Текст книги "Мир как осуществление красоты. Основы эстетики"

О пении жаворонка, взлетающего к небу, кн. Е. Трубецкой говорит, что это – “солнечный гимн, выражающий полную победу полуденного солнца и ослепительное сияние небесного круга”. “В мире здешнем”, прибавляет он, “есть бесчисленное множество намеков на световую и вместе звуковую симфонию мира грядущего”[63]63
  Кн. Е. Трубецкой. Смысл жизни. Москва, 1918, стр. 138.


[Закрыть].

Красота не есть только служебная ценность, т. е. ценность лишь средства для достижения какой-либо цели; она есть самоценность так же, как нравственное добро, истина, свобода и т. п. Вл. Соловьев говорит: “Многие прямолинейные умы старались свести к утилитарным основам человеческую эстетику в интересах позитивно-научного мировоззрения”, но “величайший в нашем веке представитель этого самого мировоззрения (именно Дарвин. – Н.Л.) показал независимость эстетического мотива от утилитарных целей даже в животном царстве и чрез это впервые положительно обосновал истинно-идеальную эстетику”. “Особи активного пола, самцы преследуют самку и вступают из-за нее в борьбу друг с другом; и вот оказывается, говорит Дарвин, вопреки всякому предвидению, что способность различным образом прельщать самку имеет в известных случаях большее значение, нежели способность побеждать других самцов в открытом бою” (63 с.). “У многих видов сложные украшения самцов не только не могут иметь никакого утилитарного значения, но прямо вредны, ибо развиваются в ущерб их удобоподвижности, – мешают им летать или бегать, выдают их с головою преследующему врагу; но, очевидно, для них красота дороже самой жизни”. Любовь к красоте побуждает иногда животных “впадать в предосудительные крайности. Так самка южноафриканского вида Chera progne покидает самца, если он случайно потерял длинные хвостовые перья, которыми он украшается в эпоху спаривания. Подобное же легкомыслие наблюдал д-р Иегер в Вене у серебряных фазанов” (стр. 67).

В. Розанов возражает против приведенных соображений Дарвина и Соловьева. По его мнению, красота самцов не есть фактор полового подбора, во-первых, потому, что красота самцов, например красота крыльев бабочки, – видовая, а не индивидуальная, и, во-вторых, потому, что в половой жизни активны, т. е. производят выбор, самцы, а не самки. Признавая, как и Соловьев, самоценность красоты, Розанов говорит, что красота творится там и тогда, где есть наибольшая жизненная энергия. Во время спаривания жизненная энергия самцов усиливается, и вместе с тем повышается и их красота. В эту пору самец поет, потому что ему хочется петь, а не для прельщения самки[64]64
  В. Розанов. Красота в природе и ее смысл. <М.,>1895.


[Закрыть]. Возражение Розанова имеет силу только в отношении к низшим животным, например бабочкам и росписи их крыльев или моллюскам и узору их раковин, так как их красота почти совсем лишена индивидуальных оттенков. Мысль, что красота повышается там, где есть наибольшая жизненная энергия, правильна.

Однако ничто не мешает тому, чтобы самец пел, так как ему хочется петь, и вместе с тем использовал это пение для прельщения самки.

Чем выше ступень жизни в каком-либо царстве природы, тем выше и ступень его красоты, но вместе с тем искажение идеи этого царства дает и тем большую ступень эстетического безобразия. “В животном царстве”, говорит Соловьев, “мы уже встречаем крупные примеры настоящего безобразия. Здесь есть целые отделы существ, которые представляют лишь голое воплощение одной из материальных жизненных функций – половой или питательной. Таковы, с одной стороны, некоторые внутренностные черви (глисты), все тело которых есть не что иное, как мешок самого элементарного строения, заключающий в себе одни только половые органы, напротив весьма развитые. С другой стороны, червеобразные личинки насекомых (гусеницы и т. п.) суть как бы один воплощенный инстинкт питания во всей его ненасытности; то же до известной степени можно сказать и об огромных головоногих моллюсках (каракатицы)”. “Существованием безобразных типов в природе обличается несостоятельность (или по крайней мере недостаточность) того ходячего эстетического взгляда, который видит в красоте лишь совершенное наружное выражение внутреннего содержания, безразлично к тому, в чем состоит само это содержание. Согласно такому понятию, следует приписать красоту каракатице, или свинье, так как тело этих животных в совершенстве выражает их внутреннее содержание, именно прожорливость. Но тут-то и ясно, что красота в природе не есть выражение всякого содержания, а лишь содержания идеального, что она есть воплощение идеи” (39).

Кроме односторонности животного типа, например у паразитов, и кроме падения оформленности, например у откормленной свиньи, Соловьев находит еще третью причину безобразия в царстве животных, именно “карикатурное предварение высшей формы”; таковы, например, обезьяны: “они, оставаясь вполне животными, похожи на человека и представляют как бы карикатуру на него”. В строении их тела и характере их жизни получается поэтому дисгармония, которая “и составляет объективную причину их безобразия” (60).

Говоря о том, что в жизни природы имеется воплощение не только добра, но и зла, кн. Е. Трубецкой различает “дневиой” и “ночной” облик твари. “Когти и зубы хищника, приспособленные к тому, чтобы терзать живое тело, представляют собою воплощенное отрицание согласия и сочувствия. С повышением твари из ступени в ступень, ночной ее облик углубляется и усиливается в такой же мере, как и облик дневной". Есть звуки, “которые представляются как бы звучащею тьмою, отвратительным явлением ночного облика твари: таковы, например, металлическое циканье сов, хохот филинов, протяжный волчий вой и крики влюбленного кота на крыше” (Смысл жизни, <М., 1918, > 138).

Жизнь человека иногда вносит в состав природы отвратительную дезорганизованность, эстетически безобразную в высшей степени. Такова, например, зловонная помойная яма или яма отхожего места с кишащими в ней червями или на окраине города бугристый пустырь, закиданный городскими отбросами и поросший сорными травами. Целые промышленные области, например каменноугольные, поражают иногда своим безотрадным видом и безобразием.

Переходя по царствам природы от животных к растениям, нельзя быть уверенным в том, что мы спускаемся вниз. Весьма возможно, что царство животных и царство растений суть две области биологической жизни, в общем равноценные по степени совершенства в своем роде и физиологических материальных процессов, и соответствующих им внутренних, психоидных и психических переживаний. Фехнер написал книгу “Nanna oder Ueber das Seelenleben der Pflanzen” <Lpz., 1908> (Нанна – жена Бальдура, бога света). В ней он задается целью доказать, что растения, хотя и принадлежат к низшему царству, чем мы, но в некоторых отношениях они выше развиты, чем мы: у них более развита жизнь чувственными качествами, и в составе природы они дополняют то, чего не дают целому животные и человек. У растений, согласно В. Соловьеву, – “грезящая душа” (54). Клагее в своей многотомной книге “Der Geist ais Widersacher der Seele” <Munchen-Bonn, 1954>” высказывает много интересных соображений о внутренней жизни растений. Растениям, по его мнению, свойственна “спящая душевность”. Во сне происходит сочетание с океаном жизни, общение с ним не посредством ощущений, которые передают только телесно близкое, а посредством созерцаний макрокосма. Поэтому переживания близкого и далекого у растений почти одинаковы: у них высоко развитое дальночувствие (Fernsinn), и все воспринимаемое ими воплощается в них путем изменения процессов роста. Растение живет душою ландшафта, а “характеры” ландшафтов суть “характерные черты” самой планетной души. Ссылаясь на Гуфеланда, Клагес говорит, что жизнь растения основана на “симпатии” к окружающей природе; поэтому существует “гармония внутренней жизни растения с космическими и теллурическими изменениями”. Душа растения, приходит Клагес к выводу, “сходна с теллурическою душою женщины”[65]65
  Эти учения выСказаны Клагесом в I части III тома упомянутой книги его; том этот носит особое заглавие – “Die Lehre von der Wirklichkeit der Bilder”, стр. 813–823; 1080 с.; 1104-ПИ.


[Закрыть].

Много интересных соображений находится в тепло написанной книге Ф.Т. Братранека “К эстетике растительного мира”[66]66
  Th. Bratranek, Beitrage zu einer Aesthetik der Pflanzenwelt, <Lpz.> 1853.


[Закрыть]. Братранек находит красоту жизни в сплетении душевности человека с душевностью природы, особенно царства растений (146 с.). Для пояснения своей мысли он цитирует поэта Гейбеля:

 
Schon vollendet
Zeigt im Bild uns die Natur,
Was in unsrer Seele dammert
Ais ein Traum der Sehnsucht nur.
 

(Природа показывает нам в прекрасно завершенных образах то, что брезжит в нашей душе только как греза страстного влечения.) Особенно в жизни растений он находит интимную внутреннюю жизнь, достигшую гармонии с миром, – в их аромате, цветах, формах, группировке и в физиономии ландшафта (149). Он обращает внимание на разнообразие индивидуальностей растений, выражающееся в их облике и различных видах красоты (187 сс., 224 сс.); вспомним, хотя бы, как красивы и в то же время отличны друг от друга следующие деревья: кипарис, ель, сосна, лиственница, кедр, дуб, бук, каштан, ясень, липа, береза, плакучая ива, тополь, акация, магнолия, различные виды пальм. “Кто не любит деревья, пусть не говорит, что любит человека”, сказал Рёскин. В книге Фолькельта есть много тонких характеристик различных растений; например, о липе он говорит, что ее облик есть выражение “проникнутой благородством и верностью, нежной и в то же время полной сил дружеской жизни” (I, 209). Конечно, Фолькельт истолковывает такое впечатление как результат “символического вчувствования”, а интуитивист – как непосредственное восприятие подлинного характера липы. Точно так же мощное, несколько суровое самоутверждение дуба, благородное изящество ясеня, нежная женственная мягкость акации – все это характеры различных видов деревьев, столь же непосредственно выражающиеся в их облике, как внешность Петра Великого, Моцарта, госпожи де-Леспинасс прямо выражает их душу.

Вершина красоты растений достигается, обыкновенно, в их цветах, в красках и форме их. Вспомним хотя бы только розу, изящество бутонов ее или нежную утонченную красоту ландыша. Красоты, достигаемые растениями в этой области, так значительны, что объяснить их одним лишь творчеством самого растительного индивидуума невозможно; приходится обратиться к творческой силе растения в сочетании ее с более высокими деятелями, стоящими во главе целых обширных областей природы. На эту мысль наводят уже естественнонаучные исследования строения некоторых цветов и вообще жизни некоторых растений, столь целесообразно связанной с жизнью, например, насекомых, что взаимное приспособление их можно понять не иначе, как влиянием деятелей, подчиняющих себе совместно целые отделы растительного и животного царства, координируя их друг с другом. Примеры этого рода можно найти в книге Ллойд Моргана “Привычка и инстинкт” <Спб., 1899> или в книге Бехера “Die fremddienliche Zweckmassigkeit der Pflan-zengallen und die Hypothese eines Uberindi-viduellen Seelischen” <Lpz., 1917>. Об этом рождении растения из таинственного лона великой Матери-Земли прекрасно говорит В. Соловьев в одном из своих стихотворений.

Формы листьев многих растений, например винограда, папоротника, поражают своим изысканным изяществом. Такая, казалось бы, мелкая деталь природы, как иной желтый кленовый лист осенью, представляет собою чудо красоты (Рёскин). Расположение листьев по спирали на стебле растения или в каких-либо других формах симметрии, например в виде розетки[67]67
  См., например, чудную розетку камнеломки в книге А. Kerner von Marilaun “Pflanzenbeben", I т., 3 изд. стр. 139.


[Закрыть], придает немалую привлекательность общему облику растения.

Блуждая в горах среди суровых обломков скал и смотря на прикрывающие наготу камней мхи или лишаи, нельзя не согласиться с мыслью Рёскина, что их прядут духи скал, так велико искусство, творящее эти казалось бы примитивные существа.

Запахи растений имеют немалое значение в составе красоты их. Аромат, например розы, ландыша, апельсина, некоторых сортов винограда, представляет собою нечто в высокой степени благородное. И более простые запахи, например листьев березы весной, почек тополя и т. п., удивительно гармонируют с целым растения. Братранек цитирует из “Lebens und Formgeschichte der Pflanzen” Шельвера его замечание, что “в аромате таится жажда любви и душа жизни растения”; и Гейне находит, что “ароматы суть чувства растений” (155, 159).

Высокими свойствами растений Братранек объясняет выдающееся значение их в духовной жизни человека. Книга его главным образом и посвящена этой стороне вопроса: он говорит о священных рощах, священных дубах и т. п. в религиях, основанных на поклонении силам природы; он отмечает использование растений в поэзии, особенно в сказке и в народной песне; он указывает на значение в нашей жизни венков, букетов, символического языка цветов и т. п.

В царстве растений встречается, конечно, и эстетическое безобразие. Есть деревья неуклюжие, например баобаб; некрасивы хаотически переплетающиеся змеевидные корни мангровых деревьев на тропических болотах или столбы воздушных корней бенгальского фикуса на Цейлоне. В городке Пало Альто в Калифорнии, гуляя в сумерки по парку Стэнфордского университета, я попал в отдел парка, засаженный древовидными кактусами; жуткое впечатление какой-то враждебной силы произвели на меня нелепые формы этих существ с грубыми отпрысками, причудливо разбросанными в пространстве. Существует поверье, что кактусы – вампиры. Ядовитая белена производит отталкивающее впечатление всем своим существом: и грязный цвет ее цветка, и консистенция ее тела, и запах ее – все в ней некрасиво. Запахи некоторых растений, например раффлезии, представляют собою крайнюю степень зловония. Надо, однако, помнить, что все проявления живых существ очень сложны и в них могут быть отрицательные слагаемые, отталкивающие нас, и другие положительные слагаемые, воспринимаемые, например, насекомыми. Это особенно поражает, кода нам случается воспринимать одновременно обе слагаемые: так, например, с удовольствием вдыхая сильный и страстный аромат жасмина, случается иногда заметить наряду с ним поразительное зловоние, исходящее, вероятно, от индола в цветке.

Неорганическая природа так же, как и органическая, состоит из живых индивидуумов, из кристаллов, молекул, атомов, электронов и т. д. Однако мы, люди, можем конкретно воспринимать в этой области только кристаллы или же массовые скопления молекул и атомов, не образующие индивидуального существа. Активность этих существ мы воспринимаем крайне поверхностно, не опознавая ее целестремительности и целесообразности. Поэтому красота существ неорганической природы открывается нам только со стороны низших ступеней красоты, главным образом постольку, поскольку в этой природе есть тот порядок и та системность, которые обусловлены подчинением ее формам Отвлеченного Логоса. Всем известно, как, например, красивы снежинки или узоры, расписанные морозом; вообще кристаллы многих веществ и сочетания их в большинстве случаев красивы. Внутреннее строение кристаллов, молекул, атомов, представляющих собой нечто вроде солнечных систем, есть, согласно открытиям современной науки, воплощение высокого порядка и целесообразности. Отсюда следует, что даже и эти индивидуумы, стоящие на самых низких ступенях развития, обладают значительною красотою. К сожалению, однако, мы, земные люди, не способны конкретно воспринимать ее и потому не можем оценить ее в должной мере.

Красота индивидуумов неорганической природы обусловлена не только строением их,

но также и их чувственными качествами, особенно световыми, звуковыми и т. п. Например, красота драгоценных камней состоит главным образом в игре света в них. Остановимся поэтому вообще на вопросе о красоте чувственных качеств, этих в сравнении с индивидуумами элементарных эстетических предметов.

К числу основных положений разрабатываемой мною системы эстетики принадлежит утверждение, что не бывает ни чисто духовнодушевной, ни чисто физической красоты: красота есть ценность конкретного целого, в котором имеется и сторона духовности или душевности, и сторона телесности. Чувственные качества суть телесные процессы; как все конкретное, они должны иметь еще и душевную или духовную сторону, и, только найдя это целое, можно понять его красоту. Начнем с рассмотрения звуков. Издаваемые человеческим Я звуки суть телесное выражение его чувств, эмоций, стремлений, настроений и связанных с ними мыслей. Звуки, издаваемые животными, также имеют подобную душевную основу. Далее, согласно персонализму, даже и неорганическая природа состоит из личностей, правда только потенциальных, но все же таких, каждое действие которых не просто телесно, а психоидно-телесно и возникает не иначе, как целестремительно. Поэтому необходимо признать, что и реакция металла или камня на удар различными характерными звуками есть выражение какого-то внутреннего переживания. Гегель в своей “Философии природы” говорит, что звук есть целостная форма индивидуальности, выраженная во времени[68]68
  Гегель, собр. соч., VII т., I отд., 2 изд. 1847, стр. 203, 206 с.


[Закрыть]. По мнению Клагеса, есть “шумы и тона, в которых души элементов наиболее непосредственно выражают себя” (III т., I часть, стр. 1155 сс.)[69]69
  См. подробно о звуке мою статью “Звук как особое царство бытия" в сборнике моих статей “Основные вопросы гносеологии", <Пгд.,> 1919.


[Закрыть].

Света и цвета, без сомнения, суть также телесное выражение внутренних переживаний существ, творящих их. Многие животные выработали специальные органы, испускающие свет значительной интенсивности. Человек таких органов не выработал, вероятно, потому, что такой дорого стоящий организму аппарат для освещения среды может быть заменен искусственными средствами, а для выражения душевной жизни достаточно звуков, производимых с помощью мускульных сокращений. Деятельность светового лучеиспускания все же хотя бы в слабой степени, вероятно, присуща человеческому телу. Может быть, она лежит в основе того свойства, которое называют фотогеничностью лиц, фотографические снимки с которых особенно удаются. Оккультисты утверждают, что тело каждого человека испускает свет, соответствующий его характеру и душевным состояниям. И этот свет видят особо чувствительные к нему люди, называемые “сенситивами”. Можно поэтому утверждать, что “теплота” красок, “холодность” их и тому подобные свойства, столь существенные для эстетического восприятия их и использования в живописи, тесно связаны с действительною внутреннею жизнью, лежащею в их основе.

В своей книге “Чувственная, интеллектуальная и мистическая интуиция”, доказывая транссубъективность чувственных качеств, я утверждаю вместе с тем, что сложные предметы, камни, почва, растения, животные, от поверхности которых отражаются почти все лучи света, только в различной пропорции, окрашены во все цвета спектра, так что великолепие природы, если бы у нас были силы для опознания ее богатства, превосходит все, что может создать наша фантазия. Это “Индия бытия”, сказал талантливый молодой философ Д.В. Болдырев, слушая такие рассуждения мои приблизительно в то время, когда я писал статью о звуке.

Не менее пронизана природа и такими чувственными качествами, как тепло, холод, запахи, вкусы. Они служат телесным выражением внутренней жизни существа, может быть, еще более глубоким, чем звук и свет. Чтобы согласиться с этим, стоит только вспомнить агрессивность хлора или серы, ярко выраженную в их запахе, или нежность розы, страстность туберозы, любки (“ночная фиалка”), так своеобразно являющуюся в их ароматах.

Пространственные формы и даже линии индивидуумов неорганической природы имеют немаловажное значение в составе их красоты, в особенности поскольку в них воплощается симметрия, пропорциональность, порядок, свидетельствующие о разумной основе мира. Физиологические и психологические теории красоты пространственных форм, пытающиеся свести ее к легкой обозримости многообразия или, например, к преимуществу одних линий перед другими, состоящему в том, что они обозримы с меньшим напряжением мускулов глаза, стоят на совершенно ложном пути. Любование красотою даже и этих элементарных предметов есть сосредоточенность зрителя на объективно ценном, а не наслаждение своими органическими ощущениями или своими способностями.

Сущность красоты пространственных форм прекрасно выяснена Эд. Гартманном, особенно на примере конических сечений – параболы, гиперболы, эллипса, круга. Алгебраическая формула или уравнение еще не есть идеальное содержание или математическая идея кривой: она выражает только закон ее генезиса в абстрактной и дискурсивной общности, без наглядности. Наглядное представление тоже дает только доступный чувственному восприятию результат закона образования формы, но лишь для единичного случая. Итак, оба способа выражения, понятие и наглядное представление, только приближаются с разных сторон к математической идее и дают лишь интеллектуальное или же переживаемое чувством чуяние этой цели. “Чтобы постигнуть принцип формы так конкретно-интуитивно, как в фигуре, и вместе так генетически всеобще, как в уравнении, и притом достигать того и другого одним махом, для этого мы должны были бы обладать интуитивным рассудком или интеллектуальною интуициею, в чем нам, как сознательным духам, отказано”. “Когда мы приближаемся к идее тем, что дискурсивно продумываем полноту отношений, мы получаем теоретическое интеллектуальное удовлетворение; когда же мы приближаемся к ней путем чувственного наглядного представления и переживаемого чувством чуяния, то у нас возникает эстетическое удовлетворение”. Эстетически приятна не математическая форма как таковая, а форма “как конкретное чувственное воплощение иманентного закона ее и генетического принципа ее”; в ней воплощается “наибольшая достижимая логичность или разумность”, “бессознательная логическая идея”[70]70
  Ed. Hartmann, Grundriss der Aesthetik, стр. 39.


[Закрыть].

Сторонник интуитивизма отличается в этом вопросе от Гартманна лишь тем, что утверждает наличность у человека как сознательного существа интеллектуальной интуиции, но вместе с тем признает, что земной человек лишь слабо и отрывочно пользуется этою способностью для осознания предметов, а потому значительная доля богатства идеи, воплощение которой эстетически удовлетворяет нас, остается у нас в подсознании.

Заканчивая рассмотрение красоты в природе, напомним, что даже и вещи, т. е. единства, в основе которых лежит лишь отвлеченная идея, а не конкретно-идеальное начало, тоже могут обладать красотою. Они суть продукт деятельности какой-либо действительной или потенциальной личности; поэтому в них есть такие положительные аспекты, как целесообразность, разумный порядок, симметрия, сила и т. п., чувственное воплощение которых есть красота. Паутина, например, особенно тогда, когда в ней сверкают на солнце капельки росы, обладает значительною красотою. В сочетании с жизнью человека и пронизанные ею многие вещи приобретают высокую и иногда загадочную, таинственную красоту. Кто любит полнокровную жизнь и жизнь во всех ее проявлениях, тот при известных условиях, например при каком-либо освещении или при особом сочетании событий, почти во всем найдет эстетически положительный аспект.

Суриков, рассказывая о своей подготовке к картине “Утро стрелецкой казни”, говорил: “А дуги-то, телеги для “Стрельцов” – это я по рынкам писал. Пишешь, и думаешь – это самое важное во всей картине. На колесах-то – грязь. Раньше-то Москва немощеная была – грязь была черная. Кое-где прилипает, а рядом серебром блестит чистое железо. И вот среди всех драм, что я писал, я эти детали любил. Никогда не было желания потрясти” (кровью, эффектами ужасов. – Н.Л.). “Всюду красоту любил. Когда я телегу видел, я каждому колесу готов был в ноги поклониться. В дровнях-то какая красота: в копылках, в вязах, в саноотводах. А в изгибах полозьев, как они колышатся и блестят, как кованые. Я, бывало, мальчиком еще, – переверну санки и рассматриваю, как это полозья блестят, какие извивы у них. Ведь русские дровни воспеть нужно!”[71]71
  М. Волошин. Суриков. “Аполлон*, 1916, N» 6–7, стр. 57.


[Закрыть].

У Добужинского есть картина “Крыша”; она поражает загадочною жизнью, кроющейся в ней (воспроизведение ее можно найти в “Золотом Руне” 1908, № 1). Голландская живопись особенно мастерски изображает жизнь, таящуюся в предметах быта, в домах, комнатах, судах. Большою красотою обладают многие суда, начиная с индейской пироги и кончая грандиозным океанским пароходом. Но особенная привлекательность присуща парусным судам; даже иной старый заштопанный парус, надутый ветром, поражает своею красотою.