Текст книги "Наши за границей. Юмористическое описание поездки супругов Николая Ивановича и Глафиры Семеновны Ивановых в Париж и обратно"

– Да уж где тут апорте! Когда тут принесешь! Гляди. Вот твоя порция…

Николай Иванович поддел на ложку свою порцию лососины и отправил ее в рот.

– Анкор пуасон. Четыре порции этой пуасон. Катр порсион… – говорил он, прожевывая лососину.

– И пом де тер… – прибавила Глафира Семеновна.

– Quelles pommes désirez-vous, madame?[268]268
   Какой картофель вы хотите, мадам?


[Закрыть] – спрашивал слуга.

– Кель пом! Обыкновенный пом… Вареный пом.

Лакей улыбнулся и через пять минут принес еще четыре порции лососины и отдельно целую гору жареного тоненькими палочками картофеля – pommes frites.

– Вот дурак-то! Жареный картофель к вареной рыбе подает! – воскликнул Николай Иванович.

– Да уж ешь. Только бы наесться, – сказала жена. – А только удивительно, какой здесь бестолковый народ в Париже.

Порции бифштекса были еще меньше. Супруги уж не возражали.

– На смех, просто на смех… – пробормотал Николай Иванович, забивая себе в рот свою порцию бифштекса, сжевал ее и принялся пить вино.

– Я голодна, Николай Иваныч, – жаловалась Глафира Семеновна.

– Да и я то же самое. Только чуть-чуть червяка заморил. Ведь с утра не ели, а теперь седьмой час. Придется часа через два переобедывать. Вот допьем вино да пойдем искать другой ресторан. Индейки какой спросим, что ли, гуся поедим… Гарсон! Комбьян? – обратился Николай Иванович к лакею и полез в карман за деньгами, чтобы заплатить за обед.

Лакей сунул ему те карты, которые были получены при входе, и указал на кассу.

Супруги поднялись с места и направились к выходу.

XXXII

– Шестнадцать французских четвертаков взяли за все про все, – говорил жене Николай Иванович, когда они вышли из ресторана Дюваля. – Что-то больно дешево. Ты рассчитай, что ведь мы вина потребовали на восемь четвертаков. Бутылку красного в четыре четвертака и бутылку белого в четыре четвертака. Стало быть, за еду пришлось всего восемь четвертаков. А ведь мы десять порций съели, шесть порций одной лососины. Положим, порции такие, что один раз в рот положить, но все-таки… Нет, стало быть, за вход в ресторан с нас ничего не взяли. Ничего… С какой же стати при входе два этих самых билета-то нам всунули? – рассуждал он про дювалевские рассчетные карты – addition. – Нет, это недорогой ресторан, ежели так рассудить.

– Да уж брось… Ну что тут считать. Все равно в этот ресторан я больше никогда не пойду, – отвечала Глафира Семеновна. – Помилуйте, улиток каких-то в раковинах нам сунули! Мы спрашиваем рыбу, явственно уж, кажется, говорю – пуасон сале, – а нам суют улиток. Надо заметить этот ресторан, чтобы не попасть в него как-нибудь по ошибке, – прибавила она, оглянулась и вдруг увидала большую, освещенную газом вывеску, гласящую по-французски: «Театр египтян и арабов». – Николай Иваныч, вон там арабский театр… арабский и египетский… Возьмем билеты и посмотрим. Наверное, что-нибудь забавное.

– Да ведь ни ты, ни я ни по-египетски, ни по-арабски не знаем, – дал ответ муж.

– Да тут и не надо знать. Просто так посмотрим. Ведь уж как по-французски представляют, мы нынешнее лето и в Петербурге в «Аркадии» видели, а тут по-арабски и по-египетски.

– Ну что ж, зайдем.

– Да конечно же зайдем, возьмем недорогие места, а не понравится – и вон. Даже и лучше, если недолго просидим. Надо пораньше домой… Я ужасно устала, и мне только бы до постели. Поужинать-то и у себя в гостинице спросим. Ведь уж наверное в гостинице есть ресторан.

– Смотри-ка… Смотри-ка… Что это впереди-то?..

Супруги завернули за угол, и глазам их представилась великолепная картина освещенных разноцветными огнями фонтанов. Струи и столбы воды играли всеми цветами радуги и рассыпались бриллиантовыми брызгами. Эйфелеву башню также освещали белыми матовыми лампами по всем этажам, а с фонаря башни в темноте ночи расстилалась по небу громадная полоса друммондова света[269]269
  Друммондов свет – яркое сценическое освещение, использовавшееся в театрах в 1860–1870 гг.


[Закрыть]. Картина была поразительная, и супруги остановились.

– Вот это хорошо! – невольно вырвалось у Николая Ивановича.

– Да, да… Действительно превосходно, – отвечала Глафира Семеновна. – Смотри-ка, как с башни электричество-то пущают.

– Это не электричество… Разве электричество такое бывает! Вон у нас на Невском электричество-то! А это, это… Как его? Это магнитизм… Животный магнитизм[270]270
  Животный магнетизм (месмеризм) – учение немецкого оккультиста Франца Месмера (1734–1815) о том, что некоторые люди обладают «магическим магнетизмом» и способны излучать телепатическую энергию.


[Закрыть], должно быть.

– Полно, полно. Животный магнитизм совсем другое. Животным магнитизмом усыпляют. Я читала. То из человека выходит… из его живота… Это особенные такие люди есть, которые из себя животный магнитизм испускают, и называются они медиумы.

– Да нет же, нет. Ну что ты меня морочишь! Где медиумы, там спиритизм.

– Сказал тоже! Спиритизм – духи… Там покойников вызывают. To есть не настоящих покойников, а их тени, вот они и стучат в стол.

– Ну так гипнотизм… Вот как: гипнотизм…

– Ах, как ты любишь спорить, Николай Иваныч! Гипнотизм – это когда человек деревенеет и его булавками колют. А это электричество. Ведь электричества разные бывают. В телефоне вон тоже электричество.

Супруги заспорили. Наконец Николай Иванович махнул рукой и сказал:

– Ну, пусть будет по-твоему, пусть будет электричество. Плевать мне на все это. Пойдем в театр арабов смотреть.

Они отправились по направлению к освещенной газом театральной вывеске.

– Ты рассуди сам: ну кто же может с башни животом такой большой магнитизм пускать, который даже полнеба обхватил? – все еще не унималась Глафира Семеновна.

– Довольно, Глафира Семеновна, довольно… – останавливал ее Николай Иванович. – Надоело.

– Нечего тут и надоедать. Я про все это даже в книжке читала.

– Пожалуйста, не хвастайся своим образованием. И мы тоже кое-что читали.

– Ну где тебе с мое читать! Когда тебе?.. ведь ты целый день в лавке стоишь, а я дока и все за книгами…

– Знаю я твои книги! Про Гастона, про Берту да про Жерома – про их любовные похождения…

– Неправда, неправда. Я и ученые книги читаю.

– Про ученость уж ты оставь. Хороша твоя ученость! Ученость свою уж ты доказала. Сейчас я просил тебя в ресторане селедку по-французски спросить, так ты и то не могла.

– Оттого что нас про селедку не учили. У нас пансион был для девиц… Ну с какой стати девицу про селедку учить? Селедка – предмет мужской, а не женский, она принадлежит к закуске, а закуска подается к водке, а водку разве девицы пьют?

– Да ведь девицы-то выходят замуж, делаются потом хозяйками, подают мужу и его гостям селедку к водке, так как же их про селедку-то не учить?..

В это время над самым ухом супругов раздался удар в ладоши и громкий сиплый выкрик:

– Nous commençons! Dans un quart d’heure nous commençons! Voyons, messieurs et mesdames… Faites attention… Voici la caisse… Prenez les billets. Dépêchez-vous, dépêchez-vous. Seulement un franc…[271]271
   Мы начинаем! В первой четверти часа начинаем! Ну что же, дамы и господа… Обратите внимание… Вот касса… Берите билеты. Поспешите, поспешите. Всего один франк…


[Закрыть]

Супруги так и шарахнулись в сторону. Кричал рослый человек в усах, в красной, расшитой золотом куртке, в синих шальварах и в белом тюрбане на голове, зазывая в театр публику.

– Фу, черт тебя возьми! Леший проклятый! – выругался Николай Иванович и даже погрозил усатому человеку кулаком, но тот нисколько не смутился и продолжал зазывать:

– Quelque chose de remarquable, monsieur. Quelque chose, que vous ne verrez pas partout… La danse de ventre, monsieur… Venez, madame, venez. Nous commençons…[272]272
   Нечто примечательное, месье. Нечто такое, что вы не увидите нигде… Танец живота, месье… Заходите, мадам, заходите. Мы начинаем…


[Закрыть]

Тут же было окошечко театральной кассы. В кассе сидела пожилая женщина в красной наколке, выглядывала оттуда и даже совала по направлению к Глафире Семеновне вырванные из книжки билеты.

Супруги подошли к кассе.

– Комбьян? – спросил Николай Иванович и, получив ответ, что за вход всего только один франк, купил билеты и повел Глафиру Семеновну в двери театра.

XXXIII

Театр египтян и арабов, в который вошли Николай Иванович и Глафира Семеновна, был маленький театр-балаган, выстроенный только на время выставки, с потолком, подбитым крашеной парусиной, с занавесом из зеленой шерстяной материи. Размещенные перед сценой стулья стояли около барьеров, составляющих из себя как бы узенькие столы, на которых зритель мог ставить бутылки, стаканы, чашки. Немногочисленная публика сидела, курила и пила, кто пиво, кто вино, кто кофе с коньяком. Английский язык слышался во всех углах. Англичане пили по большей части херес, потягивая его через соломинку и закусывая сандвичами. Представление еще не начиналось. По рядам шнырял мальчик в блузе и продавал программы спектакля, без умолку треща и рассказывая содержание предстоящего представления. Бродили лакеи, подлетавшие к каждому из входящих зрителей, с предложением чего-нибудь выпить. Один из лакеев был для чего-то в красных туфлях без задников и в простом халате из дешевой тармаламы[273]273
  Тармалама – плотная и толстая шелковая ткань золотистого цвета из нити, скрученной в несколько прядей.


[Закрыть], точь-в-точь в таком, какие у нас по дворам продают татары. Голова его была обвита полотенцем с красными концами, что изображало чалму.

– Батюшки! Да это не театр. Здесь все пьют и курят в зале, – сказала Глафира Семеновна.

– Театр, театр, но только с выпивкой. Ничего не значит… Это-то и хорошо. Сейчас мы и себе спросим чего-нибудь выпить, – заговорил Николай Иванович, увидав халатника, и воскликнул: – Глаша! смотри-ка, какой ряженый разгуливает! В нашем русском халате и банном полотенце на голове Почтенный. Ты из бани, что ли? Так, кстати бы, уж веничек захватил.

– Plaît-il, monsieur? – подскочил к нему халатник, поняв, что о нем идет речь, и взмахнул салфеткой, перекладывая ее из руки в руку. – Que désirez-vous, monsieur? Un café, un bok?[274]274
   Пожалуйста, месье?.. Что вам угодно, месье? Кофе, пиво?


[Закрыть]

Николай Иванович посмотрел на него в упор и расхохотался.

– В какой бане парился-то: в Воронинской или в Целибеевской[275]275
  В какой бане парился-то: Воронинской или Целибеевской… – Бани были названы по именам владельцев. Бани купца 3-й гильдии М. С. Воронина находились на углу набережной реки Мойки и Фонарного переулка (Мойка, д. 82, – Фонарный переулок, д. 1); они были построены в 1870–1871 гг. по самым передовым технологиям по проекту архитектора П. Ю. Сюзора. В 1879–1881 гг. по проекту того же архитектора было построено здание для частных бань купцов Целибеевых: противоположными фасадами оно выходило на Бассейную улицу (ныне улица Некрасова, д. 14) и Басков переулок (д. 7).


[Закрыть]? – задал ему он вопрос.

Лакей, думая, что его спрашивают о костюме, ответил по-французски:

– Это костюм одного из племен, живущих в Египте.

Супруги, разумеется, не поняли его ответа. Николай Иванович, однако, продолжал хохотать и спрашивать по-русски:

– Как пар сегодня? Хорошо ли насдавали? Ладно ли веничком похлестался? Ах, шут гороховый! Ведь вздумал же вырядиться в такой наряд.

– Да что ты с ним по-русски-то разговариваешь? Ведь он все равно ничего не понимает! – остановила мужа Глафира Семеновна.

– А ты переведи. Ведь про баню-то наверное должна знать по-французски. Да и про веник тоже.

– Ты спрашивай, спрашивай, что тебе надо выпить-то.

– Café, cognac, bok? Qu’est-ce que vous désirez, monsieur? – повторил свой вопрос лакей.

– Гляс. Аве ву гляс? Апорте гляс. Компрене ву? – сказала Глафира Семеновна.

– Oh, oui, madame. Vous recevez tout de suite. Et vous, monsieur?[276]276
  – Кофе, коньяк, пиво? Что вам угодно, месье?.. – Мороженое. Есть у вас мороженое? Принесите мороженое. Понимаете? – Да, да, мадам. Вы получите тотчас же. И для вас, месье?


[Закрыть]

– Кафе нуар и коньяк, – дал ответ Николай Иванович.

Лакей, шлепая туфлями, побежал исполнять требуемое.

Супруги сели. Вскоре раздвинулся занавес и стали выходить на сцену актеры. Вышли два усача, одетые во все белое, поговорили на гортанном наречии и стали махать друг на друга саблями. Помахали и ушли за кулисы. Вышли три музыканта в халатах и босые. Один был с бубном, два других с тростниковыми флейтами. Они остановились перед лампой и затянули что-то очень тоскливое с мерным пристукиванием в бубен и его деревянный обруч.

– Игра-то из панихидной оперы, – заметил Николай Иванович.

– Тоска, – отвечала Глафира Семеновна и даже зевнула. – Уж выбрали тоже представление!

– Да ведь ты же увидала театр и указала.

– Нет, не я, а ты.

Они заспорили.

– Погоди, кофейку с коньячком выпьем, так, может быть, будет и повеселее, – сказал Николай Иванович, приступая к поданной ему чашке черного кофе и к графинчику коньяку, отпил полчашки кофе и долил коньяком.

Лакей в халате покосился и улыбнулся, видя, что содержимое маленького графинчика исчезло почти наполовину.

Представление шло. Музыканты продолжали тянуть заунывную песню. Им откликнулись из-за кулис женские голоса, и вскоре вышли на сцену четыре женщины в пестрых юбках, без корсажей, но с особыми нагрудниками, прикрывающими грудь. Обе были босые, шли обнявшись и пели.

– Какой же это арабский театр! – воскликнул Николай Иванович. – Все люди белые. И актрисы белые, и актеры белые, и музыканты белые. Ведь это же надувательство! Хоть бы черной краской хари вымазали, чтобы на арабов-то походить, а то и того нет.

– Да, да… А между тем у входа француз в красной куртке кричал, что замечательное что-то, ремаркабль, – отвечала Глафира Семеновна. – Разве то, что талии-то у женщин голые… Так ведь это только на мужской вкус.

– Только не на мой. Уж я считаю, ежели оголяться…

– Молчи, срамник! – строго крикнула на мужа супруга.

Продолжая петь, женщины сели в глубине сцены, поджав под себя ноги; опустились и музыканты около них на пол, вернулись два усача с саблями и тоже поместились тут же. Музыка и пение продолжались. Два усача тоже пели и похлопывали в такт в ладоши. Выплыла негритянка, старая, губастая, толстая, также босая и с голой талией. Она именно выплыла из-за кулис, держась прямо, как палка, и, остановившись против рампы, начала в такт под музыку делать животом и бедрами движения взад и вперед. Живот так и ходил у ней ходуном, между тем как голова, шея и руки находились без движения, в абсолютном спокойствии. Опущенные, как плечи, руки, впрочем, перебирали кастаньеты.

– Фу, какая мерзость. Что это она животом-то делает! – проговорила Глафира Семеновна и даже отвернулась.

– Да насчет живота-то пес с ней, а только все-таки уж это хоть настоящая черная арабка, так и то хорошо, – отвечал Николай Иванович.

– Danse de ventre… Illustre danse de ventre…[277]277
   Танец живота… Знаменитый танец живота…


[Закрыть] – отрекомендовал супругам стоявший около них слуга в халате.

За негритянкой следовала белая женщина. Она продолжала тот же танец, но пошла далее. Дабы показать, что у ней шевелятся только живот и бедра, а верхние части тела остаются в полнейшей неподвижности, она взяла принесенные ей три бутылки с вставленными в них зажженными свечами, одну из этих бутылок поставила себе на голову, другие взяла в руки и в таком положении, продолжая двигать взад и вперед животом и бедрами, ходила по всей сцене, садилась на пол, даже полуложилась и ни разу не уронила свечей.

– C’est le chef-d’oeuvre…[278]278
   Это шедевр…


[Закрыть] – отрекомендовал лакей.

Глафира Семеновна плюнула.

– Фу, какая гадость! Фу, какая пошлость! Домой! Домой! – воскликнула она, поднимаясь с места.

– Да дай, душенька, до конца-то… – начал было Николай Иванович.

– Довольно! Сейчас собирайтесь.

– Позволь хоть коньяк-то допить и рассчитаться…

Он ухнул в пустую чашку все содержимое графина и выпил. Стоящий около него лакей в халате даже вздрогнул и невольно воскликнул:

– Monsieur…

Ему в первый раз пришлось видеть, чтобы посетитель мог выпить целый графинчик коньяку, хотя графинчик был и очень маленький.

– Комбьян? Получи за все! – воскликнул Николай Иванович, выкидывая на стол пятифранковую монету, и, рассчитавшись, направился к выходу с Глафирой Семеновной, все еще продолжавшей плевать и говорить:

– И это называется театр! Гадость, мерзость, пошлость! Тьфу!

XXXIV

– Домой теперь, домой! – говорила Глафира Семеновна, выходя с Николаем Ивановичем за ограду выставки. – Меня и так еле ноги носят. Шутка ли, целую ночь в вагоне не спали и сегодня весь день на ногах. Приедем домой, спросим самоварчик, заварим чайку, напьемся с булками… Чай у меня свой есть. Я ведь целые полфунта привезла в турнюре.

– Найдем ли только самовар-то в гостинице? – выразил сомнение Николай Иванович.

– У французов-то? Это, брат, не немцы. Как же самовару-то не быть! Всемирная выставка… Центр европейской цивилизации. Здесь, я думаю, только птичьего молока нет, а то все есть. Ну едем, Николай Иваныч.

– Нанимай извозчика. Вот извозчик стоит. Коше!

– Oui, monsieur… – откликнулся извозчик и спросил: – Quelle rue, monsieur?[279]279
   Какая улица, месье?


[Закрыть]

Глафира Семеновна хотела что-то сказать, но взглянула на мужа испуганно и спросила:

– Николай Иваныч, где мы остановились-то?

– Как где? в гостинице.

– Да, да… Но в какой улице?

– А мне почем знать? Ты у меня француженка.

– Боже милостивый! я впопыхах-то и не справилась, в какой мы улице остановились!

– Да что ты! Как же это так?.. – теряясь, проговорил Николай Иванович. – Эдакая дура!

– А ты не дурак? Отчего же ты не справился? Чего ж ты зевал?

– Да ведь уж ты взялась… Я на тебя и понадеялся.

– Пентюх… Словно я нянька для него. Рохля, прости Господи! Как, по крайней мере, гостиница-то называется, где мы остановились?

– Ах, душечка, да как же мне это знать… Я думал, что ты знаешь. Ведь ты по-французски…

– Что же тут французского – узнать, как называется гостиница? Отчего же ты на вывеску над подъездом не взглянул? Ведь уж прочесть надпись-то мог бы.

– А отчего ты не взглянула?

– Опять! Здравствуйте… Я на него, а он на меня…

– Однако когда мы приехали в гостинцу, так ведь ты видела, куда мы приехали.

– Что такое: видела! Вместе с тобой в карете ехала. Карета была набита подушками, чемоданами… Да и где тут разглядывать! Я рада-радешенька была, что мы хоть комнату-то какую-нибудь нашли. До того ли тут было!

– Ну вот видишь, видишь. А меня винишь.

– Так ведь ты мужчина, ты должен быть расторопнее!

– Так как же нам быть?!

– Ужасное положение! Надо нанимать извозчика к себе домой, и не знаешь, где живешь.

– Постой… Я помню, что против нашей гостиницы красная железная перчатка висела над магазином.

– И я это-то помню, но нельзя же нанимать извозчика в гостиницу, против которой красная железная перчатка висит.

– А может быть, он знает. Попробуй. Постой… Как по-французски красная перчатка?

– Ган руж. Да так нельзя…

– А вот я сейчас на счастье… Коше… В готель, где ган руж. Гран ган руж, – обратился Николай Иванович к извозчику.

– Je ne connnais pas un tel hôtel, monsieur, – отрицательно потряс головой извозчик. – Quelle rue?.. Quel numéro?[280]280
   Я не знаю такого отеля, месье. Какая улица?.. Какой номер дома?


[Закрыть]

– He знает, черт его дери! Скажи ему, Глаша, что там на углу была еще посудная лавка и старуха в красном чепце сидела.

– Эн птит рю… О куан э ля бутик авек де вер… Опре де готель эн гранд ган руж дефер… Ну завон ублие ля рю…

– C’est impossible de chercher comme ça votre hôtel, madame, – улыбнулся извозчик – Avez-vous la carte de l’hôtel? Donnez-moi la carte seulement.

– Нон, нон… В том-то и дело, что нон. Ну завон ублие не деманде ля карт[281]281
  – Маленькая улица… На углу магазин перчаток… Рядом с отелем большая красная железная вывеска… Мы забыли улицу… – Так нельзя найти ваш отель, мадам… Есть у вас карточка отеля? Всего лишь дайте ее мне. – Нет, нет… Мы забыли спросить карту.


[Закрыть].

– Да ведь ты помнила там какие-то улицы около. Сама же мне читала их. Еще где Гастон там какой-то или Жером пырнул кого-то кинжалом, – заметил Николай Иванович.

– Ах да… – оживилась Глафира Семеновна. – Рю де Лафайет и рю Лаффит. Коше, се не па луан де рю Лафайет е рю Лаффит.

– Voyons, madame… Alors on peut partir…

– Me се не па ля рю Лафайет е рю Лаффит, ме эн птит рю…

– Prenez seulement place[282]282
   Извозчик, это недалеко от улиц Лафайет и Лаффит. – Извольте, мадам… Тогда можно ехать… – Но это не улица Лафайет и не улица Лаффит, но маленькая улица… – Садитесь, пожалуйста.


[Закрыть], – указал извозчик.

– Садись, Николай Иваныч… Мы доедем до улицы Лафайет, а там будем искать. Я помню, что три или четыре переулка от улицы Лафайет.

– Два, а не четыре. Мне помнится, что два.

– Где тебе знать, коли ты по сторонам зевал! Я улицы замечала, я и про Жерома вспомнила, и про угольщика Жака. Садись скорей.

– Ах, какая беда стряслась! – кряхтел Николай Иванович, залезая в экипаж. – Ну как мы теперь ночью будем разыскивать переулки!

Извозчик стегнул лошадь. Поехали.

– Помнится мне также, что в одном переулке, через который мы проходили из гостиницы в рю Лафайет эту самую, была вырыта яма и в ней копались около тротуара два блузника, – сказала Глафира Семеновна, припоминая местность.

– А мне помнится, что недалеко от гостиницы была решеточка такая железная с шишечками, – прибавил Николай Иванович.

– Ври больше! Решеточка с шишечками совсем в другом конце города, около церкви Нотр-Дам.

– Врешь, врешь! Там еще мальчишка стоял и какую-то трещотку вертел.

– Дурак! Да разве можно по мальчишке с трещоткой замечать! Ну мальчишка с трещоткой днем стоял, а ведь уж теперь ночь. Неужели так до ночи и будет с трещоткой стоять!

– Да ведь я к слову, Глаша. Ну чего ты сердишься? И наконец ругаться. Люди в несчастье, не знают, как домой попасть, а она ругается.

– Да тебя мало ругать, мало! Батюшки! Да ты пьян, ты клюешь носом! И чего ты этого коньячищу в театре насосался!

– Я не пьян. Я ни в одном глазе…

– Не пьян… Целый графин высосал.

– Графин… Говорить-то все можно. Разве это графин! Разве такие графины бывают? Бородавка какая-то вместо графина. В нем и стакана коньяку не было.

– Боже мой, Боже мой! У тебя даже язык заплетается… Впопыхах-то я сначала и не заметила. Ну что я буду делать с тобой пьяным? Ведь нас в часть возьмут, в полицейскую часть.

– Успокойся, здесь частей нет. Здесь цивилизация. Да и пьяных никуда по высшей цивилизации не берут.

– Пьяница!

– Я пьяница? Нет, пардон, мадам.

– Молчи.

Вскоре супруги подъехали к рю Лафайет. Извозчик указал на улицу.

– А рю Лаффит? – спросила Глафира Семеновна.

– Се n’est pas loin, madame[283]283
   Это недалеко, мадам.


[Закрыть].

– Ну куда теперь ехать? Надо выйти из экипажа и искать переулки пешком, – сказала Глафира Семеновна. – Коше! Арете…[284]284
   Извозчик! Стойте…


[Закрыть] Выходи, Николай Иваныч. Рассчитывайся с извозчиком.

– Зачем выходить? Прямо… – бормотал Николай Иванович пьяным голосом, но все-таки, выпихнутый Глафирой Семеновной, вышел и стал отдавать извозчику деньги.

– Батюшки! Да ты до того пьян, что качаешься. Вот тебя до чего развезло! Ночь, чужой город, пьяный муж… Ну что мне с тобой теперь делать! – восклицала Глафира Семеновна.

XXXV

Николая Ивановича действительно, как говорится, совсем развезло от выпитого коньяку, когда он с супругой приехал в улицу Лафайет. Приходилось искать гостиницу, где они остановились, но к этому он оказался решительно неспособным. Когда он рассчитался с извозчиком и попробовал идти по тротуару улицы, его так качнуло в сторону, что он налетел на громадное зеркальное стекло шляпного магазина и чуть не разбил его. Бормотал он без умолку.

– Шляпный магазин… Вот хоть убей – этого шляпного магазина я не помню; стало быть, мы не туда идем, – говорил он.

– Да что ты помнишь! Что ты можешь помнить, ежели ты пьян, как сапожник! – восклицала Глафира Семеновна, чуть не плача, и взяла мужа под руку, стараясь поддержать его на ходу.

– Врешь. Решеточку с шишечками я помню чудесно. Она вот бок о бок с нашей гостиницей. А где эта решеточка с шишечками?

– Иди, иди, пьяница. Господи! Что мне делать с пьяным мужем!

– Глаша, я не пьян… Верь совести, не пьян.

– Молчи!

Но Николай Иванович не унимался. По дороге он задирал проходящих мальчишек, останавливался у открытых дверей магазинов с выставками дешевых товаров на улице около окон; у одного из таких магазинов купил он красную суконную фуражку без козырька с вытисненной на дне ее золотом Эйфелевой башней и даже для чего-то надел эту фуражку себе на голову, а шляпу свою понес в руке.

– Снимешь ты с своей головы эту дурацкую фуражку или не снимешь, шут гороховый! – кричала на него Глафира Семеновна.

– Зачем снимать? Это на память. Это в воспоминание об Эйфелевой башне. Пусть все видят, что русский славянин Николай Иванов…

– Пьян? Это верно. Это всякий видит.

– Не пьян. Зачем пьян? Пусть все видят, что русский славянин из далеких северных стран побывал на выставке и сочувствует французам! Вив ля Франс… Глаша! Хочешь, я закричу вот на этом перекрестке – вив ля Франс?..

– Кричи, кричи. Но как только ты закричишь, сейчас же я тебя брошу и убегу. Так ты и знай, что убегу.

– Постой, постой… Хочешь, я тебе вот этот красный корсет с кружевами куплю, что в окне выставлен?

– Ничего мне не надо. Иди.

– Отчего? Вот корсет так корсет! Русская славянка, да ежели в этом корсете! А ты хочешь ногу телятины? Вон нога телятины в магазине висит. Глаша! Смотри-ка! Телячьи-то окорока у них продают в бумажных штанинах с кружевами. Вот так штука! Батюшки! Да и сырые телячьи мозги в коробке с бордюром. Ну мясная лавка! У нас магазины бриллиантиков на Невском такой роскоши не видят. Хочешь мозги? Завтра отдадим хозяйке, чтоб она нам на завтрак поджарила.

– Нужно еще прежде хозяйку найти. Где она, хозяйка-то гостиницы? Где сама гостиница-то?

– Ищи решетку с шишечками и найдешь.

– Далась ему эта решетка с шишечками!

– Ах, ах, веер из павлиньего пера в окошке! Хочешь, этот веер тебе куплю?

– Ничего мне сегодня не надо. Иди только. Нет, я окончательно сбилась, – произнесла наконец Глафира Семеновна. – Решительно не знаю, куда идти.

– А я знаю. Прямо. Сейчас и будет решетка с шишечкой. Городовой! Же рюсс славянин де норд. Глаша, как по-французски решетка с шишечкой? Вот городовой на углу стоит.

Но тут Глафира Семеновна, дабы избежать скандала, потянула Николая Ивановича в переулок и со слезами проговорила:

– Николай Иваныч! Уймешься ли ты? Эдакое несчастие случилось, люди потеряли свою квартиру, не знают, где переночевать, а ты клоуна из себя строишь!

– Я клоуна? Я? Потомственный почетный гражданин и кавалер?..

– Постой… Кажется, напали на след. Вон в переулке: яма вырыта… Мы мимо этой ямы шли… – несколько оживилась Глафира Семеновна. – В ней еще тогда два блузника землю вынимали.

– Шли, шли… Да… Теперь еще решеточку с шишечкой…

– Прикуси язык насчет решетки с шишечкой. Что это, в самом деле, заладил одно и то же. Да, здесь, здесь… Здесь мы шли. Вот теперь нужно свернуть, кажется, налево, а потом направо. Прибавь шагу. Чего ты ноги-то волочишь!

– Прежде налево, Глаша, а потом направо. А то знаешь что? Пойдем ночевать в другую гостиницу? Паспорт ведь у меня в кармане. А завтра свою гостиницу разыщем.

– Иди, иди…

И Глафира Семеновна потянула мужа в другой переулок.

– Кажется, так идем. Теперь только бы посудный магазин на углу найти, где старуха в красном шерстяном чепце чулок вязала, – продолжала она.

– И решеточку с шишечкой.

– Опять? Ежели посудного магазина не найдем на углу – ну не здесь.

– Собачка еще такая с хвостиком закорючкой бегала – вот что я помню, – сказал Николай Иванович.

– Так тебе собачка с хвостиком закорючкой и будет с утра и до ночи на одном месте бегать! Ведь скажет тоже. О, пьянство, пьянство! До чего оно человека доводит.

– Пить – умереть, и не пить – умереть, – отвечал Николай Иванович, – так уж лучше пить!

– Магазин! Посудный магазин! – радостно воскликнула Глафира Семеновна, когда они вышли на угол переулка. – Теперь налево, налево.

– А там решеточка с шишечкой. Постой, Глаша. Хочешь, я тебе вот этот большой бокал куплю? Сейчас мы скомандуем старухе, чтоб она нам пива…

– Иди, иди… Вон и красная железная перчатка висит. Слава тебе Господи! Нашли. Сейчас будет и наша гостиница напротив…

Глафира Семеновна от радости даже перекрестилась.

– Нет, постой… – бормотал Николай Иванович. – Надо решеточку с шишечкой…

Но Глафира Семеновна уже не слушала и тащила мужа по направлению к красной железной перчатке, освещенной фонарем. Вот они и около перчатки. Но, дивное дело, напротив перчатки подъезда с надписью «Hôtel» нет. Глафира Семеновна протащила мужа два-три дома вправо от перчатки и два-три дома влево – подъезды имеются, но вывески гостиницы нет.

– Господи Боже мой! Да куда же наша гостиница-то делась? Явственно помню, что против перчатки, а вывески нет, – говорила Глафира Семеновна.

– Решеточки с ши…

– Молчи! Надо в перчаточный магазин зайти и спросить, где тут гостиница. Ведь уж наверное перчаточник знает.

– Вот и отлично, Глаша. Зайдем. А я тебе пару перчаток куплю. Перчаточник этот давеча днем удивительно как мне понравился. У него лицо такое, знаешь, пьющее…

Супруги перешли улицу и вошли в перчаточный магазин. Перчаточник, как и утром, встретил их опять в одном жилете.

– Vous voulez des gants, madame? – спросил он.

– Вуй, вуй! Ну аштон де ган. Но дит же ву при – у э готель иси? Ну завон арете дан готель е ну завон ублие ле нумеро. А вывески нет. Нон екри сюр ля порт. Ну рюсс… Ну де Рюсси… – пояснила Глафира Семеновна.

– Vous désirez les chambres garnies, madame?

– Вуй, вуй… Должно быть, ле шамбр гарни. Там эн вье мосье хозяин и ен вьель мадам.

– Voila, madame. C’est la porte des chambres garnies, – указал перчаточник.

– А пуркуа не па зекри сюр ля порт?

– Ces chambres sont sans écritaux, madame. Voilà la porte[285]285
  – Хотите купить перчатки, мадам? – Да, да! Мы покупаем перчатки. Но скажите, пожалуйста, где здесь отель? Мы остановились в отеле, и мы забыли номер… Не написано на двери. Мы русские… Мы из России. – Вы хотите меблированные комнаты, мадам? – Да, да… Должно быть, меблированные комнаты. Там старый месье хозяин и старая мадам. – Пожалуйста, мадам. Вот дверь в меблированные комнаты… – А почему на двери не написано? – У этих комнат нет вывески, мадам. Вот дверь.


[Закрыть].

– Здесь, здесь… Только без вывески. Подъезд напротив, – радостно проговорила Глафира Семеновна.

Выбрав себе перчатки, она повела мужа из магазина. Николай Иванович было обернулся к перчаточнику и воскликнул:

– Рюсс е Франсе… Бювон ле вен руж. Вив ля Франс![286]286
   Русский и француз… Выпьем красного вина. Да здравствует Франция!


[Закрыть]

Но Глафира Семеновна просто напросто выпихала его за дверь.

Через минуту они звонились у своего запертого уже подъезда. Им отворил сам старик-хозяин.

В глубине подъезда стояла старушка-хозяйка.

XXXVI

Забравшись к cебе в пятый этаж, а по-парижски – только в «troisième», супруги задумали напиться чаю с бутербродами. To есть задумала, собственно, одна Глафира Семеновна, ибо Николай Иванович был совсем пьян и, сняв с себя пиджак и жилет, пробовал подражать танцовщице из египетского театра, изображая знаменитый «danse de ventre», но ничего, разумеется, не выходило, кроме того, что его качало из стороны в сторону. Ноги окончательно отказались ему служить, и он проговорил:

– Мудреная это штука – танцы животом, особливо при моей телесности.

– Кончишь ты ломаться сегодня или не кончишь! – крикнула Глафира Семеновна.

– Да за неволю кончу, коли ничего не выходит. Нет, должно быть, только те египетские мумии и могут этот танец танцевать.

– Клоун, совсем клоун! И что это у тебя за манера дурака из себя ломать, как только выпьешь! – воскликнула Глафира Семеновна и стала звонить слугу в электрический колокольчик.

Позвонила она раз, позвонила два, три раза, но все-таки никто не показывался в дверях.

– Спят там все, что ли? – проговорила она. – Но ведь всего еще только одиннадцать часов.

Она позвонила в четвертый раз. В коридоре послышались шаги и ворчанье, потом стук в дверь, и в комнату заглянул старик-хозяин. Он был в белом спальном колпаке, в войлочных туфлях, в ночной сорочке и без жилета.

– Qu’est-ce qu’il у a? Qu’est-ce qu’il у a? Qu’avez vous done? – удивленно спрашивал он.

– Ну вулон буар дю тэ… Апорте ля машин дю тэ, ле тас е ля тэйер. Э анкор ле бутерброд, – отнеслась к нему Глафира Семеновна.

– Comment, madame? Vous voulez prendre du thé? Mais la cuisine est fermée déjà. Tout le rnond est couché… Il est onze heures et quart[287]287
  – В чем дело? В чем дело? Что у вас там? – Мы хотим выпить чаю… Принесите самовар, чашки и чайник. И еще бутерброд… – Что, мадам? Вы хотите, чтобы я принес чаю? Но кухня уже закрыта. Все спят… Сейчас одиннадцать с четвертью.


[Закрыть].

– Здравствуйте… В одиннадцать часов вечера уж и чаю напиться нельзя. Кухня заперта, все спят… вот какие парижские порядки, – взглянула Глафира Семеновна на мужа. – А я пить до страсти хочу.

– Что ж, Глаша, тогда мы бутылочку красненького с водицей выпьем, – отвечал тот.

– Чтоб я вам еще дома позволила пьянствовать? Ни за что на свете! Лучше уж вон холодной воды из графина напьюсь.

– Да какое же тут пьянство, ежели красненькое вино с водицей!..

– Молчите.

Старик-хозяин, видя такие переговоры насчет чаю и замечая неудовольствие на лице постояльцев, вообразил, что Глафира Семеновна, может быть, больна, хочет лечиться чаем, как вообще им только лечатся французы, и спросил:

– Etes-vous malade, madame? Alors…

– Как малад? Коман малад? Здорова, даже очень здорова. Я есть хочу. Же ве буар е манже. Нельзя дю тэ, так апорте муа дю пян, дю бер е де вьянд фруа. Же деманд фруа. Ля кюзин е ферме, так апорте муа фруа. Ля вьянд фруа…