Текст книги "Наши за границей. Юмористическое описание поездки супругов Николая Ивановича и Глафиры Семеновны Ивановых в Париж и обратно"

Кончилось тем, что Глафира Семеновна кое-как утешилась и перестала плакать. Николай Иванович повел ее по магазинам, где она и накупила разной галантерейной дряни уже не на сто, а на двести франков. Были куплены плетеные корзинки, безделушки из альпийских горных пород, плато под лампы, какая-то ювелирная дрянь из раковин, булавки с дешевенькими камнями, галстучки, резные домики из дерева и т. п. Все это было отправлено домой.

Сделав покупки, супруги отправились отыскивать ресторан, где бы им поесть.

LXXIX

Ресторан, в который зашли супруги, был роскошный ресторан на набережной. Гарсоны были не как в Париже, в куртках и длинных передниках, а во фраках, в белых жилетах и белых галстуках. Супругов встретил на подъезде, очевидно, сам хозяин, толстенький человек в пиджаке, очень напоминающий русского купца: выпяченное брюшко с массивной золотой цепью, подстриженная бородка, красный фуляровый[531]531
  Фуляровый — из фуляра – легкой и мягкой ткани (первоначально шелковой, потом шерстяной или хлопчатобумажной), однотонной или с орнаментом.


[Закрыть] платок, торчащий из кармана, и нос луковицей. Разница была только в том, что на голове имелась синяя суконная шапочка в виде скуфьи[532]532
  Скуфья (скуфейка) – у православного белого духовенства: остроконечная бархатная черная или фиолетовая мягкая шапочка.


[Закрыть], какую русские купцы не носят. Раскланявшись с супругами, хозяин забормотал что-то по-французски и повел их во второй этаж, где и поместил в большом зале за длинным, богато сервированным столом. Усадив, хозяин наклонился и спросил:

– Мне кажется, что мосье и мадам русские?

– Вуй, вуй… Ле рюсс… – отвечала Глафира Семеновна.

– Постараемся угодить русскому вкусу. Я знаю привычки русских, – кивнул он и спросил: – Прикажете приготовить для вас обед?

– Вуй, вуй, дине, – кивнул Николай Иванович, поняв слово «обед». – А почем у вас обед? Комбьян?

– Кель при ле дине? – пояснила Глафира Семеновна.

– От шести и до двадцати франков, мадам. Могу вам подать шесть блюд. Вы скажите только цену и предоставьте мне угодить вашему вкусу. Надеюсь, что вы останетесь довольны, – старался пояснить француз внимательно слушавшей его Глафире Семеновне.

Та поняла и перевела слова хозяина мужу, прибавив:

– Удивительно странный ресторан. Так по скольку франков мы закажем обед?

– Пусть делает за восемь франков. Посмотрим, что такое он подаст на русский вкус, – отвечал Николай Иванович.

Было выбрано и красное вино.

– Et l’eau de vie russe?[533]533
   И русская живая вода?


[Закрыть] Vodka? – спросил хозяин.

– Как, и водка есть? Русская водка? Да неужели? – радостно воскликнул Николай Иванович.

Хозяин улыбнулся и молча кивнул утвердительно.

– Так пожалуйста, голубчик! Же ву при. Езжу, езжу за границей и рюмки еще русской не видал. Вот неожиданность-то! В Швейцарии – и вдруг водка! Мерси, мерси.

Николай Иванович протянул даже руку хозяину и крепко пожал его руку.

Публики в зале было очень немного. На другом конце стола сидели две длиннозубые англичанки с пожилым англичанином. Они уже кончали завтрак или обед и ели фруктовый компот, усердно запивая его содовой водой и шипя тремя сифонами. Кроме англичан, сидел за отдельным столиком тощий, как жердь, офицер с рыжими усами в струнку, облеченный в синий мундир с необычайно высоким стоячим красным воротником. Перед ним стояла рюмка ликера и тарелочка с грушей, и он просматривал газету.

– Долго обеда-то ждать, – сказал Николай Иванович жене. – Не спросить ли бумаги и чернил да не написать ли Скрипкиным письмо?.. Напишем так, что будто бы среди снега и льда на Монблане сидим.

– Зачем же это? С какой стати?

– Да так. Пусть их дивятся. С Эйфелевой же башни писали. А тут с Монблана.

– На Эйфелевой башне мы все-таки были, а на Монблан не думаем даже и ехать.

– Эка важность! Плевать! Докажи, что мы не были на Монблане! Были, да и все тут. Знай наших! А их это все-таки позлит. «Мы же только в Тихвин на богомолье могли съездить[534]534
  Мы же только в Тихвин на богомолье могли съездить… – В Тихвинском Богородичном Успенском монастыре хранилась почитаемая икона XIV в.


[Закрыть], а Ивановы вон и на Эйфелеву башню, и на Монблан забрались». Я напишу.

– Как хочешь. Пожалуй, напиши, – улыбнулась Глафира Семеновна.

Была спрошена бумага, конверт и перо с чернилами, и Николай Иванович принялся писать.

– Вот и готово. Всего десять-пятнадцать строк; с нашей стороны это как будто любезность, а между тем это письмечишко до того разозлит Скрипкиных, что они даже поругаются друг с другом от зависти. Ведь Скрипкин-то обещал жену свозить за границу, а свозил только в Тихвин, – сказал Николай Иванович жене и прочел письмо:

«Вот мы и в Швейцарии, любезные Анисим Сергеевич и Марья Ивановна, приехали в Женеву и тотчас же полезли на снеговые и ледяные горы. Теперь сидим на самой главной горе, на Монблане, и пьем пунш, откуда приветствуем вас. Холодина страшная, 15 градусов мороза, так что я и Глафиру Семеновну принудил даже выпить стакан пуншу, чтобы согреться».

– Зачем же ты про меня-то? Уж ври про себя… – перебила его Глафира Семеновна.

– Брось. «Чтобы согреться. Снегу, я думаю, тут аршин[535]535
  Аршин — 71 см.


[Закрыть] на пять глубины, и никогда он не тает. Высота такая, что с горы вниз решительно ничего не видно. Ужасная игра природы. Очень жалеем, что нет вас с нами. До скорого свидания».

Письмо было заклеено в конверт и отправлено с слугой в почтовый ящик.

– Обозлятся, страсть обозлятся, что это не они на Монблане сидят, а мы, – прибавил Николай Иванович, улыбаясь.

Подали водку и к ней закуску – сардины, селедку, колбасу, какую-то сушеную рыбку, баночку с страсбургским пирогом. Водка была русская в маленькой пузатенькой бутылочке с русским ярлыком завода Смирнова в Москве.

– Батюшки! Да это совсем по-русски! С хорошей закуской… – умилялся Николай Иванович. – Даже и водка московская. Уж как хочешь, Глаша, а и ты должна рюмочку водки выпить.

– Ну вот, с какой это стати, если я ее никогда не пью! – отвечала Глафира Семеновна.

– Чтобы за границей честь русской водке отдать. Какая же иначе ты после этого патриотка будешь!

– Нет, нет. Пей уж ты один.

– Да я-то уж, конечно, выпью. Наша родная, русская, православная, – говорил Николай Иванович, улыбаясь на бутылку, даже погладил рукой бутылку, налил из нее себе водки в рюмку и выпил с полнейшим умилением.

LXXX

Обед, поданный супругам хозяином гостиницы по вкусу русских, как он выражался, состоял из ракового супа с гренками, рыбы тюрьбо[536]536
  Тюрьбо (тюрбо) – разновидность камбалы, считалась деликатесом.


[Закрыть], миниатюрных бифштексов, цветной капусты, жареной пулярды, мороженого и фруктов с куском сыра. Швейцарец не ошибся; очевидно, он уже много раз имел дело с русскими путешественниками. Разборчивая Глафира Семеновна все ела, кроме рыбы тюрьбо, сказав: «Бог знает, какая это рыба», а про остальной обед отозвалась с похвалою.

Николай Иванович, выпив четыре рюмки русской водки, находился в веселом расположении духа, не дулась и Глафира Семеновна; оба были веселы, но вдруг в конце обеда появился в зале коммивояжер. На сей раз он был как-то особенно вылощен, блистал свежими темно-желтыми перчатками с черными швами и имел живую розу в петлице. При входе его Николая Ивановича как бы облило холодной водой. Он даже речь свою оборвал, рассказывая что-то Глафире Семеновне, и, нахмурившись, пробормотал:

– Опять этот черт лезет! Пожалуйста, Глаша, ни слова с ним не разговаривай.

Коммивояжер, завидя супругов, любезно с ними раскланялся и, подойдя к их столу, поместился как раз против них, сказав: «Bon appetit».

– Чтобы тебе рыбьей костью подавиться, анафема лакированная! – отвечал Николай Иванович по-русски и отвернулся от него.

– Ну зачем это? Зачем? – остановила мужа Глафира Семеновна.

– А затем, что он нахал и мерзавец!

– Чем же мерзавец? Ведь он ничего худого нам не делает.

– Еще бы он смел что-нибудь худое сделать! Тогда бы я ему такую выволочку…

Коммивояжер слушал и не понимал разговора, но он все-таки видел, что супруги разговаривают друг с другом неласково, хотя Глафира Семеновна и старалась улыбаться.

– Доедай скорей свое мороженое! Что, словно нарочно, жуешь не жуешь! Фрукты захватим с собой и по дороге съедим, – грозно торопил жену Николай Иванович и крикнул слуге: – Счет. Комбьян пейе?[537]537
   Сколько платить?


[Закрыть]

Коммивояжер, видя, что супруги собираются уходить, улыбнулся сколь можно любезнее и, вынув из петлицы розу, предложил ее Глафире Семеновне. Та вспыхнула, взглянула на мужа и не решалась, брать ли ей розу или не брать.

– Не сметь брать! – грозно крикнул Николай Иванович жене, бросая молниеносные взгляды на француза.

– Нон, нон. Иль не фо па… Же не ве па. Мерси…[538]538
   Нет, нет. Это не следует… Я не хочу. Спасибо.


[Закрыть] – конфузливо отстраняла она от себя розу.

Коммивояжер настаивал, чтобы она взяла. К розе протянул руку Николай Иванович, взял ее и бросил на пол.

– Monsieur!.. – протянул француз, возвысив голос и поднимаясь со стула.

– Нечего, монсье! Нахал! Вставай, Глафира Семеновна! Пойдем! – говорил Николай Иванович, вставая из-за стола. – Рассчитаемся вон за тем столом.

Глафира Семеновна была ни жива ни мертва.

– Ах, скандал! Ах, скандалист… – шептала она, направляясь за мужем.

К нему подошел француз и, размахивая руками, что-то говорил по-французски.

– Прочь! Чего ты ко мне лезешь! Я тебя не трогаю! – наступал на него Николай Иванович.

Француз попятился и заговорил с каким-то пожилым посетителем, сидевшим за отдельным столиком в ожидании обеда и смотревшим на эту сцену удивленными глазами. Николай Иванович, бормоча ругательства, расплачивался по счету, принесенному лакеем. Он выбросил на стол два золотых и торопил лакея сдачей. Получив сдачу и сунув лакею два франка на чай, он заметил, что Глафиры Семеновны нет уже в комнате. Быстро выбежав из ресторана, он увидал ее на улице. Она поспешно шла, направляясь домой. Он догнал ее и поравнялся с ней. Она плакала.

– Нечего реветь-то! Сейчас придем домой и сбирайся, чтобы ехать, – сказал он ей сердито. – Вон из Женевы! Довольно! А то доведешь до того, что этот французишка обнимать тебя вздумает.

– Да разве я виновата?

– Ты, ты. Разве я не видел, какие ты ему улыбки в вагоне делала? Вот он и возмечтал. Срамница! Не ведь какой миндальный французишка вздумал ей зубы заговаривать, а она уж и растаяла!

– Турок! Ревнивый турок! Башибузук! – отругивалась от мужа Глафира Семеновна.

Николай Иванович настоял на быстром отъезде, и в тот же день в пять часов они были уже на станции железной дороги и сидели в поезде, взяв билеты прямого сообщения до границы. Глафира Семеновна дулась на мужа и сидела, от него отвернувшись. Он попробовал заговорить с ней, но она ответила: «Убирайся к черту!» До отхода поезда оставалось еще минут пять. Он отворил окно в купе и стал смотреть на платформу, на суетящуюся на платформе публику, на железнодорожных служителей, тащивших пледы и саквояжи, и вдруг среди толпы заметил коммивояжера. Коммивояжер бегал от вагона к вагону и заглядывал в окна. Николая Ивановича передернуло.

– Фу-ты черт! Да неужто этот нахал опять поедет с нами в поезде! – воскликнул он вслух и, обратясь к жене, сказал: – Радуйтесь! Ваш прихвостень будет опять при вас. Вон он по платформе бегает и ищет нас.

Коммивояжер действительно искал их. Заметив в отворенном окне голову Николая Ивановича, он сейчас же подскочил к окну и, размахивая руками, заговорил что-то по-французски. Говорил он раздраженно, держал в руке визитную карточку, и по тону речи Николай Иванович заметил, что это были далеко не любезности.

– Да что ты, тонконогая волчья снедь, ругаться со мною задумал, что ли? – спросил его Николай Иванович по-русски, выставляя из окна голову.

Француз продолжал кричать и делать угрожающие жесты.

– Смеешь еще руками махать, пес ты смердящий! До рук, брат, если дело дойдет, так у меня вот что есть. Закуска важная… – сказал Николай Иванович и выставил французу из окна кулак.

В это время раздался звонок, а вслед за этим свисток паровоза, и поезд тронулся. Француз, казалось, только этого и ждал. Он подскочил к высунувшейся голове Николая Ивановича и схватил ее за уши.

– Что? Ах, так ты так-то! – взревел Николай Иванович и, высунув руку, сбил с француза шляпу и схватил его, в свою очередь, за волосы.

Француз тоже взревел.

– Arretez! Arretez![539]539
   Остановите! Остановите!


[Закрыть] – кричал он, требуя остановки поезда, но поезд не останавливался, и французу пришлось пробежать нисколько шагов по платформе за вагоном, пока он успел освободиться из рук Николая Ивановича.

Когда Николай Иванович обернулся к жене, поезд уж катил на всех парах.

– Каков мерзавец-то. Драться задумал со мной! Ну да ведь я не дурак! И я удружил ему. До новых веников не забудет! Вот мои трофеи, – проговорил Николай Иванович и показал жене клок волос француза, который он держал в кулаке.

LXXXI

Пассажиров, выехавших из Женевы, было немного, да и те разместились главным образом в вагонах третьего класса, второй же класс почти совсем пустовал, так что супруги ехали одни в купе. Первое время Глафира Семеновна все еще продолжала дуться, сидела, отвернувшись от мужа, и совсем не отвечала на его слова, которыми тот так и сыпал, но когда он, раскрыв ладонь, стал собирать волосы, вырванные из головы коммивояжера, сделал из них маленькую прядь и завернул в клочок бумаги, она не выдержала и улыбнулась.

– Трофеи… хочу спрятать, – отвечал Николай Иванович на ее улыбку.

– Охота! Куда тебе эту дрянь? – поморщилась Глафира Семеновна.

– В воспоминание о богоспасаемом граде Женеве. Приеду домой и буду показывать, как я расправился с нахалом. Победа… Жаль только, что француз попался, а не немец. Будь это немецкие волосы, так даже в брелок отдал бы вделать и носил бы его на часовой цепочке.

– Да это, кажется, был и не француз, а жид.

– То-то я думаю, что французский жид. Нахальство-то уж очень велико.

– Теперь и я скажу, что нахал. Вообрази, ведь он написал мне любовное письмо и просил свидания со мной.

– Да что ты! Ах, мерзавец! Вот видишь, видишь… Чувствовало мое сердце! Где же это письмо?

– Разумеется, я его сейчас же разорвала, а то бы ты черт знает что наделал из ревности.

– О! Да я бы из него дров и лучин нащепал!

– И тебя бы арестовали, и мы бы из Женевы не выехали. Вот во избежание скандала-то я и разорвала. На раздушенной розовой бумажке письмо.

– Ах, подлец, подлец! Когда же это письмо он успел тебе передать? – допытывался Николай Иванович.

– Он не сам передал, а мне передала письмо девушка из нашей гостиницы.

– Это после истории с розой или раньше?

– После. Письмо мне передала девушка, когда мы вернулись из ресторана в гостиницу, но, должно быть, оно было оставлено девушке раньше. Ты вышел из номера, а девушка мне тайком и передала. Бумажка розовая, атласная, конвертик с розой и бабочкой.

– Да что ты меня словно дразнишь! – опять вспылил Николай Иванович. – Расхваливаешь бумажку, конвертик…

– Не поддразниваю, а просто рассказываю тебе.

– Тебе не обидно, тебе не противно, что он черт знает за какую путаную бабенку тебя принял?

– Да что ж обижаться на дурака! – спокойно отвечала Глафира Семеновна.

– Нахал! Мерзавец! Подлец! Нет, уж я теперь его волосы непременно вставлю в брелок и буду носить в воспоминание победы.

Николай Иванович свернул бумажку с волосами коммивояжера и спрятал ее в кошелек.

– А все ты своими улыбками ему повод подала. «Мусье, мусье… мерси, мерси»… Вот тебе и мерси. Ты особенно какие-то пронзительные улыбки перед ним делала, когда мы ехали из Парижа в Женеву, – вот он и возмечтал. Два раза за руку его взяла; черт знает кто, а ты ему руку подаешь!

– Да ведь нужно было поблагодарить его за любезность. Ты, я думаю, видал, как он распинался перед нами в вагоне. Ужин нам схлопотал, конфектами нас угощал. А уж как он образцы кружев мне дешево продал, так это просто удивительно!

– Молчи, пожалуйста, не расхваливай мерзавца!

Произошла пауза. Николай Иванович злился и усиленно затягивался папироской.

– Тебе-то больно от него попало! – начала опять Глафира Семеновна.

– Ну что за больно! Он только схватил меня за голову.

– Нет, за уши. Вон уши-то и посейчас у тебя красны.

– Да что ты словно радуешься! – возвысил голос Николай Иванович. – Конечно же, ему вдесятеро больше от меня досталось, и доказательством вот этот клок волос, – хлопнул он себя по карману. – У меня трофей, а у него ничего.

– Ты знаешь, ведь он тебя на дуэль вызывал, – продолжала Глафира Семеновна.

– Да что ты врешь! Когда?

– А когда подошел к окну вагона. Ты ведь по-французски не понимаешь, а я-то поняла. Из-за этого он тебе и карточку свою визитную совал.

– Скотина! Задал бы я ему дуэль. Пополам бы его перервал, ежели бы не сидел в вагоне. Туда же, дуэль, жидконогая кочерга эдакая!

– Да он и звал тебя выйти из вагона, а когда ты не вышел, то он схватил тебя за уши, намереваясь побить, что ли.

– Да не хватал он меня за уши!

– Ну не хватал, не хватал.

– Конечно же не хватал. Что, я не чувствовал, что ли! – отпирался Николай Иванович.

Глафира Семеновна посмотрела на мужа и улыбнулась.

– Да что ты подсмеиваешься-то надо мной! – крикнул тот, раздражаясь.

– Просто мне забавно, что такое приключение с нами в дороге стряслось. Точь-в-точь как во французском романе. Я даже читала что-то подобное, – отвечала Глафира Семеновна. – Конечно, только там драки не было и никто ни у кого не вырывал клока волос, а все обошлось по-благородному, – прибавила она – Какой-то граф влюбился в замужнюю маркизу…

– Сочиняй, сочиняй! Эта маркиза-то ты, что ли?

– Да вот вроде нас. Только это было не в вагоне, а на станции железной дороги. Маркиз с маркизой сидели на станции и отправлялись в Ниццу. Вдруг входит граф и прямо подает карточку: «Рю Лафайет, нумер такой-то»… Затем объяснение: «Двоим нам нет места на земном шаре… Или я, или вы… Присылайте секундантов»… И вот они едут в Италию, и там, среди лимонной рощи…

– Молчи, молчи! Вздор городишь! – перебил жену Николай Иванович.

– Но там маркиза была влюблена в графа. Маркиз был старик… – не унималась Глафира Семеновна.

– Довольно, тебе говорят!

– А ну тебя! Ни о чем путном говорить с тобой нельзя.

– Не люблю я слушать твоих романов. Ведь это все вздор, чепуха…

– Так о чем же говорить-то?

– А вот хоть о том, что в этом ресторане в Женеве, в котором мы обедали, за водку меня просто ограбили. Знаешь, по скольку с меня взяли за рюмку русской очищенной водки? По два франка, то есть по восьми гривен на наши деньги, ежели считать по курсу. Пять маленьких рюмок я выпил и заплатил десять франков, четыре рубля Ах! грабители, грабители! За простую русскую водку! Глаша, слышишь?

– Да не желаю я об водке разговаривать! Ты об романах не желаешь, а я об водке – вот тебе и весь сказ.

Водворилась пауза. Николай Иванович прижался в угол дивана и стал похрапывать.

Поезд мчался по направлению к Берну среди живописных гор, усеянных по склонам виноградниками. Надвигались сумерки. Темнело.

LXXXII

Швейцарские железные дороги изобилуют станциями. Поезд бежал с необыкновенной быстротой, но то и дело, почти каждые десять минут, останавливался на какой-нибудь станции на одну минуту, быстро выпускал и забирал пассажиров и снова мчался. Второй класс так и не наполнялся пассажирами – все ограничивались третьим классом, и супруги сидели в купе второго класса по-прежнему одни. Николай Иванович спал крепким сном и раскатисто храпел. Глафире Семеновне не спалось. На каждой станции она отворяла окно и наблюдала выходящую из поезда и входящую публику, продавцов и продавщиц, снующих по платформе и предлагающих публике пиво в стаканах, сандвичи, груши, яблоки, виноград, букетики цветов, плетеные корзиночки, мелкие стеклянные изделия, фотографии швейцарских видов, конфеты, печенье и т. п. Сначала продавцы и снующая публика говорили только по-французски, потом к французскому языку стал примешиваться немецкий язык, и наконец вдруг французский язык исчез совершенно и воцарился один немецкий. Началась немецкая Швейцария. Глафира Семеновна, заметив изменение языка при покупке съестных предметов, начала будить мужа.

– Можешь ты думать, опять Неметчина началась, – говорила она, расталкивая его. – Повсюду немецкий язык и самые серьезные рожи. Пока был французский язык, рожи были веселые, а как заговорили по-немецки – все нахмурилось.

Николай Иванович что-то промычал и стал протирать заспанные глаза.

– Боюсь, как бы нам опять не перепутаться и не попасть туда, куда не следует. Немецкая земля нам несчастлива, – продолжала Глафира Семеновна. – Ты уж не спи. Надо опять поспрашивать, туда ли мы едем.

– Нет, нет. Какой тут сон! Довольно. Я есть хочу, – отвечал Николай Иванович.

– Еды здесь много. На каждой станции можешь наесться и напиться, не выходя из вагона. К окнам и пиво, и бутерброды подносят. А вот поспрашивать-то надо, туда ли мы едем.

– Да мы куда, собственно, едем-то теперь? Прямо в Россию или…

– Нет, нет, надо остановиться в Вене. День проживем в Вене. Но вот вопрос – в Вену ли мы едем? Может быть, давно уже нужно было пересесть в другой вагон, а мы сплоховали. В Неметчине ведь все с пересадкой…

– Непременно нужно спросить кондуктора.

– Кондуктор-то совсем не показывается в вагоне. Как посмотрел наши билеты в Женеве, так и исчез. Право, меня берет сомнение, туда ли мы едем.

– Ты разгляди хорошенько книжку билетов и сообрази, были ли те станции, на которые нам даны билеты. На билетах написаны станции, – старался пояснить Николай Иванович, достал книжки билетов и вместе с женой стал их рассматривать. – Вот Берн… вот Цюрих… Проезжали ли мы мимо Берна и Цюриха? – задал он вопрос.

– Да кто же их разберет! – дала ответ Глафира Семеновна.

На следующей же станции Глафира Семеновна, высунувшись из окна, кричала проходившему мимо вагона кондуктору:

– Хер кондуктор! Коммензи бите! Вен… Во Вен?[540]540
   Подойдите, пожалуйста! Вена… Где Вена?


[Закрыть]

Но слова «Вен» он не понимал и ответа никакого не дал. Наконец кельнер, разносивший мимо вагонов пиво на подносе и у которого Николай Иванович выпил два стакана, сжалился над супругами и спросил по-немецки:

– Wie heiss die Station?[541]541
   Как называется станция?


[Закрыть]

– Вен… Штадт Вен… – повторила Глафира Семеновна и показала книжку, а в ней билет, на котором было написано: «Wien».

– Wien, – прочитал кельнер, улыбаясь, и прибавил по-немецки: – Это далеко… это Австрия, а вы в Швейцарии.

– Вин… Вин… – подхватила Глафира Семеновна. – «Вин» по-немецки Вена-то называется, а не «Вен»… – пояснила она мужу. – А я-то «Вен». Он говорит, что Вин еще далеко. Ну а сидим-то мы в том вагоне, в котором следует? Вагон ист Вин?[542]542
   Вагон есть Вена?


[Закрыть] – допытывалась она у кельнера.

Тот начал говорить что-то по-немецки, но паровоз свистнул, и поезд помчался.

Часа через два в купе вошел, однако, кондуктор, мрачно осмотрел книжку билетов, оторвал из книжки несколько билетов, в том числе и билет с надписью «Цюрих», и сказал супругам:

– Zürich 12 Minuten… In Romanshorn müssen Sie umsteigen[543]543
   Цюрих – стоянка 12 минут… В Романсхорне вы должны сделать пересадку.


[Закрыть].

– Так и есть: пересадка! – воскликнули супруги, услыхав знакомое им слово «umsteigen», и испуганно стали допытываться у кондуктора, где должна быть эта самая пересадка и в котором часу.

Разговор был долгий, но ни кондуктор, ни супруги друг друга не поняли и расстались в недоумении.

LXXXIII

Всю ночь пробыли супруги в тревожном ожидании пересадки из вагона и не смели ни на минуту заснуть, а сон между тем так и клонил их. В Цюрихе, где стояли 12 минут, Глафира Семеновна, суя железнодорожным сторожам по два и по три французских пятака, как она называла медные десятисантимные монеты, раза четыре спрашивала: «Ви филь ур умштейген»[544]544
   В котором часу пересадка?


[Закрыть] – и при этом показывала свою книжку билетов, но сторожа, хоть и рассматривали книжку, разводили руками и отзывались незнанием.

– Черт знает что такое! Даром только деньги загубила. Никто не знает, когда будет это проклятое «умштейген», – тревожно обратилась она к мужу. – Прозеваем пересадку, непременно прозеваем и проедем туда, куда не следует.

– Да не прозеваем. Надо только не спать, – отвечал Николай Иванович.

– Не спать, а сам уж клюешь носом. Нюхай ты хоть нашатырный спирт, пожалуйста. Вот я сейчас дам тебе банку нашатырного спирта.

Глафира Семеновна достала из саквояжа флакон и передала мужу. Тот нюхал и чихал.

Явился кондуктор осматривать билеты. Опять разговор о пересадке.

– Стой, суну ему два франка в руки. Авось дело выяснится, – сказал Николай Иванович. – А ты, Глаша, скажи ему по-французски или по-немецки, чтобы он показал нам, где должен быть этот ихний «умштейген».

Николай Иванович таинственно поманил кондуктора пальцем и, когда тот наклонился к нему, сунул ему в руку два франка. Кондуктор недоумевал. Глафира Семеновна заговорила:

– Монтре ну иль фо умштейген[545]545
   Покажите нам нужно пересаживаться.


[Закрыть].

– Ja, ja… Das ist in Romanshorn… Station Romanshorn…

– Станция Романсгорн, – подхватил Николай Иванович.

– Да, да… Но ведь мы не знаем, в котором часу мы на нее приедем, – отвечала Глафира Семеновна и снова обратилась к кондуктору: – Ум ви филь ур Романсгорн?

– Um fünf Uhr Morgen…[546]546
   В котором часу Романсхорн? – В пять утра.


[Закрыть]

– В пять часов. Так… Le matin? Утром?

– Le matin, le matin.

– Так вы вот что… Коммензи ин вагон и загензи, когда будет Романсгорн. Загензи: хир вот Романсгорн[547]547
   Приходите в вагон и говорите, когда будет Романсхорн. Говорите: здесь вот Романсхорн.


[Закрыть].

– Sie wollen schlafen? O, ja, ja… Schlafen Sie ruhig. Ich werde zu Ihnen kommen und sagen[548]548
   Вы хотите спать? О, да, да… Спите спокойно. Я приду к вам и скажу.


[Закрыть], – успокоил их кондуктор, поняв так, что супруги хотят заснуть и боятся проспать.

– Придет, придет и скажет, когда нужно пересаживаться, – успокоила мужа Глафира Семеновна.

Хотя и обещался кондуктор прийти в вагон и сказать, когда будет станция Романсгорн, но супруги все-таки не спали и ждали. Как только они начинали дремать, сейчас же нюхали нашатырный спирт.

Но вот наконец опять вошел кондуктор и с улыбкой произнес: «Романсгорн». Супруги засуетились и начали хвататься за свои саквояжи и подушки.

– Будьте спокойны. Как приедем – сейчас я вам доставлю носильщика, – сказал кондуктор по-немецки.

Николай Иванович схватил руку кондуктора и радостно потряс ее, сказав «мерси».

Вот и станция Романсгорн. Поезд остановился. Вошел носильщик и схватил вещи супругов.

– Вин, Вин… Вир фарен Вин… В Вену едем… В венский вагон надо пересесть, – поясняла ему Глафира Семеновна. – Вин вагон.

– Ja, ja… Bitte schneller, Madame… – торопил носильщик, вытаскивая из вагона вещи.

LXXXIV

Носильщик с саквояжами и с подушками шел через рельсы мимо стоящих на запасном пути вагонов. Супруги следовали за ним. Пройдя через несколько запасных путей, носильщик повел супругов по дорожке какого-то сада. Было темно, и только в отдалении мелькали огоньки.

– Господи! Да куда же он нас ведет? – возмущалась Глафира Семеновна. – Нам нужно в венский вагон садиться, а он тащит нас по саду. Уж не думает ли он, что мы хотим остановиться в этом поганом Романсгорне, и не ведет ли нас в гостиницу? Послушайте! Вохин?[549]549
   Куда?


[Закрыть] Нам нужно в вагон. Вагон ин Вин.

– Ja, ja… – И носильщик заговорил что-то по-немецки, чего супруги не поняли.

Через минуту показался берег и плещущая вода. Уже начинало светать, и супруги увидали озеро. Вот и пристань. У пристани шипел, разводя пары, пароход. Носильщик прямо направился к пристани.

– Однако, куда же ты это нас, почтеннейший?.. – возвысил голос Николай Иванович. – Глаша! Посмотри… Он нас на пароход тащит. Тут какое-то недоразумение.

– Хер! Хёрензи![550]550
   Слушайте!


[Закрыть] Нам не туда! Нам ин Вин, – крикнула Глафира Семеновна.

– Ja, ja… Sie müssen zuerst im Dampffchiff fahren[551]551
   Да, да… Вы должны сначала сесть на пароход.


[Закрыть], – отвечал носильщик.

Супруги не поняли и в недоумении остановились.

– Schneller! Schneller! – торопил их носильщик и кивал на пароход.

– На пароход зовет. Это просто путаница… Зачем нам на пароход, ежели у нас железнодорожные билеты прямого сообщения? – произнес Николай Иванович, не двигаясь.

Супругов обгоняла публика, спешившая на пароход.

– Надо у других спросить, у кого-нибудь из публики, – сказала Глафира Семеновна, не доверяя носильщику, и обратилась к проходившему мимо их солидному немцу в пальто-плаще с несколькими воротниками, показывая ему билеты: – Вир фарен ин Вин… Загензи во ист вагон.

– Nach Wien? Kommen sie mit… – поманил их немец.

– И этот на пароход зовет. Да неужели в Вену-то на пароходе?..

– Черт их знает! Да и сам черт не разберет! Надо идти… – тяжело вздохнул Николай Иванович и пошел на пароход.

Глафира Семеновна следовала сзади и бормотала:

– Ну а на пароходе опять спросим.

– Билеты! – возгласил по-немецки шкипер в фуражке с золотым позументом, когда супруги вступили на пароход, и, взглянув на показанные Глафирой Семеновной книжки билетов, прибавил: – Второй класс, направо.

– Вир ин Вин… – попробовала заметить ему та.

– Да, да… Второй класс направо.

– Стало быть, не ошибка, стало быть, действительно в Вену на пароходе… – обратилась Глафира Семеновна к мужу.

– Ничего я, матушка, не знаю, ничего не понимаю, – отвечал тот раздраженно. – Теперь будь что будет, но другу и недругу закажу напредки без языка за границу не ездить!

Они очутились во втором классе парохода, в роскошной каюте, освещенной электрическими лампами-грушами. Носильщик положил около них багаж и, сняв шапку, просил за труды. Получив мелочи, он сказал: «Glückliche Reise»[552]552
   Счастливой поездки!


[Закрыть] – и исчез.

Пароход тронулся. Супруги, покорные судьбе, сидели молча и, недоумевая, смотрели друг на друга.

– Батюшки! – воскликнул вдруг Николай Иванович. – Багаж-то наш в поезде железнодорожном остался! Ведь я квитанции-то носильщику забыл передать! Боже милостивый! Ну что теперь делать? Ну как мы будем без чемоданов и сундуков.

– Перепутались-таки и на возвратном пути. Поздравляю! – сказала Глафира Семеновна и прибавила: – Ведь это ужас… ведь это просто наказание! Что теперь делать?

И супруги впали окончательно в уныние.

– А вы куда изволите ехать? – отнесся вдруг к ним по-русски седой старик с усатою военною физиономией, в длинном пальто-халате и в серой шляпе, сидевший невдалеке от супругов и прислушивавшийся к их разговору.

– Русский человек! – радостно воскликнул Николай Иванович, устремляясь к нему. – Сам Бог вас нам посылает. Очень приятно, очень приятно встретиться. Это вот моя жена. Вообразите, мы, кажется, совсем не туда попали. Мы едем из Женевы в Вену, взяли билеты прямого сообщения по железным дорогам, а очутились на пароходе. И в довершение несчастия забыли выручить наш багаж из поезда. По-немецки говорим только два слова, спрашиваем всех и каждого, так ли мы едем, и ни нас никто не понимает, ни мы никого. Вот привели для чего-то на пароход.

– Покажите ваши билеты, – попросил старик.

Супруги показали. Старик рассмотрел их и сказал:

– Нет, вы едете как следует. Вот у вас в книжке и билет на пароход для переезда из Романсгорна до Линдау по Боденскому озеру.

– Ну слава Богу, слава Богу, что мы не перепутали! – заговорил Николай Иванович. – Скажите, и долго нам ехать еще по этому озеру?

– Часа через два мы перейдем озеро и будем в Линдау. Там вы сядете в вагон и уж поедете прямо в Вену.

– Но что нам делать с багажом? Мы наш багаж забыли взять из поезда.

– А у вас багаж как отправлен? Покажите квитанцию, – поинтересовался старик и, взглянув на квитанцию, сказал: – Успокойтесь, ваш багаж с вами вместе едет, его уже перенесли на пароход.

– Ну как гора с плеч! Приеду домой – молебен отслужу, – вздохнул Николай Иванович. – Голубчик! Ваше имя-отчество? Позвольте познакомиться, – обратился он к старику.