Текст книги "Разбойничья Слуда. Книга 4. Рассвет"

Митька же снова развернул письмо и заглянул внутрь.

– Старики говорят, что сейгот воды весной много будет. Нюрка переживает. Пишет, что бани смоет. Некому срубить новую будет без меня. Пишет, что…, – он напряженно всматривался в каракули жены. – Пишет, что колхоз наградили за хорошую работу подпиской журналов… ну, и про, как мать постоянно зудит, тебе не интересно. И все кабыть. Ах, да! Привет просит передать, коли кого с деревни встречу. Но, то она в шутку, наверное.

– И ей поклон от меня.

Оманов шагнул было к выходу, но остановился. Что-то в словах Гавзова насторожило его. Он повернулся к Митьке и тут вспомнил, как когда-то по Нижней Тойге весной плыли бани.

– Да, всякое может быть. Помнится в семнадцатом… Мне тогда… Да вот как Прохору, восемнадцать было. Воды весной набухало. Ты, скажи Нюрке, чтобы барахло с бани прибрала, как таять начнет, – Гаврила замолчал и направился к выходу.

– Я помогу коня запрячь, – вскочил Митька и ринулся следом.

Они вышли на улицу и быстро дошли до оставленных саней.

– Я заеду еще, – задумчиво проговорил Гаврила.

Пока управлялись с упряжью, Оманов, занятый своими мыслями, не проронил ни слова. Наконец, он бросил вожжи в сани, порылся в содержимом повозки и вытащил оттуда небольшой сверток.

– Вот, держи. Трофейное. Тут шарф и носки. Дородне5555
  Хорошо (местное)


[Закрыть] связаны. Не хуже, чем нашими бабами. Пригодятся.

– Спасибо, дядька Гаврила.

– Водки не предлагаю. Не потому, что ответственности боюсь, а потому, что толку в ней мало. С мутными мозгами пулю схлопотать намного легче, да и греет она… Вообщем, живы будем – увидимся.

Встреча, вернее то, что он услышал от Гавзова, сильно озадачило Оманова. «И черт меня дернул все туда увезти, – ругал он себя за необдуманный поступок». Казалось бы, что особенного было в том, что написала Нюрка? Обычные деревенские сплетни и россказни: все, что обычно пишут жены мужьям, а матери сыновьям. Конечно, нелепая ситуация с гибелью мужика Финки скорее удивила его, чем взволновала. Жаль бабу – убивается почем зря. Но эта ошибка поправима. На войне чего только не бывает. Писарь что-то напутал или еще кто. Букву перепутали или адрес. И известие об очередном колхозном успехе ему великой радости не доставило. Да и привет от малознакомой девицы его совсем не впечатлил.

Но не это стало причиной его внезапного беспокойства. Озадачило Гаврилу и даже очень взволновало известие о том, что в деревне ждут весной большую воду в реке. Старики они еще те барометры. На небо глянут – погоду на неделю скажут. Значит, и тут основания есть. Потому и забеспокоился он. Приходилось самому видеть, что большая вода может натворить. В какой другой раз особо бы не переживал. Снесет баню – другую поставит. Леса в округе хватит. Но тут.

Не хотел же в бане золото прятать. Была мысль в лесу закопать. Так ведь зверя испугался: выроет. Подумал и о пожаре – сгорит все, но в земле его богатству ничего не сделается. А вот про наводнение не подумал. Хотя о нем бы ему в первую очередь думать: за все время, сколько помнил, только одна баня и сгорела. И то потому, что молния попала. Наводнения же частенько случались. В памяти до сих пор плывущие бани видятся.

И не убежишь с войны. Золото спасешь, а самого за дезертирство к стенке поставят. Что тогда толку с того? И просить никого нельзя. В таком деле на человека надеется, что воду вилами черпать. Оманов проворочался на нарах после возвращения из Митькиного батальона всю ночь, думая как поступить. И промаялся еще бы долго, если бы не грохот артиллерийских орудий. «Началось, – подумал Гаврила и тут же заснул».

***

Неприятель сражался ожесточенно и со знанием дела, а линия обороны его, выстраиваемая много лет, прекрасно сдерживала атаки Красной Армии. Потери в советских войсках были настолько велики, что похоронные команды едва справлялись со своими задачами. Вот и от батальона, в котором воевал Гавзов, к середине февраля в строю осталась в общей сложности одна рота. Самого его пуля пока миловала. И если еще дней десять назад он мечтал о медалях и орденах, то теперь главной наградой на войне считал жизнь. «Жив, здоров и, слава Богу, – частенько приходилось ему слышать в деревне». Теперь Митьке казалось странным, что он никогда не придавал этим словам должного значения. Будто говорились они просто так, как бы, между прочим и для связки слов. И совсем не ему предназначались или по крайней мере, его мало касались. Он удивлялся своей легкомысленности и глупости, с горечью понимая и от того еще больше раздражаясь, что так живут многие.

«А что мне сделается, – как правило, с усмешкой и напускной бравадой отвечал он, не задумываясь и не вникая в суть сказанного». Словно речь шла о каких-то невероятных и сказочных вещах. Глядя, как перед атакой, забыв о своих идеалах, крестятся иные коммунисты, упоминание и о Боге приобрело для него совершенно иной смысл. Те, которые еще недавно гордились тем, что сбрасывали с церквей колокола и сжигали иконы, теперь просили у него защиты, а не у партии. Молились тому, с кем еще недавно вели непримиримую борьбу. Постепенно на смену Митькиному недоумению и возмущению пришло осознание того, что главная награда – это жизнь. А медали, грамоты и ордена – детская игра для взрослых. И сразу все встало на свои места и те обычные для мирной жизни слова были сейчас для него ясны и понятны как никогда.

С таким настроением Гавзов, исполнявший в последние дни обязанности командира взвода вместе с Паниным и принимали сегодня прибывшее пополнение. Взводом его подразделение можно было назвать условно, потому, как по численности личного состава оно было немного больше отделения. Завтра обещали прислать командира взвода, но пока его не было, управляться с двумя десятками новобранцев ему приходилось самому.

Не успел он зайти в блиндаж и хоть немного согреть замерзшие руки, как от двери раздался встревоженный голос одного из новеньких красноармейцев:

– Товарищ командир! Там лошадь пришла!

– Так пусть заходит! – серьезным голосом ответил не растерявшийся Панин.

– Как…, – новобранец хотел, видимо, что-то объяснить, но Митька его перебил.

– Панин, отставить шуточки, – обратился он к Прохору. – Лучше сходи, глянь, что там.

Не прошло и пяти минут, как тот вернулся.

– Там, это… твой земляк «наркомовские» привез. Вернее, убили его, а лошадь с водкой сама дошла, – растерянно произнес он.

Гавзов вышел на улицу. Темнело. Вдалеке все еще грохотали выстрелы. Видимо их соседи все еще не успокоились и продолжали вылазки к вражеской обороне. У входа в блиндаж стояла уже знакомая гнедая лошадь. Ее задняя левая нога была мокрая, и только темно-коричневый окрас свидетельствовал о ее ранении. Вероятно, и ее не миновала пуля неприятеля. Она поджимала ногу, стараясь держать ее чуть согнутой. Видно в таком положении тянущая боль становилась терпимее.

– Ничего страшного. Царапина. Вскользь задело, – заметив взгляд командира, проговорил все тот же не высокого роста красноармеец. – А вот хозяину повезло меньше. Вернее совсем не повезло, – он кивнул в сторону саней.

Митька обогнул лошадь и подошел к повозке. Груз был прикрыт рогожей, поверх которой лежал Гаврила Оманов.

– Снайпер, – проговорил подошедший Панин.

– Да, похоже, – согласился Гавзов, рассматривая красное пятно на груди земляка-снабженца. – Вызывай команду.

Митька склонился над убитым. Расстегнув новенький белый полушубок, раскинул его полы и, поочередно ощупав карманы, обнаружил в одном из них сложенный пополам конверт. «Архангельская область, Верхнетоемский р., д. Ачем. Омановой Екатерине Константиновне, – прочитал он адрес в углу конверта». Вернувшийся Прохор, глядя на Оманова, тихо произнес:

– Не повезло. Жаль мужика.

– Письмо домой написал и не отправил, – вздохнул Митька, подняв руку с конвертом.

– Если отправить, то раньше похоронки придет.

– Или позже.

– Одно другого не лучше.

– Пожалуй, Нюрке своей письмо перешлю. Сегодня уж не стану, а завтра вечером напишу и отправлю. Передаст как-нибудь.

Часть четвертая

Апрель 1940 года

К концу апреля Митька Гавзов вполне обходился без костылей. Ранение оказалось не очень серьезным, но два месяца на больничной койке ему пришлось провести. Бои прекратились месяц назад и Выборг уже брали без него. Война с ее холодными снежно-алыми краскам закончилась, и на смену ей пришла теплая желто-зеленая весна. Митька был уверен, что теперь все будет по-другому. Не беда, что не удалось заслужить хоть какую-нибудь награду. Живой и почти здоровый, да к тому же женатый на деревенской красавице – что еще нужно для жизни такому молодцу? Разве что детишек, да по больше. Но за тем дело вряд ли встанет: Нюрка почти в каждом письме о том же мечтает.

Гавзов стоял на уличном крыльце, высоко задрав голову, прикрыв от слепящего солнца глаза. В Пушкине, где располагался госпиталь, весна бушевала уже вовсю. Митька вдыхал ароматы свежей зелени, щурился и не хотел открывать глаза. Запах был очень знакомый и сильный. В какой-то момент ему показалось, что стоит он не на казенном крыльце, а в своем дворе. Вот-вот из дома выйдет Нюрка в нарядном сарафане, дотронется до его плеча и позовет пить любимый брусничный чай.

Совсем рядом каркнула ворона и отвлекла Митьку от приятных мыслей. Он машинально выругался, открыл глаза и огляделся. Из дверей вышли двое больных солдат.

– Да, не зря кровь проливали, – вероятно, соглашаясь с чем-то, проговорил с забинтованной головой молодой парень. – Двенадцать советских республик – силища! Никакой враг не страшен! Карело-Финская ССР…

– По мне бы так не нужно было Карельскую автономию соединять с Финляндией, – перебил его другой. – Сделали бы Финскую ССР отдельно…

Он не договорил. Заметив Гавзова, замолчал и, увлекая за собой забинтованного, быстро сбежал со ступенек. «Политически грамотные выздоравливающие, – припомнил Митька слова его лечащего доктора и прислонился к нагревшейся на солнце стене здания». Он снова прикрыл глаза и подумал о Нюрке. От приятных мыслей довольная улыбка расплылась у него на лице и Митька забыл о вновь образованной союзной республике.

– Гавзов! Ты какого лешего тут стоишь! – словно сквозь сон услышал он голос санитарки бабы Шуры. – Я с письмом по всему этажу тебя ищу! – и ткнула его кулаком в бок.

– А? – Гавзов повернулся, медленно возвращаясь к реальности.

– Пляши, давай. Письмо тебе. Коли без костылей, значит, и плясать можешь.

Митька, увидев в руках санитарки конверт из грубой серой бумаги, наконец, понял, о чем та говорит. Он взмахнул руками и, хлопнув себя по груди, попытался изобразить какое-то подобие плясовой. Получилось плохо и неуклюже. Он смущенно посмотрел на бабу Шуру и махнул рукой.

– Держи уж! Танцор тоже мне, – она сунула ему письмо. – Некогда мне, – и скрылась за дверью.

«Письмо! – промелькнуло у него в голове. – Как же я забыл про него!» Гавзов спустился в подвал, где располагался вещевой склад и у ворчливого кладовщика выпросил свой фронтовой мешок. Вытряхнув его содержимое на стол, нашел скомканный конверт и сунул в карман.

Вернувшись в палату, прочитал от Нюрки письмо и сел писать ответ.

Май 1940 года

Когда Гаврилу Оманова забрали на войну, колхозный кузнец Никита Третьяков, лишившись помощника, взял Ваську к себе в ученики. Конечно, без указания Анисима Михеева не обошлось. В деревне вообще без распоряжения пятидесятилетнего председателя колхоза мало что позволялось. Бабы частенько шутили, что без него даже куры не неслись и коровы не телились. Но тот внимания шуткам не придавал и поступал по своему усмотрению. Вот и с Васькой поступил так, как считал нужным. Потому как по его глубокому убеждению негоже сыну фронтовика за телятами навоз на ферме убирать.

Парню новая работа нравилось. Все-таки с железом управляться намного интереснее, чем навоз из стойла выгребать. Да и вообще, результат труда, на его взгляд, более значим, и что немаловажно кузнечное дело добавило уважения среди сверстников. Никита тоже новым помощником был доволен и, глядя на его успехи, все чаще хвалил парня. Казалось, что все шло как нельзя лучше, чему мать Васьки была очень рада.

После гибели мужа отношения со старшим сыном у Екатерины неожиданно разладились. Четырнадцатилетнему Ваське отчего-то взбрело в голову, что в смерти отца есть и ее доля вины. Буквально через несколько дней после получения похоронки, он заявил матери, что на войну отец ушел не по своему желанию, а из-за их последней ссоры. И если бы остался дома, то был бы жив. С тех пор парня словно подменили. В кузницу стал ходить с большой неохотой. Почти перестал бывать дома и помогать матери по хозяйству. Никакие объяснения и уговоры на него не действовали. А однажды Катерина нашла у него в кармане чужие вещи.

И только после того, как она пригрозила, что сама заявит на него в милицию и терпеть в доме вора не будет, поведение сына несколько изменилось.

– Вась, а Вась! Сходил бы в бане дрова прибрал. Ночи светлые нынче. А то вода, вон какая. Того и гляди баню подтопит, – проговорила Катерина, дождавшись, когда тот поест после работы. – Я там все прибрала, только дрова остались.

– Может закрыть дверь и пусть внутри плавают, – попытался отговориться Васька. – Вода уйдет, а дрова останутся.

Работы в кузнице с наступлением теплых дней значительно прибавилось. За день даже присесть было некогда, и к вечеру усталость брала свое. Идти куда-то ему уж очень не хотелось.

– Васька, ну что ты говоришь такое. Ты будто не знаешь нашего председателя. Увидит, что мы так с дровами обходимся, на следующую зиму лес не выделит. Что тогда делать будем? Замерзать? Если не он, так ему скажут. У нас есть кому, – от одних таких мыслей у Катерины на глаза навернулись слезы. – Хоть к Глашкиному амбару вытащи. Я бы сама сходила, так еще за Колькой к Савелихе бежать, – просила она, вытирая вымытую посуду.

Васька потянулся и посмотрел на мать. Та по-своему истолковала его взгляд и, словно оправдываясь, проговорила:

– Сменю я чашельник5656
  Полотенце, которым вытирают посуду (местное)


[Закрыть]. Сама вижу, что затерся совсем. Не успеваю ничего. Надо бы и окольницы5757
  Окна (местное)


[Закрыть] помыть. Все толкусь, толкусь, а работы меньше не становиться.

– Ой, мать! Да причем тут чашельник. Я на тебя смотрю. Ты похудела что-то сильно, – искренне проговорил Васька и поднялся из-за стола.

Катерина отвернулась, чтобы скрыть слезы: давно старший сын не проявлял такого участия.

– Ладно, схожу, – буркнул он, заметив состояние матери и направился к двери.

Баня у Омановых стояла чуть в стороне от других и намного ближе к Нижней Тойге. Были в этом свои плюсы: воду в такую баню носить близко, белье полоскать много удобнее, да и с другими делами много проще и быстрее управляться, когда вода рядом. Но вот в половодье от такого соседства радости было немного. И хотя в последние годы баню не подтапливало, все одно беспокойство во время паводка Омановых не покидало.

У реки он оказался один. Судя по произошедшим на берегу переменам, крестьяне не надеялись, что вода остановится и перестанет прибывать. Дрова и плахи с пола были подняты, а бани подготовлены к возможному наводнению. Чтобы уменьшить сопротивление стихии, все двери мужики тоже сняли с уключин и уложили поверх дров. Не забыли и про окна. Рясухи5858
  Тряпки, ветошь (местное)


[Закрыть], что еще совсем недавно за ненадобностью валялись в банях и те были собраны и подняты наверх. И теперь серо-черные срубы, сгорбившись под тяжестью ветхих крыш, зияли своими пустыми проемами в ожидании своей участи.

Судя по тому, что увидел Васька, судьба их была не завидна. Вода перевалила уже через ближайший луг, и постепенно подбиралась к ним. Река набухла. Пенясь и раскачиваясь из стороны в сторону, она облизывала берег мутными и холодными языками. Волны накатывали все выше и выше, постепенно подбираясь к будто оставленным на заклание постройкам. Понимая, что их баню этой ночью затопит точно, Оманов стал таскать дрова из сеней на пригорок.

Он почти закончил, когда к реке подъехала подвода. Лошадь наклонила голову и стала пить. Васька увидел сидевшего в телеге колхозного сторожа, да и старая гнедая кобыла Гроза была ему хорошо знакома. Ее трудно было спутать с другими деревенскими лошадьми. Когда-то лошадь тяпнул за круп медведь. Животному посчастливилось убежать, а вот след от лапы зверя остался навсегда. Афоня, как звали старенького уже сторожа, что-то бормотал себе под нос, раскачиваясь из стороны в сторону и, казалось, едва держался в телеге. Лошадь подняла голову и чуть помедлив, стала разворачиваться. В тот момент возница надумал слезть на землю, но оступился и упал на берег. Он даже не попытался встать, а повернулся на бок и громко захрапел. Гроза тем временем отошла от реки и остановилась рядом с баней Омановых. Васька подошел к спящему старику, склонился над ним и тут же отпрянул. Сивушный запах сильно ударил в нос. Оглянувшись по сторонам и не увидев подмоги, подхватил незадачливого сторожа под руки и отволок от воды. Затем загрузил его в телегу и вернулся к своим делам, решив, что отвезет пьянчужку домой позже.

Солнце уже скрылось за горизонтом, когда, наконец, все дрова из бани были убраны. Двери снимать он не стал, а распахнул их пошире, приставив снизу камень. Еще раз оглядев сени, Васька уже собирался уходить, как взгляд зацепился за торчащий из земли край мешка. Ранее его не было видно: уложенная поверх поленница дров надежно скрывала материю от людских глаз. Ему потребовалось немного времени, чтобы откопать и развязать горловину мешка.

То, что сложенные в нем маленькие кирпичики золотые, Васька понял сразу. Однако, к увиденному отнесся не по детски спокойно. Еще не зная, что делать дальше, он вышел из бани и осмотрелся. Никого, кроме спящего сторожа рядом не было. Васька думал недолго. Освободив в телеге место, он быстро погрузил в нее золото. Затем еще раз пересчитал слитки и прикрыл их пустым мешком. С решением, что делать с находкой, Васька решил не торопиться, а для начала все спрятать в более надежном месте и главное, никому об этом не говорить. По крайней мере, пока.

Он взял лошадь под уздцы и направился к дому сторожа. Место, где Васька решил спрятать золото, было совсем недалеко и как раз по пути. Если кто и увидит его, то на этот случай он уже и объяснение придумал – отвозил пьяного Афоню домой. А сложить слитки в укромном месте ему потребуется всего лишь несколько минут. Но все прошло, как нельзя лучше. Несмотря на светлые северные ночи, никто на пути Ваське не встретился и не помешал осуществить задуманное.

Август 1937 года

С самого утра ачемская ребятня собралась на угоре рядом с мостиком-переходом через реку. И день был пригожий и наконец-то родители смилостивились и отпустили детей по своим делам. С сенокосом управились, а скоро школа и уборочная пора начнется. Потому сегодняшнее августовское воскресенье было у них не только последним в этом месяце, но и возможно, единственным свободным днем в ближайшее время. Не все, конечно, пришли. Кто-то удить с утра убежал или за грибами, а кого и в няньках сидеть заставили. Но те, кто собрался, расселись на склоне, с интересом слушая деревенских заводил. Мальчишки, что помладше сидели чуть в сторонке, переживая, что из-за большого числа собравшихся не всех возьмут играть в «Казаки-разбойники». Остальным придется тогда рюхи5959
  Старинная игра костями животных (местное)


[Закрыть] сшибать или «попа» гонять. Наконец, команды были определены и по условному сигналу дюжина «разбойников» рванула что есть мочи в разные стороны.

У большинства из них были свои любимые места, где они предпочитали прятаться. Были они и у Васьки Оманова, но в тот раз ему захотелось поступить по-другому. «Хочешь надежно что-то спрятать – оставь на самом виду, – припомнились ему слова покойного деда». Васька не стал далеко убегать, а пробежав метров сто с небольшим, свернул с дороги. Аккуратно раздвигая заросли крапивы, пробрался к огороду Агафьи Чуровой и затих.

Он слышал, как «казаки» горячо обсуждая места, где могли укрыться «разбойники», проследовали мимо. Васька еще какое-то время сидел неподвижно, но вскоре ему это изрядно надоело. Мальчишка осмотрелся в надежде найти, чем бы заняться пока его ищут. Завидев торчащий из земли край колеса от конных граблей, решил его откопать. Откинув лежащие сверху обломки досок, Васька обнаружил вход в заброшенный погреб Агафьи. Помещение было завалено разным хламом и мусором, но все равно места для двенадцатилетнего мальчишки в нем оказалось достаточно. Он быстро смекнул, что тут вполне можно обустроить для себя укромное местечко. К концу осени втайне от всех Васька привел яму в относительный порядок. Закрыв вход небольшой крышкой, он замаскировал его гнилыми досками и другим мусором.

Май 1940 года

Антонина вернулась домой и прямо с порога уселась на лавку. Вытянув вперед разутые ноги, откинулась к стене.

– Когда же это все закончится, – устало проговорила она, прикрывая глаза.

– Ты чего, мама? – выглянула из-за угла Нюрка. – Случилось что?

Она вернулась жить к матери через неделю, как Митьку призвали на службу, не успев даже освоиться и привыкнуть к новой роли жены и хозяйки. А вот отвыкнуть от материнской заботы не успела. А может, еще не очень и хотела, потому как, если бы не настойчивые Митькины уговоры, с замужеством вряд ли и торопилась бы. И вместо хозяйки дома снова, как и прежде стала помощницей по дому. Конечно же, она скучала о Митьке, но с Антониной Антоновной много не погрустишь. Только заметит перемену в настроении, сразу работой нагрузит так, что кроме нее ни о чем другом думать не сможешь.

– Жарища на улице. Будто июль, а не май на дворе. А мы всю неделю как заведенные. А Михееву все мало, – негромко ответила Ластинина. – Сам в поле почти ночует и хочет, чтобы все сутками работали… Ладно, мужики. А бабам же еще и дома управляться нужно. Дал Бог председателя. Все кричит, что жито сеять надо. А куда сеять, коли не вспахано. Сам же на этот трахтор понадеялся, а он уж неделю стоит. Запчастей нет. Второй год с этой железякой маемся. В кузнице Никита что-то мастерит и все без толку. Хорошо хоть под лен лошадьми вспахали.

Нюрка подошла к ней и присела рядом.

– Не переживай. Все образуется, – она обняла мать.

– Образуется. Только вот за срыв посевной по головке не погладят. В прошлом году у соседей и председателя и секретаря парткома под суд отдали…

– Так они вредителями были, – заметила Нюрка.

– Ой, дочка. Какие вредители! План такой спустили, что… Ай, да чего говорить.

– Вода в реке падает, – первое, что пришло в голову, проговорила Нюрка, чтобы отвлечь мать. – Вроде все обошлось. Только у Потапа Гавзова баня пострадала. А в деревне говорили, что потоп будет… У тетки Катьки Омановой вроде у самой реки баня, а ей хоть бы что.

– В семнадцатом, помню, погода разгневалась за то, что царя скинули. Вот тогда весной смыло все, что на берегу было. А нынче…, – Антонина махнула рукой.

– Ой, скажешь тоже, мама, разгневалась, – усмехнулась дочка. – Нешто живая природа-то.

– Живая, не живая, а просто так ничего не бывает.

– А нынче-то чего? Нынче-то чем прогневались?

– Ничем. Потому и обошлось все. И дай матери отдохнуть. Пришла чуть живая с работы, – На ферме что у тебя?

– А чего на ферме? Все тоже: коровы, навоз и немного молока. Кстати, говорят, школьная пропажа нашлась.

– Нашлась? Ну, слава Богу.

– Так не сама нашлась. В кузнице, мама, Никита-кузнец нашел. Он и принес Пелагее. Но все одно, говорят, Конюхов разбираться будет.

– Будь моя воля я бы и Пелагею…

– Павловну.

– Да, пристрожила, чтобы без присмотра вещи не оставляла. И не посмотрела бы, что учительница. Наоборот, если учительница, то должна порядку ребят учить. То у них в городе такие безделицы привычны, а у нас в деревне… Ребятишкам же все интересно. Вот и позарился кто-то.

– Ага.

Они какое-то время сидели молча, пока Нюрка вдруг не воскликнула:

– Ой, мама! Совсем забыла! От Мити письмо пришло! – она вскочила и убежала в комнату.

Схватив с божницы конверт, вернулась обратно.

– Вот. Будешь читать?

– Что мне читать. Тебе же муж пишет, а не мне.

Девушка потупилась.

– Ладно. Чего пишет-то?

– Пишет, что почти поправился. Рана оказалась не серьезная и скоро на службу вернется. Но вроде как не в свою часть. Пишет, что теперь будет служить в пехоте, а не обряжаться с лошадьми.

– Это хорошо.

– Да, конечно.

– Что-то еще написал?

– Он про товарища своего много пишет. Молоденький паренек. Он из Ленинграда, но когда-то в Архангельске жили. Прохором зовут. У него за всю финскую войну ни одной царапины. Он нас в Ленинград жить зовет. Представляешь!

– Кто же вас с деревни отпустит, – безразличным тоном заметила Антонина.

– Вот и я думаю, – в голосе Нюрки послышались грустные нотки. – Митька про Лапина написал, что тоже с ними вместе воевал. Что живой он. А похоронка ошибочно была отправлена.

– Да, судьба. Зинка убивалась, а на самом деле живой оказался. Вернулся же он, – зевая, проговорила Антонина.

– А вот дядьке Семену Ретьякову не посчастливилось. Тетка Зойка бедная. Эх, Семен Семенович… Я сейчас.

Нюрка вспомнила о письме Оманова, которое Митька прислал вместе со своим и просил передать Катерине. Его Гаврила написал незадолго до смерти и не успел отравить. Однако, когда девушка вернулась, мать спала.

***

Из-за неожиданно теплого мая большая вода в реке простояла недолго, всего несколько дней. Особых проблем она крестьянам на этот раз не доставила, если не считать сдвинутую с места баню Потапа. Но данное происшествие вряд ли его расстроило, потому, как новая и более просторная была срублена им еще прошлой осенью. Как ни странно, но баня Омановых, стоящая совсем близко к реке, пострадала еще меньше. От намытого внутрь песка Васька вычистил баню за вечер, а заплывший в сени хлыст распилил на чурки в качестве компенсации. Таскать дрова обратно в сени Катерина торопиться не стала: баня просохнет, тогда и уложат.

И в колхозе жизнь вроде бы начала налаживаться. Сегодня впервые в этом месяце председатель на ферму к ним приезжал. И неспроста. Хотя и скуп Анисим Спиридонович на похвалу, но за Ваську руку пожал. Катерина совсем не разбиралась в железках, которые нужны были для ремонта трактора, но то, что благодаря Ваське он уже сутки пашет землю, ей было понятно.

– Хорошего сына, Екатерина Константиновна, ты воспитала. Достойная замена погибшему Гавриле подрастает. И Никита-кузнец хвалит. Ну и сейчас отличился. Руки, видать, с нужного места растут. Даже Никита не смог, а твой такую загогулину выправил, залюбуешься! К трактору, словно родная, подошла. Теперь наверстаем с пахотой, – радостно произнес Михеев.

Уехал председатель, пообещав отблагодарить их семью, а у нее на душе легче не стало. Вроде бы порадоваться за сына нужно, а не получается. Не выходила у нее из головы история со школьной пропажей, не давала Катерине покоя. Чувствовала, что не просто так нашлась коробочка учительницы именно в кузнице. Помнила, как в конце зимы наткнулась на циркуль у Васьки под матрацем. И не поверила тогда сыну, что подобрал он его на дороге. Сама отнесла инструмент в школу, сказав, что нашла. А вчера не утерпела и сходила к Родионовой снова.

– Я про Коленьку своего хотела спросить, Пелагея Павловна, – проговорила Катерина, подкараулив ее в школьном коридоре.

– Так вроде рано ему в школу? Или уже вырос? – улыбнулась учительница. – Сколько ему?

– Так, уж три. Четвертый идет, – ответила Катерина. – Я о книжках спросить хотела. Нет ли у вас чего для такого возраста?

– А в читальне не спрашивала? – и, не дожидаясь ответа, добавила: – Пойдем, посмотрим.

Они зашли в класс для первоклассников. Оманова осмотрелась. Над школьной доской, как и много лет назад висел выцветший плакат.

– Да здравствует первое мая! Боевой смотр революционных сил международного пролетариата! – прочитала Катерина.

– Что? – спросила Родионова.

Оманова кивнула на плакат.

– Ах, это! Да. Очень важно для подрастающего поколения, – с гордостью проговорила учительница. – С Наркомпроса прислали еще вот такой, – она взяла с полки сверток и развернула.

– В честь первого мая берем на себя обязательства дать 125-процентную успеваемость, – прочитала Катерина.

– Да, но мне, честно говоря, он как-то не очень. А ты сюда проходи, – пригласила она Катерину к полке с книгами.

– «Братишки», «Игрушки», «Чудаки», – читала Оманова названия книг.

Пелагея взяла одну из них и отложила на стол.

– Вот мне тридцать пять уже. В первый раз я прочитала книги Агнии Барто больше десяти лет назад. И мне думается, что их будут читать всегда: и в этом и в следующем веке. Вот, возьмите этот сборник стихов. «Зайка», «Слон», «Деревянный бычок». Тут много их. Они настолько легки в чтении и понимании, что вашему Коле должны понравиться. Только, просьба, верните через неделю: у меня из четвертого класса ребята будут готовить по ее книгам доклад.

Все это было для Катерины интересно, но в школу она пришла не за этим. Однако, все не находила повода спросить о том, что ее интересует на самом деле. Ей очень хотелось взглянуть на то, что было найдено в кузнице.

– Интересная вещица, – проговорила Оманова, кивая на лежащую рядом с отобранной книгой черную коробку.

– Готовальня одноименного Московского завода, – охотно откликнулась Родионова, взяла ее в руки и раскрыла.

Внутри на черной бархатистой ткани лежало с дюжину разного рода предметов. Катерина узнала среди них циркуль.

– Кстати, она пропала этой зимой и вот, недавно нашлась. Кузнец вчера принес. Спасибо ему. Циркуль из нее вы еще раньше нашли и принесли. И теперь он в готовальне занял свое место, – пояснила учительница.

– Так я возьму стихи? – спросила Катерина, еле сдерживая волнение.

Ее худшие догадки подтвердились, и она засобиралась уходить.

– Возьми и эту. «Чудаки» Бориса Житкова. Может Колю картинки заинтересуют. Тут хорошие рисунки. Потом еще что-нибудь посмотрю.

– Да, спасибо, Пелагея Павловна. Я через неделю верну.

***

Солнце едва показало из-за леса свое пузико, но этого вполне хватило, чтобы осветить ярким заревом всю округу. Лучи света пробежались по крышам изб, пронзая насквозь поднимавшиеся из печных труб ленивые столбы дыма. Разукрасив деревню, они тут же скользнули вниз к свежевспаханному полю, и выпавшая на землю роса засверкала, заискрилась серебристыми зайчиками. А солнечная пелена уже бежала дальше пока, наконец, не расплылась по идеальной глади деревенского озера. Небесное светило постепенно крепчало и вскоре выползло из-за горизонта полностью, согревая воздух своим утренним теплом. Налетевший ниоткуда ветерок, разогнал его по ближайшим окрестностям и тут же исчез, оставив после себя едва заметную на воде рябь.

Где-то несколько раз прокричал проснувшийся петух, объявив о начале нового дня. Глухой звон колокольчика из колхозного стада тут же подхватил от него эстафету. Затем в игру вступил еще один. И, наконец, дружный рогатый оркестр наполнил округу приятной утренней мелодией.