы приняли предложение и уже заорали «Vive la Russie». Все соединились, присев к столу. Дожидавшийся на улице Николая Ивановича и Глафиру Семеновну извозчик, заслыша торжественные крики, тоже вошел в винную лавку. Николай Иванович спросил и для него стакан. Одной бутылки оказалось мало, и пришлось посылать за другой бутылкой.

– Де бутель, де! Две бутылки! – командовал он прислуживающей девушке.

Глафира Семеновна дергала за рукав мужа.

– Довольно, довольно. Не посылай больше. Передай мой стакан извозчику. Я все равно пить не буду, – говорила она, но остановить Николая Ивановича было уже невозможно.

– Нельзя, нельзя, Глашенька. Пьют за русских, пьют за французов, так неужели ты думаешь, что я обойдусь одной бутылкой! Останавливай меня в другом месте, где хочешь, и я послушаюсь, а здесь нельзя! – отвечал он.

Когда появились еще две бутылки шампанского, извозчик тоже подсел к супругам. Он что-то старался им рассказать, тыкая себя в грудь и упоминая слово «royaliste»[475]475
   Роялист, сторонник монархического правления.


[Закрыть], но ни Николай Иванович, ни Глафира Семеновна ничего не поняли. Толстая мадам Баволе оживлялась все более и более. Сначала она спорила с французами без сюртуков, упоминая с каким-то особенным восторгом про императора Луи Наполеона[476]476
  Луи Наполеон Бонапарт (1808–1873) – с 1852 г. Наполеон III, последний французский монарх.


[Закрыть] и протягивая руку извозчику, потом, обратясь к супругам, опять заговорила о Петербурге и кончила тем, что, взяв стакан в руки и отойдя на средину лавки, запела разбитым, сиплым, переходящим в бас контральто известную шансонетку: «Ah, que j’aime les militaires»[477]477
   «Как я люблю военных». Ария главной героини из оперы-буфф Ж. Оффенбаха «Великая герцогиня Герольштейнская», либретто А. Мельяка и Л. Галеви (1867).


[Закрыть]. Пение было безобразное, мадам Баволе поминутно откашливалась в руку, но тем не менее Николай Иванович и вся мужская публика приходили в восторг.

– Браво! Браво! – кричал после каждого куплета Николай Иванович, неистово аплодируя.

Глафира Семеновна уже дулась и уговаривала его ехать домой, но он не внимал и, видя, что две принесенные бутылки были уже пусты, стукал ими по мраморному столу и отдавал приказ:

– Анкор шампань! Анкор де бутыль! За французов всегда рад выпить!

LXVIII

Пир, устроенный Николаем Ивановичем в винной лавке толстой мадам Баволе, разгорался все более и более. Было уже выпито восемь бутылок шампанского, на столе стояла уже плетеная корзинка с крупными грушами и виноградом. Общество, состоявшее из супругов, самой мадам Баволе, двух французов без сюртуков и извозчика, оживлялось все более и более. Исключение представляла Глафира Семеновна, которая умоляла Николая Ивановича ехать домой, но он не внимал. Как это всегда бывает у людей, разгоряченных вином, все говорили вдруг и никто никого не слушал. Русский говор Николая Ивановича резко выделялся среди французской речи других собеседников. Его никто не понимал, но он думал, что его понимают. С французами у него шли рукопожатия, похлопывания друг друга по плечу; один из французов без сюртука, поминутно упоминая об Эльзас-Лотарингии, даже поцеловался с ним. Пили за русских, пили отдельно за казаков и почему-то за саперов. Последний тост был предложен самой мадам Баволе, после чего она опять удалилась на средину лавки и, встав в театральную позу, пропела вторую шансонетку, на этот раз в честь саперов: «Rien n’est sacré pour un sapeur»[478]478
   Для сапера нет ничего святого.


[Закрыть].