Текст книги "Наши за границей. Юмористическое описание поездки супругов Николая Ивановича и Глафиры Семеновны Ивановых в Париж и обратно"

– Oh, à présent je sais… je connais les Russes. Si vous êtes les Russes, vous donnez bien pour boire, – отвечал извозчик. – Alors il faut vous montrer quelque chose de remarquable. Voilа… c’est l’Opéra[230]230
  – Поезжай… Быстро поезжай. Мы даем на чай. Хорошо даем.
  – О, теперь я знаю… Я знал русских. Если вы русские, вы хорошо дадите на чай… Тогда нужно показать вам что-нибудь примечательное. Вот… это Опера.


[Закрыть], – указал он бичом на громадное здание театра.

– Ах вот Опера-то! Николай Иваныч, это Опера. Смотри, какой любезный извозчик… Мимо чего мы едем, рассказывает, – толкнула мужа Глафира Семеновна и прибавила: – Так вот она, Опера-то. Здесь, должно быть, недалеко и Кафе Риш[231]231
  Кафе Риш (фр. Café Riche) – дорогой ресторан на Итальянском бульваре, место встреч знаменитостей; закрыт в 1916 г.


[Закрыть], в котором граф Клермон познакомился с Клементиной. Она была танцовщица из Оперы.

– Какой граф? Какая Клементина? – удивленно спросил Николай Иванович жену.

– Ты не знаешь. Это я из романа… Эта Клементина впоследствии вконец разорила графа, так что у него остался только золотой медальон его матери, и этот медальон…

– Что за вздор ты городишь!

– Это я про себя. Не слушай… Да… Как приятно видеть те места, которые знаешь по книгам.

Извозчик, очевидно, уже ехал не прямо на выставку, а колесил по улицам и все рассказывал, указывая бичом:

– Notre-Dame… Palais de Justice…[232]232
   Нотр-Дам… Дворец правосудия…


[Закрыть]

– И Нотр-Дам знаю… – подхватывала Глафира Семеновна. – Про Нотр-Дам я много читала. Смотри, Николай Иваныч.

– Да что тут смотреть! Нам бы скорей на выставку… – отвечал тот.

Извозчик выехал на бульвары.

– Итальянский бульвар… – рассказывал он по-французски.

– Ах вот он, Итальянский-то бульвар! – восклицала Глафира Семеновна. – Этот бульвар почти в каждом романе встречаешь. Смотри, Коля, сколько здесь народу! Все сидят за столиками на улице, пьют, едят и газеты читают… Как же это полиция-то позволяет? Прямо на улице пьют. Батюшки! Да и извозчики газеты читают. Сидят на козлах и читают. Стало быть, все образованные люди. Николай Иваныч, как ты думаешь?

– Да уж само собой, не нашим рязанским олухам чета! А только, Глаша, ты вот что… Не зови меня теперь Николаем Иванычем, а просто мусье Николя… Париж… ничего не поделаешь. Въехали в такой знаменитый французский город, так надо и самим французиться. С волками жить – по-волчьи выть. Все по-французски. Я даже думаю потом в каком-нибудь ресторане на французский манер лягушку съесть.

– Тьфу! Тьфу! Да я тогда с тобой и за стол не сяду.

– Ау, брат! Назвался груздем, так полезай в кузов. Уж французиться так французиться. Как лягушка-то по-французски?

– Ни за что не скажу.

– Да не знаешь, оттого и не скажешь.

– Нет, знаю, даже чудесно знаю, а не скажу.

– Ну все равно, я сам в словаре посмотрю. Ты думаешь, что мне приятна будет эта лягушка? А я нарочно… Пускай претит, но я понатужусь и все-таки хоть лапку да съем, чтобы сказать, что ел лягушку.

– Пожалуйста, об этом не разговаривай. Так вот они какие, бульвары-то! А я их совсем не такими воображала. Бульвар де Капюсин[233]233
  Бульвар де Капюсин – бульвар Капуцинок в центре Парижа.


[Закрыть]. Вот на этом бульваре Гильом Безюше, переодетый блузником, в наклеенной бороде, скрывался, пил с полицейским комиссаром абсент, и тот никак не мог его узнать.

– Ты все из романов? Да брось, говорят тебе!

– Ах, Николай Иваныч…

– Николя… – перебил Николай Иванович жену.

– Ну, Николя… Ах, Николя! да ведь это приятно. Удивляюсь только, как Гильом мог скрываться, когда столько публики! Вот давеча извозчик упоминал и про Нотр-Дам-де-Лорет[234]234
  Нотр-Дам-де-Лорет – церковь Девы Марии Лоретанской на улице Лаффит.


[Закрыть]… Тут жила в своей мансарде Фаншетта.

– Фу-ты пропасть! Вот бредит-то!

Обвозив супругов по нескольким улицам, извозчик повез их на набережную Сены. Глафира Семеновна увидала издали Эйфелеву башню и воскликнула:

– Выставка!

В экипаж на подножку начали впрыгивать уличные мальчишки, предлагая купить у них билеты для входа на выставку.

– Там купим. На месте купим. Может быть, у вас еще какие-нибудь фальшивые билеты, – отмахивался от мальчишек Николай Иванович.

Извозчик подвозил супругов к выставке со стороны Трокадеро[235]235
  Трокадеро – район в центре Парижа, где находилась часть павильонов выставки.


[Закрыть].

XXVIII

В Трокадеро около входа на выставку было громадное стечение публики, подъезжавшей в экипажах и омнибусах. Все это быстро бежало ко входу, стараясь поскорее встать в хвост кассы. В кассе, однако, не продавались, а только отбирались билеты; купить же их нужно было с рук у барышников, мальчишек или взрослых, которые толпою осаждали каждого из публики, суя ему билеты. Дело в том, что после выпуска выставочного займа, к каждому листу которого прилагалось по 25 даровых билетов для входа на выставку, Париж наводнился входными выставочными билетами, цена на которые упала впоследствии с франка на тридцать сантимов и даже менее. Когда Николай Иванович и Глафира Семеновна вышли из экипажа, их также осадили барышники, суя билеты. Кто предлагал за сорок сантимов, кто за тридцать, кто за двадцать пять, наперерыв сбивая друг у друга цену.

– Не надо, не надо! – отмахивался от них Николай Иванович и стал рассчитываться с извозчиком. – Сколько ему, Глаша, дать? Сторговались за полтора четвертака, – сказал он жене.

– Да уж дай три четвертака. Хоть и извозчик, а человек любезный, по разным улицам нас возил, места показывал.

Николай Иванович дал три франка, извозчик оказался очень доволен, снял шляпу и проговорил:

– Oh, merci, monsieur… À présent je vois, que vous êtes les vrais Russes…[236]236
   О, спасибо, месье. Теперь я вижу, что вы настоящие русские.


[Закрыть]

– Батюшки! Хвост-то какой у входа! – воскликнула Глафира Семеновна. – Становись скорее, Николя, в хвост, становись. Это ужас, сколько публики. А барышников-то сколько, продающих билеты! И ведь то удивительно – на глазах полиции. Сколько городовых, и они их не разгоняют. Вон городовой стоит.

Они встали в хвост и проходили мимо городового. Городовой предостерегал публику насчет карманных воришек и поминутно выкрикивал:

– Gardez vos poches, mesdames, gardez vos poches, messieurs…[237]237
   Берегите ваши карманы, дамы, берегите ваши карманы, месье…


[Закрыть]

– Глаша! Что он говорит? – поинтересовался Николай Иванович.

– Да кто ж его знает!

– Ну вот… А ведь это уличные слова; хвасталась, что уличные слова знаешь.

Минут через пятнадцать супругам, стоявшим в хвосте, удалось достигнуть кассы.

– Vos billets, monsieur, – возгласил контролер.

– Иль фо ашете. Ну навон па ле билье, – отвечала Глафира Семеновна за мужа. – Комбиен аржан?[238]238
   Надо купить. У нас нет билетов… Сколько деньег?


[Закрыть]

– Мы не продаем билетов. Вы должны были купить на улице. Вернитесь, – сказал контролер, пропустил супругов за решетку во входную калитку и тотчас же вывел их обратно в выходную калитку.

– Глаша! Что же это значит? – воскликнул Николай Иванович, очутившись опять на улице.

– Не пускают без билетов.

– Да ты бы купила в кассе.

– Не продают.

– Как не продают? Что мы за обсевки в поле! За что же такое стеснение? Что же это, наши деньги хуже, что ли!

– Не знаю, не знаю… Экуте! Что же это такое! Ну вулон сюр лекспозицион! Ну вулон ашете билье – и нам не продают! – возмущалась Глафира Семеновна. – Билье, билье… Где же купить? У ашете?[239]239
   Послушайте!.. Мы хотим на выставку! Мы хотим купить билеты… Где купить?


[Закрыть]

Она размахивала даже зонтиком. К ней подошел городовой и сказал по-французски:

– Купите вот у этого мальчика билеты – и вас сейчас впустят. Без билета нельзя.

Он подозвал мальчишку с билетами и сказал:

– Deux billets pour monsieur et madame[240]240
   Два билета для месье и мадам.


[Закрыть].

– Ну скажите на милость! Даже сами городовые поощряют барышников! У нас барышников городовые за шиворот хватают, а здесь рекомендуют! – восклицала Глафира Семеновна.

Пришлось купить у мальчишки-барышника два входных билета за шестьдесять сантимов и вторично встать в хвост. В хвосте пришлось стоять опять с четверть часа.

– Ну порядки! – покачивал головой Николай Иванович, когда наконец у них были отобраны билеты и контролер пропустил их за решетку.

За публикой супруги поднялись по каменной лестнице в здание антропологического музея, прошли по коридору и очутились опять на крыльце, выходящем в парк. Здание помещалось на горе, и отсюда открывался великолепный вид на всю площадь, занимаемую выставкой по обе стороны Сены. Перед глазами был раскинут роскошный цветник, яркие цветочные клумбы резко отделялись от изумрудного газона, пестрели желтые дорожки, масса киосков самой причудливой формы, били фонтаны, вдали высились дворцы, среди них, как гигант, возвышалась рыже-красная Эйфелева башня[241]241
  …рыже-красная Эйфелева башня. – Первоначальный цвет башни – красный – выбрал ее создатель Г. Эйфель; впоследствии башня неоднократно перекрашивалась.


[Закрыть]. Николай Иванович и Глафира Семеновна невольно остановились рассматривать красивую панораму выставки.

– Хорошо… – проговорила Глафира Семеновна после некоторого молчания.

– Долго ехали, много мучений вынесли по дороге и наконец приехали, – прибавил Николай Иванович. – Ну что ж, надо осматривать. Пойдем к Эйфелевой башне.

– Пойдем… Только я, Николай Иваныч, вот что… Я на самую башню влезать боюсь.

– Дура! Да зачем же мы приехали-то? Для этого и приехали на выставку, чтобы влезать на Эйфелеву башню.

– Пустяки. Мы приехали на выставку, чтобы посмотреть выставку.

– А быть на выставке и не влезать на Эйфелеву башню – все равно что быть в Риме и не видать папы. Помилуй, там на башне открытые письма к знакомым пишут и прямо с башни посылают. Иван Данилыч прислал нам с башни письмо, должны и мы послать. Да и другим знакомым… Я обещал.

– Письмо можешь и внизу под башней написать.

– Не тот фасон. На башне штемпель другой. На башне такой штемпель, что сама башня изображена на открытом письме, а ежели кто около башни напишет, не влезая на нее, – ничего этого нет.

– Да зачем тебе штемпель?

– Чтобы знали, что я на башню влезал. А то иначе никто не поверит. Нет, уж ты как хочешь, а на башню взберемся и напишем оттуда нашим знакомым письма.

– Да ведь она, говорят, шатается.

– Так что ж из этого? Шатается, да не падает. Ты ежели уж очень робеть будешь, то за меня держись.

– Да ведь это все равно, ежели сверзится. Обоим нам тогда не жить.

– Сколько времени стоит и не валится, а вдруг тут повалится! Что ты, матушка!

– На грех мастера нет. А береженого Бог бережет.

– Нет, уж ты, Глаша, пожалуйста… Ты понатужься как-нибудь, и влезем на башню. С башни непременно надо письма знакомым послать. Знай наших! Николай Иваныч и Глафира Семеновна на высоте Эйфелевой башни на манер туманов мотаются! Не пошлем писем с башни – никто не поверит, что и на выставке были. Голубушка, Глаша, ты уж не упрямься, – упрашивал жену Николай Иванович. – Поднимемся.

– Ну хорошо… А только не сегодня… Не могу я вдруг… Дай мне на выставке-то немножко попривыкнуть и осмотреться. Ведь и завтра придется здесь быть, и послезавтра – вот тогда как-нибудь и поднимемся, – отвечала Глафира Семеновна и стала сходить с крыльца в парк.

– Ну вот за это спасибо, вот за это спасибо. Ты со мной на башню поднимешься, а я тебе хорошее шелковое платье куплю. Шестьсот французских четвертаков жертвую, даже семьсот… Покупай такое платье, чтобы бык забодал, чтобы все наши знакомые дамы в Петербурге в кровь расчесались от зависти. Только ты, голубушка Глаша, не спяться, не спяться пожалуйста, – бормотал Николай Иванович, следуя за женой.

XXIX

Николай Иванович и Глафира Семеновна бродили по парку выставки, любовались фонтанами, останавливались перед киосками и заходили в них, ничем особенно в отдельности не поражаясь, зашли и в антропологический музей, посмотрели на манекены, представляющие быт народностей, наконец Глафира Семеновна сказала:

– А только и Париж же! Говорят, парижские моды, наряды, а вот бродим, бродим, и ничего особенного. Нарядов-то даже никаких не видать. Самые простые платья на дамах, самые простые шляпки, простые ватерпруфы. У нас иная горничная лучше вырядится на гулянье, а ведь здесь выставка, стало быть, гулянье. Право, я даже лучше всех одета. Вот он, хваленый-то модный Париж!

– Правда, душечка, правда. И я то же самое заметил; но не попали ли мы с какого-нибудь черного входа, где только такому народу допущение, который попроще? – отвечал Николай Иванович. – Может быть, там настоящие-то модницы, – указал он на Сену.

– А по улицам-то Парижа мы ехали, так разве видели каких-нибудь особенных модниц? Все рвань. Простенькие платья, грошовые шляпки. Думала, что-нибудь эдак набок, на сторону, с перьями, с цветами, с птицами, а решительно ничего особенного. Даже и экипажей-то хороших с рысаками на улицах не видели. Нет, что это за парижские модницы! Срам.

– А вот как-нибудь вечером в театр поедем, так, может быть, там увидим. Но я уверен, что там, за рекой, публика наряднее. Просто мы не с того подъезда, не с аристократического на выставку попали.

– А насчет красоты-то французской… – продолжала Глафира Семеновна. – Вот у нас в Петербурге все ахают: «Ах, француженка! Ах, шик! Ах, грациозность! Француженки пикантны, француженки прелесть!» Где она, прелесть-то? Где она, пикантность-то? Вот уж часа два мы на выставке бродим, и никакой я прелести не нахожу. Даже хорошеньких-то нет. Так себе, обыкновенные дамы и девицы. Вон какая толстопятая тумба идет! Даже кособрюхая какая-то. Не старая женщина, а на вид словно ступа.

– Да, может быть, это немка, – заметил Николай Иванович.

– Зачем же немка-то в Париж затесалась?

– А зачем мы, русские, затесались?

– Нет, уж ты только любишь спорить. Конечно же, нет хорошеньких, даже миленьких нет. Ну покажи мне хоть одну какую-нибудь миленькую и шикарную?

– Да, может быть, миленькие-то и шикарные француженки давно уже на выставку насмотрелись и она им хуже горькой редьки надоела. Ведь выставка-то с весны открылась, а теперь осень! Ну да я уверен, что мы на той стороне реки и модниц, и хорошеньких, и пикантных увидим, – решил Николай Иванович и прибавил: – Однако, Глаша, уж пятый час, и я есть хочу. Надо поискать, где бы пообедать. Мы читали в газетах, что на выставке множество ресторанов, а пока я еще ни одного не видал. Должно быть, на той стороне они. Пойдем на ту сторону. Вот мост. Кстати, на той стороне и Эйфелеву башню вокруг обойдем. Нельзя же, надо хоть снаружи-то ее сегодня вблизи осмотреть. Осмотрим башню и сыщем ресторан.

Глафира Семеновна посмотрела на мужа и сказала:

– Не пойду я с тобой в ресторан.

– Это еще отчего? Да как же голодным-то быть? Ведь у меня уж и так брюхо начинает подводить.

– Ну и пусть подводит, а я не пойду.

– To есть отчего же это? Отчего? Ведь и ты же проголодалась.

– А коли проголодалась, то вот как приедем домой, то пошлю за булками и за ветчиной и наемся, а в ресторан с тобой не пойду.

– Да по какой причине?

– Очень просто. Вспомни, что ты говорил давеча насчет ресторана? Какую такую еду ты хотел спрашивать в ресторане?.. Вот из-за этого и не пойду.

– Ах это насчет жареной-то лягушки? Да я сегодня не буду ее требовать. Я перед отъездом из Парижа уж как-нибудь понатужусь и съем жареную лягушиную лапу, и тогда я пойду в ресторан один, без тебя.

– Врешь, врешь. Выпьешь лишнее, так и сейчас спросишь. Я тебя знаю. Ты пьяный какую угодно гадость съешь. Видела я раз, как ты пьяный в Петербурге у татар в ресторане поспорился с приятелями на пари и у живого налима голову отгрыз.

– Так ведь тогда все чудили. Пентюков выпил водки с уксусом, прованским маслом и с горчицей, а я потребовал живого налима. Нет, Глаша, я пошутил, я не стану сегодня лягушки требовать. Это я когда-нибудь один, без тебя.

– Побожись, что не станешь лягушки сегодня требовать, тогда пойду.

– Ну вот ей-богу, сегодня не стану требовать лягушку.

– Верно?

– Верно.

– Ну смотри, ты побожился. Тогда пойдем.

И супруги направились к мосту, дабы перейти на другой берег Сены.

Через четверть часа они стояли против Эйфелевой башни и, закинув головы наверх, смотрели как ползут подъемные машины на башне, поднимающие публику в первый, во второй и третий этажи, как в каждом этаже около перил бродят люди, кажущиеся такими маленькими, как мухи или муравьи.

– Неужто и нам придется по этой машине подниматься? – с замиранием сердца спросила Глафира Семеновна и, устав стоять, села на один из стоявших рядами перед башней садовых стульев.

– Да что ж тут страшного-то? Сядешь, как в карету, машина свистнет – и пошел, – отвечал Николай Иванович и тоже сел на стул рядом с женой.

– Ох страшно на такую высоту! – вздыхала Глафира Семеновна.

– Зато письма с башни напишем и похвастаемся перед знакомыми, что взбирались в поднебесье.

– Николя! Башня шатается. Вот я и теперь вижу, что она шатается.

– Да нет же, нет.

– Я тебе говорю, что шатается. Видишь, видишь… Ты смотри вправо…

Супруги заспорили, но в это время перед ними остановилась пожилая женщина в потертом шерстяном платье, в бархатной наколке и с сумочкой через плечо. Она совала им в руки два желтеньких билета и бормотала:

– Pour les chaises, monsieur, vingt centimes… pour le repos[242]242
   За стулья, месье, двадцать сантимов… за отдых.


[Закрыть].

Николай Ивановича вытаращил на нее глаза.

– Чего вам, мадам? Чего такого? Чего вы ввязываетесь? – говорил он удивленно.

Женщина повторила свою фразу.

– Да что нужно-то? Мы промеж себя разговариваем. Се ма фам – и больше ничего, – указал Николай Иванович на Глафиру Семеновну и прибавил, обращаясь к женщине: – Алле… А то я городового позову.

– Mais, monsieur, vous devez payer pour les chaises[243]243
   Но, месье, вы должны заплатить за стулья.


[Закрыть], – совала женщина билеты.

– Билеты? Какие такие билеты? Никаких нам билетов не нужно. Глаша! Да скажи же ей по-французски и отгони прочь! Алле!

– Monsieur doit payer pour les chaises, pour le repos… – настаивала женщина, указывая на стулья.

– Она говорит, что мы должны заплатить за стулья, – пояснила Глафира Семеновна.

– За какие стулья?

– Да вот на которых мы сидим.

– В первый раз слышу. Что же это за безобразие! Где же это видано, чтоб за стулья в саду брать! Ведь это же выставка, ведь это не театр, не представление. Скажи ей, чтоб убиралась к черту. Как черт по-французски? Я сам скажу.

– Vingt centimes, madame… Seulement vingt centimes. Ici il faut payer partout pour les chaises[244]244
   Двадцать сантимов, мадам… Всего лишь двадцать сантимов. Здесь нужно везде платить за стулья.


[Закрыть].

– Требует двадцать сантимов. Говорить, что здесь везде за стулья берут, – перевела мужу Глафира Семеновна и прибавила: – Да заплати ей. Ну стоит ли спорить!

– Это черт знает что такое! – вскочил со стула Николай Иванович, опуская руку в карман за деньгами. – И какое несчастие, что я по-французски ни одного ругательного слова не знаю, чтобы обругать эту бабу! – бормотал он и сунул женщине деньги.

XXX

– За посидение на садовых стульях брать! Только этого и недоставало! – продолжал горячиться Николай Иванович после ухода женщины, взявшей с него «за отдых». – И не диво бы, ежели представление какое было, а то – ничего. Сели люди отдохнуть и разговаривали.

– На Эйфелеву башню смотрели – вот тебе и представление, – отвечала Глафира Семеновна.

– Да ведь за посмотрение Эйфелевой башни уж при входе взято.

– То взято за посмотрение стоя, а это за посмотрение сидя… Полезешь на самую башню – опять возьмут. За каждый этаж возьмут. Я читала в газетах!

– Так там берут за подъемную машину, за то, что поднимаешься. Все-таки катание, все-таки люди трудятся и поднимают, а тут стоит стул на месте – вот и все… Просидели мы его, что ли? Вставай… Не хочу я больше сидеть, – сказал Николай Иванович жене, поднимаясь с места. – Теперь взяли за то, что сидя на Эйфелеву башню смотришь; а вдруг оглянешься и будешь вон на тот воздушный шар смотреть, что на веревке мотается, так и за посмотрение шара возьмут: зачем на шар, сидя на стуле, смотришь?

– Да чего ты сердишься-то? Верно, уж здесь порядки такие…

– Порядки! Ведь это же безобразие! После этого будут брать, зачем в киоски заглядываешь и входишь. А как тут не заглянуть? На то выставка.

– Да уж взяли, и за киоск взяли. Давеча я в уборную-то ходила… Ты думаешь, даром? Двадцать пять сантимов взяли.

– Да что ты!

– Верно, верно. По таксе взяли. Такса… Горничная мне и на таксу указала.

– Возмутительно. У нас уж ежели где устроена для дам уборная, то иди в нее даром, без всякой приплаты. Разве горничной на чай от щедрот что дашь.

– И здесь я на чай дала, дала пур буар, а за вход двадцать пять сантимов отдельно.

– Фу-ты пропасть! После этого, пожалуй, и за вход в ресторан возьмут. За вход отдельно, за еду отдельно. Однако пойдем ресторан искать, есть страх как хочется.

– Да вон ресторан, – проговорила Глафира Семеновна и указала на вывеску на столбе с надписью «Restaurant Duval». Стрелка показывала направление, куда идти.

Супруги отправились и вскоре остановились около здания с тою же надписью, что и на столбе. У входа в ресторан была толпа. Публика становилась в хвост.

– Батюшки! что народу-то! Да ресторан ли это? – усомнился Николай Иванович.

– Видишь, написано, что ресторан, – отвечала Глафира Семеновна.

– Ну торговля! Вот торговля так торговля! В хвост становятся, по очереди есть идут! Показать кому-нибудь из наших питерских трактирщиков такую торговлю, так в кровь расцарапался бы от зависти. Ну встанем в хвост, давай приближаться ко входу. Посмотрим, какой такой ресторан. Должно быть, на какой-нибудь знаменитый напали.

– Только ты, пожалуйста, Николай Иваныч, жареной лягушки не требуй.

– Да уж побожился, так чего ж тебе!

Постепенно приближаясь ко входу, супруги наконец вошли в ресторан. Большая зала ресторана Дюваля[245]245
  Ресторан Дюваля. – В 1860 г. мясник Л.-Л. Дюваль открыл первый ресторан, который отличался доступными и твердыми ценами (так называемый буйон).


[Закрыть] была переполнена публикой. В нее впускали через входную дверь только столько посетителей, сколько их выходило из выходной двери. В зале сидящий у входных дверей француз с эспаньолкой тотчас же протянул супругам две карточки.

– Как, и в ресторан за вход? И здесь билеты?! – воскликнул Николай Иванович. – Ну что, Глаша, не говорил ли я тебе?.. – отнесся он к жене.

– Да уж бери, бери… В чужой монастырь с своим уставом не ходят.

– Комбьен?[246]246
   Сколько?


[Закрыть] – спросил Николай Иванович, вытаскивая из кармана на ладонь деньги.

Француз с эспаньолкой улыбнулся и отвечал:

– Vous payerez après, monsieur, après… Prenez seulement deux cartes[247]247
   Заплатите позже, месье, позже… Возьмите только две карточки.


[Закрыть].

– После заплатишь. Бери, что подают, – перевела Глафира Семеновна.

– Ну город! Ну порядки! За вход в ресторан берут! У нас по зимам в ресторане «Аркадия»[248]248
  «Аркадия» – увеселительное заведение в Старой Деревне в Петербурге, открытое в 1881 г.; включало сад, театр, открытую сцену, ресторан и множество буфетов; было популярно у «золотой» молодежи.


[Закрыть] музыка играет, горлопяты разные поют, да и то за вход не берут.

В зале все столы были заняты, так что пришлось отыскивать место, где бы можно было поместиться. Стучали вилки, ложки и ножи о тарелки. От людского говора стоял какой-то шум наподобие пчелиного жужжания. Супругам долго бы пришлось искать места, если бы их не окликнул лакей в курточке и белом переднике чуть не до пола, в свежих, упирающихся в гладко бритый подбородок воротничках и с карандашом за ухом.

– Vous cherchez une place, monsieur… Voilà la table… Allez avec moi…[249]249
   Вы ищете место, месье… Вот стол… Пойдемте со мной…


[Закрыть] – обратился он к Николаю Ивановичу, повел за собой и, подведя к маленькому столу с мраморной доской, указал на стулья.

Николай Иванович колебался, садиться или не садиться.

– А за стулья здесь не берется? – спросил он слугу. – Глаша, спроси.

– Да уж садись, садись… Нельзя же стоя обедать.

– Бьюсь об заклад, что и здесь за стулья возьмут, – проговорил Николай Иванович, опускаясь на стул, похлопал по стулу ладонью и задал вопрос слуге: – Комбьян за эти вещи?

Слуга, разумеется, не понял вопроса, взял от супругов карточки, полученные ими при входе, положил их на стол, отметил что-то карандашом, подал карточку обеда и остановился в почтительном ожидании заказа.

– Глаша! Мы прямо обед спросим, – сказал Николай Иванович жене и, обратясь к слуге, сказал: – Дине… Де дине…

– Nous n’avons pas de diners, monsieur. Seulement à la carte… Il faut choisir… Prenez la carte[250]250
   Обед… Два обеда… – У нас нет обедов, месье. Только по меню… Надо выбрать… Возьмите меню.


[Закрыть].

– Нет здесь обедов. Надо по карте заказывать, говорит он, – перевела Глафира Семеновна.

– Как? В том ресторане, где берут за вход, да еще обедов нет? Вот это штука!

– Да оно и лучше, Николай Иваныч, – перебила Глафира Семеновна мужа. – А то Бог знает еще чем накормили бы… Пожалуй, в обеде-то еще лягушку подсунут. Съешь, а потом…

– Что за вздор! Лягушку сейчас можно увидать. Неужто не можешь лягушку от чего-либо другого отличить?

– А рубленую подадут, так как ты ее отличишь? Давай выберем самые обыкновенные блюда.

– Ну бьен… Итак, прежде всего водки и закуски. О де ви… О де ви рюсс[251]251
   Живая вода… Русская живая вода.


[Закрыть] и закуска. Как закуска-то по-французски?

– Закуска-то? Я не знаю… Про закуску нас не учили.

– Nous n’avons pas d’eau de vie russe, monsieur, – ответил слуга. – Si vous voulez cognac…[252]252
   У нас нет русской водки, месье… Если хотите коньяк…


[Закрыть]

– Нет здесь водки, – перевела Глафира Семеновна. – Какая же русская водка в Париже! Он коньяку предлагает.

– Что коньяк! Кто же коньяк пьет перед обедом! Коньяк после обеда… Идолы! За вход в ресторан берут, а не могут выписать из России водки. Мы же ихнее французское вино выписываем. Коньяк нон… – покачал Николай Иванович перед прислугой головой. – Глаша! Да переведи же ему по-французски, что я сказал насчет водки…

– Ах, Николай Иваныч, не стоит! Ну что тут распространяться… Давай выберем скорей по карте, что заказать.

Она придвинула к себе карту и принялась ее рассматривать. Слуга, соскучившись стоять, сказал наконец:

– Dites-donc, monsieur, seulement, quel vin désirez-vous: ordinaire, vin de pays?..[253]253
   Скажите, месье, только, какое вино вы желаете: столовое, из какого-то региона?..


[Закрыть]

– Что он спрашивает? – взглянул Николай Иванович на жену.

– Про вино спрашивает. Какое вино…

– Ах да… Вен руж… Бутель вен руж… Видишь, Глаша, как я по-французски…

– Quel vin rouge, monsieur? Un franc, deux francs, trois francs…[254]254
   Какое красное вино? За один франк, за два франка, за три франка…


[Закрыть]

– Понял, понял… Нет, брат, труа франк мало… Ведь это три четвертака… Дадите кислятину… Давай за рубль, за четыре четвертака… Катр франк… Да и вен блан ен бутель. Тоже в катр франк…

Лакей бросился исполнять требуемое.

– Я выбрала, Николай Иваныч, – сказала Глафира Семеновна. – Бульон, сомон, то есть лососина, и бифштекс. Тут уж видно, что подают.

– Постой! Постой! Эй, лом[255]255
  Эй, лом! – От фр. l’homme (человек). Герой переводит на французский русское обращение к официанту (половому).


[Закрыть]! – крикнул Николай Иванович слуге.

– Не лом, а гарсон. Здесь человек гарсоном зовется.

– Ах да… Я и забыл! Гарсон!

Но слуги уж и след простыл.

XXXI

– Любопытно, что они с нас за вход слупят, – говорил Николай Иванович жене, сидя за столом в ресторане Дюваль и рассматривая врученные ему при входе расчетные карты (addition), которые он считал за входные билеты.

– Да вот уж лакей тут что-то на картах карандашом пометил, – ответила Глафира Семеновна, указывая на карточку. – Палочку поставил, даже две палочки поставил. Против цифры 10 поставил палочку, и против цифры 15 тоже палочку.

– Неужто по рублю возьмут?

– Да нет же, нет. Ведь у них счет на франки. Вот на каждом билете две палочки, стало быть, два франка. Не понимаю я только, что печатные-то цифры обозначают.

– А ничего около печатных цифр не написано?

– Видишь, что ничего.

– Странные порядки, – покачал головой Николай Иванович и прибавил: – Но ведь и два франка за вход это очень дорого. Это ведь с каждого… С двоих четыре франка, франк по четвертаку, за каждый французский четвертак мы заплатили по два двугривенных, стало быть, это составить рубль шесть гривен. Да на чай прислуживающему… Ой, ой, ой! Почти два рубля, не пито, не едено, отдай… Надсадишься, ежели каждый-то день по три раза – за завтраком, за обедом и за ужином…

– Да ведь в дорогой ресторан попали.

– Какой тут, к черту, дорогой, когда даже вон все без скатертей едят! Даже столы скатертями не покрыты. Мраморный стол – и больше ничего.

– Верно, уж такое здесь обыкновение, чтобы без скатертей.

Слуга принес два стакана и две бутылки, водрузил их на стол и опять бросился бежать.

– Гарсон, гарсон!.. – остановил его Николай Иванович и, обратясь к жене, сказал: – Странно, что ты не знаешь, как по-французски закуски потребовать. Перед обедом солененького бы отлично… Не знаешь ли, как селедка по-французски?

– Да не учили нас про селедку.

– Ну кильку или балык?

– И про балык с килькой нас не учили. Вот сыр как – я знаю: фромаж.

– Фромаж, фромаж, гарсон, – подхватил Николай Иванович.

– Quel fromage, monsieur?

– Знамо дело, швейцарский. Глаша! Как швейцарский?

– Ах, Боже мой! Да неужто ты не можешь без закуски?! Швейцарский – швейцар, должно быть.

– Фромаж швейцар.

– Je ne connais pas, monsieur, un fromage pareil[256]256
   Я не знаю такого сыра, месье.


[Закрыть], – отрицательно потряс головой слуга.

– Фромаж швейцар-то нет? Странно. Ну какой нибудь… Просто фромаж… Фромаж… Постой, постой… А селедку, Глаша… Растолкуй ему, что это соленая рыба.

– Пуасон сале. By компрене? Эн птит пуасон сале…

– Une sardine? Ah, oui, madame![257]257
  – Соленая рыба. Понимаете? Маленькая соленая рыба… – Сардинку? Да, мадам!


[Закрыть]

– Да не сардинку. Сардинку, впрочем, можно, само собой. А селедку… – тщетно старался пояснить Николай Иванович. – Фу-ты пропасть! Ничего не понимает! Ну вуй… Сардинку – вуй, и анкор…

– Анкор пуасон сале. Эн отр пуасон сале…

– Oui, madame, vous recevez, – отвечал слуга и исчез, явившись через минуту с двумя чашками супу и глубокими тарелками. – Voile votre bouillon, madame. Servez-vous, je vous prie[258]258
  – Еще соленую рыбу. Другую соленую рыбу. – Да, мадам, вы получите… Вот ваш бульон, мадам. Угощайтесь, прошу.


[Закрыть].

– Что ж ты суп-то, братец, прежде подаешь?! – возмутился Николай Иванович. – Прежде нужно закуску. Сардин, фромаж, селедку…

– C’est après, monsieur… Après le bouillon[259]259
   Это после, месье… После бульона.


[Закрыть].

– Как апре! Сейчас надо. Кто же ест соленое после супу! Глаша! Скажи ему…

– А презант, а презант…[260]260
   Сейчас, сейчас…


[Закрыть] – заговорила Глафира Семеновна.

Слуга пожал плечами и побежал за требуемым.

– Хороший ресторан, дерут даже за вход, а таких слуг держат, которые даже не знают, что после чего подавать следует, – ворчал Николай Иванович, не зная французского обычая, по которому соленые закуски следуют за супом.

Через минуту слуга явился с маленькими тарелочками, на которых лежали две сардинки, сыр бри и несколько длинненьких маленьких морских раковин (moules)[261]261
  …длинненьких маленьких морских раковин (moules). – Имеются в виду мидии.


[Закрыть]. Глафира Семеновна как взглянула на раковины, так сейчас сморщилась, проговорила: «Фу, гадость!» – и закрылась салфеткой. Взглянул Николай Иванович и воскликнул:

– Что это? Улитки какие-то? Вон! Вон! Неси назад! Неси! – махал он руками. – Я селедку спрашиваю, а он каких-то улиток тащит. Прочь, прочь… Мы и устриц-то не едим, а он улиток. Алле, гарсон… Ле рюсс такой еды нон манже… С Богом, с Богом… Да уж и фромаж убирай. Я этот фромаж не ем.

– Пусть и сардинки убирает. Вовсе я не желаю такие сардинки есть, которые рядом с погаными улитками лежали, – прибавила Глафира Семеновна. – Алле… Иль не фо па. Рьян иль не фо па. Селеман ле бульон. Доне бульон[262]262
   Не надо. Ничего не надо. Только бульон. Дайте бульон.


[Закрыть]. Уж и ты, Николай Иваныч, не ведь что спрашиваешь, ел бы без закусок! – напустилась она на мужа, продолжая сидеть, отвернувшись от вскрытых раковин.

Слуга недоумевал.

– Mais, madame, c’est ce que vous avez demandé…[263]263
   Но, мадам, это то, что вы заказали.


[Закрыть] – бормотал он.

– Прене… Прене прочь. Ну не манжон па се шоз…

– Oh! Comme il est difficile!..[264]264
  – Возьмите, возьмите прочь. Мы не едим такое… – Ох, как это трудно!..


[Закрыть] – вздохнул слуга и понес закуски обратно.

Супруги принялись за бульон.

– Вода, а не бульон, – сказала Глафира Семеновна и, хлебнув нисколько ложек, отодвинула от себя тарелку. – И это хваленый Париж! Хваленая французская кухня!

– В ресторане, где даже за вход берут рубль шесть гривен, – прибавил Николай Иванович и сказал слуге: – Ну, пуасон. Скорей пуасон… Да не такой пуасон, который давеча подал.

– Сомон, сомон… Пуасон сомон[265]265
   Лосось, лосось… Рыба лосось.


[Закрыть], – подтвердила Глафира Семеновна.

Подали вареную лососину под соусом, но без гарнира. Порции были так малы, что супруги просто ахнули.

– И это де порсион? Де… Для двоих? Пур де? – спрашивали они слугу.

– Oui, monsieur.

– Да ведь это по разу в рот положить. А где же гарнир? Где картофель?

– Вуй, вуй… У э пом де тер? – бормотала Глафира Семеновна.

– Mais vous avez désiré seulement le saumon, madame[266]266
  – Да, да… Где картофель? – Но вы пожелали только лососины, мадам.


[Закрыть].

– Да уж пом де тер само собой разумеется.

– Je vous apporterai tout de suite, madame[267]267
   Я вам принесу сейчас же, мадам.


[Закрыть], – сделал движение слуга.