Текст книги "Разбойничья Слуда. Книга 4. Рассвет"

Если жилье оказалось бы занятым, что в то время в Ленинграде случалось и не редко, то Пульпе отправился бы в свое училище. Их дом был цел и невредим. Рядом со входом в парадную висело объявление: «За ключами обращаться в домоуправление». Он толкнул дверь и поднялся на свой этаж. Звонок не работал и Янис постучал. За дверью стояла тишина, и Пульпе постучал снова. И тут внутри квартиры послышались какие-то звуки. Спустя минуту щелкнул замок и дверь отворилась. На пороге появился мужчина лет тридцати пяти. Судя по внешнему виду, стук в дверь разбудил его.

– Вам кого? – спросил он, зевая. – Извините, всю ночь на работе. Недавно вот лег.

Янис сразу узнал в нем соседа по коммуналке. Возмужал, но спокойный и бархатный голос никуда не делся.

– Вы проходите. Вы, наверное, с этажа ниже? Тетя Клава все сына ждала. Она вечером с работы вернется…

– Виктор? – Янис вопросом перебил словоохотливого соседа. – Товарищ Соколов?

Мужчина прикрыл рот и потер глаза.

– Мы знакомы?

– Я – Янис. Тут до войны жил.

Они расположились на кухне и говорили уже почти час. Припасенная для такого случая фляжка, была извлечена Янисом из вещевого мешка и лежала рядом с открытой банкой тушенки из продуктового пайка. Когда он в очередной раз потянулся к ней, чтобы отметить встречу, во входную дверь постучали.

– Может, Колька вернулся. У него ключа нет. Сын соседей моих. Их в одну комнату вашу вселили. В ту, где Анна Акимовна с Ульяной жили. А где ты с Прохором, свободна. Ключ у меня, но она не заперта. Я сейчас.

Он поднялся из-за стола и поспешил в коридор.

– Да, так и есть. Колька, – проговорил он, глядя на свои ноги. – Тапки вот обул, а то чего-то ноги мерзнут. Обморозил на Ладоге. А ты, Янис, и у меня можешь жить. Койка свободная. Я сам-то на диванчике все сплю. Ну, если одному скучно.

– Не женат? – поинтересовался Пульпе.

– Был. Месяц всего. Ниночка погибла летом сорок третьего во время артобстрела. Сейчас рядом с тем местом надпись: «Эта сторона улицы наиболее опасна».

– Извини, не знал.

– Это ты извини. На чем мы остановились?

– Ты о Паниных рассказывал, – ответил Янис.

– Ах, да. Прохор погиб геройски. Я тебе сказал. О смерти Анны Акимовны ты знаешь?

Янис кивнул.

– Я в первую военную зиму на работе жил и ночевал там же. Сил, да и возможности домой ходить не было. Я тогда на Ладоге работал. Ледовые переправы наводили. Узнал о смерти уж через неделю. Или позже. Вообщем, когда домой вернулся.

Виктор замолчал. Разговор приближался к теме, о которой, он спокойно говорить не мог. Воспоминания об Ульяне давались ему нелегко. Прошло уже несколько лет, а он никак не мог забыть соседскую девчонку.

– А Ульяна? – тихо спросил Янис, в надежде, что его страшные догадки не подтвердятся.

За все время, пока они говорили, Виктор ни разу не заговорил о ней. И чем больше он рассказывал о ком-то другом, тем меньше оставалось у Пульпе надежды на то, что, Уля сейчас просто живет в другом месте.

– Ульяна…, – Соколов поднял на него заблестевшие глаза, и Янис все понял.

Сомнений, что с девушкой случилось непоправимое, не осталось.

– Я все письма от нее храню, – не зная, что сказать, произнес он.

– Ой, Янис! Тебе же…, – Виктор вскочил и, стараясь не растерять по дороге тапки, суетливо зашаркал ногами, направляясь к себе в комнату.

Вернулся быстро, держа в руке сложенный листок.

– Вот. Тебе письмо, – проговорил Виктор, протягивая треугольный конверт. – Она не успела отправить. Кто-то переслал, – последние слова явно дались ему с трудом.

– Выпьешь еще? – Янис взял письмо и потянулся к фляжке.

Тот кивнул головой и, дождавшись, когда Пульпе нальет, быстро осушил содержимое кружки. Потянулся было к закуске, но передумал.

– Я не читал.

Виктор посмотрел на Пульпе.

– Правда, не читал. Ульяна на фронт санитаркой ушла. Погибла 15 декабря 1943. В день своего рождения, – проговорил он и припал лицом к рукаву рубахи.

Было заметно, что Виктор промокает слезы, а не занюхивает.

– Хорошая была девчонка, – вздохнул Пульпе и тоже выпил.

– Да.

По тому, как он сказал, Янис догадался, что тут было что-то большее, чем соседские отношения.

– Ты любил ее? – спросил он.

– Она тебя ждала. Ты читай письмо-то. Я пока тебе постель в своей комнате налажу. В твоей совсем пусто. Анна Акимовна все вынесла, а где что я не знаю. Может в антресолях в прихожей. Потом глянем. Вечером на субботнике еще нужно поработать. Потом…, – он не договорил и вышел, по привычке шаркая спадающими тапками.

Янис повернул конверт адресной стороной. «Ленинград, улица Звенигородская, кв.22. Пульпе Янису Павловичу, – прочитал он, удивившись, что не написан номер дома».

– Видимо торопилась, – словно догадавшись о его мыслях, произнес неожиданно вернувшийся Соколов. – Я случайно увидел. За письмами-то в домоуправление ходим до сих пор. Весточку от матери ждал и вот, он кивнул на листок, увидел. Я других Янисов не знаю.

– Да, наверное, – протянул Пульпе.

Он обратил внимание, что адрес написан не Ульяной, но не успел сообразить, почему.

– Она мне тоже одно письмо написала, когда на фронт добралась. Радовалась, что теперь для страны пользу принесет. Дурочка. Она на Кировском работала. В чем душа держалась. Ты читай, я за полотенцем зашел. Тут чистое. На кровать положу, – он сдернул, с протянутой через всю кухню веревки полотенце и пошел обратно.

В отличие от писем, которые приходили ему, это было написано мелким убористым почерком. Видимо девушка хотела уместить в нем как можно больше.

«Здравствуй, Янис. Пишу тебе снова. Представляешь, какое сегодня число? Нет? Потерпи, скоро узнаешь! Я писала, но письмо вернулось обратно с пометкой, что ты сменил место дислокации. Меня, наконец, отпустили на фронт. Я теперь работаю санитаркой почти на самой передовой – в полковом медпункте. Отсюда и пишу. К нам поступают раненые, и мы оказываем им помощь. Многих отправляем в медсанбат. Если бы я не жила в блокадном Ленинграде и не насмотрелась на смерть, то мне было бы тяжело: такие ужасные и страшные ранения. Мне так жалко солдат. Но я справляюсь. У нас хорошие врачи, сестры и санитары. Я познакомилась с женщиной, нашей землячкой с Архангельской области. Мы с ней подружились, хотя она меня намного старше. Антонина, так зовут ее. Она видела тебя прошлой зимой. Вернее, ты был ранен и какое-то время находился в полковом медпункте. Вот там она тебя вместе с твоим другом и встретила, пока тебя не отправили в медсанбат. Удивительно, что она родня твоему другу. Но чего в жизни не бывает! Так много людей живет в стране, а такие встречи происходят. Рассказать – не поверит никто. Дорогой мой, Янис. Я поняла здесь, что больше не могу скрывать свои чувства к тебе. Я же тебя люблю. Ну, вот, написала, и стало легче. Теперь, ты знаешь. Теперь не страшно, что совсем рядом рвутся снаряды и бомбы. Теперь я стала ближе к тебе. У меня сегодня день рождения. Двадцать один год уже! Кошмар сколько. Помнишь, как в этот день мы в тридцать девятом ходили в Пищевик? Я все помню. И как перед этим у бандита отнял сумку, которую он украл. Помнишь? Я все не могу себе простить за свое поведение накануне войны. В субботу. Извини дурочку.

Ой, меня зовут. Раненые поступили. Я не прощаюсь. Допишу попозже. Я так много хочу тебе еще написать…».

На этом письмо заканчивалось, хотя места на листе оставалось достаточно. «Видимо, не успела, не смогла. Не вернулась, – подумал Пульпе».

– Не грусти, капитан, – голос соседа вывел его из задумчивости. – Месяц назад заходила девчонка. Тебя спрашивала. Угадай с трех раз, как зовут?

Соколов уже не выглядел поникшим и расстроенным. Толи сказалось спиртное, толи жизнь брала свое. Грустные воспоминания с каждым прожитым днем забывались все быстрее, уступая место новым событиям. Да и тяжело все время жить прошлым. Забывать не стоит, но и просыпаться каждое утро с ним нельзя.

– Катерина? – удивился Янис, глядя на преобразившегося Виктора.

– Ну, да. Сказала, что у них есть телефон и ты можешь позвонить. Номер я записал. Сейчас принесу, – он в очередной раз зашаркал тапками по полу и вскоре вернулся с книгой.

– Вот, смотри, – проговорил Виктор, показывая то место, где почти каллиграфическим почерком были написано несколько цифр. – Есть на чем записать? Вот карандаш.

– Да, сейчас.

Янис похлопал себя по карманам в поиске блокнота, но вспомнив, что сунул его в чемодан, вынул из кармана записку младшего лейтенанта.

«Суворов Григорий Григорьевич, пр. Нахимсона, 2—49, – прочитал он адрес нового знакомого, и чуть ниже дописал пять цифр телефонного номера».

***

После бани и сытного ужина морило ко сну. Митька сидел за столом, уперев подбородок на руку, и слушал Нюрку. Голова то и дело соскальзывала, и Гавзов чудом успевал прийти в себя до того, как завалится на стол. Он крепился, как мог, и если бы не жена, то, в конце концов, все равно уткнулся бы лбом в стол. Та тем временем суетилась у печи, радостно рассказывая деревенские новости и совсем не глядя на мужа. Она лишь периодически спрашивала у него, слышит ли он, что она говорит. На что тот успевал хоть и с некоторым запозданием отвечать: «Да, конечно».

– Я сразу председателю тогда сказала, чтобы сейгот на сенокос раньше двадцатого не выходить. А он не послушал. И неделю на пожне ждали, пока дожди закончатся. Представляешь? Неделю! – выдала Нюрка очередную тираду.

– Ага, – откликнулся Митька, в очередной раз успевший справится со сном.

В какой другой раз он уже давно бы утянулся спать, но не сегодня же, когда Нюрка рубаху с коротким подолом ко сну приготовила. Когда постель на материнской широкой кровати постелила. Потому, как на которой сама спала, была узкой и ни для чего, кроме, как спать, не приспособлена. Другое дело тещина: что в длину, что в ширину одинаковая. Столько лет он мечтал об этом дне совсем не для того, чтобы завалиться спать.

– Ты пистолет-то на кой домой приволок? Конюхов хоть и без ноги, а грозил, чтобы сдали, у кого какое оружие есть.

– Ага, – дежурно отозвался Митька, но на этот раз все на том не закончилось.

– Что, ага? – не поняла Нюрка, оторвалась от печи и направилась к Митьке. – Да, ты никак уже спишь? – на ее лице появилась улыбка, когда она подошла к мужу.

– Да, вот, понимаешь… А про оружие молчи. Я спрячу, не найдет никто. Мало ли что. Время нынче какое, сама знаешь! – от поднятой темы разговора сон потихоньку отступал.

– Ладно, ладно. Только с комнаты убери, – Нюрка кивнула на сложенную в углу Митькину одежду. – Ты представляешь? – спросила она так, словно вспомнила что-то такое, о чем не успела еще сказать за три часа разговора.

– Чего? – как и в предыдущих случаях «активно» поддержал разговор Митька.

– А то! Погоди-ка, я сейчас, – она чуть ли не бегом скользнула за перегородку в соседнюю комнату.

Вернулась, держа в руках раскрытое письмо.

– Ты чего? – не понял Митька.

– Слушай. От матери когда-то пришло. Года два назад, – Нюрка присела на край лавки. – Сегодня у меня на руках умерла девушка, которой именно сегодня исполнился 21 год. Санитаркой у нас была. Раненого с передовой тащила на себе и уже у самого медпункта снарядом накрыло. Она писала письмо своему другу, но не успела дописать и отправить. Парень тот лежал у нас с ранением вместе с Митькой в феврале сорок третьего. Девчонка мне свой домашний адрес оставила: в гости после войны звала. Они с ним в одной квартире живут. В разных комнатах. Я отправила письмо ему на их адрес в Ленинград.

Сон прошел окончательно. Митька привстал, протягивая руку к письму.

– Дай-ка сюда.

Он взял листок и перечитал.

– Ну, надо же! Нюра, это же она об Янисе пишет. Ты знаешь, кто он! Он…, – тут Митька запнулся, вспомнив данное ими друг другу обещание не говорить никому, что они братья.

– Ну, кто?

– янис – командир же мой! – нашелся он с ответом.

– А-а-а, – несколько разочарованно произнесла Нюрка: интрига угасла не успев появиться.

– Ему же Катя нравилась. Ну, Катя, которая с тобой жила. Из эвакуированных!

– Да, ты, что! – приободрилась Нюрка. – Ну, надо же, как интересно!

На крыльце послышался чей-то кашель, видимо специально предупреждающий о своем появлении. Заскрипели на мосту половицы и в дверь постучали.

– Входи, кто там! – крикнула Нюрка, поднимаясь с лавки.

Дверь отворилась, и в комнату шагнул колхозный председатель.

– С возвращение Дмитрий Павлович. Только узнал, что вернулся. И сразу решил навестить, – проговорил он, остановившись у порога.

– Здравия желаю, Анисим Спиридонович, – Митька поднялся из-за стола и подошел к Михееву.

Еще несколько лет назад он чего только сам себе не придумывал и не мечтал сделать что-то такое, чтобы в деревне его по имени и отчеству звали. А сейчас услышал и особой радости не испытал. И ведь предстал перед председателем в одной нательной рубахе и босым. А вот, поди жы ты – Дмитрий Павлович. Без медалей и геройских поступков.

– Анисим, ты проходи к столу! – протягивая руку и несколько смутившись, произнес Митька.

– Я на минуту только. Ты вернулся. Молодец. В другой раз поговорим о том. Здоровье как?

– Здравствуй, Анисим Спиридонович, – поздоровалась вышедшая с кухни Нюрка. – Вот, вернулся мой сокол, – она прильнула к Митьке.

– Вижу. Возмужал. Мужик. А мне вот не довелось за Отчизну постоять. Сколько ни просился.

– А кто же их там в окопах кормить и обувать-то стал, кабы все на фронт подались, – возмутилась Нюрка.

– Спасибо, Анна Никифоровна, но все одно… А, да, что сейчас уж, – вздохнул Михеев. – Я чего забежал-то. Ты, Дмитрий Павлович, завтра зайди ко мне в контору. Там и потолкуем.

– Да, побойся бога, Спиридонович! Человек шесть годов дома не был. Воевал. А ты и дух перевести не даешь, – не удержалась Нюрка.

– Нюра, ты чего? Председатель пришел самолично, а ты…, – Митька улыбнулся и приобнял жену.

– Да, делай, как знаешь, – Нюрка отстранилась и скрылась на кухне.

Михеев покачал головой и взглянул на Гавзова. Тот в ответ кивнул и развел руками.

– Ну и хорошо. Тогда, счастливо оставаться, – произнес он и вышел из комнаты.

Не успела закрыться за ним дверь, как брякнула щеколда входной двери и тут же заскрипели на мосту половицы, оповещая о новом госте. Митька пихнул дверь. На пороге появилась Зинаида Лапина.

– От как ноне герои выглядят, – проговорила конопатая Финка, взглянув на Митьку. – Ордена-то припрятал, поди. Люди видели, как по деревне шел. Места пустого на груди нет. Одни награды.

– Ну, то полгода никого, то один за другим, – проговорила Нюрка с кухни, но не вышла.

Не обращая внимания на ее ворчанье, Зинаида перекрестилась на пустой угол и повернулась к Митьке.

– Скажи, Митрий, не видел ли ты моего где? Бумагу прислали. Два года, как пропал без вести мой Мишка. На тебя надежда. В финскую уж похоронила раз. Оплакала. Пока письмо от тебя не пришло, что живой. Может, слышал чего про Мишеньку моего? – она промокнула платком уголки глаз и умолкла.

– Не слышал, Зинаида Ивановна, – развел руками Митька. – Но ты не отчаивайся. Война. Всякое бывает.

– Ты у Агафьи спроси. Та все знает, – из кухни появилась Нюрка, вытирая руки полотенцем.

– Не знает она ничего. Была не раз. Чего ей мои заботы. Она со своими-то справиться не может.

– Сама не может, Марья поможет, – проговорила Нюрка. – Сальникова баба ого-го!

– Уехала Марья-то. Давно уж уехала. С лесу какой-то день пришла и прямиком в город подалась. Что она там все в лесу пропадала? Агафья, видать, за травой посылала. Сама-то худо уж ходит. В Вологду, кабыть, Марья уехала. Все дела бросила. Сорвалась и уехала. С колодцем хотела помочь. Все бросила. Уехала.

Финка хотела еще что-то добавить, но передумала и замолчала.

– Что за колодец? – поинтересовался Митька.

– Агафье Чуровой. Бабка сколько просила. То одно, то другое. То одна война, то другая. Некому было. Недавно бригадир у лесозаготовителей взялся с Гаврилой Омановым, ну, что поляк, – проговорила Нюрка. – Сруб еще зимой сделали. Сейчас только копать нужно, да опускать. Ну, где у нее старый погреб, так прямо в том месте.

– Помню, – согласился Гавзов.

Финка долго не задержалась и ушла, а Митька какое-то время постоял, прислушиваясь, не идет ли еще кто. Сон прошел и после банная истома тоже растворилась.

– Ты про Ваську Оманова писал, что видел в госпитале. Я тогда Катерине передала. Думала она первой прибежит справиться. От него же никаких вестей. За всю войну раза два и написал. Не слышал ничего о нем? Катька все одно не утерпит, завтра тебя спрашивать будет, – Нюрка присела на расправленную кровать и принялась расчесывать волосы. – Двери-то думаешь запирать или так и будешь всю ночь у порога стоять?

– Нет, не видел его с тех пор, – произнес Митька и пошел закрывать входную дверь, уже в который раз за последнее время вспоминая, когда видел парня в последний раз.

Митька не соврал. Он и на самом деле не видел Ваську после той встречи в медсанбате. Вот только не с того времени, как он написал Нюрке.

Февраль 1943 года

– Встречай гостей, – проговорил Гавзов, устраиваясь рядом с Омановым.

Заинтригованный тем, что сказал Васька, Митька еле дождался наступления ночи. Ему стоило больших усилий, чтобы перевернуться на кровати и лечь как можно ближе к Оманову.

– Ты, живой? Ну, чего там у тебя за секреты такие? – спросил Митька, прислушиваясь к прерывистому дыханию соседа.

Голова Оманова шевельнулась.

– Не торопи, – наконец, услышал Митька его голос. – Сейчас, дай с мыслями соберусь.

Несмотря на свое состояние рассказ Васька начал с того момента, когда во время наводнения весной сорокового года мать попросила его убрать из бани дрова. Он говорил не спеша, с перерывами и настолько подробно, что от его монотонного рассказа Митьку уже стало клонить ко сну. Лишь, когда Васька упомянул о найденном под дровами золоте, Гавзов насторожился. От услышанного у него перехватило дыхание.

– Не может быть! У нас в деревне? Откуда! – шептал он, того и гляди норовя сорваться на крик.

– Может, – ответил Оманов, после чего продолжил свой рассказ.

Митька слушал внимательно и не перебивал. Наконец, тот перешел к главному и уже собирался сказать, куда спрятал найденное золото, как вдруг застонал и замолчал.

– Эй, ты чего? – испугался Гавзов.

Он еще несколько раз позвал Оманова и даже пытался дотянуться до него рукой, но не достал. Наконец, все это ему надоело, он успокоился и заснул. А когда проснулся, то с удивлением обнаружил на Васькиной кровати совершенно другого человека.

Сентябрь 1945 года

Утром следующего дня Митька никак не мог решить, в каком виде явиться в колхозную контору. Хотелось, конечно, предстать перед земляками с медалями на груди и в хромовых сапогах. Чтобы видели, что не просто так где-то шесть лет пропадал, а страну защищал. Однако, прислушавшись к совету Нюрки, отправился к председателю в том, что носил до службы.

– Не зачем свои медали на показ всей деревне выставлять, – увидев перед зеркалом Митьку, проговорила она. – А тем, кто погиб, как о своих заслугах напомнить? А бабам, которые своих мужиков не дождались и никогда не дождутся, каково, глядя на тебя такого красивого? Ведь у них в доме сапог хромовых никогда не будет. Некому в тех сапогах холить. Негоже, Митя, как-то, а? Иди, как раньше, до войны ходил. Может потом, когда горе людское притупится, оденешь. Все и так знают, что ты на фронте был. И часы свои фашистские сними. Повремени с этим.

Митька спорить не стал, надел то, что Нюрка из дома принесла, и пошел в контору. Проходя мимо дома Омановых, вспомнил Ваську и их ночной разговор. Прошло два года, а он так и не решил для себя, верить тому, что тот ему рассказал или нет. И верил и не верил. Каждый раз, когда вспоминал о том, все по-разному у него выходило. Верил, потому, как человек при смерти врать не должен. А Васька и место, где золото спрятал, хотел назвать. Еще чуть-чуть и сказал бы. Не верил же, потому, как рассказал об этом именно Васька. Который, как и его отец, не был в числе тех, кому в деревне верили безоговорочно. Хотя, кому в Ачеме верили на слово? Ну, разве что беременной бабе, которая скажет, что скоро рожать собирается. Но тогда, зачем вообще разговор о золоте завел? Подшутить? Сказал бы, что на кладбище зарыл или в старом погребе у Агафьи Чуровой спрятал. А когда Митьку на месте раскопок застали, то вся деревня над ним потешалась. И никакие медали его от позора не спасли бы.

Но вот как относиться к тому, что со слов Яниса их отец тоже вроде клад какой-то искал в Ачеме, он не знал. Если предположить, что клад это – золото, то получается, что Васька не соврал. А если нет? Вообщем, полная неразбериха у него в голове была. А верить хотелось, и нет. Хотелось, потому, как золото оно золото и есть. В город жить перебраться. Там богатством легче распорядиться. В деревне-то чего с ним делать? Хотя по той же причине верить как раз и не хотелось: хлопотно с богатством-то. Пойдут расспросы всякие, подозрения. От Нюрки не скроешь, а будет ли та помалкивать? Даже просто в сельсовет сдать. Поди, потом доказывай, что никакого отношения к нему не имеешь и узнал о нем случайно. А там известное дело, какие последствия ждут. А если не искать, в органы заявить? Нет, и такой вариант Митьке не подходил. Что он скажет? Что осужденный за воровство Васька Оманов, будучи раненым, рассказал о спрятанном золоте, а где оно лежит не сказал? Посмеются в лучшем случае. Нет, негоже фронтовику, с орденом Красной Звезды, о таком говорить. Забыть нужно, да вот только как?

Такие мысли Митьке приходили не раз. И когда на больничной койке лежал, и когда в окопе перед атакой сидел. И когда в теплушке домой возвращался, тоже думал. Ну и сейчас, проходя мимо дома Омановых, снова вспомнил об этом. Как такое забудешь? Несколько пудов золота все-таки. А вот с братом делиться своими мыслями не стал. Два года вместе воевали, а все одно не решился. И все тоже из-за опаски. А вдруг уговорит поисками заняться? И что тогда?

С такими мыслями и дошел он до колхозной конторы. Искать Михеева не пришлось: на одной из дверей большими буквами было написано: «Председатель».

– Проходи Дмитрий Павлович, проходи. Вид у тебя какой-то задумчивый? От фронта не отошел еще? И чего не при параде? – проговорил Михеев, указывая рукой на стоящую у стены лавку. – А у нас все не Слава богу. Бригадира лесозаготовителей потеряли. Мужик-то работящий, хотя и из переселенцев. На озеро искупаться пошел и с концами.

– На озеро? Полверсты идти, не ближний свет, – усмехнулся Митька. – На реке-то чего?

– Такой вот человек… был. Любил на озере плескаться. Говорил, что оно ему море напоминает, где в детстве жил. Странно, что одежды на берегу не оказалось. Вот жду с района от Конюхова гонца.

– Что за мужик? Годов сколько?

– До войны нам двух поляков выслали. Один, ты не поверишь, полный тезка Гаврилы покойного.

– Оманова?

– Ну, да. Бывает же такое! Так, то еще не все. Они с Катькой теперь вместе и живут! Так то! Такие выкрутасы жизнь преподносит, – закачал головой председатель. – Пропал-то Сергей Ямпольский. Ему уж шестьдесят с лишним.

– Не знаю такого, – произнес Митька, присаживаясь на лавку.

– До войны хотели лесопункт в Шольском создавать. Туда их обоих и прислали с Польши. А тут война. У нас он работал. С неделю назад с района информация пришла, что снова хотят лесопункт создавать. О Ямпольском справлялись, чтобы его туда старшим направить. И вот, поди ты…, – вздохнул Михеев.

Митька развел руками. Дескать, что тут поделаешь.

– Вечерами сруб колодца Агафье рубили. Вчера копать хотели. Может, и начали. Не видел, – продолжил свой рассказ председатель. – Вода там хорошая раньше была. В том месте был раньше колодец, но обвалился. Еще в прошлом веке, если ты не знаешь.

– Нет, откуда? При мне там кроме крапивы ничего не было, – заметил Гавзов.

– Потом там настил сделали, присыпали и погреб сверху Агафья соорудила. Будто другого места не было. Подозреваю, что это все ее хотелки. Но погреб недолго послужил. Видать снизу сырость тянуло, подгнил. Потом провалился. А Пантелей Конюхов, незадолго до смерти новый погреб Агафье сделал в другом месте. Вот там, где старый колодец был, и хотели ей новый соорудить. Там дел-то немного: вычистить, что обвалилось, да венцы нарастить. И вот, только начали и утоп. Он у Агафьи жил в боковушке, когда Сальникова уехала. Чурова и сказала, что не ночевал сегодня. Сама в контору утром пришла.

– А почему думаете, что утоп?

– А где ему быть? Как на озеро шел, видели, а обратно нет. К тому же на берегу пальтуху его нашли.

– Понятно. Может помочь с колодцем? Ну, пока в работу не втянулся. Или есть кому? – предложил Митька.

– Нынче сушь стоит. Потому и не стали зимы ждать. Воды верховой нет совсем. Так что давай, коли желание имеется. Все одно копать не кому. Мужики еще с фронта не вернулись. А те, кто есть, толку мало. Кто без руки, кто слаб пока к работе такой после ранений.

– Хорошо.

– А чего не при параде пришел? – сменил тему Михеев.

Вопрос прозвучал неожиданно и Митька смутился.

– Чего стесняешься что ли? Заслуженных наград? – председатель искренне удивился.

– Нюрка гимнастерку постирала, – слукавил Митька.

– Ну, так, дак так, – согласился Михеев. – Давай, рассказывай.

– А чего рассказывать? – удивился Митька.

– Как чего? Служил, воевал и нечего рассказывать?

– Да особо чего говорить? Как говорил мой командир, вспоминать прошлое, словно свет потухшей звезды пытаться увидеть.

– Умный, поди, командир-то, коли так рассуждает, – усмехнулся председатель.

Митька едва сдержался, чтобы не прихвастнуть, что на войне брата встретил и что тот последние годы у него командиром и был. Да к тому же ни много ни мало он еще и сыном Павла Гавзова оказался. Но утерпел. Помнил об уговоре.

– Призвали в тридцать девятом. Зимой с финнами война. Ранен был. Потом… Потом снова война. До весны сорок четвертого воевал в составе Ленинградского фронта. Потом во вновь образованном третьем Прибалтийском. Осенью после освобождения Риги снова расформировали. Наш батальон вошел в состав 61-й армии 1-го Прибалтийского фронта, а уж в конце года воевал в составе 1-го Белорусского. Берлин не видел. Разве что на вокзале. Мы его стороной обошли. С Севера. До Эльбы дошли и все, конец войне. Армию расформировали в связи с демобилизацией в августе и сразу домой. Мне повезло. Не всех домой отпустили. В основном только стариков, ну, тем, кому за пятьдесят, и тех, у кого три ранения и больше. Все, кабыть.

– Повезло, – в голосе Михеева послышались ироничные нотки. – Весь израненный. Какое уж тут везенье. И как у тебя все быстро и складно. Столько времени не был, а будто пять минут. А мой Федька голову сложил в сорок третьем.

Михеев встал из-за стола. Прошелся по скрипучим доскам до двери.

– Да, – протянул Митька, совершенно не понимающий что в этом случае нужно говорить.

На войне гибло много народу, но, то война. Да и все одно не близкие люди. А тут свой, деревенский. К тому же сын председателя.

– Ну, ладно. Ты что думаешь делать? Вообщем смысле, – спросил Михеев.

– Так, чего нужно, то и буду. Стреляю не плохо, – Гавзов попытался пошутить, но председатель принял сказанное всерьез.

– Охотиться у нас есть кому и без тебя. Коля Тяушка и с ним еще из стариков кое-кто. Ему, кстати сегодня пятьдесят стукнуло. Хотели поздравить от колхоза, а он в лес утянулся третьеводни. А вот в колхозе совсем без мужской руки худо. Ты с колодцем не тяни и давай на работу выходи. За трактором поедешь в район.

– Я? – удивился Митька.

– А кто?

– Но я же…

– А что на фронте танков не видел? Освоишь. Кому, как не фронтовику-орденоносцу на механизме работать? Считай, это партийным заданием тебе. Али беспартийный все еще?

– Два года, как, – проговорил Митька, нащупывая в кармане партбилет.

– Ну, тогда и договорились.

Октябрь 1945 года

Когда зазвонил телефон, Катя только закончила заниматься. Надеясь, что трубку возьмет кто-нибудь из родителей, она не обращала внимания на доносившиеся из прихожей звуки и аккуратно складывала учебники в портфель.

– Катюша, это тебя! – вместо очередного звонка, донесся до нее голос Татьяны Ивановны.

– Сейчас, мама, – крикнула девушка в ответ и подбежала к телефону.

– Какой-то молодой человек. Ты скажи своим однокурсникам, чтобы представлялись, когда звонят, – протягивая трубку, недовольно проговорила мать. – И чего так поздно?

– Кто там? – послышался из гостиной мужской голос.

– Иварс, это не тебя! – ответила Татьяна Ивановна, направляясь на кухню.

– Мам, но еще только девять вечера! – проговорила Катя, но та уже скрылась за дверью.

Девушка тяжело вздохнула и покачала головой. Наконец, поднесла трубку к уху и негромко спросила:

– Слушаю?

– Катя? – услышала она в ответ мужской незнакомый голос.

– Да, – настороженно ответила девушка, стараясь понять, кто спрашивает.

– Здравствуйте, Катя! – воскликнул голос на том конце провода. – Это Янис!

От неожиданности девушка растерялась. Она ждала этого звонка и даже представляла, как произойдет их встреча. И то, что скажет, как только увидит его, специально выучила и не раз репетировала. Но сейчас, стоя с телефонной трубкой в руке, совершенно не знала, что сказать. Мысли путались в голове, а заученные слова все куда-то подевались. Сердце, казалось, вот-вот выскочит наружу, а нужные слова все никак не приходили на ум. Девушка силилась сложить из них что-то разумное и внятное, но ничего не получалось. Она чувствовала, как на щеках от волнения выступил противный румянец и уже начала сердиться на себя, как голос в трубке снова произнес:

– Это Янис. Янис Пульпе! Вы писали мне! Вы оставили мне этот номер телефона.

Постепенно девушка пришла в себя и уже не в силах больше сдерживаться, закричала в трубку:

– Янис! Янис!

На крик из кухни выбежала Татьяна Ивановна. Следом из гостиной вышел ее отец. Они смотрели на сияющую дочку и молчали.

– Мама, это Янис! Папа, Янис позвонил! – глядя на родителей, тараторила Катя. – Янис, ты… Нет, давай я… Ты где, Янис?

– Я на службе. Дежурный по училищу. Пехотное училище.

– Ты когда вернулся? Нет! Давай к нам!

Девушка повернулась к родителям.

– Мама, можно Янис к нам придет?

И не дождавшись ответа, снова заговорила в трубку.

– Янис, ты, когда сможешь к нам прийти? Или можно где-нибудь встретиться.

Первой пришла в себя Татьяна Ивановна. Она подошла к дочке и, положив руку ей на плечо, строго сказала:

– Катя! Успокойся, пожалуйста. Ты ведешь себя не совсем прилично. Конечно же, пригласи Яниса к нам. Мы с папой будем этому рады. Но сегодня уже поздно. Завтра мы идем к Тихорецким. А у тебя дополнительные занятия. Ты не забыла? Давай в воскресенье, послезавтра, хорошо?

Увлечение дочери ее тревожило. Знала и об их переписке, но, вот как к этому относится, не понимала. Не сказать, что была против такого общения, но и хорошего в этом тоже пока не видела. Татьяна Ивановна прекрасно помнила поступок Яниса у Витебского вокзала и была благодарна ему за это. Но вот будущее своей дочери с ним ей представлялось плохо. Ей вполне хватало в семье одного военного. Она как-то даже сказала об этом мужу. На что тот не задумываясь, ответил: «Переписываться – не значит любить. Ее по переписке не бывает. Встретятся, коли жив останется, пообщаются, вот тогда и будем думать. Время расставит все по местам. Не переживай».