Текст книги "Мир как осуществление красоты. Основы эстетики"

3. Красота в общественной жизни и в истории человечества

Согласно метафизике персонализма, всякое социальное единство – народ, нация, человечество есть личность. Отсюда следует, что высшею ступенью красоты в общественной жизни обладает индивидуальность социальной личности. Субстанциальный деятель, стоящий во главе народа, достигает полного осуществления своей индивидуальности впервые в Царстве Божием. В земных условиях, будучи существом себялюбивым, он живет жизнью более или менее обедненною, однако и в ней просвечивает его будущее совершенство, его своеобразные положительные черты и чувственное воплощение их обладает высокою красотою. К сожалению, как это не раз было указано уже выше, мы, земные люди, очень мало имеем средств, чтобы воспринять эту сложную, многообъемлющую красоту. Более или менее поднимаемся мы на высоту этого созерцания разве лишь в отношении к своему народу, если действительно любим его.

Существенную помощь в деле постижения красоты социальной личности оказывают поэты и вообще художники всех видов искусства. Мы, русские, счастливы тем, что гениальный поэт, Лев Толстой, дал нам образ России в великом своем творении “Война и мир”. В его романе мы находим русского императора и чувства народа, объединяющегося вокруг него, русскую армию и дух ее, особенно дух таких скромных героев, как капитан Тушин, русское дворянство в его духовно высших и средних, вроде Николая Ростова, представителях, русское крестьянство в таких его представителях, как Платон Каратаев, и в его поведении во время войны, русского правдоискателя Пьера Безухова, русскую женщину и все вообще слои жизни России, в которых выражаются различные аспекты ее индивидуальности.

В творчестве Пушкина, Лермонтова, Достоевского, Лескова, вообще в нашей великой народолюбивой литературе есть много проникновений в глубину русской индивидуальности. Напомню хотя бы только “Бориса Годунова”, “Капитанскую дочку” или отмеченную уже выше любовь Пушкина к скромному русскому пейзажу (“Люблю песчаный косогор”…); напомню “Песню про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова” Лермонтова или его стихотворение “Отчизна”, всем своим содержанием явно свидетельствующее о том, что его духовный взор проникал сквозь обыденные черты земной русской действительности, в несказанную глубину ее индивидуальности:

 
Люблю отчизну я, но странною любовью,
Не победит ее рассудок мой!
Ни слава, купленная кровью,
Ни полный гордого доверия покой,
Ни темной старины заветные преданья
Не шевелят во мне отрадного мечтанья.
Но я люблю – за что, не знаю сам —
Ее полей холодное молчанье,
Ее лесов дремучих колыханье,
Разливы рек ее, подобные морям;
Проселочным путем люблю скакать в телеге
И, взором медленно пронзая ночи тень,
Встречать по сторонам, вздыхая о ночлеге,
Дрожащие огни печальных деревень;
Люблю дымок спаленной жнивы,
В степи ночующий обоз,
И на холме, средь желтой нивы,
Чету белеющих берез.
(1 отрадой, многим незнакомой,
Я вижу полное гумно,
Избу, покрытую соломой,
С резными ставнями окно;
И в праздник, вечером росистым,
Смотреть до полночи готов
На пляску с топаньем и свистом,
Под говор пьяных мужичков.
 

Многие аспекты социальной жизни являются носителями высоких ступеней красоты. На первом месте здесь стоит красота православного и католического культа, красота богослужения внутри храмов, красота молебнов и процессий вне храмов. Особенно высокую эстетическую и религиозную ценность имеет русское православное богослужение, например панихида. В соборе Александро-Невской лавры в Петербурге ежегодно в годовщину смерти Чайковского 25 октября совершалась торжественная литургия. Пышность и красота двора Византийских императоров, переработанная в духе требований религиозной жизни, придавала такой литургии великолепие, заставлявшее думать, что находишься “на небе, не на земле”, как сказали послы Великого князя Владимира, вернувшись из Константинополя в Киев.

Эпохи возвышенного социального творчества, без сомнения, обладают большою красотою. К сожалению, воспринимать эту красоту непосредственно в жизни, как целое, земной человек не в силах. В русской жизни таким замечательным периодом была эпоха Великих реформ императора Александра II, когда после отмены крепостного права организовалась по-новому жизнь крестьянства, когда были выработаны новые судебные уставы и русский суд оказался наиболее совершенным в Европе, когда введено было земское и городское самоуправление, давшее замечательные плоды в процессе своего дальнейшего развития. Множество людей, воодушевленных благородным стремлением служить обществу, приняло участие в проведении этих реформ, и знакомство с этою эпохою по историческим трудам и воспоминаниям современников дает возможность, конечно, не воспринять, но, по крайней мере, догадываться о красоте этого социального процесса.

Искусство путем изображения жизни великих исторических деятелей в обстановке окружающей их среды может содействовать созерцанию духа целых эпох, сословий, наций. Таковы, например, жизнь и эпоха Перикла, Сократа, Платона, Сципиона Старшего Африканского, Сципиона Младшего, Юлия Цезаря, Юлиана Отступника, папы Григория VII, Карла V, Лютера, Бориса Годунова, Кромвеля, Петра Великого, Александра I, Наполеона и многих других, стоявших в центре исторических событий.

Красота государственной силы и мужества воплощена главным образом в армии и нередко проявляется в возвышенной форме на войне. Партизан Денис Давыдов описывает следующий эпизод из отступления наполеоновской армии в 1812 году: “Наконец подошла старая гвардия, посреди коей находился и сам Наполеон… Мы вскочили на коней и снова явились у большой дороги. Неприятель, увидя шумные толпы наши, взял ружье под курок и гордо продолжал путь, не прибавляя шагу. Сколько ни покушались мы оторвать хоть одного рядового от этих сомкнутых колонн, но они, как гранитные, пренебрегая всеми усилиями нашими, оставались невредимы; я никогда не забуду свободную поступь и грозную осанку сих всеми родами смерти испытанных воинов. Осененные высокими медвежьими шапками, в синих мундирах, белых ремнях, с красными султанами и эполетами, они казались маковым цветом среди снежного поля… Все наши азиатские атаки не оказывали никакого действия против сомкнутого европейского строя… Колонны двигались одна за другой, отгоняя нас ружейными выстрелами и издеваясь над нашим вокруг них бесполезным наездничеством. В течение этого дня мы еще взяли одного генерала, множество обозов и до 700 пленных, но гвардия с Наполеоном прошла посреди толпы казаков наших, как стопушечный корабль между рыбачьими лодками”[80]80
  Цитата из книги Е. Тарле, Наполеон. <М., 1936>, стр. 417; вероятно, из “Дневника партизанских действий" Дениса Давыдова. Собр. соч. Д. Давыдова, 1893.


[Закрыть]. Замечательна, между прочим, здесь сила духа Дениса Давыдова, сохранявшего способность воспринимать красоту среди опасностей и напряженной деятельности.

В фильме “Чапаев” дано превосходное изображение мужественной атаки, производимой белогвардейским отрядом, составленным из офицеров. Вообще в этом фильме, изображающем гражданскую войну, с большим искусством воспроизведены некоторые значительные стороны социальной жизни. Так, в нем изображены белые воины как люди высокой культуры, у которых вследствие сложности внутренней жизни существует большое расстояние между замыслом и воплощением его в жизни. Особенно можно наблюдать эти черты в командире отряда, полковнике, который, отдыхая вечером в помещичьей усадьбе, покинутой владельцами, садится за рояль и исполняет “Лунную сонату” Бетховена. Прямая противоположность полковнику воплощена в красноармейском начальнике Чапаеве и его сподвижниках: у них мысль превращается в действие с молниеобразною быстротою.

В мирной жизни великолепие силы, воплощенной в армии, обнаруживается на смотрах. В “Войне и мире” есть превосходное описание смотра союзной армии, произведенного вместе русским и австрийским императорами (т. I, ч. III, гл. VIII).

Физическая и духовная мощь русского народа нашла себе замечательное выражение в творчестве художника Сурикова, родившегося в казацкой семье в Сибири, в Красноярске. В монографии Евдокимова все творчество Сурикова рассмотрено как изображение “героизма и мужества великого народа в острые исторические минуты его поражений или титанической борьбы” (стр. ‘205). В таких картинах, как “Утро стрелецкой казни”, “Боярыня Морозова”, “Меньшиков в Березове”, “Переход Суворова через Альпы” почти каждое лицо изображено Суриковым как индивидуально своеобразная личность, и вместе с тем в каждом из них выражено мужество русского народа, его удаль, неукротимая воля, железная энергия.

Глава 9
Искусство

1. Сущность искусства

Существенное содержание искусства есть красота, творимая фантазией человека и существующая в фантазии, но выраженная также и вовне словами или звуками, красками, пространственными формами, движениями, мимикой.

Почему человек нуждается в этой красоте? Мысль Гегеля, что красота в искусстве выше красоты в природе, потому что она творится духом, и утверждение его, что именно в искусстве достигается совершенная красота, ошибочны (см. выше гл. II и гл. III). Абсолютно совершенная красота осуществлена в живой действительности, именно в Царстве Божием, и даже в нашем психо-материальном царстве бытия есть красоты, стоящие бесконечно выше всего, что может быть сотворено в искусстве фантазиею человека. В русской эстетике об этом давно уже заговорил Чернышевский в своей диссертации “Эстетические отношения искусства к действительности” (1853 г.). Она написана без достаточно глубокой философской основы и эрудиции, однако основная цель ее – показать, что в общем красота в действительности выше красоты в искусстве, правильна, и Вл. Соловьев написал даже о ней статью “Первый шаг к положительной эстетике” (1894).

Почему же человек нуждается в красоте, творимой искусством, хотя в действительности он может найти более совершенную красоту? Основания нашей потребности в художественной красоте многообразны; приведем лишь некоторые из них. Во-первых, красоту в живой действительности земному человеку нередко бывает трудно воспринять, потому что она вызывает в нем страх, или вожделение, или стремление придти на помощь страдающему и т. п. Искусство, творя аналогичные события и предметы как образы фантазии, освобождает от этих препятствий созерцания красоты. Мировая действительность слишком сложна: в ней, например, в жизни великих людей мелкие, кажущиеся случайными, однообразно скучные события занимают столько места, что в них иногда тонут великие деяния; искусство, производя выборки, сгущения и преувеличения, дает возможность без всякого почти напряжения созерцать красоту.

Во-вторых, надо иметь в виду, что не всякое произведение искусства создается фантазиею, воспроизводящею действительность, как это в крайней форме наблюдается при художественном натурализме. Есть виды искусства, в которых главную роль играет творческая фантазия. создающая образы, не встречавшиеся еще в жизни, обогащающая мир новым бытием и открывающая пути, но которым следует пойти или которых следует остерегаться. Я говорю, конечно, не о творении сполна во всех отношениях нового бытия, что доступно лишь Господу Богу, а об относительно новом, например об особенной силе благородства, совершенной чистоте сердца, самоотверженном героическом служении отечеству и т. п. Образы Антигоны, Корделии, “Орлеанской девы” Шиллера, Маркиза Позы, Алеши Карамазова, отца Зосимы, Татьяны Пушкина, тургеневских русских женщин, без сомнения, много влияли и будут влиять на формирование характера людей. Но иногда отрицательные образы, плохо понятые читателем или зрителем, могут быть источником соблазна, например увлечение Раскольникова мыслью, что человек, способный сказать новое слово, имеет право и на преступление для осуществления своих идей.

Наконец, в-третьих, важнейшее и главное значение искусства заключается в следующем. Действительность слишком сложна, в ней сплетается в трудно разложимый клубок столько жизней и столько различных ступеней развития, что во множестве случаев человек оказывается неспособным уловить великий смысл, которым пронизано все происходящее в мире. Искусство в своих подлинных, высших достижениях ставит перед нашим умственным взором смысл мира в конкретном, чувственно воплощенном выражении его, что и дает высокие ступени красоты. Реалистическое искусство достигает этой дели путем выборки из состава действительности, а искусство идеалистическое, которое у великих художников всегда заключает в себе и струю реализма, прибавляет к ней еще творение новых черт жизни. Высшая функция искусства заключается в том, что изображаемый им мировой смысл посредством своей красоты мощно влияет на человека в его целости, во всех его функциях: он воспитывает волю и чувство человека, дает уму знание, открывая Истину в объективном смысле (см. выше учение Гегеля, гл. II, 7), и доставляет нам всестороннее удовлетворение, т. е. минуты счастья в земной жизни.

Мировой смысл открывается через усмотрение, переживание или хотя бы намеки на связь мира с Богом. Философы и художники, знающие, что есть Бог или вообще Сверхмировое абсолютно совершенное начало, имеющее для мира всепроникающее значение, когда говорят о сущности искусства, обыкновенно и ставят его в связь с божественными основами бытия. Гегель говорит, что высшая задача искусства, наряду с религиею и философиею, состоит в том, чтобы выражать Божественное (X, I. А., стр. 11, 1835 г.) в конкретном чувственном явлении. Оно ведет к “освобождению духа от основания и формы конечного бытия”, замечает Гегель, говоря о значении драматической поэзии (X, 11). Джон Рёскин говорит, что искусство состоит в том, чтобы “сделать доступными нашему взору вещи, о которых повествуют как об относящихся к будущему нашему состоянию или невидимо окружающих нас в этом мире. Оно дано нам, чтобы мы могли вообразить великое множество свидетелей на небе, на земле и на море – все эти души праведников, ожидающих нас; чтобы мы могли постичь существование великого воинства небесных сил и узнать среди них тех, с которыми нам хотелось бы жить вечно”[81]81
  Выборки из «Modern painters» в брошюре «Сельские листья», перев. А.П. Никифорова, <М., 1902> стр. 8.


[Закрыть]. “Поэзия есть Бог в святых мечтах земли”, сказал Жуковский.

Александр Блок, послушав стихи Анны. Ахматовой, прочитанные “на башне” у Вячеслава Иванова, когда его настойчиво стали просить выразить о них свое мнение, сказал: “Она пишет стихи как бы перед мужчиной, а надо писать как бы перед Богом”[82]82
  Монахиня Мария. Встречи с Блоком. Совр. Зап. 1936, XII, стр. 219.


[Закрыть].

В современной литературе появились две книги, задача которых состоит в том, чтобы показать, что подлинное искусство может существовать лишь на основе сознательной или подсознательной связи с религиею – В. Вейдле “Умирание искусства” <Париж, 1937> и И.А. Ильина “Основы художества. О совершенном в искусстве” <Рига, 1937>. Вейдле, приводя в своей книге много примеров умирания искусства, упадка вымысла, разложения формы и содержания, объясняет эти явления опустошением души человека и замкнутостью его в своем изолированном Я. Причину этого упадка он находит в ослаблении религиозности, утрате веры в чудесное, сверхземное, в распространении миропонимания, опирающегося только на математическое естествознание, в механизации и технизации жизни. “Религиозное возрождение мира только и может спасти искусство”, говорит он (стр. 64). С большим жаром развивает по существу ту же мысль И.А. Ильин. Искусство, говорит он, есть пророческое служение (8). Бог – художник мира, а человек-художник – “зритель” его (136). Отсюда ясно, что подлинное искусство требует творческого созерцания, направленного на духовное бытие, объективно ценное и совершенное (37, 88). Безрелигиозное искусство творится без любви к Божественному, совершенному. В основе его лежат страсти без духа, а они разрушительны: это – чувственность, лишенная органической связности, гниение, выражающееся в чувственной возбужденности, нервной развинченности, духовной пустоте. Душа такого человека нуждается в “возбуждающих средствах” (20–25). Примеры этого упадка искусства он находит у Р. Штрауса, Пикассо, Скрябина, Игоря Северянина, Маяковского и др. (27).

Великое искусство, действительно, всегда стоит в связи, сознательной или подсознательной, с проблемами религии и со всеми абсолютными ценностями, с Богом, с Истиною, с нравственным добром, свободою, полнотою жизни. Вспомним только в качестве примера нескольких первоклассных гениев – творцов гомеровского эпоса, Эсхила, Софокла, Данте, Шекспира, Корнеля, Расина, Шиллера, Гете, Пушкина, Достоевского, Льва Толстого. О творчестве Пушкина Л. Кобылинский-Эллис написал книгу, в которой убедительно доказывает, что Пушкин – реалист, но он показывает действительность в свете Божией правды. К сожалению, книга эта до сих пор не напечатана. Мною написана книга “Достоевский и его христианское мировоззрение”; в ней я задаюсь целью показать, что все мировоззрение Достоевского есть один из значительных образцов христианского миропонимания и мироощущения. Анализируя художественные произведения его, я нахожу, что судьбу своих героев Достоевский изображает как зависящую от их отношения к Богу.

Лучшие произведения живописи, скульптуры и архитектуры также прямо относятся к области религии или ведут к ней. Особенно непосредственно и глубоко связаны бывают с религиозными основами мира величайшие музыкальные произведения. Красота в природе и в искусстве, особенно музыкальная красота часто бывает источником глубокого религиозного опыта, приводящего человека к Богу впервые или исцеляющего от зародившихся сомнений. Кн. Е. Трубецкой рассказывает в своих “Воспоминаниях”[83]83
  Кн. Е. Трубецкой. «Воспоминания», София, 1921.


[Закрыть] о таком опыте, пережитом им в юношеском возрасте. Кн. Е. Трубецкой и брат его С. Трубецкой в детстве и отрочестве были глубоко религиозны, но в начале юношеского возраста вступили в полосу духовного кризиса, связанного с отрицанием всех традиционных устоев жизни. Они утратили религиозную веру, стали увлекаться позитивизмом Спенсера и Джона Стюарта Милля. Познакомившись с опровержением эмпиризма Локка, содержащимся в “Nouveaux Essais” Лейбница, и заметив, что Спенсер не понял глубокомысленных учений Канта об априорных началах знания, Е. Трубецкой освободился от позитивизма, но пришел к скептицизму, который был источником тяжелых мучений особенно для его нравственного сознания: он отчетливо сознавал, например, что нечестность абсолютно недопустима, но в то же время усматривал, что строгих доказательств необходимости бескорыстного поведения ум его найти не может. Выход из кризиса он нашел тогда, когда, увлекшись философиею Шопенгауэра, отчетливо осознал, что пессимизм есть необходимое следствие отрицания Абсолютно совершенного начала, стоящего над миром. Он стал перед дилеммою “Или Бог есть – или жить не стоит”. Как раз в это время печатались в журнале “Русский Вестник” два произведения – роман Достоевского “Братья Карамазовы” и диссертация

Вл. Соловьева “Критика отвлеченных начал”; в одном из них та же дилемма обрисована художественно, а в другом философски, и в обоих дано положительное решение ее. В это же время братья Трубецкие увлеклись чтением брошюр Хомякова, излагающих учение о Церкви как Теле Христовом. Выйдя из состояния раздвоения между волею, хотевшею Бога, и умом, отрицающим Его, Евгений Трубецкой испытал, как он говорит, “радость исцеления в буквальном смысле слова”, потому что “я переживал восстановление разрушенной целости моего человеческого существа” (67). Окончательное упрочение религиозного миропонимания установилось в душе кн. Евгения Трубецкого в связи с глубоким религиозным опытом, пережитым им во время исполнения IX симфонии Бетховена под управлением А. Рубинштейна. “Слушая первую часть симфонии”, пишет Трубецкой, “я чувствовал, словно присутствую при какой-то космической буре: перед глазами мелькают молнии, слышится какой-то глухой подземный гром и рокот, от которого сотрясаются основы вселенной. Душа ищет, но не находит успокоения от охватившей ее тревоги. Эта тревога безвыходного мирового страдания и смятение проходит через все первые три части, нарастая, увеличиваясь. В изумительном скерцо с его повторяющимися тремя жесткими, резкими ударами душа ищет развлечься от этого сгущающегося мрака: откуда-то несется тривиальный мотив скромного бюргерского веселья и вдруг опять те же три сухие, резкие удара его прерывают и отталкивают: прочь пошлое, призрачное отдохновение, не место в душе филистерскому довольству, прозаическому мотиву, будничной радости. Весь этот раздор и хаос, вся эта мировая борьба в звуках, наполняющая душу отчаянием и ужасом, требует иного, высшего разрешения”. “И вдруг, когда вы чувствуете себя у самого края темной бездны, куда проваливается мир, вы слышите резкий трубный звук, какие-то раздвигающие мир аккорды, властный призыв потусторонней выси, из иного плана бытия”. “Из бесконечной дали несется pianissimo неведомый доселе мотив радости: оркестр нашептывает вам какие-то новые торжественные звуки. Но вот они растут, ширятся, близятся. Это уже не предвидение, не намек на иное будущее – человеческие голоса, которые вступают один за другим, могучий хор, который подхватывает победный гимн радости, это уже подлинное, это настоящее. И вы чувствуете себя разом поднятым в надзвездную высоту, над миром, над человечеством, над всей скорбью существования.

 
Обнимитесь все народы,
Ниц падите миллионы”.
 

В симфонии Бетховена Е. Трубецкой усмотрел ту же дилемму, которая долго мучила его: “или есть Бог, и в Нем полнота жизни над миром, или не стоит жить вовсе”. Но в симфонии дано и “нечто бесконечно большее, чем постановка дилеммы, – есть жизненный опыт потустороннего, – реальное ощущение динамического покоя. Мысль ваша <…> воспринимает всю мировую драму с той высоты вечности, где все смятение и ужас чудесно претворяются в радость и покой. И вы чувствуете, что вечный покой, который нисходит сверху на вселенную, – не отрицание жизни, а полнота жизни. Никто из великих художников и философов мира не ощутил и не раскрыл этого так, как это удалось Бетховену” (96–98).

Подобно религии искусство развивается при участии всех духовных и душевных сил человека, чувства, воли, ума, и мощно воздействует в свою очередь на все эти функции. Способствуя конкретному постижению Истины, искусство стоит выше философии. Первое место в нашей духовной жизни принадлежит религии, второе – искусству и только третье – философии.

Открывая смысл мира в конкретном воплощении его, пронизанном красотою, искусство с большою силою влияет на все стороны жизни – на религиозную жизнь, нравственную, политическую и т. д. Отсюда является стремление использовать искусство для обличения каких-либо отрицательных сторон жизни, для распространения каких-либо идей и новых форм общественности и т. п. Если художник, творя такое произведение искусства, продолжает в то же время служить Истине и сохраняет силу подлинно художественного воплощения действительности или идеала, то его творение есть законное проявление его высокого духа, не унижающее искусство, а напротив, обнаруживающее величие этой деятельности. Такова, например, драма Шиллера “Дон Карлос” или роман Достоевского “Бесы”, раскрывающий сатанинскую струю революционного движения.

Но если в целях пропаганды идей художник подделывает действительность, искажает ее и неизбежно при этом творение его оказывается ₍не достаточно художественным, его творчество становится тенденциозным в дурном значении этого слова: оно низводит искусство на степень лишь средства, и притом средства плохого. В качестве реакции против этого зла появляется лозунг – “искусство для искусства”, который влечет художника к впадению в другую крайность. Сторонники этого лозунга, говорит Вл. Соловьев в своей статье “Первый шаг к положительной эстетике” (т. VI), “не ограничиваются справедливым утверждением специфической особенности искусства, или самостоятельности тех средств, какими оно действует, а отрицают всякую существенную связь с другими человеческими деятельностями и необходимое подчинение его общим жизненным целям человечества, считая его чем-то в себе замкнутым и безусловно самодовлеющим; вместо законной автономии для художественной области они проповедуют эстетический сепаратизм'". “Нет: искусство не для искусства, а для осуществления той полноты жизни, которая необходимо включает в себя и особый элемент искусства – красоту, но включает не как что-нибудь отдельное и самодовлеющее, а в существенной и внутренней связи со всем остальным содержанием жизни” (стр. 425, 429).