Текст книги "Наши за границей. Юмористическое описание поездки супругов Николая Ивановича и Глафиры Семеновны Ивановых в Париж и обратно"

Старик назвал свое имя и фамилию.

– Михаил Матвеич? Чудесно. А я – Николай Иваныч Иванов, а это супруга моя Глафира Семеновна. Бутылочку не позволите ли с вами за компанию распить для первого знакомства? Здесь на пароходе наверное есть буфет.

– Буфет-то есть, но в шесть часов утра я не могу вино пить. Теперь не время, а за компанию благодарю, – отвечал старик.

– Что за не время! Пилося бы да елось, да дело на ум не шло.

– Нет, уж увольте.

– Жаль, жаль. Вы куда ехать изволите? Не в Вену ли? по дороге ли нам?

– Нет, в Линдау я должен остановиться. Здесь на озере виды очень замечательные, и мне хочется несколько раз проехать по озеру. Я художник-любитель. Пойдемте на палубу и будем любоваться видами. Теперь уже рассвело.

LXXXV

Всходило солнце, когда супруги поднялись на палубу парохода. Пароход шел вблизи берега, и береговые виды были действительно великолепны. На гладкой, как стекло, голубой воде виднелись рыбацкие лодочки, гористый берег с разбросанными на нем деревушками играл оттенками красного, золотисто-желтого и фиолетового цветов. Русский спутник супругов тотчас приложил к глазам бинокль и начал любоваться картинами природы, но супругов картины интересовали мало. Они с нетерпением ждали, чтобы пароход поскорее пристал к берегу, дабы можно было сесть в вагон и ехать в Вену. Невзирая на уверение русского, что они не сбились с пути, у них все еще было сомнение, туда ли они едут. Неожиданное путешествие на пароходе, для которого они не брали билетов, все еще сбивало с толку. Впрочем, Николай Иванович, выпив две рюмки коньяку, несколько повеселел.

– А уж как сядем на берегу в вагон, так прямо до Вены без пересадки? – спрашивал он своего русского спутника.

– Так прямо без пересадки и доедете, – отвечал тот.

– Да вы сами-то езжали этим путем?

– Еще бы. Я месяц тому назад из Вены в Лозанну приехал и вот теперь еду обратно. По дороге у вас будет Мюнхен. Вот в Мюнхене на станции не забудьте выпить по кружке пива. Мюнхенское пиво считается лучшим в свете.

– Да, да… Про мюнхенское пиво я слыхал. А только неужели оно лучше берлинского? – улыбнулся Николай Иванович от предвкушаемого удовольствия выпить самого лучшего пива.

– Я в пиве не знаток, но говорят, что лучше.

– Глаша! Слышишь?

– Ах, Бог с ним, с этим пивом! Только бы скорее добраться домой. Мне уж и в Вену-то заезжать не хочется.

– Ну на один день заедем. Пройдемся по городу, да и опять на железную дорогу. Все-таки Вена, все-таки в Петербурге лишний разговор, что в Вене были.

– Ох, опять немцы! Опять мне мучение насчет немецких разговоров! Еще ежели бы французы были, а то с немцами пантомимами разговариваю.

– В Вене вас будут уже несколько понимать по-русски, не говорить, а понимать. Вена – славянский город. Прислуга и вообще простой народ там большею частью славяне, – успокоил Глафиру Семеновну русский спутник.

– Да что вы! – радостно воскликнули супруги.

– Да, да… Чехи, кроаты[553]553
  Кроаты – хорваты.


[Закрыть], поляки, русины, сербы. Вас будут понимать. Вы это уже заметите, даже подъезжая к Вене по железной дороге. Кондуктора из славян и уже понимают русские слова.

– Ну тогда дело другое. А то, верите, как трудно.

Вот и пристань. Супруги распрощались с русским спутником, носильщик схватил их подушки и саквояжи и повел их сначала в таможню, где германские досмотрщики налепили на их саквояжи билетики, а потом усадил в вагон.

– Вин? – все еще с сомнением спрашивала Глафира Семеновна кондуктора, простригавшего билеты.

– Ja, ja, Madame, direct nach Wien[554]554
   Прямо до Вены.


[Закрыть], – отвечал тот.

– Умштейген не надо? Нихт умштейген?

– Ohne umsteigen, Madame.

Поезд тронулся. Супруги ждали Мюнхена, дабы выпить там пива. Особенно заботился об этом Николай Иванович, при каждой остановке выглядывая из окна и отыскивая на станции надпись «Мюнхен».

Вот и Мюнхен. Кондуктор возгласил о нем минут за пять до остановки. Стояли десять минут. Супруги успели закусить при этом горячими сосисками, продававшимися на платформе прямо из котла, стоящего на жаровне. В мюнхенском пиве супруги, однако, ничего особенного не нашли.

– Пиво как пиво, – сказала Глафира Семеновна, которую Николай Иванович принудил выпить стакан. – По моему, берлинское-то вдвое лучше.

За Мюнхеном Глафира Семеновна стала испытывать кондукторов в знании русского языка, задавая им разные вопросы по-русски, но кондуктора не понимали. Николай Иванович делал то же самое с прислугой, разносящей по станционным платформам пиво и закуски, и наконец достиг благоприятного результата.

– Эй! Пиво! Сюда! – крикнул он кельнеру.

И кельнер, поняв его, подскочил с стаканами пива к окну вагона.

– Глаша! Глаша! Смотри… Начали уж понимать! – радостно воскликнул Николай Иванович и спросил кельнера, принимая от него стакан: – Брат славянин?

– Nein, gnädiger Herr[555]555
   Нет, милостивый государь.


[Закрыть], – отрицательно покачал головой кельнер.

Николай Иванович взглянул ему в лицо и тут же убедился в праздности своего вопроса. По горбоносому типу лица, крупным красным губам и вьющимся волосам самый ненаблюдательный человек мог заметить, что это был жид без подмеси.

– Иерусалимский дворянин, иерусалимский дворянин, а я-то его за брата славянина принял, – бормотал Николай Иванович.

Супруги ехали по Баварии, но вот пришлось переезжать баварскую границу и въезжать в австрийские владения. На границе таможня, и в ней пришлось просидеть около часу, пока чиновники осматривали вагоны. Впрочем, на станции был отличный буфет, где супруги могли пообедать за табльдотом.

– Без телеграммы дали пообедать, хоть и немцы, – заметила Глафира Семеновна, вспоминая случай в Кенигсберге, где их не пустили за табльдот из-за того, что они их не уведомили телеграммой, что будут обедать на станции.

– Еще бы… Здесь совсем другие порядки.

Прислуживающий супругам кельнер оказался поляком и действительно кое-какие русские слова понимал, хотя по-русски и не говорил. Принимая в расплату за обед немецкие марки, он перевел их на гульдены и, мешая в свою речь польские слова, кое-как объяснил супругам, чтобы они наменяли себе австрийских денег, и привел жида-менялу. Хоть и не без особенного труда, но супруги все-таки поняли, в чем дело, и купили у жида австрийских денег. В руках их в первый раз появились бумажные гульдены. Николай Иванович долго рассматривал их недоверчиво и сказал жене:

– Ассигнации уж пошли на манер русских. Как бы не надул жид-то… Хорошо ли? Верные ли? – обратился он к кельнеру.

– Добро, добро, пан, – утвердительно кивнул он головой.

Жид тоже заговорил что-то по-немецки и кивал головой.

С австрийской границы действительно стали появляться железнодорожные служащие и кельнеры, понимающие кой-какие русские слова, но таких людей было мало, зато жиды попадались на каждом шагу. Чем ближе подъезжали к Вене, тем жидов становилось все больше и больше.

Вечером супруги приехали в Вену.

LXXXVI

Давка и толкотня царствовали на вокзале, когда супруги приехали в Вену. Из окон вагона виднелась толпящаяся на платформе публика, и дивное дело, большинство ее были жиды: жиды длиннополые и жиды короткополые, жиды в цилиндрах и шляпах котелками и жиды в картузах, жиды с сильными признаками пейсов и жиды с слабыми признаками пейсов. Даже добрая половина нарядных женщин отличалась семитическими горбатыми носами и крупными сочными губами. Поезд еще не остановился и, медленно катясь, шел мимо платформы, а уж в купе второго класса появился тоненький юркий еврейчик в шляпе котелком, с тощей, щипаной бородкой клином, в красном галстуке, в кольцах с цветными камушками на грязных руках, расшаркивался перед супругами, кланялся и совал в их руки адрес гостиницы, приговаривая по-немецки:

– Готель первого ранга… В лучшей части города. Цены дешевые… Завтраки, обеды и ужины по умеренным ценам… С извозчиком можете не торговаться… Багаж со станции получим в две минуты.

Говорил он без умолку, вертелся и то и дело приподнимал шляпу.

– Глаша! Что он бормочет? – спросил жену Николай Иванович.

– Да кто ж его разберет, – отвечала та. – Кажется, гостиницу предлагает.

Еврейчик, заслыша русскую речь и видя, что его не понимают, заговорил на ломаном французском языке.

– Прочти хоть, что на карточке-то стоит. Может быть, адрес и понадобится, – продолжал Николай Иванович, принимая от еврея карточку и передавая ее жене.

– Ну его… Не желаю я с жидами возиться.

Еврейчик, видя, что и французская его речь остается без ответа, заговорил по-польски.

– Да мы русские, русские, – отвечала наконец Глафира Семеновна, улыбаясь. – Руссен вир, и ничего нам не надо.

– Ach hochachtungswolle, Madame![556]556
   О, почтение, мадам!


[Закрыть] – вздохнул еврейчик. – Как жалко, что я не говорю по-русски! Я говорю по-немецки, по-французски, по-польски, по-венгерски, по-чешски, по-хорватски, по-сербски, но русского языка я, к несчастию, не знаю. Доставьте случай услужить вам гостиницей, и я представлю вам поляка, говорящего по-русски, – бормотал он по-немецки.

– Нихт, нихт… Ничего нам не требуется, – отмахнулся от него Николай Иванович.

Поезд остановился, появился носильщик в серой куртке, которому супруги поручили свои подушки и саквояжи и с ним вместе вышли из вагона, но еврейчик не отставал. Он уже прыгал около носильщика и бормотал что-то ему.

– Экипаж прикажете? – спросил супругов носильщик.

– Я, я, экипаж, – отвечала Глафира Семеновна. – Вир ин готель.

У подъезда вокзала носильщик поманил извозчика. Еврейчик продолжал тереться и около извозчика, даже подсаживал супругов в экипаж.

– Да не надо нам, ничего не надо, – отпихнул его Николай Иванович.

За толчок еврейчик низко поклонился и заговорил что-то извозчику по-немецки.

– Ин готель, гут готель, – сказала Глафира Семеновна извозчику, и тот погнал лошадь, пробормотав что-то по-немецки.

– В какую же гостиницу мы едем? – задал жене вопрос Николай Иванович.

– Да в какую извозчик привезет. Ведь нам все равно. Только б не в жидовскую.

Сначала ехали по плохо освещенным улицам, но наконец въехали в улицы, залитые газом. Извозчик сделал несколько поворотов и остановился перед подъездом гостиницы, освещенной двумя электрическими фонарями. Из подъезда выскочили швейцар в шапке с позументом, мальчишка в красной кепи и серой куртке и принялись высаживать супругов из экипажа.

– Циммер… Циммер фюр цвей…[557]557
   Комната… Комната для двоих…


[Закрыть] С цвей кровати, – сказал Николай Иванович.

– Прошу, пан. Дрей гульден… – отвечал швейцар.

Николай Иванович полез в карман и хотел рассчитываться с извозчиком, но перед ним как из земли вырос тот самый еврейчик, который к ним приставал в вагоне и на станции, и с учтивым поклоном отстранил его руку.

– Ist nicht nothig zu zahlen… Ist schon bezahlt… Nach her werden Sie zahlen. Il ne faut pas payer… C’est paye déjà…[558]558
   Платить не надо… Уже оплачено… Заплатите потом. Не надо платить… Уже заплачено.


[Закрыть] – затрещал он.

– Уж сюда поспел! – воскликнул Николай Иванович при виде еврейчика. – Вам чего? – крикнул он на него. – Глаша! чего он хочет?

– Говорит, что не надо платить извозчику. Должно быть, уж здесь обычай такой.

Еврейчик между тем махнул извозчику, и тот отъехал от подъезда. Николай Иванович недоумевал.

– Да при чем же тут еврюга-то этот? Ежели этот еврюга здешний, то я не желаю останавливаться в жидовской гостинице, – сказал он жене.

– Да уж иди, иди в подъезд-то. Где же теперь другую гостиницу искать.

– Опутал-таки еврюга, опутал! Привез, куда хотел, – хлопнул себя по бедрам Николай Иванович и пошел в подъезд.

Гостиница была роскошная, с великолепной лестницей. Супругов встретил на лестнице целый сонм прислуги: тут были и кельнеры во фраках и белых галстуках, и горничные девушки в форменных коричневых платьях и белых чепцах и передниках, мальчики в серых куртках с зеленой оторочкой. Все это кланялось и повело супругов в коридор показывать комнаты. Супруги выбрали большую комнату в четыре гульдена и остались в ней. Две горничные бросились снимать с Глафиры Семеновны ватерпруф, два кельнера стаскивали с Николая Ивановича пальто… Третий кельнер стоял в почтительной позе и ждал приказания.

– Я думаю, Глаша, прежде всего чайку и закусить, – начал Николай Иванович, обращаясь к жене, и, получив утвердительный ответ, хотел отдать приказ кельнеру, но тот уже, почтительно поклонившись, пятился к двери и бормотал:

– Ich verstehe, mein Herr… Gleich werden Sie kriegen…[559]559
   Я понимаю, сударь… Вы скоро получите…


[Закрыть]

– Понимают по-русски-то, но только не говорят, – заметила Глафира Семеновна, когда кельнер исчез за дверью.

LXXXVII

Так как супруги положили остаться в Вене всего одни сутки, то, умывшись, напившись чаю и закусив, они тотчас же отправились осматривать город. На этот раз они уже были осторожны и, дабы не разыскивать свою гостиницу на обратном пути, как они разыскивали в Париже, запаслись адресом гостиницы у швейцара. Когда они брали карточку и адрес у швейцара, вдруг перед ними завертелся знакомый уже им тоненький еврейчик. Снимая шляпу и раскланиваясь, он спрашивал, не нужен ли супругам экипаж. Дабы супруги могли его понять, он одну и ту же фразу произносил по-французски, по-немецки и по-польски.

– Вот навязывается-то! – сказала Глафира Семеновна. – Не надо. Ничего не надо! Нихтс… Геензи[560]560
   Идите.


[Закрыть] прочь. Мы идем гулять, шпацирен.

И супруги отправились пешком. Вскоре они вышли на большую улицу, блистательно освещенную газом. Направо и налево сплошь были магазины с великолепными выставками товаров и с обозначением цен. Такого сильного движения в экипажах, как в Париже и Берлине, на улице не было, но зато на тротуарах была толпа от пешеходов, и эта толпа изобиловала евреями всех мастей и степеней полировки. Прежде всего, что поразило супругов, это масса накрашенных женщин известного сорта, пестро расфранченных, в высоких шляпах с широкими полями, ухарски надетых набок и непременно с громадным белым страусовым пером, развевающимся на этих шляпках. Женщины дымили папиросками и бросали вызывающие взгляды на мужчин.

– В Париже и Берлине таких бабьих стад на улицах ведь мы не видели, – заметил жене Николай Иванович. – Это ужас сколько их! И все с белыми перьями. Форма здесь такая, что ли?

– А ты считай, считай сколько. Для женатого человека это занятие будет самое подходящее, – раздраженно отвечала Глафира Семеновна. – Тьфу, противные! – плюнула она и вдруг заметила еврейчика из гостиницы: он то забегал вперед супругов, то равнялся с ними и шел рядом. – Смотри, смотри, жид опять уж около нас. Вот неотвязчивый-то! – указала она мужу.

Они проходили мимо колоссального потемневшего храма и остановились взглянуть на барельефы. Еврейчик подскочил к ним и произнес, указывая на храм:

– Die berühmte Stephanskirche[561]561
   Знаменитая Штефанскирхе.


[Закрыть].

Глафира Семеновна улыбнулась на еврейчика и перевела мужу:

– Церковь Святого Стефана, он говорит.

Далее Глафира Семеновна стала останавливаться около окон магазинов. В окнах было светло так, что больно было смотреть, до мельчайших деталей виднелась вся внутренность магазинов, и в них опять-таки носатые и губастые евреи, хоть и одетые по последней моде.

– Приказчики-то также все из иерусалимских. Как же нам сказано, что Вена – славянский город. Вот тебе и славянский! – заметила она мужу.

Жиденький еврейчик не отставал от супругов и при каждой их остановке около окон магазинов вертелся тут же. Глафиру Семеновну поразили своей дешевизной шелковые чулки и перчатки, лежавшие в окне на выставке.

– Надо купить. Это ужасно дешево. В Петербурге чуть не втрое дороже, – произнесла она и лишь только хотела взяться за ручку двери магазина, как еврейчик уже ринулся вперед и, распахнув эту дверь, придерживал ее рукой, пропуская супругов.

– Дизес… Их вейс нихт ви оуф дейч[562]562
   Эти… Я не знаю, как по-немецки.


[Закрыть], – указала Глафира Семеновна приказчику на чулки.

– Strümpfe… Damenstrümpfe…[563]563
   Чулки… Женские чулки…


[Закрыть] – отдал еврейчик приказ приказчику.

– Фу-ты пропасть! И чего этот жидюга трется около нас! – поморщилась Глафира Семеновна.

– Да это непременно комиссионер, фактор[564]564
  Фактор – посредник, ходатай по делам.


[Закрыть]. Теперь я уж вижу, – отвечал Николай Иванович.

Чулки и перчатки были куплены, и деньги за них заплачены. Продавал курчавый еврей с фальшивыми бриллиантовыми запонками в сорочке. Еврейчик-комиссионер все время перекидывался с ним непонятными для супругов словами и, когда те стали уходить, сунул приказчику свою карточку.

Супруги шли дальше, и еврейчик около них.

– Вот надоел-то! Брысь, окаянный! – крикнул на него Николай Иванович и даже махнул зонтиком.

Еврейчик мгновенно приподнял шляпу и отскочил, но когда супруги оглянулись, он шел сзади. Они вышли на площадь, на которой виднелся театр, и стали любоваться фасадом. Еврейчик не утерпел и крикнул по-немецки:

– Оперный театр!

Против театра было несколько ресторанов и кофейных. Супруги зашли в одну из кофейных и спросили себе мороженого. Еврейчик исчез. Но когда они доедали свои порции мороженого, то опять увидали еврейчика. Он сидел в отдалении от супругов и делал вид, что читает газету, но на самом деле наблюдал за ними, и когда они стали рассчитываться, он подошел к ним и протянул им две красненькие бумажки.

– Билеты в оперный театр. Могу вам предложить по дешевой цене, – сказал он по-немецки и тотчас же перевел по-французски. – Zwei Gulden, nur für zwei Gulden.

– И досадно на него, да и смешно, – произнесла Глафира Семеновна. – Билеты в театр предлагает по два гульдена.

– Да ведь уж теперь поздно, – отвечал Николай Иванович.

– Да все хоть что-нибудь посмотрим. Ну давай… Гебензи[565]565
   Давайте.


[Закрыть].

Еврейчик встрепенулся. Супруги хотели заплатить ему деньги за билеты, но он замахал руками и заговорил: «Nachher, nacher werden Sie zahlen».

– Не хочет брать. Говорит, что потом… – перевела мужу Глафира Семеновна.

– Да ведь это для того, чтобы связать нас с собой.

– А ну его! Ведь уж все равно он от нас не отвяжется.

И супруги побывали в театре. В театре публика оказалась также наполовину еврейская. Носастость так и выдавала себя. Давали какую-то неизвестную супругам оперу, которой они уже не застали одного акта, и маленький балет.

– Бьюсь об заклад, что и оперу-то поют жиды, – проговорил Николай Иванович.

– Непременно, – отвечала Глафира Семеновна. – Прислуга, что от нас верхнее платье на хранение приняла, положительно жиды без подмеси.

Когда супруги вышли из театра, еврейчик-комиссионер встретил их на подъезде. Приподнимая шляпу, он произнес по-немецки:

– Прикажете экипаж? Прикажете показать вам лучший ресторан для ужина? Супе[566]566
   Ужин.


[Закрыть], – пояснил он по-французски и прибавил по-немецки: – Я могу указать на такой ресторан, где есть кельнер, который понимает по-русски.

Глафира Семеновна перевела мужу предложение еврейчика. Тот улыбнулся и отвечал:

– Да уж черт с ним! Пусть везет. Должно быть, уж такая судьба наша, чтобы он нами завладел. Ах, жиды, жиды! Вот в душу-то к человеку мастера влезать!

Явился экипаж. Еврейчик посадил в него супругов, что-то сказал извозчику, вскочил сам рядом с ним на козлы, и они поехали.

LXXXVIII

Еврейчик привез супругов в прекрасный ресторан. Когда они ехали по улицам, еврейчик, прицепившийся на козлах рядом с извозчиком, все оборачивался к супругам и рассказывал, как называются те улицы, по которыми они проезжали, указывал на достопримечательные здания, попадавшиеся по дороге. Болтал он без умолку на четырех языках, но супруги понимали его плохо. Ресторан, в который он их привез, состоял из громадного зала, блестяще освещенного электричеством и уставленного маленькими столиками с мраморными досками. За столиками сидело много публики. Прислуга в ресторане была наполовину женская, состоявшая из молодых красивых женщин в черных платьях и белых передниках, и очень интимничала с мужчинами. Некоторые из этих женщин, подав какое-нибудь блюдо или питье посетителю, прямо присаживались к его столу, пригубливали из его стакана пиво или вино и весело болтали. Посетители, в свою очередь, не стесняясь, хватали их за талию, щипали за пухлые щеки, трепали по спине. Это не уклонилось от взора Глафиры Семеновны.

– Ах, халды! Смотри, что они себе позволяют, эти самые прислужающие! Вон та блондинка с белыми цветами на груди даже мужскую шляпу себе на голову надела, – указывала она мужу. – Гляди, гляди, бакенбарды мужчине расправляет. Нет, уж это из рук вон! И как только это мужчины им позволяют.

– Холостой народ. Холостые люди это любят… – отвечал Николай Иванович, косясь на женщин.

– Поди ты! Здесь, я думаю, наполовину женатых.

Супругам, однако, прислуживал кельнер во фраке, которого им рекомендовал еврейчик за понимающего по-русски.

– Вот что, голубчик, нельзя ли нам что-нибудь а-ля рюсс, поаппетитнее, – сказал ему Николай Иванович по-русски. – Понимаешь, что-нибудь повкуснее.

– Да, господине, – отвечал кельнер, подвигая ему карту, и оказалось, что, кроме этих двух слов да счета, кельнер ничего не знает по-русски.

Николай Иванович тотчас же отпихнул от себя карту:

– Да что ты мне карту-то суешь! Карта немецкая, надо ее читать, и все равно не поймешь, а ты дай нам четыре порции чего-нибудь хорошенького. Две для мадам и две для меня. Первое рыбки, второе мясо. Понял?

– Mиaco? Да, господине…

– Фиш и флейш, но них кальт[567]567
   Рыба и мясо, но не холодные.


[Закрыть], – прибавила Глафира Семеновна, тотчас же усомнившаяся в знании кельнером русского языка.

Кельнер оживился и побежал исполнять требуемое.

Была подана осетрина, запеченная как-то в молоке и яйцах с картофелем, был подан винершницель[568]568
   Венский шницель.


[Закрыть] из телятины с гарниром. Порции были огромные, приготовлено было вкусно, и супруги остались совсем довольны.

– Вот это я понимаю, вот это еда, и порции не как в Париже, не на воробьиный аппетит, а на человечий, – говорил Николай Иванович, запивая ужин прекрасным венским пивом. – Ты, Глаша, мороженого не хочешь ли?

– Да, пожалуй, съела бы…

– Вот и отлично. Кушай, кушай… Откармливайся после Парижа-то. Потребуй себе грушу с виноградом. Здесь не съешь, так дома, ложась спать, скушаешь.

Глафира Семеновна съела и мороженого, и грушу, и винограду, а вторую грушу отложила, чтобы взять домой про запас.

– Главное, что хорошо, так это то, что видишь, что ешь. Осетрина – еда знакомая, – говорила она. – И ведь не угораздило его подать к осетрине улиток каких-нибудь, а подал осетрину с картофелем.

– Довольна, стало быть?

– Очень довольна, хоть и жидовский город. И пиво какое прекрасное…

– Ну вот и отлично. Вену видели, всем можем рассказать, что были в Вене; стало быть, завтра ежели хочешь, то можем отправиться и в русские палестины.

– Завтра, завтра, о доме я уж и так стосковалась.

– Да и меня сильно тянет. Ну ее, эту заграницу! Как приеду домой, сейчас первым делом в баню! Шутка ли, сколько времени не был.

Расплатившись за ужин и дав щедро кельнеру на чай, супруги вышли из ресторана. Еврейчик ждал их на подъезде около экипажа.

– А! явленное чудо! Все еще здесь! – воскликнул Николай Иванович при виде еврейчика, но на этот раз уже без неудовольствия и даже потрепал еврейчика по плечу.

Еврейчик радостно улыбнулся и стал подсаживать супругов в экипаж.

– Nach Hause? – спросил он, вскакивая на козлы.

– Да, да… Домой. В готель, – отвечала Глафира Семеновна.

Домой еврейчик вез их уж по другим улицам и продолжал называть те места и здания, мимо которых они проезжали.

Но вот и гостиница.

– Комбьян? – спросил Николай Иванович, выходя из экипажа, и хотел рассчитаться с извозчиком, но еврейчик опять не дал ему этого сделать.

– Nachher, nachher… Après… – заговорил он и повел супругов по лестнице гостиницы, привел их к самой их комнате, отворил даже дверь комнаты ключом, раскланялся, пожелал супругам покойной ночи и мгновенно исчез.

LXXXIX

На другой день поутру, когда супруги пили кофе и чай, хотя и без самовара, но с достаточным количеством запасного кипятку в мельхиоровых кувшинах с крышками, в комнату их постучался еврейчик. Он вошел, раскланялся и заговорил по-немецки:

– Не будет ли каких поручений от господина и мадам? Театральные билеты, модные товары, сигары, вино…

И тут он мгновенно вытащил из кармана афиши, адреса магазинов и ловко разложил все это перед супругами на столе, продолжая бормотать и мешая немецкую речь с французской и польской.

– Ничего, брат, не надо, ничего… Все кончено… – замахал руками Николай Иванович. – Сегодня едем в Петербург. Подай счет, и чтоб с тобой больше не знаться.

– Ну партон суар а Петербург…[569]569
   Мы уезжаем вечером в Петербург.


[Закрыть] – перевела еврейчику Глафира Семеновна.

Еврейчик даже выпучил глаза.

– Как сегодня? В таком городе, как Вена, и вы не хотите остаться даже на три дня! – воскликнул он. – Да вы, мадам, делаете себе убыток. Вы можете купить здесь много, очень много хороших товаров по самым дешевым ценам. Я бы мог рекомендовать вам такое венгерское вино, за которое вам нужно заплатить в России втрое дороже. Да вот не угодно ли попробовать, всего два гульдена за бутылку.

Еврейчик вытащил из кармана миниатюрную пробную бутылочку, быстро откупорил ее случившимся при нем штопором, вылил в стакан и поднес его Николаю Ивановичу, говоря: «Пробуйте, пробуйте».

– Ничего мне не надо. Баста. Абенд фарен[570]570
   Вечером ехать.


[Закрыть], – отрезал Николай Иванович, отстраняя от себя стакан.

Еврейчик стал доказывать по-немецки, что вечером ехать нельзя, что вечером идет неприятный тяжелый поезд, что в нем прямо до границы без пересадки доехать нельзя.

– Um Gottes Willen![571]571
   Боже правый!


[Закрыть] Зачем себя беспокоить, лучше останьтесь до завтрашнего утреннего поезда. Этот поезд скорый, и вы будете видеть красивые виды по дороге. Madame, il faut rester jusqu а demain matin[572]572
   Мадам, надо остаться до завтрашнего утра.


[Закрыть], – прибавил еврейчик по-французски.

– Нет, нет… И не проси. Сегодня едем. Вишь какой друг навязался! – отвечал за жену Николай Иванович.

Попробовать венгерского вина еврейчик его все-таки упросил. Николай Иванович попробовал и сказал:

– Вино действительно превосходное. Дома можно кого-нибудь попотчевать. Разве пару бутылок?.. – спросил он жену и, когда та не возразила, кивнул еврейчику: – Ну, гут, цвей бутель.

За вином началось предложение сигар. Еврейчик подал сигару, просил его попробовать и до тех пор не отстал, пока Николай Иванович не заказал ему сотню. После сигар еврейчик вытащил из кармана образцы мебельных материй.

– Довольно, довольно. Марш! – раздраженно крикнули Николай Иванович и указал на дверь.

Еврейчик мгновенно скрылся.

Раздался опять стук в дверь. Появился осанистый толстый еврей с претензией на франтовство, с бриллиантовым перстнем на пальце и солидно кланялся. В руках его был маленький франтовской кожаный чемоданчик.

– От торгового дома Мозес Мендельсон… Готовые дамские вещи… Damen-confections…[573]573
   Дамские товары…


[Закрыть] – отрекомендовался еврей по-немецки и стал раскрывать чемоданчик.

– Глаша! чего ему нужно? – выпучил на него глаза Николай Иванович.

– Да тоже хочет предложить какие-то дамские товары, – отвечала жена.

– Вон! вон!

Еврей не смутился.

– Пожалуйста, посмотрите. В России все это втрое дороже, – продолжал он и в один миг вытащил из чемоданчика дамскую пелерину из бисера и стекляруса и развернул ее. – Только тридцать гульденов, тридцать, мадам…

Глафира Семеновна не выдержала.

– Ах, какая прелесть! Да это в самом деле ужасная дешевизна! – воскликнула она и принялась рассматривать.

Кончилось тем, что у еврея были куплены две пелерины. Уходя, еврей оставил несколько адресов, иллюстрированный каталог товаров и просил зайти в их магазин.

– Ну славянский город Вена, нечего сказать! Обуяли жиды! – сказал после его ухода Николай Иванович.

Вошел кельнер убирать посуду и спросил у супругов паспорт.

– Какой тут, к черту, паспорт, ежели мы сегодня едем! – сказал Николай Иванович. – Счет нам подавай, рехнунг[574]574
   Счет.


[Закрыть]. Сегодня фарен в Петербург.

Кельнер все-таки стоял на своем и требовал паспорт хоть на пять минут.

– Да дай ему паспорт-то… Только на пять минут просит. Должно быть, уж надо. Верно, здесь такие порядки.

Николай Иванович дал и сказал жене:

– Заметь, какая странность: поят и кормят здесь сытно, основательно, на русский манер и на русский манер паспорт требуют. Нигде ведь от нас за границей паспорта не требовали, кроме Вены.

Поезд до границы, оказалось, идет не вечером, а в три часа дня. Об этом сообщил кельнер, принесший счет и возвративший супругам паспорт, – и супруги тотчас же стали собираться на железную дорогу. Еврейчик терся тут же, помогал увязывать вещи и наконец предъявил свой счет за проезд в экипажах, за театральные билеты, за купленные у него сигары и вино. После подведенной суммы стояла строчка «Commission» и около нее помещался вместо цифры большой вопросительный знак (?). Он указал на этот вопросительный знак и сказал по-немецки:

– Что милостивый государь и милостивая государыня (gnädiger Herr unb gnädige Frau) дадут, тем я и буду доволен. Надеюсь, что они не обидят бедного комиссионера.

Фраза эта была повторена им и на ломаном французском языке. Глафира Семеновна перевела все это мужу по-русски.

Еврейчик низко кланялся и помогал Николаю Ивановичу надевать пальто. Николай Иванович за комиссию дал ему два гульдена. Еврейчик ниже поклонился, поехал провожать супругов на вокзал железной дороги, усадил их в вагон, сунул им при прощаньи несколько адресов гостиницы и своих комиссионерских карточек, прося рекомендовать едущим в Вену русским, и, низко раскланявшись, вышел из вагона.

Через минуту поезд тронулся.

XC

По дороге от Вены до русской границы с супругами ничего замечательного не произошло. Жидов на станциях, где они останавливались, было по-прежнему много, жиды эти делались все серее и серее, сюртуки их становились все длиннее и грязнее, постепенно исчезали на них признаки белья, но вообще супруги чувствовали, что уже пахнет славянским духом. Вместе с увеличением числа грязных евреев на станциях начал появляться и славянский говор вперемежку с немецкой речью и с жидовским жаргоном. Слышалась чешская, хорватская, польская речи, малопонятные для русского человека, но все-таки родные для его уха. Даже в самом поезде, в котором ехали супруги, существовало уже то, что имеется во всех русских поездах и чему все иностранные железные дороги должны бы подражать, – это существование «уборных» в каждом вагоне.

Ночь была проведена супругами спокойно в вагоне; спали они относительно хорошо и утром, проснувшись на заре, к великой своей радости, узнали, что до русской границы осталось езды с небольшим час. Утро было пасмурное, октябрьское, холодное, неприглядное, навевающее при обыкновенных условиях хандру, но лица супругов все-таки сияли от удовольствия. Они радовались, что подъезжали к русской границе. Николай Иванович, выпив натощак, вместо утреннего чаю, кружку пива, даже напевал себе под нос:

 
Кончен, кончен дальний путь,
Вижу край родимый.
 

– Ты рада, Глаша, что скоро мы будем в русской земле? – спросил он жену.

– Очень рада. To есть, веришь, так рада, что и сказать трудно, – отвечала та, улыбаясь. – Ужасно надоело. Все эти заграничные порядки совсем мне не по нутру.

– А помнишь, как ты за границу-то просилась? Ведь покою мне не давала: поедем да поедем.

– Ну и что же? Ну и съездили, ну и посмотрели, ну и есть что вспомянуть, а все-таки у себя дома лучше.